Птицы в снегу

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Птицы в снегу (старая орфография)

Птицы в снегу.

Зима была такая суровая, какой никто не запомнит, и была она сурова повсеместно. Снег валил такими густыми хлопьями, безпрерывно, положительно залепляя всем прохожим глаза, что причинил много несчастий на воде и на суше: было несколько случаев кораблекрушений, занесения рельсов, задержки железнодорожных поездов, остановки почт, страшного замедления сообщений почти во всех провинциях южной Англии, а там, далее, на холодном, мрачном севере, эти сообщения даже совсем прекратились. И представьте себе, в самой южной провинции, в Девоншайре, снег лежал также глубокими сугробами, а лед образовал на реках толстую кору - в этом благорастворенном влажном климате, где даже и в зимнее время нередко цветут розы, дуют теплые южные ветры и все зеленеет, как в июле.

Этим обстоятельством был в особенности поражен маленький люд, живший в старом доме священника, при реке Дарт. Никто из них, выключая старшого - Рэя, которому было не более семи лет от роду, никогда не видал земли, покрытой снегом. Если же Рэй и получил о зиме некоторое понятие, то это именно потому, что однажды провел святки у своей крестной матери, жившей в покрытой тундрами и болотами местности Ист-Райдинга; но его братья и сестры, Роб, Том и Дикки, и две крошечные, меньшия девочки-близнецы, Сузи и Нелли, никогда не видали земли под сплошным белым покровом, так что, при взгляде на него, им стало и весело, и боязно, а такое смутное настроение души ведь само по себе не лишено своего рода прелести для всех возрастов вообще, хотя имеет также и свою худую сторону.

И так, эти шестеро маленьких детишек жили в священническом доме. Отец их был тот самый священник, которому принадлежал этот дом, а их мать, увы! - у бедняжек не было матери, потому что Бог взял ее к себе на небеса (как им говорили) в ту самую минуту, когда Он послал на землю с небес Сузи и Нелли.

- Это может быть перышки от крыльев мамы, смотря на тихо опускавшиеся хлопья ослепительно белого снега, сказал маленький Роб, который хорошо помнил мать и до сих пор часто плакал по ней.

- Если-бы у нея были крылья, то она наверное прилетела бы к нам, сказал Рэй, внимательно смотря вверх. - Я не думаю, чтобы у нея были крылья; конечно, нет.

- Но ведь папа говорит, что она теперь сделалась ангелом, а у ангелов всегда есть крылья, заметил Роб, который отличался от других положительностью своих взглядов и мнений.

- Уж она разумеется воротилась бы к нам, если-бы могла летать, сказал Рэй; - впрочем, надо сказать, если Бог отпустит ее сюда, прибавил он в виде глубокомысленного разсуждения. - А как вы думаете? если-бы она сказала Богу: "мне хочется поцеловать Роба, и Рэя, и Тэмми, потому что им скучно без меня", то неужели бы Он не отпустил ее к нам?

Роб помолчал несколько секунд, потом сказал своему брату:

- Папа всегда говорит, что мама уже не придет опять к нам; может быть и Бог точно также скажет: "нет, я не пущу тебя туда".

- Конечно, может быть и так, сказал Рэй, глубоко вздохнув.

- Нет, мама уже больше никогда не воротится к вам, безпрестанно твердили детям все, нисколько не подозревая, какую печаль вносят они этими словами в детскую душу.

Священнический дом был старинной постройки, очень ветхий, весь обросший снаружи ползучими растениями, именно такой дом, в каких особенно хорошо живется детям и собакам, где пропасть разных нишей, глубоких окон, выступов каминов, закоулков, образуемых шкафами, и темных коридоров; это был именно такой дом, в котором можно было с большим удобством играть в прятки, во время сумерек, и найти уютное местечко возле пылающого камина, чтобы выслушать кем нибудь рассказанную сказку; одним словом, такой дом, в котором чаще чем где либо мог слышаться детский смех, шум и возня разыгравшихся детей, их веселые возгласы и детския ссоры. Но ни смех, ни резвость, ни веселье, ни детския ссоры не были терпимы в священническом доме, и хотя все эти запрещенные вещи составляют необходимую принадлежность всякого места, где находится шестеро детей, тем не менее оне проявлялись как-то робко, в тихомолку, а если и слышался иногда смех, то он был сдержанный, подавленный, а не свободно-звонкий, каким вообще смеются дети. Это было вследствие того, что над всем домом и над сердцами детей тяготела холодная, мрачная фигура отца последних. Он был приходским священником в отдаленном захолустье Гольденрода, лежащем по обе стороны речки Дарт, куда он был переведен на место прежнего священника Геррика, добродушного, любящого, настоящого деревенского духовного пастыря, с которым он положительно не имел ничего общого. К несчастию его бедняжек детей, он был молчаливого и угрюмого характера, кроме того очень скупой и строгий, так что когда его тяжелые шаги раздавались по коридору, то Роб и Рэй спешили как можно скорее убежать прочь, а прочия малютки принимались плакать. Даже тот прежний небольшой запас отцовской нежности, находившийся в его душе, исчез с той самой минуты, как он похоронил свою жену под развесистыми ивами в церковной ограде; так что дети положительно боялись его, боялись ужасно, с замиранием сердца.

А между тем отец их был в сущности хороший человек, т. е. он был в высшей степени правдивый, честный, трудолюбивый человек, никогда не отступающий от точного исполнения своих обязанностей, как бы ни были оне трудны, и никогда не позволявший себе ни малейших развлечений, как бы невинны оне ни были. Но он был крайне угрюмый и суровый человек и притом еще очень скупой, - "кулак", как называла его Кезия. Приход его был разбросан на дальнее разстояние, но дохода приносил ему чрезвычайно мало, так как прихожане были народ бедный. Однакож он лично сам ни в чем не нуждался, так что у него был даже припрятан в банке небольшой капиталец, и хотя он далеко не находился в стесненных денежных обстоятельствах, тем не менее жил как самый бедный человек, более по свойствам своего характера, чем вследствие необходимости; он был скряга в душе и потому требования его в домашней и семейной жизни были крайне тяжелы для его окружающих.

Дети однакож вообще все-таки считали себя счастливыми, потому что около них был и старинный сад, и огород с поросшими мохом канавками, и плетни, и леса, и рогатый скот, и цыплята, а в самом доме - просторная кухня, где они без стеснения усаживались на деревянные скамейки, ели свою горячую похлебку и слушали чудесные истории, рассказываемые им Кезией, которая была и кухаркою, и нянькою, и скотницею, и хозяйкою, все вместе. Кезия очень любила их; все они родились при ней, а когда мать их умирала, то она обещала ей никогда не покидать их и сдержала свое слово, не смотря на то, что была красивая женщина, за которую сватался давно ухаживавший за нею богатый мельник, живший милях в одиннадцати, вниз по реке, где находилась его мельница. Кезия много кое-чего хотела-бы сделать для детей, но не могла, потому что никогда не смела ослушаться своего господина, и ей нередко приходилось давать детям воды, вместо молока, и холодные, неразогретые остатки еды, тогда как она охотно дала бы им теплого, только что вынутого из печи хлеба; а когда она одевала детей в их старые, совсем выношенные платья, то ей просто бывало совестно перед ними за их отца. "Раньше чем исполнять свои обязанности по приходу, нужно было бы прежде всего позаботиться о своих детях!" думала она про себя.--"Что толку оттого, что он ведет строгую, безукоризненную жизнь, когда он такой противный скряга!" говорила она самой себе, подразумевая под именем "скряги" священника.

А когда выпал снег, то она мысленно называла его так с еще большим озлоблением.

Дети совсем почти закоченели от холода, а она не смела положить в печь побольше толстых дубовых поленьев и пожарче натопить все находившиеся в доме камины каменным углем, чтобы отогреть детей, как бы ей это хотелось, а потому в Гольденроде было и сыро, и холодно.

- Побегайте по двору, мои цыпиньки; так вы лучше согреетесь! говорила она детям, когда непривычная для их глаз белая пелена покрыла сплошь всю землю, отчего надувшаяся река и обнаженные деревья казались еще чернее.

скудны, но за то дети были очень хорошо знакомы с камышевою тростью отца, который производил ею свои экзекуции над малютками именно в этой комнате. Но в это самое утро они были свободны, потому что отца их позвали к одному умирающему прихожанину, по ту сторону огромного топкого болота, которое шло на далекое разстояние и примыкало к плетню их огорода.

И так, Роб и Рэй не только сами выбежали на двор, но потащили с собою также меньших братьев, даже посадили в маленькую деревянную тележку своих малюток-сестер и принялись их катать; а затем они резвились, бегали в запуски, пробовали кататься на ногах, боролись, скакали, прыгали, веселились, как будто в классной комнате не было ни грозной трости отца, ни перепачканных чернилами тетрадей для чистописания, которые так несносны и так скучны. Таким образом они играли "в санки", изображение которых они видели в своих раскрашенных книжках, причем две малютки-сестры должны были представлять принцес; потом они стали играть "в Наполеона под Москвой", историю которого Рэй прочел недавно в их общей книжке "Markham's History", и в такой степени увлеклись своею игрою, своими маршами и сражениями, своею воображаемою смертью и погребением под снегом, что даже совсем не слышали шагов, приближение которых всегда приводило в их трепет.

Вдруг знакомый звук голоса священника перерезал воздух как ножом

- Вы приготовили заданные вам уроки?

Роб, занятый в настоящую минуту зарыванием Тэмми, в качестве умершого, в снег, а Рэй, несший на своей спине Дикки, который изображал замерзшого солдата старой гвардии, услыхали этот голос одновременно и, остолбенев, моментально покинули свою забаву, как развизжавшаяся собака тотчас же прилегает к земле, заслышав над своею головою свист плети.

Роб, лицо которого сделалось белее снега, отвечал за себя и за брата.

- Мы приготовили наши уроки, папа.

- Чтож вы теперь делали?

- Мы играли.

- Хорошо. Идите в классную.

Роб заплакал, а губы Рэя задрожали. Они знали, что значит такой приказ.

- Это я во всем виновата, барин, я одна! закричала Кезия, выбегая на двор; но священник отстранил ее движением руки.

- Для меня не новость, что вы всегдашняя баловница детей, сказал он холодно. - Но мальчики оба уже не так малы, чтобы не понимать того, что они должны делать.

Протесты Кезии были напрасны; мальчикам строго приказано было идти в классную.

- Уж побейте только меня одного, папа, сказал Рэй робко; - пожалуйста, только одного меня, потому что если-бы я не вышел на двор, то и Роб не вышел бы сюда, а остался бы в комнате.

Священник внутренно сознал все великодушие такого рода просьбы и в глубине души гордился своим сынишкой, но сделал вид, что не слыхал его слов, и потому одинаково подверг обоих мальчиков наказанию, больно отколотив их по ладоням покрасневших от холода и почти окоченевших рученок. Затем оба они были заперты на ключ, посажены за свои уроки и, вместо обеда, получили только по ломтю черствого хлеба.

Священник был человек весьма уважавший дисциплину и постоянно проводивший ее в жизнь. Мальчики принялись за свои уроки, Рэй поспешно, Роб медленно, но оба вместе смачивая листы прописи и своих собственных тетрадок горячими слезами; потом они прижались в угол, возле узкого окна, и стали спрашивать друг друга то, что им приказано было выучить наизусть. Окно комнаты как раз выходило на лужайку, посреди которой рос густой куст боярышника, а под кустом прижалось также десятка два разных птиц.

- Посмотри-ка сколько там птиц, сказал Рэй. - Какие оне все измокшия, жалкия; даже все перья у них поднялись кверху.

- Оне озябли, отвечал Роб серьезно и, услыхав привычным детским слухом стук тарелок, вилок и ножей в соседней комнате, прибавил: - оне может быть также голодны, как и мы.

- Голодны? повторил Рэй, которому никогда не приходило в голову о том, чем питаются птицы. Его бледное личико вдруг вспыхнуло и он бросился прибирать все книги и тетради.

- А ведь в самом деле оне голодны. Ах, какой я глупый! Ведь земля замерзла, а оне питаются червяками и разными семечками, где же им теперь взять всего этого? Ах, бедные, бедные, несчастные пичужки!

все, приютившияся под кустарником, птицы: воробьи, серенькия коноплянки, дрозды, пестренькие зяблики, три больших черных дрозда, одна синичка и несколько ряполовов. Теперь уже не жалко было смотреть на них; оне прыгали, клевали, перепархивали, щебетали и ели вместе, не отнимая у других пищи, как это иногда случается между людьми.

Наевшись досыта, оне опять разместились под развесистым кустом боярышника, ветви которого были увешаны ледяными иглами, опушенными мягким белым снегом, и тотчась же повеселели; началось общее чириканье и щебетанье, разносившееся в морозном воздухе как "Песня без слов", точь в точь как это бывает, когда боярышник находится в цвету, а оне собираются вить свои гнезда. Роб и Рэй были в восхищении; высунувшись из окна, они продолжали бросать птицам хлебные крошки, радуясь и почти смеясь от удовольствия по поводу своей находчивости и сообразительности на счет птиц, когда те сидели голодные в снегу. Им положительно ни разу не пришло в голову, что они сами могут проголодаться, и потому, в минуту нервного возбуждения и порыва участия, они истратили весь свой хлеб. Они таким образом дождались той минуты, когда все до последней крошки было склевано птицами, которые встряхнули свои перышки и улетели прочь. Один ряполов взлетел на самую верхнюю ветку куста и прощебетал что-то, как бы в знак благодарности от имени всех прочих за полученный корм.

- Ах, как весело! как хорошо! почти вскрикнул задыхающимся от удовольствия голосом Рей. - Ах, какой ты умник, Роб, что догадался напомнить мне накормить голодных птиц!

- Ну, что ты, кяеой же я умник! отозвался на это Роб с некоторым чувством самодовольства,

- Эй, ребята! Что вы тут делаете у окна? внезапно раздался голос их отца.

В одну минуту вся их радость исчезла; ряполов перестал петь и улетел. На этот раз уже Роб отвечал за себя и за брата.

- Мы кормили хлебом голодных птиц. Это я придумал, папа.

- Как? вы искормили им весь свой хлеб?

- Да, папа, оба куска.

Священник нахмурил брови.

- Ну так вот за это вы сами будете голодать вплоть до чая, и знайте, что я не потерплю таких глупых проказ на будущее время. Поберегите свои крохи для тех, кто нуждается в них более птиц, которых можно сравнять с ворами, похищающими из наших садов плоды, а из наших полей семена и зерна, так что на теперешний мороз нужно смотреть, как на одно из многочисленных благодеяний Божьих, потому что он поубавит количество этих истребителей наших трудов. Вы знаете ли, что даже грешно идти наперекор Божией воли!

На лице Рэя выразились грусть и смущение, а лицо Роба сделалось вдруг серьезным и сосредоточенным.

- Да неужели сам Бог убивает птиц? спросил, наконец, Роб, на что отец его отвечал ему:

- Бог посылает мороз, который, конечно, убивает их.

- Ну, после этого не стоит любить Бога, сказал Роб, помолчав немного.

- Что ты! как можно так говорить? Бог добрый! Верно папа ошибся и сказал не то, что надо, отвечал ему Рэй.

Отец их пришел в ужас и совсем позеленел от злости при мысли: неужели эти богохульники его родные дети?

И они еще раз были наказаны, с тою только разницею, что вместо битья линейкою по ладоням, они были высечены, а вслед затем их дрожавшия от побоев рученки должны были выводить буква за буквою вычурным почерком в своих тетрадях такого рода пространное изречение: "Мороз есть явление природы, ниспосылаемое премудрою благостью Творца для истребления массы расплодившихся птиц, которые опустошают осенью сжатый хлеб земледельцев и уменьшают летний сбор плодов в садах".

- Это неправда! говорил Рэй сквозь зубы, выводя усталою рученкою буквы длинного изречения. - Я уверен, что это неправда.

- Да, это неправда, отозвался Роб, который был всегда как бы эхом своего брата и который даже при более благоприятных условиях не мог хорошенько справиться с выписыванием букв, а в настоящую минуту совершенно безуспешно пытался написать как следует букву О. - Какое мне дело до земледельцев, сказал Роб. - Я знаю только то, что они ставят бедным птичкам силки; вот что!

Рэй ничего не ответил на это. У него было слишком тяжело на сердце, чтобы он мог сказать что нибудь в настоящую минуту. Он думал о том, что прочел в одной из книжек, подаренных ему его крестною матерью, как где-то в северной стране существует обычай разсыпать у крыльца каждого дома хлебные зерна для голодных птиц во время зимы, и жалел о том, отчего этот обычай не существует везде. Он и Роб проплакали всю ночь, не будучи в состоянии заснуть от холода; у них ныло и болело все их маленькое тело в такой же мере, как болело их сердце.

обыкновенно полоскались утки, совсем замерз; холод значительно усилился, а на выступе окна их комнаты лежала замерзшая маленькая птичка.

Это был молодой щегленок.

При виде этой жертвы холода, у Рэя от жалости почти захватило дух; а щеки Роба вспыхнули от злости.

- Ах ты бедная, бедная, маленькая пичужка! Как нам тебя жаль! почти в один голос вскрикнули они, и в эту минуту жизнь их самих показалась им так ужасна, что они обнялись и заплакали. Этот безжалостный, холодный, покрытый точно саваном свет, в котором Бог убивает ни в чем неповинных птичек, внушал им к себе такой же страх, какой они испытали, когда опустили в могилу тело их матери, и потом, засыпав гроб, навалили сверху еще несколько пластов дерна.

Но вдруг Рэй поднял голову и глава его блеснули.

- Я отдам весь свой завтрак птицам, хоть убей меня за это папа, коли хочет!

- Я также, отозвался Роб, который никогда ни в чем, ни словом, ни делом, не отставал от своего брата, хотя сердце его дрогнуло при этой мысли, потому что он сам очень проголодался в это холодное, суровое утро.

- А ведь трудно будет оставаться нам самим неевши, как ты думаешь, Рэй? почти шопотом спросил он.

- Конечно, трудно будет, отвечал Рэй, с гордостью глядя ему прямо в глаза. - Но ведь мученикам было еще тяжелее, а все же они пошли на мучения.

Роб замолчал и твердо решился не роптать более, так как Рэй постоянно рассказывал ему о мучениках, хотя Роба они не особенно интересовали; его сочувствие возбуждали в гораздо большей степени птички, которым земледельцы разставляли сети.

- Ну, пойдем вниз, сказал Рей, и оба они, взявшись за руки, стали спускаться по ветхой, темной, крутой, дубовой лестнице.

Дети обыкновенно получали свою первую утреннюю еду в кухне, ради большого удобства Кезии и ради большого спокойствия их отца. Они все садились вокруг обеденного стола, поставленного перед печкой; меньшие - на своих высоких стульях, а Роб и Рэй на простых деревянных табуретах.

Иногда им давали на завтрак чего-нибудь горячого, и в это утро перед каждым из них была поставлена чашка кипятку с молоком и с ломтем хлеба, к которому, в виде десерта, Кезия прибавила еще мед, "потому что уже скоро будет праздник Рождества Христова", и что теперь, как она говорила, уже двадцать третье число декабря.

Рэй взглянул на хлеб с медом.

- Это мне?

- Да, милый, конечно, ответила удивленная Кезия.

- И я могу есть или не есть это, как мне вздумается?

- Разумеется, дорогой мой! Что это ты так вытаращил на меня глаза, Рэйди? это нехорошо.

Но у Рэя было перед глазами искушение, которое тяжело отзывалось в его душе. Его одолевал голод и у него был апетит здорового, семилетняго, деревенского мальчика; но его воображению представлялись в эту минуту птицы, умирающими от холода и голода. Он встал, ваял свою порцию хлеба, взглянул на своего брата и пошел к кухонной наружной двери. Роб, с повисшими на ресницах слезами, решительно схватил со стола свой кусок и последовал за братом, так что нянька не заметила их ухода, потому что в это время стояла, повернувшись к ним спиной, и кормила двух малюток, девочек-близнецов.

разбрасывать его вокруг себя по снегу.

Роб, не будучи в состоянии противустоять искушению, откусил от своего ломтя порядочный кусок, потом принялся раскидывать остальную часть ломтя птицам.

Вдруг над их головою, из форточки окна, раздался грозный голос их отца.

- Я уже вам сказал, чтобы вы нс смели бросать зря хлеб, непослушные, дрянные мальчишки! Ведь вы знаете, что мое слово - закон!

- Пусть он убьет меня, если хочет, но я сделаю по своему, прошептал чуть слышно побледневший Рэй своему брату.

Роб нахмурил брови и смотрел мрачно.

- Да разве это значит бросать хлеб зря? сказал он. - Ведь если бы мы сами съели этот хлеб, так он был бы давно в нашем "брюхе", а теперь, его съедят птички.

Между тем вся масса птиц, сидевшая на ветвях боярышника и на соседнем плетне, со всех сторон слеталась к разбросанному корму и принялась жадно клевать его, с веселым щебетаньем.

Дети услыхали шаги отца, спускавшагося вниз по лестнице и зовущого Кезию.

- Джоб Стивенс, рубя дрова, сильно поранил себе руку и теперь находится при смерти, говорил он; - за мной сейчас присылали и я должен отправиться к нему; позовите этих негодных детей в комнату и заприте их в классной; я накажу их уже по моем возвращении...

- Слушайте, ваше благословение, сказала испуганная таким приказанием Кезия. - Да как же вы отправитесь в такую мятель? ведь Джон Стивенс живет отсюда по крайней мере милях в шестнадцати.

- Конечно я должен буду идти пешком, потому что на лошади там не проедешь, отвечал священник торопливо. - Это ничего; дойду как-нибудь. так заприте-же обоих мальчишек и не выпускайте их на двор до моего возвращения.

С этими словами священник накинул на плечи плащ и, укутавшись в него, зашагал по дороге, пролегавшей через болото, посреди свиста и завывания ветра и снежных, крутящихся в воздухе, вихрей. Роб и Рэй стояли на месте как остолбенелые.

Кезия тотчас-же вышла к ним.

- Деточки, милые! вы слышали, что барин приказал мне? со слезами на глазах сказала эта добрая женщина.

Роб бросился к ней и крепко обвил своими пухленькими рученками её шею.

- Да, слышали; но ведь он ушел, няняша! Ты наверное не захочешь запереть нас?

Кезия не знала как ей поступить; она колебалась и поцеловала мальчика в кудрявую головку. Но Рэй при этом несколько раз изменился в лице.

- Нет, пускай няня запрёт нас, Роб, грустно сказал он. - Не надо, чтобы из-за нас ее побранили.

- Ах, ты мой хороший мальчик! дорогой мой Рэйди! вскрикнула Кезия и зарыдала. Она, скрепя сердце, заперла их; а в час принесла им их обед и жалостно посмотрела на них. - Ведь его благословение не сказал, чтоб держать вас здесь взаперти до его возвращения, вполголоса сказала она, гладя Рэя по голове.

- Нет, няняша, и не думай выпускать нас отсюда, почти шепотом произнес Рэй, - ведь нам здесь очень хорошо. Мы выучили свои уроки, сделали все, что нам было задано, и теперь можем играть.

"на брюхе", под столом.

- Да друг с другом, между собой, сказал Рэй.

И так, Кезия опять заперла детей, внутренно разозлившись на своего господина как никогда, за этих бедных, не имеющих почти никаких радостей малюток.

- Ведь это не дети, а право Божьи ангелы, настоящие херувимы; а он - просто дикий зверь или какой-нибудь скот! А еще каждое воскресенье причащается св. таин, безжалостный! ворчала она себе под нос, уже совсем выйдя из себя. Если бы она знакома была с житием Святых, то наверное пожелала бы, чтобы с её господином случилось то же, что и с св. Германом Норбертом, получившим таким способом благодать тихого нрава, который он сохранил потом на всю жизнь.

Скучно, вяло тянулся этот снежный, ветреный, бурный, мрачный и мокрый день. Наступили сумерки, а священник все еще не возвращался. "А пора уже варить яица, подумала Кезия. - Нет, пойду выпущу детей; а ему скажу, что они сидели взаперти целый день, и он поверит мне, потому что знает, что я лгать и врать не стану".

Таким образом она выпустила детей из их заточения. Роб, как бомба, выскочил из классной в коридор; а Рей вышел оттуда тихо, как-бы нехотя, и все думая о том, как-бы за это не побранили их няню.

- Барин редко запаздывает, сказал работник, живший в доме священника для разных хозяйственных поделок. - Он, может быть, ночует у сквайра?

- Да, немудрено что и так, отвечала на это Кезия.

У сквайра был самый просторный дом в деревне Тамслейг, где поранивший себе руку дровосек лежал при смерти.

"Наверное он остался ночевать у сквайра, иначе и думать нечего, тем больше, что ведь это часто случается", подумала Кезия, затворяя ставни и запирая дверь на крюк, а потом посоветовала работнику идти спать, пока господина нет дома.

Таким образом отсутствие священника ни в ком не возбуждало безпокойства. Все знали, что он отправился в Тамслейг, где по всей вероятности и остался ночевать у своего давнишняго приятеля, видев, что снежная мятель и сильный ветер не утихают; иначе и быть не может!

А пока гудел ветер и завывала снежная мятель, детям было очень весело, потому что Кезия, будучи от природы веселого характера, рассказывала им разные смешные сказки и говорила им, что так как до Рождества остался только один день, то она приготовит им яблоков, начинит их гвоздичными головками и сварит в настоенном смородиною вине, как это поется в старинных песнях, написанных Бэном Джонсоном.

Было уже довольно поздно, более восьми часов вечера, когда дети пошли спать.

- "И сохрани, Господи, всех птичек, чтобы оне не замерзли в снегу. Амин!" Так заключил Рэй свою молитву на сон грядущий.

- "Аминь", ответил ему сонным голосом Роб, уже начинавший дремать.

Никто ни о чем не безпокоился в эту ночь; но когда настало утро, потом прошел и полдень, а священник все еще не возвращался, то прислуга страшно встревожилась и эта тревога невольно сообщилась также и детям.

Мятель разбушевалась еще сильнее. Снег шел не переставая, небо слилось в одну сплошную серую массу, ветер дул с такою силою, как будто хотел сорвать крышу с дома; такой ужасной погоды никто не запомнил в Девоншайре втечении двадцати лет; а там, далеко, на море, эта буря причинила много, много бед и несчастий.

- Что это барина нет до сих пор? Где-же он теперь может быть? безпрестанно повторяла встревоженная Кезия. - Невозможно, чтобы он все находился у сквайра в Тамслейге, потому что сегодня канун Рождества, и какже он оставит приход без обедни, а церковь без божественной службы?

Приход был разбросан в разных местах по сю и по ту сторону болота, а поблизости церкви и дома священника было только несколько крестьянских хат, стоявших на довольно большом разстоянии одна от другой, и во всем приходе находился лишь один дом, побольше других, именно дом сквайра в Тамслейге. Те прихожане, которые жили поближе, уже начали сходиться в дом священника с сумерек короткого зимняго дня, накануне праздника, и каждый из них выражал свои опасения на счет бед, какие может, причинить бушевавшая мятель, причем многие припоминали разные несчастные случаи, о которых им приходилось слышать прежде.

Рэй стоял тут-же и внимательно слушал, широко раскрыв глаза. До этой минуты он был совершенно счастлив тем, что няня дала ему полное решето зерен для корма птиц, а теперь у него явилось какое-то смутное представление о том, что в ближайшем времени кому-то грозит большая беда. А Роб пел, скакал, прыгал, кричал и резвился до упаду; страшная снежная мятель нисколько не пугала его.

- Верно случилось что-нибудь особенное, говорила то тому, то другому из пришедших крестьян встревоженная Кезия, не зная, что ей делать, потому что послать узнать о священнике кого-нибудь, в такую мятель, по ту сторону болота, которое и в обыкновенное время представлялось местом невполне безопасным, было невозможно; даже собаку жалко было бы выгнать на улицу, и к тому же она боялась разсердить этим священника, если он, как нужно полагать, пережидает мятель у сквайра в Тамслейге; он терпеть не мог "никакой безтолочи и суеты". Она положительно недоумевала, как ей поступить в данном случае.

пришед старик разнощик, с своим тяжелым коробом за спиною, который чуть не сбился с дороги и, почти совсем закоченев от холода, просил приютить его.

Разнощика этого все хорошо знали во всем округе. Его приняли, усадили у печки, напоили глинвейном, чтобы отогреть, и сказали ему, чтобы он остался ночевать и что для него сейчас приготовят постель. Как только он немного опомнился от испытанного недавно страха заблудиться и замерзнуть, так прежде всего осведомился о священнике; но когда он услыхал, что хозяин до сих пор еще не возвращался домой, то вдруг совсем остолбенел, как будто с ним сделался паралич.

- Что-же это такое? вскрикнул он. - Да ведь я еще вчера вечером встретил его благословение, возвращающагося домой из Тамслейга! Господи помилуй! Господи помилуй!... Он наверное погиб, переходя во время мятели через болото!

Все собравшиеся в кухне приходские крестьяне вскрикнули в один голос, услыхав это, а лица детей совсем помертвели от ужаса.

- Да ты наверное можешь сказать, что видел именно его, а не кого-нибудь другого? с замиранием сердца спросила Кезия.

- Что вы? Бог с вами! Да разве я не знаю вашего господина? возразил ей на это разнощик. - Он еще поздоровался со мной и сказал мне, что наверное придет сюда ранее меня, потому что мне нужно было свернуть немного в сторону, чтобы занести жене Кэрью крючков, иголок и ниток, которые она заказала мне принести ей; тут мы и разошлись по разным дорогам; переночевав в хате Кэрью, я поутру отправился дальше. Господи помилуй! Ну, теперь иадо полагать, что его благословения уже нет более в живых!

При общих возгласах и суматохе, вызванных этим известием, никто не обратил внимания на присутствовавших тут детей, как вдруг Роб отчаянным голосом закричал:

- Рэйди также умер!

Все оглянулись и увидали, что ребенок лежит на полу без чувств.

В одну секунду все бросились к нему и окружили его; наконец, он открыл глаза, каким то безсознательным взглядом обвел комнату, вздрогнул, заплакал и чуть слышно произнес:

- Это за то, что папа не хотел помочь бедным птичкам!

Кезия, сообразив в эту ужасную минуту всю тяжесть ноши, какую судьба взвалила ей на плечи, ей, безпомощной, одинокой женщине, тем не менее сочла своею обязанностью действовать в этом случае энергично и потому, отнеся Рэя на руках в его постель, она стала уговаривать его, чтобы он не пугался, так как пока еще нет положительной причины приходить в отчаяние. Потом она сошла вниз, при всех громко разбранила разнощика, назвав его старым дураком за то, что он вздумал выражать свои предположения и опасения при детях, и затем стала совещаться с соседами на счет того, как было бы лучше действовать в настоящее время.

Крестьяне добровольно предложили свои услуги отправиться на поиски священника; но их было всего человека четыре или пять и притом двое из них уже совсем старики. Тем не менее, взяв свои фонари и вооружившись топорами, они отправились и вскоре скрылись в вихре снежной мятели.

Сначала они решили, что нужно влезть на церковную колокольню и звонить там в оба колокола; но потом сообразили, что это будет безполезно, так как при сильных порывах ветра колокольный звон совсем не будет слышен. Таким образом крестьяне пошли на поиски в эту бурную ночь, а их испуганные жены остались дожидаться их в кухне священнического дома, находя даже некоторого рода удовольствие в ощущении чувства страха всякий раз, когда старик-разнощик чуть не каждую минуту, всплеснув руками, громко произносил.

- Господи помилуй! Он теперь погибший человек!

И это продолжалось до тех пор, пока Кезия, обозвав его еще раз старым дураком, не отослала его спать, что он тотчас же безпрекословно исполнил.

Женщины между тем расположились около кухонной печки, попивали предложенное им Кезиею и настоенное на разных пряностях вино, и рассказывали одна другой самые страшные вещи и случаи, о которых оне слыхали от своих отцов и дедов, безпрестанно уснащивая свои повествования словами: "а вот еще сказывают" и т. д.

А Кезия пошла наверх и села возле кроватей Роба и Рэя. Роб крепко спал, а Рэй лежал с открытыми глазами, часто вздрагивал, стонал и все твердил:

- Папа не хотел помочь бедным птичкам, да, не хотел, и я знаю, что Бог разсердился на него за это.

Вот и ночь уже прошла, томительная, бесконечно длинная ночь, но ветер по прежнему выл, а снежная мятель по прежнему не унималась. На разсвете крестьяне воротились; поиски их не привели ни к чему. Они говорили, что искали везде, по всему болоту, на разстоянии целых восьми миль; но в сущности, сами того не подозревая, они не отходили от священнического дома далее четырех миль, более кружась на одном месте, так как сквозь снежную, залеплявшую им глаза мятель трудно было узнать, где именно находишься. Наступило утро, мрачное, серое; снег все еще продолжал идти, но ветер уже стих. Тогда Кезия обратилась к самому молодому и самому сильному из находившихся в кухне крестьян с просьбою дойти до самого Тамслейга, чтобы навести более верные справки о священнике. Это было дело трудное и даже небезопасное, так как все дороги были занесены и всевозможные сообщения прекратились; но молодой парень был не трус и смело обещал ей постараться сделать все, что можно, пробормотав, однакож, себе под нос:

- Я знаю, что это будет напрасно; священник, по всей вероятности, уже давно замерз в эту холодную ночь.

какой нибудь помощи или вестей.

Было одинадцать часов утра, тот самый час, в который обыкновенно начинается богослужение в день Рождества Христова. Церковь была маленькая, темная и мрачного вида; кое-где она была украшена ветками остролистника и бобовника, да и это сделалось как бы против воли священника, который не любил таких посторонних украшений, называя это глупостью; поэтому церковь смотрела как-то уныло, с своими голыми каменными стенами, простым деревянным аналоем и тесною, угрюмою и сырою кафедрою, которая похожа была на тюремную камеру. Когда погода немного прояснилась, то туда собрались женщины, в своих красных праздничных плащах, и зажгли там несколько восковых свеч, осветивших немного царствующую в церкви темноту, но не остались там, потому что было очень холодно и притом как-то жутко, и еще более холодно становилось на душе при мысли, что в такой великий день в храме не совершается обычного богослужения, и что пастырь этой церкви лежит где нибудь замерзший в снегу.

А в доме священника Кезия попробовала было прочитать детям утренния молитвы этого торжественного дня, но голос её дрожал, а внимание детей было развлечено другим. Все оне сидели серьезные, с испуганными личиками, даже две крошки-девочки близнецы; а Рэй сидел поодаль от прочих, прислонившись головою к стеклу окна, и все молчал. Вид этого мальчика пугал его няню пожалуй не менее судьбы, постигшей её господина.

"Да, этот ребенок все принимает к сердцу", думала она про себя, вздыхая.

Нечего было и пытаться занять детей чтением духовной книги; поэтому Кезия сложила большой молитвенник в черном кожаном переплете и пригласила стоявших у крыльца прихожан войти в дом. Некоторые из них с опасностью жизни пришли в мятель за несколько миль, чтобы не пропустить торжественной рождественской церковной службы; но они нашли церковь пустою, а её пастыря отсутствующим. Все они были уверены, что священника нет уже более в живых, и уверенность эта еще более усилилась после того, как из тамслейгского большого дома, от сквайра, прислан был с трудом добравшийся до места человек узнать, благополучно ли священник добрался до дома.

- Что? неправду я говорил вам, жиды вы эдакие неверующие? торжествующим и даже как будто отчасти радостным голосом крикнул разнощик, первый вестник страшного события.

Теперь уже не могло оставаться никакого сомнения. Священник, не взирая ни на какие убеждения сквайра, ушел из Тамслейга и настойчиво решил, что он непременно пойдет обратно домой.

Теперь всякому стало понятно, что он заблудился во время мятели и замерз где нибудь при переходе через болото.

- Над ним точно совершилась Божья кара, шепотом. говорила Кезия своей приятельнице, чтобы дети не могли ее услышать. - Ах! уж точно это Бог наказал его! Он безпрестанно бранил и наказывал этих милых малюток, и недавно еще побранил и собирался наказать их за то, что они кормили птиц, которые чуть не замерзли в снегу. А теперь, теперь он сам узнал, каково умирать на снегу!

Роб принялся громко плакать, глядя на плачущих женщин; ему стало страшно. Но Рэй не проронил ни одной слезинки и все молчал, постоянно твердя мысленно: "Бог прогневался на него!"

Вот уже наступил и полдень великого праздника Рождества Христова, а ростбиф все еще лежал на столе не жареный, между тем, как пудинг, приготовленный еще с вечера, кипел на плите, забытый совершенно; церковные колокола гудели неумолкаемо. Народ стал понемногу сходиться из отдаленных мест прихода, так как небо прояснилось, а усилившийся мороз дал возможность пробраться кое-как сквозь, снежные сугробы. Все они принесли страшные вести о происшествиях предшествовавшого дня и ночи: о замерзших снегом телегах, о заблудившихся проезжих и прохожих, о погибели лошадей, о мальчиках утопленниках, под ногами которых подломился тонкий лед только что замерзшей реки, и о крышах нескольких деревенских домов, снесенных снежным ветром. Носились еще слухи и о том, что большой, шедший из Лондона железнодорожный поезд остановился на двадцатой миле совсем, будучи занесен снегом, со всем багажем и пасажирами, многие из которых оказались замерзшими в вагонах в эту страшно холодную ночь.

Кезия слушала все эти рассказы с замиранием сердца. Было уже три часа пополудни; она отставила к стороне праздничный обед и, накормив детей только горячим молочным супом, собрала их всех около себя. Они не настолько любили своего отца, чтобы замечать его отсутствие и тревожиться за него; но в их маленьких сердцах заронилось смутное представление о том, что над ними тяготеет какое-то большое несчастие, вследствие чего все они притихли и озирались испуганными глазами на все окружающее. Рэй по прежнему молчал и почти не двигался с места.

В четыре часа уже совсем стемнело. Крестьяне сидели все, повеся голову, и также притихли, словно испуганные дети. Вот уже наступал и вечер великого праздника Рождества, а церковной службы нет и отправлять ее некому. Это обстоятельство казалось им таким великим грехом, которого не замолить потом во всю жизнь.

Ни звука не было слышно на всем пространстве занесенного снегом болота; только изредка раздавалось блеяние овец и мычание воров, загнанных хозяевами в хлев. Во всей деревне и в церкви царствовало мертвенное молчание, а если люди и решались заговорить друг с другом, то не иначе, как вполголоса. Вдруг Кезия встала, подвязала белокурые головки девочек-близнецов платками, закутала малюток потеплее и, взяв их обеих на руки, сказала, обращаясь в собравшемуся в кухне народу:

- День Рождества не должен быть проведен без молитвы в церкви. Пойдемте туда и помолимся там все вместе за моего барина. Таким образом, ми все-таки почтим этот великий праздник, и не будем проводить его точно какие-нибудь нехристи.

И она вышла из дома в глубокие сумерки, не смотря на холодный воздух, потому что теперь ветер уже совсем утих. Рядом с нею шли по снежным сугробам все дети и добрались воевав до портала церкви, по обе стороны которого росли две высокия темные ели; за ней и за детьми следовала толпа женщин, с фонарями. Взойдя в церковь, оне поставили их на пол трапезы, причем бледный свет их упал на церковные плиты, которые в то же время были могильными плитами схороненных под церковью прихожан. Кезия стала на колени и громко проговорила молитву, которую вполголоса повторяли за нею все прочия женщины; по окончании молитвы наступило общее молчание, посреди которого вдруг раздался слабый голосов маленького Рэя, произнесшого следующия слова:

на него больше, прошу Тебя!

Сказав это, он зарыдал, а глядя на него заплакали и все женщины, всхлипывания которых громко раздавались в пустой, мрачной церкви. В таком же благоговейном молчании, как пришли в церковь, оне потом и вышли из нея; но раньше чем уйти, кто-то из них сказал: "пропоемте все вместе какой нибудь псалом". Однакож никто не был в состоянии осуществить это предложение, потому что у всех было тяжело на сердце, так как у многих мужья находились в отсутствии, и кто же мог поручиться, что они не погибли также где нибудь во время снежной мятели, при переходе через болото. На возвратном пути в дому, Кезия, обратившись в соседкам, сказала:

- Спасибо вам всем за ваше участие в детям. Идите же теперь все по домам; теперь мне уже не до разговоров; а я останусь пока одна с детьми. Помолитесь, чтобы Бог сохранил их отца!

сделала, как сказала. Придя домой, она собрала вокруг себя всех детей священника, посадив себе на колени обеих маленьких девочек, которые, прильнув к ней, так и заснули у нея на руках. На землю, одетую снежным покровом, постепенно спускалась ночь. Старик разнощик и старый работник, по слабости своих сил, будучи не в состоянии отправиться вместе с прочими крестьянами на поиски священника, сидели в кухне у печки, попивали эль и толковали о недавней буре и мятели, какой они оба не запомнят уж лет сорок тому назад.

В этот вечер, Кезия не закрыла ставней, а напротив, зажегши свечи, поставила их на каждом окне, все еще надеясь, что свет их наведет скорее священника на настоящую дорогу, если он еще жив, но заблудился и отыскивает дорогу к своему дому.

"Господи, спаси, помилуй и сохрани всякую живую душу", мысленно молилась она, качая на руках девочек-малюток и в то же время думая о кораблях на море, о путешественниках, которые теперь переходят через болото по разным направлениям, о застигнутых мятелью стадах овец и о поезде железной дороги, завязшем в снегу.

Рэй сидел перед камином, обхватив рученками свои голые колени, так как он был уже совсем раздет, и смотрел на огонь, широко раскрыв глаза и рот.

- Няня, не укладывай меня в постель, сказал он: - пожалуйста, прошу тебя!

Кезия согласилась на его просьбу и, уложив других детей слать, позволила ему остаться сидеть с нею у огня.

- Отчего ты не хочешь ложиться спать, мой милый? спросила она его, когда часы с кукушкою пробили девять.

- Оттого, что когда я лег спать вчера вечером, то я видел во сне папу, что он лежит мертвый в снегу, а Божьи птички закрывают его листьями. Вот мне и кажется, что я опять увижу такой же сон.

- Ах ты бедняжка!

Он положил свою голову к ней на плечо и они продолжали сидеть таким образом перед огнем камина.

Часы с кукушкою пробили десять.

отворили ее. Тут они увидали нескольких человек, несущих кого-то на носилках, и в эту самую минуту тот, который шел впереди, закричал:

- Маленький барин, гляди-ка сюда! мы несем тебе твоего отца. Младенец Христос помог нам найти его в канун своего праздника... Нет, нет, не бойся! он жив!

Рэй, как сидел, босой выскочил на снег.

Впродолжении нескольких минут происходила страшная суматоха; потом крестьяне бережно положили носилки на пол перед топившейся печкой, сняли с них плащ, который был наброшен на них, и глазам Рэя представилась неподвижно лежавшая фигура его отца, с закрытыми глазами, но помертвевшия бледные губы которого, шептали чуть слышно:

- Не бойся, сынок... я еще жив!

Отправившись из Тамслейга в обратный путь домой, священник благополучно прошел полпути через болото не смотря на порывистый ветер и снежную мятель; но с наступлением темноты, он потерял дорогу и, сбившись с нея, продолжал однакож идти, сам не зная куда; снег залеплял ему глаза, ноги едва передвигались и, набредя случайно на какое-то углубление в скале, вокруг которой росли деревья, он приютился тут, закутался в свой плащ и стал пережидать мятель, в надежде, что скоро разсветет. Но ветер, как-бы разсвирепевший еще более, вырвал с корнем соседния деревья, которые повалились с ужасным треском, увлекая в своем падении обломки скалы и загородив собою совершенно отверстие того углубления, где нашел себе временное убежище измучившийся путник. В этом-то самом месте провел он канун Рождества и половину праздничного дня, полузамерзший, голодный, с отчаянием в душе, между тем, как его прихожане отыскивали его по всем направлениям, а маленький Рфй просил Бога "не сердиться на папу". Его страшно клонило ко сну, но он всячески старался превозмочь себя, зная, какой роковой исход будет иметь этот сон; тем не менее, он считал себя окончательно погибшим, заваленным безвыходно обрушившимися камнями и вырванными с корнем деревьями, из-за которых голос его никем не мог быть услышан в этой безлюдной пустыне.

Смерть была перед ним лицом в лицу, и её грозный призрак заставил его пожалеть о многом и в еще большей степени раскаяться во многом. Он с грустью и с укором совести думал о своих бедных детишках и вспомнил, как безжалостно упрекал своего старшого сынишку в его сострадании к птицам, за крохи хлеба, которым он сам был бы так рад в настоящую минуту и поблагодарил бы за них Бога, как за великую Его к себе милость! А когда до его слуха донесся звук людских шагов и лай его собственной собаки, той самой собаки, которую он часто привязывал на цепь и даже бил; когда потом шаги эти все приближались и люди, наконец, подали ему шест, за который он ухватился; когда его вытащили наружу и он опять увидал ясный, усеянный звездами, небесный свод, - то силы совершенно оставили его и он упал без чувств. Он находился под снегом впродолжении целых тридцати часов.

Теперь же, лежа перед топившейся печкой в своем собственном доме, чувствуя в своем теле возвращающуюся благотворную теплоту и любуясь отблесками огня на золотистых волосах Рэя, он протянул в нему свои ослабевшия руки и горячо обнял свое дитя.

Отец его невольно улыбнулся.

- Теперь ты можешь каждую зиму постоянно вывешивать под окнами дома хоть по целому решету хлебных зерен для птиц, как это делается в Швеции, судя по рассказам, напечатанным в твоей книжке. Я теперь по собственному опыту знаю, каково умирать под снегом.

Рэй прильнул головою к груди отца и был вполне счастлив.

С наступлением утра, ясного, тихого, он получил в свое распоряжение целое решето хлебных зерен, которые он вынес на двор, причем имел радость видеть, как со всех сторон слетались к нему, щебеча и чирикая, разные птички, а проворные и смелые воробьи явились прежде всех.

"ведь и я также просил об этом Бога". И оба мальчугана, взявшись за руки, счастливые, довольные, подняли свои глаза к небу, голубой безоблачный свод которого как бы уносился в безпредельное пространство.