Горькая услада.
Глава третья

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

-- Ты хорошо провел время? - спросил брата Эшли Рентон.

-- Очень. Спасибо. Как твое плечо? - осведомился Родней.

Рентон-старший неуклюже повернулся.

-- Все то же. Эти доктора ничего не знают, как следует. Однако я считаю, что южное солнце мне хоть немного помогло.

В комнату вошел лакей-англичанин.

-- Не хотите ли подняться к себе, милорд? - спросил он Эшли.

-- Нет, еще рано, - живо возразил Родней. - Приходите через полчаса, Григс.

Внимательно вглядываясь в бледное, изнуренное лицо брата, в душе он проклинал себя за то, что ушел и оставил Рентона на целый вечер одного, в то время как отлично знал, что Эшли чувствовал себя скверно.

-- Курьер привез эти письма из Лондона, - сказал Рентон, указывая длинной, худой рукой на плоскую ярко-красную коробку, стоявшую на столе. - Там есть много интересного, например, вырезки из газет о беспорядках в Марокко.

-- Билл Савернак поступил в отряд воздушного флота, который отправился туда; он звал меня с собой. Я отказался, объяснив ему, что мои военные подвиги кончены, по крайней мере до тех пор, пока Англия не начнет воевать.

Они еще долго курили и разговаривали, пока Григс, наконец, не вернулся за Эшли. Тяжело опираясь на палку, Рентон с помощью лакея заковылял к выходу. Родней молча следил за ним; веселый огонек, сверкавший в его глазах, погас, и всякая радость, правда, временно, умерла в душе.

Эшли был таким красивым малым до войны, таким прекрасным спортсменом. Когда после ранения он вернулся домой, никто не беспокоился о его здоровье. Все были уверены в благоприятном исходе, но потом оказалось, что его рана заражена, а теперь он почти совсем парализован.

И тогда же его бросила Леонора. Это был очень низкий поступок с ее стороны.

Эшли всегда заботился о Роднее. Когда тому минуло восемь лет, их родители внезапно умерли, и Эшли, который был на двенадцать лет старше, вполне заменил ему отца. Родней боготворил своего старшего брата; он был для него олицетворением всего самого лучшего, самого сильного и красивого.

Война разразилась, когда Эшли исполнилось тридцать четыре, и оба брата сразу же приняли в ней участие, словно это было развлечение вроде обыкновенных скачек.

Когда Эшли, наконец, выведал у врачей правду о себе, он сказал Роднею:

-- Теперь мне все ясно. Отныне ты будешь руководить всем, как старший.

Родней чуть не заплакал тогда; в отчаянии, не замечая того, что делает, он прижался к больной руке брата. И Эшли, стиснув зубы от боли, постарался утешить его.

Родней не мог забыть того дня, когда Эшли позвал его к себе и с лицом, искаженным бессильным гневом, с горечью сказал:

-- Последний приговор самый отрадный. Я могу жить еще долгие годы: двадцать, тридцать лет - подумай только: жить таким образом...

Они много путешествовали, развлекались - по мере возможности. Родней почти не оставлял Эшли одного. Теперь на Роднее лежала обязанность руководить всеми делами и заботиться обо всем. Он с удовольствием остался бы в замке Рентон, но Эшли, который обожал поместье, внезапно разлюбил замок. Он приобрел имение в Шотландии и, вскоре после этого, повинуясь какому-то минутному капризу, виллу на Ривьере, которая уже успела надоесть ему. Его яхта стояла здесь же, в гавани. Эшли иногда утром приказывал, чтобы ее снарядили к отплытию, а после полудня отменял это приказание. Ему невероятно быстро надоедало все.

-- Что ты делал сегодня вечером? - спросил он Роднея, когда тот поднялся к нему пожелать спокойной ночи.

-- Если она дочь Маркуса Дина, то я ей не завидую, - заметил Эшли, услышав о Сильвии. - Ты помнишь скандал с Иорресом? Этот Дин из той же породы. Он женился на одной из Эшдайлз. Ее происхождение тоже весьма туманно, но она очень хороша собой.

-- Она сестра Леоноры, - медленно произнес Родней, - кузина, кажется. Спокойной ночи, дружище!

Точно в назначенный час, как и обещала, Сильвия сошла в вестибюль. Родней следил за ней, когда она спускалась по лестнице, уставленной кадками с гортензиями, и подумал, любуясь ею, что на вид ей можно дать не больше пятнадцати лет и что она необычайно привлекательна.

В ней не было бьющей в глаза, ослепительной красоты; но мягкие, прелестные золотисто-рыжие волосы, большие серо-синие глаза, настолько глубокие, что казались лиловыми, и удивительно стройная, изящная фигурка делали ее неотразимой.

На ней было белое с синим муслиновое платье, отделанное мелкими оборочками, и маленькая фетровая шляпа цвета гиацинта, кокетливо изогнутая по самой последней моде; длинные перчатки из белой замши закрывали руки выше локтя.

-- Сколько вам лет, Сильвия? - спросил Родней.

-- Ровно восемнадцать, - ответила она.

Родней был поражен. Она выглядела гораздо моложе, и ему почему-то хотелось, чтобы это в действительности оказалось так. В восемнадцать лет заводить знакомство с наемными танцорами в курзале! О, это было не совсем прилично!

-- Вашего отца зовут Маркус Дин?

-- Да, а почему вы спрашиваете? Вы с ним знакомы?

-- Нет, я знаю его только понаслышке.

Значит, Эшли прав. Это обстоятельство несколько изменило его отношение к Сильвии, она как-то сразу упала в его глазах.

Весело болтая и смеясь, они подъехали к ресторану, расположенному на склоне горы, и отлично позавтракали там: омары, котлеты, земляника со сливками и, как Сильвия назвала его, вдохновляющий коктейль.

"Я начинаю влюбляться в нее", - думал Родней, лежа на земле в тени большой сосны. Горячие лучи солнца пробивались сквозь ее густую хвою, и в воздухе был разлит крепкий, душистый запах смолы.

Своей сильной, смуглой рукой Родней пожал руку Сильвии.

Девушка утвердительно кивнула: легкий румянец заиграл на ее щеках.

-- Я вам хоть немного нравлюсь, самую чуточку?

-- Бит - мое уменьшительное имя, - весьма непоследовательно ответила Сильвия, и в ее глазах мелькнул веселый огонек.

-- Бит. - Родней поднялся и сел. - Какое очаровательное имя - Бит!

Он улыбнулся ей, его глаза, окруженные густыми короткими ресницами, загорелись беспокойным огнем.

-- Кто дал вам это имя, деточка?

-- Одна очень знаменитая особа - Фернанда. Я жила у нее целый год, когда мне было шесть лет. Она большой друг моей матери.

Фернанда! Родней невольно подумал о том, с какой иронией Эшли отнесется к этому обстоятельству.

-- Она изумительна, не правда ли? - лениво спросил он.

-- Она - прелесть во всех отношениях!

-- Вы, по-видимому, получили весьма своеобразное воспитание, - заметил Родней.

-- О да. Видите ли, мы постоянно переезжаем с места на место. Маме очень быстро надоедает повсюду, и как только это случается, мы сейчас же уезжаем. Сюда приехали из Копенгагена.

"Представляю, что случилось в Копенгагене", - несколько цинично подумал Родней.

Однако, что бы там ни случилось, это не делало Сильвию менее привлекательной, но зато делало ее гораздо более доступной.

Она выглядит совсем ребенком, но если бы это было так, она не танцевала бы с ним до полуночи и не поехала бы сейчас сюда: ее поведение определенно не говорит в ее пользу.

-- Я хочу поцеловать вас, - вдруг настойчиво и резко сказал он.

Сильвия лежала на спине, положив руки под голову. Она не двинулась, только в ее широко открытых глазах мелькнула тревога.

Их взгляды встретились: они оба внезапно почувствовали, что какая-то неведомая сила, которой трудно противостоять, притягивает их друг к другу.

Мертвая тишина царила вокруг. Под яркими лучами южного солнца вся природа, казалось, погрузилась в глубокий сон. Родней совсем близко наклонился к Сильвии; неясный трепет первой страсти пробежал по ее телу, и губы, похожие на лепесток цветка, полуоткрылись и вздрогнули.

склонился к Сильвии и долгим страстным поцелуем прильнул к ее губам.

Какая-то птичка пронзительно громко запела над ними. Родней поднял голову. Очарование было нарушено.

Он одним прыжком вскочил на ноги.

-- Пора домой.

И хотел прибавить "простите меня за то, что я сделал", но не решился и подумал:

"В конце концов это ведь только поцелуй...".