Горькая услада.
Глава восьмая

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Уложив Додо и успокоив ее немного, Фернанда прошла в комнату Сильвии.

Девушка стояла у окна. Увидев Фернанду, бедняжка тихо вскрикнула и, как ребенок, протянула к ней руки.

-- Во всем виновата я одна, - почти беззвучно сказала она. - И мама узнает это. Может быть, уже знает. Фернанда, что мне делать? Что я могу сделать? Мама больше никогда не захочет видеть меня.

Фернанда зажгла папиросу. Она ни минуты не сомневалась, что поведение Додо будет именно таким, как предчувствовала Сильвия. Додо никогда не заботилась о дочери, не беспокоилась из-за нее даже в то ужасное время в Париже, когда Сильвия заболела дифтеритом; она никогда не покупала ей игрушек, не играла с ней, не рассказывала ей сказок.

Все это делала Фернанда. Она научила ее кататься верхом в Булонском лесу и плавать в Трувилле. Додо мирилась с существованием Сильвии и считала, что на этом кончаются все ее материнские обязанности. Но Маркус искренне любил девочку; он баловал ее и заботился о ней постоянно, несмотря на свой огромный эгоизм.

"К сожалению, что касается будущего Бит, на Додо рассчитывать не приходится", - подумала Фернанда, сжимая в своей руке холодную руку Сильвии.

Но если она теперь возьмет Сильвию к себе, как сделала тогда, когда девочке было шесть лет, это невероятно усложнит ее собственную жизнь... Одно дело иметь в своей квартире маленькую девочку и совсем другое - привезти к себе эту девочку десять лет спустя. А впрочем, в крайнем случае, есть еще этот добряк Монти...

Кругом царила глубокая тишина. Сильвия тихо всхлипнула. Этот звук отбросил Фернанду в одно мгновение на много лет назад. Все лучшее, что было в ней, всколыхнулось.

-- Ты будешь жить у меня, детка, и мы будем счастливы вместе, как и тогда, - взволнованно сказала она. - Ты ведь согласишься, Бит? Ты вернешься ко мне, и старая Мария снова будет ухаживать за тобой.

-- Вы это говорите серьезно? - радостно воскликнула Сильвия и крепко прижалась к Фернанде.

Фернанда возвратилась в свою виллу только на рассвете. Холодные краски утренней зари с неумолимой ясностью обрисовывали все и придавали новый оттенок событиям минувшей ночи и всем обещаниям, данным в минуту волнения. Она почувствовала необычайную усталость.

Разглядывая себя в зеркале, Фернанда заметила, что вокруг ее изумительных глаз залегли тени, складки с обеих сторон упрямого рта обозначились резче.

"Все эти чужие горести только изматывают меня, - цинично подумала она. - Я не могу позволить себе в мои годы так волноваться. И еще менее я могу позволить себе те неудобства, которыми до отказа переполнено ближайшее будущее. Молодая девушка у меня в доме... Девушка с изумительным цветом лица и с милой наивностью и любопытством молодости. Прощай, комфорт, прощай, бесшабашный, легкомысленный образ жизни, к которому я так привыкла за последние годы...

Она устало поморщилась.

Придется от многого отказаться, когда Сильвия поселится у нее. От всего того, что делает жизнь занятной и придает ей известную остроту.

Она позвонила, и горничная, ласково ворча, вошла в комнату. Манелита была испанкой, говорила только на своем родном языке и упорно отказывалась учиться какому-нибудь другому. Фернанда всегда говорила с ней по-испански. Манелита прожила у нее больше двадцати лет и едва ли знала около двадцати французских слов.

Жестикулируя, вращая глазами и сверкая белыми зубами, Манелита направилась к Фернанде. Черные волосы испанки были высоко заколоты большим гребнем в форме кинжала; ее полное тело было завернуто в потертый халат из оранжевого бархата, который ей подарила хозяйка.

-- Это называется отдых, - ворчала она. - Отличный отдых, нечего сказать! Днем и ночью полный покой. Днем менять несколько раз туалеты синьорите, подавать ей еду, поддерживать порядок в вилле, набитой цветами. Замечательный отдых! Ночью тоже ни минуты покоя: ложишься в час ночи после того, как оденешь синьориту в последний раз, а в четыре - к возвращению синьориты - уже на ногах. Париж в сравнении с этим был раем. Там бедная служанка имела хоть пару свободных часов за день!

Ворча таким образом, она ловкими пальцами быстро раздевала Фернанду. Но та сделала неловкое движение, где-то зацепилась какая-то застежка, - последовал настоящий взрыв испанского и французского гнева.

Фернанда была великолепна: она неистовствовала, выкрикивала всякий вздор, потрясала своими украшенными драгоценностями руками, умоляла, протестовала, а Манелита, совершенно не испугавшись, пылко возражала ей.

-- В таком случае, если вы так недовольны, уходите, уходите, уходите сейчас же! - патетически восклицала Фернанда. - О, неблагодарная, оставьте меня - это все, о чем я вас прошу.

Манелита не заставила долго ждать ответа.

-- Оставить вас? Получить, наконец, долгожданную свободу, покой? Слава Богу!.. Уйти? Я ухожу с радостью. Прощайте!..

С этими словами она направилась к двери, но на пороге остановилась и посмотрела на свою госпожу... В следующее мгновение они бросились друг к другу в объятия.

-- Вы слишком переутомились, вы не бережете себя, - заявила Манелита, усаживаясь около Фернанды и массируя ее.

-- Кофе?... - спросила Манелита, и ее усталое смуглое лицо просветлело.

-- Я сейчас принесу вам чашку, - сказала Мария. - Держу пари, что мадам снова не в духе.

в квартире девушка, и к тому же еще такая красавица!