Горькая услада.
Глава десятая

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Монти вошел в гостиную Додо.

-- Я уладил все, - сказал он, опуская руку в жилетный карман. - Вам не помешает, если я закурю? Я всегда себя чувствую значительно лучше с сигаретой в зубах. Да, так я устроил все ваши дела. Вот здесь все квитанции и расписки, но вы можете не читать их - вас никто не будет больше беспокоить. А теперь давайте поговорим о ваших планах на будущее. Есть у вас что-нибудь в виду?

Додо рассеянно глядела в окно.

-- Нет, - проронила она безразличным тоном.

Монти вздохнул. Если бы она истерически рыдала, он мог бы успокоить ее страдания. Но это невероятное равнодушие ко всему, это страшное спокойствие сбивало его с толку и обескураживало.

-- Послушайте, Додо, - сказал он. - Как вы насчет возвращения в Англию? Я мог бы проводить туда вас и Бит, я еду во вторник.

-- Хорошо, если хотите, - так же равнодушно ответила Додо.

Монти снова вздохнул.

-- Значит, решено, мы едем во вторник.

Он подошел к окну.

-- Бит ушла куда-нибудь? - спросил он.

-- Не знаю.

-- Не будете же вы всегда так сторониться ее? - заметил Монти. - Девочка виновата в смерти Маркуса не больше, чем грум или я. Вы должны быть снисходительны к ней.

-- Снисходительна... - с невыразимой горечью в голосе повторила Додо. - А жизнь была ко мне снисходительна, когда забрала Маркуса? Можно ли назвать снисходительным со стороны судьбы то, что у меня отняли всю радость, разбили всю жизнь - в течение одной минуты, и без всякой причины. Я не обвиняю Сильвию, она просто не существует для меня. Я не хочу ее видеть, потому что она слишком напоминает мне Маркуса.

-- Все это так, Додо, но вам ведь придется жить с ней и быть постоянно вместе, когда мы вернемся в Англию, - резко заявил Монти.

Он глубоко затянулся сигарой; больше всего на свете Монти хотел, чтобы ему предоставили право увезти Бит с собой; но, черт возьми, должна же женщина иметь хоть какие-нибудь материнские чувства. А девочка выглядит такой несчастной.

-- Бит совершенно убита всем происшедшим, - добавил он, не обращая внимания на тон Додо. Она презрительно усмехнулась и насмешливо сказала:

-- Бит! Ей всего восемнадцать лет, и у нее еще вся жизнь впереди. Со смертью Маркуса она лишилась друга, которого очень любила, я же лишилась всего - света, радости и покоя; каждый час моего существования полон мрака и отчаяния. Знаете, Монти, - с жаром продолжала она, - нет ни одной минуты, когда бы я не думала о Маркусе, не вспоминала бы всех мелочей, связанных с ним. Я так ясно помню, как он приглаживал щеткой волосы; я слышала звук его голоса, когда он входил ко мне; смех, доносящийся из соседней комнаты; я чувствую прикосновение его руки к моей; запах сандалового мыла, которое он так любил. Открыв ящик его туалетного стола, я нахожу его носовой платок или коробку его любимых папирос - и каждая из этих незначительных вещей, как острый нож, вонзается в мое сердце и ранит, и терзает его без конца.

-- Я понимаю, как все это тяжело для вас, - с трудом произнес Монти; эта страстная печаль обезоруживала и, в то же время, странным образом обижала его. Он заплатил все долги Маркуса, устроил все дела Додо, а она даже не нашла нужным поблагодарить его за это, несмотря на то, что он выложил все из своего собственного кармана. Монти не жалел денег, хотя отлично знал, что нет никакой надежды получить их обратно; но это его мало беспокоило - он просто констатировал факт. При мысли о Бит это чувство обиды обострилось. Девочка выглядела совсем больной и разбитой.

Монти пошел ее искать. Бит лежала в гостиной на диване, уставившись невидящим взором в пространство.

-- Поедем немного покататься, мой "Роллс" здесь, - предложил Монти. - Для вас это будет очень полезно, деточка, вам необходимо подышать свежим воздухом.

-- Спасибо, мне не хочется! - ответила Сильвия.

Монти, охваченный беспокойством, стал нервно ходить из угла в угол. Будет огромным облегчением для них всех, когда они, наконец, уедут отсюда.

-- В самом деле? - рассеянно спросила Сильвия.

Монти подошел к дивану и тяжело опустился на него, аккуратно подтянув свои отлично сшитые фланелевые брюки.

-- Послушайте, деточка, я совершенно не могу видеть вас такой. Постарайтесь хоть немного взять себя в руки. Нельзя так убиваться. Может быть, вам что-нибудь нужно? - Его голос понизился до шепота. - Позвольте мне, вашему старому другу, помочь вам.

Он осторожно обнял ее и, прижав ее к себе, почувствовал, как сильно она похудела. Сильвия не шевельнулась и ничего не сказала.

Внезапно, словно ребенок, обессиленный своим горем, она повернулась к нему и, прижавшись лицом к его широкому плечу, всхлипнула:

-- Ах, Монти, я так несчастна, так несчастна!

Что-то дрогнуло в покрасневшем лице Монти, склоненном к ее светлой головке; в его глазах промелькнуло выражение необычайной нежности, которое странным образом облагородило весь его облик.

-- Вот так лучше, деточка! - сказал он, ласково утешая ее, как мать свое дитя. - Поплачьте, милая, вам станет легче. Помните, деточка, что я всегда готов помочь вам и заботиться о вас, я не оставлю вас, дорогая!

Сильвия продолжала горько и безнадежно рыдать, спрятав лицо на груди у Монти и нервно комкая отвороты его пиджака. Он сидел, не шевелясь, боясь каким-нибудь неуместным жестом спугнуть доверчивость Сильвии и как бы ревниво охраняя так неожиданно возникшую минутную близость с ней, которая наполнила его трепетом.

Вдруг, сквозь тонкий шелк рубашки, Монти почувствовал горячие слезы Сильвии. Краска сбежала с его лица, оно сразу постарело, осунулось и приобрело серьезное выражение. Он стал машинально раскачиваться, тихонько убаюкивая Сильвию, преисполненный бесконечной любви и жалости к ней. Всю свою жизнь он терпеть не мог женских слез, они всегда выводили его из себя, и он чувствовал себя дураком, если в его присутствии женщина начинала плакать. Все же обворожительные леди, которые рассчитывали добиться от Монти чего-нибудь слезами, с грустью должны были признать всю несостоятельность этого способа.

-- Я люблю видеть вокруг себя веселые лица, - раздраженно говорил он в таких случаях. - Ради всего святого, перестаньте, неужели вы не можете это сделать?

Но слезы Сильвии, которая так горько рыдала у него на груди, казались ему самым сладостным и, вместе с тем, самым печальным из всего, что ему приходилось переживать.

Он окинул взглядом гостиную - нет, эта обстановка определенно не подходит Сильвии. Теперь, когда нигде не было видно следов заботливости Додо, комната, обставленная с низкопробною роскошью, выглядела мрачной и унылой. У Додо был талант создавать повсюду, где бы она ни находилась, необыкновенно уютную обстановку, полную комфорта и покоя.

Сейчас в комнате не было цветов; подушки, которые Додо обычно разбрасывала повсюду, были аккуратно взбиты и разложены в строгом порядке; стол, заваленный бумагами, напоминал газетный киоск.

Монти вспомнил свою квартиру на Пэл-Мэл-стрит: большие светлые комнаты; такие глубокие и удобные кресла, что в них свободно можно было улечься; свою "клетушку" - так он называл виллу в Ньюмаркете, построенную знаменитым архитектором; внутри ее был выдержан старинный стиль - низкие потолки с дубовыми балками, а стены обиты панелями резного дерева; хотя в доме совершенно отсутствовала бьющая в глаза модная роскошь, он был обставлен и оборудован с необычайным комфортом.

Монти ненавидел огромные, чопорные, похожие на сараи, отели с целыми легионами слуг, которые всегда торчат у вас перед глазами, когда они вам не нужны, и неизменно исчезают, когда вам почему-либо понадобятся их услуги.

Он любил музыку; у него был очень уверенный удар и прекрасный слух. "Дайте мне только мотив, я сыграю вам все, что хотите", - говорил он. И действительно, ему стоило один раз услышать что-нибудь, и он по слуху отлично передавал вещь.

Ривс мысленно перенесся в Англию, и его охватило сильное желание покинуть как можно скорее эту страну солнца и блеска.

Он снова взглянул на Сильвию: она задремала, - может быть, устав от слез, просто закрыла глаза.

Очень осторожно Монти освободил онемевшую руку. Она уснула, бедняжка, наплакалась, как маленький ребенок, и заснула.

Монти поправил подушки и опустил на них Сильвию. Она не спала, но была настолько обессилена, что ничего не сказала и даже не пошевельнулась. Теперь, когда для нее все кончено в жизни, зачем возвращаться к действительности.

Она слыхала, как Монти на цыпочках вышел из комнаты, но глаз не открывала: разве стоило теперь смотреть на что-нибудь?

Родди уехал, покинул ее... Всю неделю она ждала, надеясь каждый день получить от него известие. Но напрасно. Однажды, не совладав с собой, она отправилась на "Цветочную виллу", и сторож, старый, угрюмого вида итальянец, сообщил ей, что господа уехали. Более подробных сведений она не могла у него добиться.

А впрочем, что толку спрашивать: если Родди покинул ее... таким образом, то что она может узнать о нем еще?

принуждена была уехать из Монте-Карло раньше, чем предполагала.

Таким образом, Сильвия и ее мать остались одни, абсолютно чужие друг другу люди и очень несчастные... Дни тянулись медленно и уныло, бесконечно длинные, напоенные солнцем и ароматом цветов. Ночью они обе лежали без сна, напряженно вглядываясь в темноту ночи...

"Такое состояние, должно быть, бывает, когда начинают сходить с ума", - думала Сильвия. Додо почти не разговаривала с ней и, казалось, даже не замечала ее. Часы медленно отсчитывали время тяжелыми, мерными ударами. Монти стал теперь для Сильвии чем-то вроде ангела-утешителя; кроме того, для нее являлось некоторой поддержкой то, что он отвезет их в Англию.

Может быть, и Родди там.

Сильвия все время лежала с закрытыми глазами; при этой мысли она широко раскрыла их, и ее бледные щеки покрылись ярким румянцем. Она поднялась, опершись руками о диван.

обошелся с ней и сделал это, по-видимому, вполне обдуманно.

Внизу, на террасе, оркестр заиграл "Пасадену", и эти звуки перенесли Сильвию в огромный зал казино, где она танцевала с Родди... Даже тогда он лгал ей, обманул ее, заставил думать, что он профессиональный танцор... О, зачем она ему вообще поверила?!

Но звуки музыки вскоре развеяли ее мрачные мысли, унесли снова к блеску и радости, к мечтам о тех первых, незабываемых часах, когда мир казался зачарованным садом и каждое мгновение было по-новому прекрасно.

Перед глазами встало склоненное к ней смеющееся лицо Роднея, она ясно почувствовала под своей рукой его мягкие густые волосы; вновь услыхала, как они оба рассмеялись, когда она сказала, что его волосы похожи на бобровый воротник и чересчур длинные для мужчины.

-- Здесь нет хороших парикмахеров, - ответил он. - Но вы не очень-то смейтесь над моей прической - из ваших стриженых волос тоже уже можно плести косы...

встала. Ее охватило странное беспокойство, вызванное резким контрастом между прошлым и настоящим; она чувствовала сильную усталость и в то же время какое-то необъяснимое стремление вперед. Жизнь шла своим чередом, все было так же спокойно и радостно, как и раньше, только ее сердце было разбито. Она подошла к окну. Под ярким южным солнцем море расстилалось кругом, такое лазурное и спокойное - как на цветных открытках; на улице царило оживление. Эта веселая нарядная толпа, блеск и музыка, даже природа, которой не было никакого дела до ее страданий, показались Сильвии невероятно жестокими.

Она отошла от окна и снова опустилась на диван.

Ах, если бы хоть что-нибудь нарушило это томительное оцепенение!

Дверь открылась, и в комнату вошел Монти. Он был очень взволнован.

-- Послушайте, деточка, я должен немедленно уехать, меня вызывают в Ньюмаркет. Мой жокей Сэм заболел. Я заказал два места в спальном вагоне для вас и для Додо на вторник. Если Сэму станет лучше, я встречу вас в Париже. Бедняга! Вот не повезло ему - воспаление легких, подумайте только... Я очень тороплюсь, дорогая, у меня даже не будет времени повидать вашу мать. Вы уже сами расскажете ей все. - Он замолчал, потом внезапно спросил: - Бит, вы мне позволите поцеловать вас на прощание?

-- До свидания, Монти, милый, - мягко сказала она. - Вы так добры к нам. Значит, до вторника. Я надеюсь, что Сэм поправится.

-- Вы - настоящий ангел, - мягко заметил Монти, целуя ее.

Сильвия слышала, как его шаги замерли в отдалении. Теперь и он уехал; Додо и она остались одни. Сильвия решила, что должна повидать свою мать. Она подошла к двери комнаты Додо и постучала.

-- Войдите!

-- Тебе что-нибудь нужно?

-- Нет, я просто зашла к тебе сказать, что Монти пришлось уехать в Ньюмаркет... Его вызвали, и он полетел туда на аэроплане. Его жокей Сэм заболел воспалением легких. Монти сказал мне, что он заказал для нас места в спальном вагоне на будущий вторник. Он оставил билеты у швейцара.

-- А... - протянула Додо. Опустив голову и вперив взор в пространство прямо перед собой, она сидела неподвижно, положив руки на ручки кресла. Она даже не взглянула на Сильвию.

-- Так что все в порядке... - закончила девушка.

-- Ты не хочешь погулять или покататься, мама?

-- Нет! Спасибо.

Сильвии ничего другого не оставалось, как оставить Додо одну. Ей незачем было больше оставаться с матерью. Она прошла к себе.