Пища богов.
Книга первая.
Опытно-показательная ферма

ОПЫТНО-ПОКАЗАТЕЛЬНАЯ ФЕРМА

1

Мистер Бенсингтон сначала предложил испытать свое вещество на головастиках. Так уж принято, что все опыты производятся сначала над головастиками, - для того, должно быть, они и созданы.

Было условлено также, что исследование будет вести Бенсингтон, а не Редвуд, так как лаборатория последнего была занята баллистическим аппаратом и телятами, нужными ему для изучения дневных колебаний роста и способности бодаться. Это исследование давало замечательно оригинальные и сложные кривые, однако в одном помещении с телятами невозможно было держать ломкие стеклянные сосуды с головастиками.

Но когда Бенсингтон сообщил о своем намерении кузине Джен, то она тотчас наложила вето на доставку сколько-нибудь значительного количества головастиков под мирную кровлю их совместного жилища. Против превращения одной из комнат в химическую лабораторию она ничего не имела и позволила устроить там все необходимые приспособления - всем известно, что часто мужчины даже пьянствуют, а занятия химией все-таки лучше пьянства, тем более, что ведут иногда к некоторым открытиям. Но допустить в эту комнату головастиков, испортить, воздух, - на это она никак не могла согласиться ввиду плохого здоровья Бенсингтона.

Тщетно Бенсингтон говорил ей о важности своего открытия, о возможности разбогатеть; она отвечала, что все это очень хорошо, но что если бы она согласилась пожертвовать ради чего бы то ни было чистотою, порядком и гигиеничностью обстановки, то он первый пострадал бы от этого.

Мистер Бенсингтон, позабыв даже о своих мозолях, сердито расхаживал по комнате и тщетно старался урезонить свою кузину самыми вескими доводами. Он говорил, например, что ничто не должно мешать прогрессу науки, а она возражала на это, что прогресс науки тут ни при чем и что головастикам в комнате не место; он говорил, что в Германии ему тотчас же отвели бы для опытов двадцать тысяч кубических футов под лабораторию, а она отвечала на это, что весьма радовалась и теперь весьма рада, что не родилась немкой; он говорил, что работа его прославит, а она отвечала, что скорее он заболеет от этой работы с головастиками; а когда Бенсингтон напомнил кузине, что он хозяин в своем доме, то она отвечала, что скорее пойдет в сиделки, чем согласится жить в одной квартире с головастиками,

Тогда мистер Бенсингтон стал взывать к ее благоразумию, а кузина Джен - к его благоразумию; он потребовал, чтобы она относилась с уважением к его научным идеям, а она объявила, что не может уважать идей, ведущих к воцарению беспорядка и портящих воздух. Тогда мистер Бенсингтон вышел из себя и - вопреки мнению Гексли по этому поводу - выругался. Не то, чтобы очень резко, но все-таки выругался.

А затем ему пришлось, конечно, просить прощения и навсегда отказаться от мысли завести в своей квартире головастиков.

Таким образом, Бенсингтон должен был придумывать другой путь для осуществления своей идеи. Несколько дней он тщетно ломал голову над этим вопросом, а потом вдруг случайно, читая газету, напал на объявление о продаже цыплят с опытно-показательной фермы.

Это навело его на блестящую мысль. Ну конечно, экспериментальная ферма и цыплята! Мистер Бенсингтон даже вздохнул, представив себе необычайный рост цыплят. Он тотчас же представил себе все разрастающиеся размеры курятников, а затем продажу кур необычайной величины, которая окупит все расходы. Да и в самом деле: цыплята так доступны, их так легко кормить и воспитывать, без всякой возни и пачкотни. Разве можно их сравнить с такими дикими и неудобоконтролируемыми существами, как головастики! Странно даже, что мысли о них пришли в голову раньше мысли о цыплятах. Кузина Джен будет даже очень довольна.

Редвуд, со своей стороны, также изъявил полное согласие. По его мнению, физиологи делают большую ошибку, избирая для своих опытов слишком маленьких животных. Ведь это все равно, что производить химические реакции с недостаточным количеством веществ: неизбежные при всякой работе ошибки будут очень заметны. Чрезвычайно важно сейчас же доказать ученым, что они должны брать крупный материал для своих опытов. Потому-то он теперь как раз и работает над телятами, хотя это не совсем удобно для студентов и профессоров, встречающихся иногда с материалом в узких коридорах здания лаборатории. Но когда будут опубликованы в высшей степени интересные кривые, которые он теперь добывает при помощи этого материала, то, надо надеяться, все одобрят его выбор. Вообще, что касается его лично, то он никогда бы не стал работать над животными, уступающими по размерам слону или киту, если бы только это дозволяли средства, которыми располагает наука в стране. К сожалению, устройство достаточно просторного вивария в настоящее время в Англии совершенно невозможно. Вот в Германии... И так далее.

Выбор и устройство фермы, так же, как и все предварительные издержки, выпали опять-таки на долю Бенсингтона, так как все внимание Редвуда было поглощено телятами. Он ежедневно разъезжал по всем железным дорогам, ведущим на юг от Лондона, причем его очки, плешь и рваные ботинки производили самое неблагоприятное впечатление на продавцов ферм.

Помимо забот о ферме, он должен был позаботиться и о необходимом для ведения дела персонале. С этой целью мистер Бенсингтон поместил в журнале "Природа" и в газетах объявление, приглашающее молодую или средних лет чету (состоящую в законном браке), аккуратную, деятельную и умеющую ухаживать за курами, заведовать опытно-показательной фермой в три акра.

Наконец, подходящая ферма нашлась в Хиклиброу, близ Уршота, в Кенте. Это была маленькая, уединенная полянка в густом сосновом лесу, по ночам очень мрачном. Крутой выступ песчаного холма загораживал от нее солнце, а полуразрушенный колодец с едва державшимся навесом придавал уродливый вид маленькому, старенькому домику с разбитыми окнами и сарайчику, в котором даже днём было темно. Ферма эта находилась в двух милях от крайних домов ближайшего городка, и уединенное ее положение едва ли скрашивалось странными отголосками, гулко отвечавшими на каждый звук.

Купив ферму, мистер Бенсингтон при возвращении в Лондон остановился в Дентон-Грине и покончил дело с выбором четы из массы полученных им предложений. Затем он вернулся домой и успел еще получить достаточное для начала опытов количество Гераклеофорбии 1.

Чета, выбранная мистером Бенсингтоном для того, чтобы быть первой распространительницей "Пиши богов" на земле, оказалась не только довольно дряхлой, но и крайне неопрятной. Этого последнего обстоятельства наш ученый не заметил, потому что в обыденной жизни ученость вообще не совместима с наблюдательностью.

Чета звалась Скиннерами - мистер и миссис Скиннер. Они приняли Бенсингтона в маленькой грязной комнатке с герметически закупоренными окнами, с разбитым надкаминным зеркалом и несколькими чахлыми цветами в горшках.

Миссис Скиннер оказалась очень маленькой старушкой, с грязными седыми волосами, зачесанными назад и туго притянутыми к затылку от маленького, сморщенного личика, которое благодаря отсутствию зубов и крошечному подбородку превратилось почти в один только нос. На ней надето было серое - или, по крайней мере, когда-то бывшее серым - платье, заплатанное на локтях красной фланелью. Впустив Бенсингтона, она принялась его "занимать", пока мистер Скиннер приводил в порядок свой туалет. По ее словам, они с мужем долгое время занимались искусственным разведением кур, имели собственную ферму, прекрасно изучили все, касающееся инкубаторов, и разорились только из-за отсутствия учеников.

- Ученики, знаете ли, составляют главный доход в этом деле, - прибавила старушка.

В эту минуту появился мистер Скиннер, худой, широколицый, плохо выбритый старик, в рваных домашних туфлях и куртке, которая так же, как и его рубашка, была совершенно лишена пуговиц, так что он вынужден был поддерживать ворот рукою. Вдобавок ко всем своим преимуществам мистер Скиннер был косоглаз и косноязычен. Один глаз его смотрел в потолок, а другой подозрительно осматривал фигуру мистера Бенсингтона. Одна рука была занята придерживанием воротника, а указательный палец другой что-то чертил на клеенке, покрывающей стол. Общее выражение - тупое и угнетенное.

Чета готова была хоть сейчас же отправиться к месту своего служения, так как в городе ей было нечего делать. Старик портняжничал, но это занятие не приносило хорошего дохода.

- Мешто неудобное, шер, далеко от центра, жаказчиков хороших нет, так что, ешли вам угодно...

Одним словом, через неделю мистер и миссис Скиннер были уже на ферме, вместе с плотником из Хиклиброу, которому поручено было привести в порядок дом и построить курятники. Понятное дело, что за время пребывания плотника на ферме чета Скиннер успела обсудить с ним характер и поведение мистера Бенсингтона со всех сторон.

- Я его еще плохо жнаю, - говорил мистер Скиннер,

- но по вшему видно, что это прошто дурак, ешли не сумашедший.

- Да, кажется, он немножко тронулся, - подтвердил плотник.

- Воображает о шебе много! Думает, что, кроме него, и жа курами никто не ухаживал! Эка невидаль, подумаешь!

- Напялил очки, да и думает, что видит лучше других, - ответил плотник.

Подвинувшись ближе к слушателю и смотря одним глазом в небо, а другим на свой нос, мистер Скиннер добавил с глуповатой улыбкой:

- Велел каждый день вжвешивать цыплят. Каждый день! Это чтоб жнать, как они раштут... А? Каково? Каждый день!

И, прикрыв рот рукою, мистер Скиннер засмеялся, а затем, вероятно для того, чтобы запечатлеть в памяти плотника свои слова, еще раз прибавил:

- Каждый день вжвешивать!

- От этого с ума сойдешь, прямо с ума сойдешь! - закончил плотник.

2

Экспериментальные работы тянутся вообще ужасно долго, так же как и доклады о них в ученых обществах, поэтому прошло много времени, прежде чем мистер Бенсингтон увидел первые признаки осуществления своей мечты.

Ферму он купил в октябре, а опыты с цыплятами начались только в мае, да и то первые из них оказались неудачными. Гераклеофорбия 1, 2 и 3 действовали плохо; кроме того, пришлось много возиться с крысами и со Скиннерами. Мистера Скиннера можно было заставить что-нибудь делать только угрозой изгнания. Тогда он начинал тереть рукой свой подбородок - небритый, с чахлой растительностью - и, глядя одним глазом в небо, а другим на мистера Бенсингтона, заявлял:

- Ну, ражумеется, шер, ешли вы шерьежно...

В конце концов, однако, Бенсингтон дождался успеха, о чем его известило длинное письмо от Скиннера.

"Новый выводок вылупился, - писал последний, - и не похож на прежние. Цыплята здоровенные - гораздо больше, чем те, которых кормили из старой жестянки. Надо признаться, что и те были недурны, пока кошка их не съела, ну, а эти уж и не знаю! Никогда таких не видывал. Растут как лопухи. Клюются так здорово, даже через сапог, что я вам и описать не могу. Настоящие гиганты, и едят прорву. Скоро все зерно у нас выйдет. Не видывал, чтобы цыплята так ели. Больше, чем куры. Ежели так и впредь пойдет, то их можно будет на выставку послать, хотя они и простые. Вчера ночью подумал, что кошка опять подбирается к курятнику. Открыл окно - так и есть. Выхожу я - ее нет, только цыплята проснулись, потому что холодно. Насыпал корму и запер курятник покрепче. Подмешивать ли порошок по-прежнему? Скоро он весь выйдет. Мне бы не хотелось самому подмешивать из-за случая с пудингом. С лучшими пожеланиями от нас обоих и в надежде заслужить ваше благоволение,

остаюсь почтительнейше

Случай, на который намекало письмо, состоял в том, что Скиннеры нечаянно подмешали к молочному пудингу Гераклеофорбию 2, в чем потом сильно каялись.

Читая между строк, Бенсингтон увидел в необычайном росте цыплят залог успеха. На следующее утро он отправился в Уршот с тремя закупоренными жестянками "Пищи богов", которой хватило бы на всех цыплят Кента.

А когда солнце показалось над песчаным бугром, граничившим с полянкой, и он увидел своих цыплят, хотя еще покрытых желтым пушком младенчества, но рослых и прожорливых не хуже взрослого и уже женатого петуха, то должен был убедиться, что наступил, наконец, счастливый день в его жизни.

Войдя, по приглашению Скиннера, в курятник, Бенсингтон, однако, скоро вынужден был из него выйти - до такой степени больно клевались цыплята сквозь разрезы его ботинок. Пришлось стоять за решеткой и любоваться своими питомцами издали.

- Что ж из них выйдет, когда они шовшем выраштут, я шебе и предштавить не могу, - заметил мистер Скиннер.

- С лошадь величиною будут, - сказал мистер Бенсингтон.

- Именно ш лошадь!

- Одним крылышком можно будет сытно пообедать, - продолжал мистер Бенсингтон. - Целиком и жарить нельзя будет, придется по частям, как говядину.

- Однако не будут же они продолжать рашти по-прежнему? - сказал мистер Скиннер.

- Не будут, вы думаете? - спросил Бенсингтон, лукаво улыбаясь.

- Ражумеетша, не будут, - отвечал Скиннер. - Я ведь жнаю эту породу. Шначала раштут быстро, а потом... Нет! Куда им!

Последовала пауза.

- Вшо жавишит от ухода, - скромно заметил Скиннер. Бенсингтон быстро взглянул на него из-под очков.

- Мы выхаживали таких и прежде, - продолжал Скиннер, избегая взгляда своего собеседника, - я и мишиш Шкиннер.

Осмотрев бегло всю ферму, Бенсингтон опять вернулся к курятнику: очень уж его радовали такие результаты! Путь науки медленен и усеян терниями; в большей части случаев результатов приходится ждать годами, да и то часто неудачных. А тут всего несколько месяцев - и полная победа! Это даже слишком хорошо!

- Ведь им, кажется, всего только десять дней, - сказал Бенсингтон, любуясь цыплятами, - а они в шесть или семь раз больше обыкновенных.

- Ишь, лубуетша, - заметил вполголоса мистер Скиннер своей жене, - думает, что это от его дурацкого порошка!

Мистер Бенсингтон чувствовал себя необыкновенно счастливым и потому не придирался ни к каким упущениям в хозяйстве фермы, которые в этот яркий солнечный день особенно бросались в глаза. Например, решетка вокруг курятника была поломана.

- Лишица, должно быть, или шобака, - ответил мистер Скиннер на вежливое замечание об этом собственника фермы.

Инкубаторы были не вычищены.

На чердаке, где пища богов хранилась и смешивалась с отрубями, был полный беспорядок, грязь, в углах громадные дыры, прогрызенные крысами. Скиннеры оказались коллекционерами всякого хлама - битых горшков, жестянок из-под консервов и прочего. Весь этот хлам был свален на чердаке. Тут же, у одной из стен, лежала куча полугнилых яблок, а с потолка свешивались штук пять-шесть кроличьих шкурок, на которых Скиннер желал проявить свои таланты скорняка. ("Немного на швете такого, чего бы я не жнал, - скромно говорил он").

Бенсингтону все это, конечно, не понравилось, но особенного шума в такой счастливый день поднимать ему не хотелось. Даже когда он заметил, что в раскупоренную жестянку с Гераклеофорбией 5 забрались осы, то и тогда решился только мягко заметить, что следовало бы держать порошок закрытым, а то он распыляется и портится от сырости.

Затем он поспешил перейти к тому, что задумал при первом взгляде на своих цыплят.

- Я полагаю, Скиннер, - сказал он, - что нам придется зарезать одного цыпленка, и я возьму его с собой в Лондон как образчик, - потом он снял очки, протер их и продолжал: - Мне бы хотелось, видите ли, сохранить что-нибудь на память об этом первом выводке и о... ну, в общем, надо будет зарезать одного цыпленка. А кстати, вы не кормите их мясом?

- Как можно, шер! Уверяю ваш, что мы шлишком хорошо жнаем уход жа живностью вшакого шорта, чтобы не уметь ш нею обрашшатыпа.

- А не выбрасываете ли вы где-нибудь поблизости остатки от вашего обеда?.. Мне показалось, что я видел кости кролика вон в том углу...

Они пошли и обнаружили, что это был начисто обглоданный скелет кошки.

3

- Это не цыпленок, - сказала кузина Джен, пожалуй, даже с несколько большей горячностью, чем следовало. - Я думаю, что могу узнать цыпленка по внешнему виду. Во-первых, эта птица слишком велика для цыпленка, а во-вторых, вы и сами, я полагаю, видите, что это не цыпленок. Это молодая дрофа.

- Что касается меня, - сказал Редвуд, уступая взгляду Бенсингтона, пригласившему его вступить в разговор, - что касается меня, то я должен признаться, что принимая во внимание обстоятельства...

- Ну, конечно, - перебила кузина Джен, - если вы будете поступать таким образом, вместо того, чтобы прямо взглянуть на дело...

- Но, право же, мисс Бенсингтон...

- Продолжайте, продолжайте! - воскликнула кузина Джен. - Все вы, мужчины, как я вижу, одинаковы...

- Принимая во внимание все обстоятельства, как я уже сказал, это молодая птица... несомненно, она ненормально гипертрофирована, но все же... особенно, если вспомнить, что она выведена из нормального куриного яйца... я, во всяком случае, должен допустить, мисс Бенсингтон... обязан допустить, что это все-таки в некотором роде цыпленок.

- Так и вы думаете, что это цыпленок? - удивилась кузина Джен.

- Да... я так думаю, - сказал Редвуд.

- Какая бессмыслица! - воскликнула кузина Джен и, безнадежно взглянув на голову Редвуда, прибавила: - Да мне и некогда с вами разговаривать, - а затем внезапно повернулась и вышла из комнаты.

- Очень приятно видеть, что он был здоров, несмотря на свою величину, - сказал Редвуд, когда шаги кузины Джен замолкли вдали.

Затем, без всякого предложения со стороны Бенсингтона, он уселся поудобнее перед камином и признался в таком деянии, которое даже для неученого человека было бы непозволительным или, во всяком случае, неосторожным.

- Вы, может быть, подумаете, что с моей стороны было безрассудно, Бенсингтон, - сказал он, - но дело в том, что" я рискнул положить немножко... правда, очень немножко... нашего порошка в соску моего бэби... с неделю назад...

- Как же вы решились!? - удивился Бенсингтон.

А затем полез в карман за папиросами, но, помолчав немного, решился рассказать подробности.

- Бедняжка, видите ли, не прибавлял в весе... ну, я, конечно, очень беспокоился... а тут этот Уинклс... бывший мой ученик, вы ведь его знаете. Пронырливый малый. Миссис Редвуд верит в него, как в Бога... а мне, разумеется, не верит... меня ив детскую-то не пускают... Надо же было что-нибудь делать... Я пробрался, когда нянька завтракала, да и всыпал немножко...

- Ничего. Он только лучше расти будет, - успокоил его Бенсингтон.

- Да он и растет. Двадцать семь унций прибавил за последнюю неделю... А послушали бы вы Уинклса: "Это, - говорит, - от хорошего ухода".

- Вот и Скиннер то же говорит о цыплятах. Редвуд опять поглядел на цыпленка.

- Трудно было продолжать кормление, - сказал он. - Не пускают меня одного в детскую... с тех пор, как попробовал записывать кривые роста Джорджина, помните? Как я теперь дам ему вторую дозу, уж не знаю.

- А нужно?

- Да, вот второй день кричит... Видно, мало ему обыкновенной пищи.

- Так вы бы сказали Уинклсу.

- Черт бы побрал Уинклса! - воскликнул Редвуд.

- Сходите к нему домой, да и попросите дать порошка ребенку.

- Придется, должно быть, - отвечал Редвуд, задумчиво глядя в огонь.

Бенсингтон подошел к цыпленку и погладил его.

- А ведь чудовищной величины будет, - сказал он.

- С лошадь?

- Пожалуй, больше.

- Да, Редвуд, - продолжал Бенсингтон, подходя к камину, - наши цыплята наделают много шума.

Редвуд кивнул головой.

- И мальчик тоже, клянусь Юпитером! - прибавил Бенсингтон, блестя очками.

- Я тоже так думаю, - подтвердил Редвуд.

- Я только что об этом думал. Гераклеофорбия - удивительное вещество. Как быстро вырос этот цыпленок!

- Так же быстро станет расти и ваш мальчик, - добавил Бенсингтон, смотря на цыпленка. - Ну, уж и велик же будет, я думаю!

- Я ему буду давать небольшие дозы, - сказал Редвуд. - Во всяком случае, Уинклс не даст больших.

- Для опыта и этого достаточно.

- Разумеется.

- А ведь все-таки, рано или поздно, нам придется давать детям и большие дозы, - сказал Бенсингтон, помолчав немного.

- Испробуем на каком-нибудь ребенке.

- Пока я не видел этих цыплят, - сказал мистер Бенсингтон, вытирая очки, - я не думал о последствиях нашего открытия... Вот теперь только начинаю немножко предвидеть их...

И все-таки, могу вас уверить, мистер Бенсингтон совсем не подозревал, какой страшной бомбой станет его небольшой опыт.

4

Это происходило в июне. В течение нескольких недель Бенсингтон не мог съездить на ферму из-за жестокого, хотя и воображаемого, катара бронхов, так что вместо него поехал Редвуд и вернулся в полном восторге от роста цыплят.

Но вот тут-то и стали появляться осы.

Первая гигантская оса была убита за неделю до бегства цыплят с фермы, уже в конце июля. Сообщение об этом было помещено во многих газетах, но Бенсингтон, должно быть, не читал их, а если и прочел, то не догадался о какой-либо связи этого происшествия с его опытами.

А дело было совсем простым. Теперь уже со всей очевидностью выяснилось, что Скиннеры очень небрежно обращались с Гераклеофорбией 5 и что осы, пожалуй, еще раньше цыплят начали пожирать ее и таскать в свои гнезда на песчаном холме. Несомненно, что "Пища богов" подействовала на них так же, как и на цыплят. Понятно, что осы достигли зрелости гораздо раньше, чем куры или другие животные, также воспользовавшиеся небрежностью Скиннеров, поэтому-то первые и выступили на арену истории.

Встретивший впервые и, к счастью для себя, убивший неслыханное чудовище, был лесничий подполковника Руперта Хика, по фамилии Годфрей.

Обходя с ружьем в руках (опять-таки, к счастью для него, двуствольным) парк подполковника, он зашел в соседний буковый лес. Там на одной из полянок он в первый раз и увидел гигантскую осу. Рассмотреть ее хорошенько он не мог, так как она летела против солнца, но шум ее полета походил на рев мотора.

- Я, признаюсь, струсил, - рассказывал Годфрей, - так как увидел нечто, похожее по величине на сову, но летящее совсем не по-птичьему! Это, разумеется, сразу было заметно для опытного глаза.

Недолго думая, Годфрей по охотничьему инстинкту выстрелили в невиданное чудовище, но дрожала ли у него рука или он плохо прицелился, но только лишь часть заряда попала в цель, так что чудовище упало в траву с характерным для осы жужжанием, а потом опять взлетело и бросилось прямо на Годфрея.

Разрядив второй ствол не дальше как в двадцати ярдах, лесничий бросил ружье и кинулся бежать, иногда оглядываясь назад. Оса, по его словам, несколько раз падала, потом возобновляла преследование и снова падала. Когда она перестала подниматься в воздух, Годфрей остановился, нашел ружье, зарядил опять оба ствола и тогда решился подойти к изгибавшейся в предсмертных судорогах осе, в которую он тут же и всадил оба заряда.

Насекомое оказалось, разумеется, совершенно изуродованным: все брюшко у него было вырвано и раздроблено выстрелами, но Годфрей все-таки догадался измерить его остатки. По его показанию, в ширину тело осы с расправленными крыльями достигало двадцати семи с половиной дюймов; длина жала - трех дюймов; глаза были величиною с монету в один пенс, а длина тела была приблизительно около восемнадцати дюймов. Все эти измерения впоследствии оказались почти вполне точными.

Спустя сутки после этого велосипедист, проезжавший между Севеноксом и Тенбриджем, чуть не наехал на другую такую же осу, которая переползала через дорогу. От испуга она взлетела кверху, шумя "наподобие паровой пилы", а он упал с велосипеда, и когда пришел в себя, то увидел осу, летящую над кустами по направлению к Вестерграму.

После этого слухов о гигантских осах почему-то не было целых три дня. Подняв метеорологические записи за эти дни, я убедился, что в эти дни все время шел дождь, а местами были даже ливни. Нельзя ли этим объяснить отсутствие ос?

На четвертый день погода стояла жаркая, солнечная, и осы появились целыми роями. Трудно сказать, сколько их было всего, но в газетах можно было найти более пятидесяти сообщений об их столкновениях с людьми. Один лавочник даже погиб при этом. Увидав гигантскую осу над бочкой с сахаром, он ударил ее лопатою, подвернувшейся под руку, сбил на землю и раздавил, но она успела прокусить ему ногу через сапог, причем он умер почти мгновенно, даже раньше своего врага.

Самым драматическим из всех появлений гигантских ос в публике был, конечно, визит одной из них в читальную залу Британского музея днем, когда там было много народа.

Сначала она набросилась на одного из голубей, мирно прохаживавшихся на дворе здания. Схватив голубя, она утащила его на карниз, где и съела на свободе. Потом она стала сползать по карнизу вокруг купола и, встретив открытое окно, с шумом влетела в зал. Появление ее вызвало, конечно, панику между читателями, но оса, полетав немного под потолком, мирно вылетела, кажется, в то же окно.

Большинство других встреч с осами прошло более или менее благополучно. Так, одна из них разогнала компанию, собравшуюся на пикник в Альдинстон-Кнолле, и поела варенье и сласти. Другая убила и разорвала на части щенка в Уайт-стэбле на глазах у дамы, которой этот щенок принадлежал.

На лондонских улицах в это время только и слышались возгласы газетчиков о гигантских осах в Кенте; во всех газетах им посвящались длинные статьи. Даже профессор Редвуд, мало интересовавшийся газетными известиями, однажды, выходя из своей коллегии после бурного заседания комитета, сделавшего ему замечание по поводу слишком крупных сумм, которые он тратит на своих телят, соблазнился и купил газету. Прочитав известие об осах, он забыл о телятах и обо всем на свете, нанял извозчика и помчался к Бенсингтону.

5

Уже при входе в квартиру последнего он услышал громкий голос Скиннера, звучавший трагически и подчас переходивший в вопль.

- Нам, шер, шовершенно невозможно там оштаватша! - гремел Скиннер. - Мы вшо ждали, не будет ли лучше, а дела идут все хуже, шер. Не одни только оши, шер, там теперь завелишь уховертки вот такой величины, шер! (При этом Скиннер протянул руку, а другою отмерил еще половину своей грязной груди). Мишшиш Шкиннер лишилась чувштв, когда увидала такую! А крапива - во, шер! На ней теперь во какие колючки, а хмель, который рош под окнами, ведь он нынче ночью чуть не жадушил мишшиш Шкиннер череж окно. А вшо это от вашего порошка, шер. Где ни прошипеть его немножко, там вшо и раштет и раштет, да так, что я никогда не видывал. Нет, шер, мы никак не можем дожить там до конца мешяца! Шовершенно невожможно! Наш ешли оши не жажалят, так хмель жадушит! Да и не выберещша потом из травы! Нет, шер, вы не можете шебе предштавить...

Увидав профессора Редвуда и раскланявшись с ним, Скиннер продолжал:

- Да почем еще жнать, не появятша ли крыши, шер? Я вот о чем больше думаю. До ших пор мы еще не видали больших крыш, но ведь почем жнать? Уховерток-то мы видели... две их было... с большую щуку величиной, шер... А тут оши, а вот - хмель... Ош-то я шам шлышал, шер, и видел швоими глажами... Я и теперь тряшушь, шер, как подумаю о мишшиш Шкиннер! Хмель-то ведь так жаплел вшо кругом, что череж него и не проберешьша... точно жмеи... а она и не жаштрахована...

- А как цыплята? - спросил Бенсингтон. - Живы они?

- До вчерашнего дня мы их кормили, шер, а нынче не пошмели. Оши жужжат так, што шлушать штрашно. Дюжинами, шер, налетели, и величиною с добрую утку. Я говорю жене: "Пришей, - говорю, - мне пуговицы, надо ехать в Лондон, к миштеру Беншингтону, а ты, - говорю, - оштавайшя в комнате и не выходи никуда, пока не вернушь. Да и окна-то, - я говорю, - жакрой поплотней"...

- Если бы вы не были так непростительно неаккуратны...

- Ах, не говорите этого, шер! По крайней мере не теперь, когда у меня шердце болит за мишшиш Шкиннер! У меня не то на уме. Подумайте о крышах! Что, ешли они шъели мою штаруху, пока я тут!

- И ведь ни одного-то измерения вы не сделали для кривых роста! - укоризненно вставил профессор Редвуд.

- Не до того было, шер! Ешли б вы жнали, школько нам пришлось терпеть, мне и мишшиш! Целый мешяц. Не до того была! Это оши, клещи, хмель - я не помню, говорил ли я вам...

- Да, вы уже обо всем рассказали, - прервал Редвуд. - Дело в том, как теперь быть? - сказал он, обращаясь к Бенсингтону.

- А мы-то что же будем делать? - спросил Скиннер.

- Да вам надо идти назад, к миссис Скиннер, - отвечал Бенсингтон. - Нельзя же оставлять ее одну на целую ночь!

- Нет уж, ни жа что! Хоть бы там была дюжина мишшиш Шкиннер!.. Я, шер...

- А крыши?

- Никаких там крыс нет, - авторитетно заявил Редвуд.

6

Мистер Скиннер мог бы и не беспокоиться о своей жене: она не теряла времени даром. Часам к одиннадцати утра, когда хмель, росший буквально с тою же скоростью, с какой двигалась часовая стрелка, затемнил свет в окнах, миссис Скиннер поняла, что скоро положение ее станет безвыходным. Выглянув на минутку в окно, она приотворила дверь и прислушалась.

Все было тихо. Тогда она пошла в спальню, осмотрела все углы, заглянула под кровать и, не найдя нигде ничего подозрительного, стала укладывать пожитки с быстротою привычной к этому делу женщины. Взяв чистую простыню, она завязала в нее свою одежду, плисовую куртку мистера Скиннера, которую он носил по праздникам, нераспечатанную банку с пикулями и две герметически запаянных жестянки с Гераклеофорбией 4, оставшиеся от запаса, которым ее снабдил профессор Бенсингтон в последний свой визит. Она была честная женщина, но в то же время бабушка, и потому сердце ее не устояло перед искушением откормить своих внучат так же, как она откармливала чужих цыплят.

Упаковав все вещи, она надела шляпку и, постояв перед открытой дверью, тронулась в опасное путешествие.

Лицо ее дышало твердой решимостью. Довольно терпеть! Не оставаться же здесь одной на целые сутки! Скиннер может возвращаться сюда, если хочет, но она не так глупа!..

Вышла она через передний ход не потому, что собиралась идти в Хиклиброу (она направлялась в Чизинг, где жили ее внуки с матерью), а потому, что задняя дверь была уже непроходима из-за хмеля, особенно сильно разросшегося на том месте, где когда-то была просыпана жестянка с Гераклеофорбией.

Дойдя до угла дома, миссис Скиннер опять остановилась и прислушалась.

Широкая трещина в песчаном бугре напротив указывала место осиных нор. Старушка внимательно осмотрела эту трещину. Утренний лет ос уже кончился, и ни одной из них не было видно, только из трещины несся глухой гул, напоминавший работу паровой мельницы. Уховерток тоже не попадалось. Вдали в траве что-то двигалось, но это могла быть кошка, стерегущая птиц.

Пройдя еще несколько шагов, миссис Скиннер увидала курятник и опять остановилась. Цыплята были теперь величиною с большого барана, но только шире. Все пять были курочками, так как два петушка на днях убили друг друга. Старушка задумалась об их судьбе.

- Бедняжки, - сказала она, кладя узел на землю, - у них нет ни воды, ни корма вот уже целые сутки! С их-то аппетитом!

Затем старушка совершила то, что, по моему мнению, можно назвать геройским подвигом милосердия. Она пошла к колодцу, накачала три ведра воды в корыто, из которого пили куры, и, пока они были заняты удовлетворением жажды, отворила курятник и поспешно пошла по тропинке через поле, к Чизингу. Взбираясь на гору, она несколько раз присаживалась передохнуть, задумчиво смотря на брошенную ферму, крыша которой виднелась из-за деревьев. Три гигантских осы, летевшие к западу, заставили ее прибавить шагу и перевалить через гору. Там она успокоилась и пошла уже не торопясь к видневшемуся вдали Чизингу - тихому уголку, ничего не подозревавшему о Гераклеофорбии 4, которая тем временем медленно, но верно приближалась к нему, плотно сжатая в жестянках, лежавших в белом узле...

7

Цыплята появились в Хиклиброу, кажется, часа в три пополудни. Появления их сначала никто не заметил, потому что на улице никого не было. Тревога была поднята криком маленького Скельмерсдэля. Мисс Дерган, сидевшая, по обыкновению, у окна в почтовой конторе, первая увидала курицу с ребенком в клюве, быстро бегущую по улице в сопровождении четырех других кур. Вам известна, конечно, неимоверная быстрота бега современных гигантских кур! Вы знаете, как опасны эти куры, когда они голодны!

Мисс Дерган, должно быть, не особенно удивилась. Несмотря на таинственность, с которою мистер Бенсингтон вел свои опыты, слухи о гигантских цыплятах на ферме Скиннера давно уже ходили по окрестностям. Во всяком случае, известно, что мисс Дерган, увидав маленького Скельмерсдэля в клюве курицы, только воскликнула:

- Господи Боже! Этого надо было ожидать!

Присутствия духа она не потеряла. Схватив запечатанную сумку с письмами, адресованными в Уршот, она тотчас же выскочила на улицу. Почти тотчас же выбежал и сам Скельмерсдэль, страшно бледный и с лейкой в руках, а через минуту и все население городка высыпало на улицу.

Вид Мисс Дерган, размахивающей сумкою, заставил курицу, которая тащила маленького Скельмерсдэля, остановиться. Потом она бросилась в открытые ворота двора Фульчера. Положение стало критическим, потому что другая курица, воспользовавшись замешательством своей товарки, ловко выхватила у нее ребенка и перескочила с ним через низкую решетку пасторского садика.

Тем временем третья курица, задетая лейкой, которую ловко бросил в нее Скельмерсдэль, отчаянно закудахтав, перелетела через коттедж миссис Глью на докторский двор, а остальные две кинулись догонять ту, которая похитила ребенка.

- О небо! - воскликнул курат (иные говорят, что он выразился гораздо энергичнее) и побежал за курами, размахивая молотком от крокета.

- Стой, негодяйка! - кричал он, как будто курица могла понять и проникнуться уважением к его сану.

в стеклянную крышу прелестной новой теплички, построенной женой курата.

- Дзинь! - посыпались стекла.

Это еще более испугало курицу. Она бросила мальчика в лавровый куст (откуда он был немедленно извлечен без особых повреждений, но в совершенно измятом платьице), взлетела на крышу фульчеровского флигеля, попала как раз на слабое место, где черепицы раздвинулись, и провалилась в помещение паралитика мистера Бумпса, который (теперь это доказано полностью) в первый раз после болезни вскочил с постели, без всякой помощи перебежал через двор в большой зал, запер за собой дверь и тотчас же вновь впал в бессознательное состояние.

Остальные куры, преследуемые партнерами курата по игре в крокет, перебежали через его огород на поле доктора, где уже находилась зачинщица всей кутерьмы и куда вскоре явилась повредившая себе ногу виновница испуга мистера Бумпса. Все пять кур, потолкавшись на месте, покудахтав задумчиво и поклевав пчел из докторских ульев, неуклюже, вперевалку направились через поля, к Уршоту, оставив Хиклиброу навсегда.

Около Уршота они попали в ячмень, где, вероятно, и остались бы на постоянное жительство. Но их погубила слава. Непосредственным результатом вторжения гигантских кур в общественную жизнь человека явилась мгновенно развившаяся страсть бегать, перепрыгивая через препятствия, и бросать разные подходящие предметы в нарушивших его спокойствие птиц. Почти тотчас же, вслед за курами, из Хиклиброу, двинулись все способные носить оружие мужчины городка, в сопровождении некоторых леди, запасшись метательными снарядами, отправились на охоту за курами и загнали их в Уршот, где в то время был местный праздник.

Охота на гигантских кур явилась неожиданным номером развлечений на этом празднике, и уршотские жители присоединились к ополчению Хиклиброу. Перебросав в кур все, что могли, охотники гнали их до Финдона, где у кого-то нашлось ружье-дробовик. Мелкая дробь этого ружья не могла, однако, причинить никакого вреда птицам такого размера, и потому охота продолжалась вплоть до Тенбриджа, где куры разбежались, причем одна из них долго бежала по берегу рядом с вечерним пароходом, громко кудахтая и удивляя пассажиров.

Часов в пять вечера две курицы весьма ловко были захвачены собственником цирка в Тенбридже, который заманил их в клетку только что скончавшегося дромадера, разбросав в ней куски хлеба.

8

начальнику станции. Заметив что-то необычайное в поведении последнего, он, после минутного колебания, осмелился конфиденциально осведомиться, не случилось ли чего особенного.

- Что вы называете особенным? - спросил начальник станции, человек с грубым и громким голосом.

- Ну, там оши и прочее, жнаете ли...

- Нам некогда было думать об ошах! - резко отвечал начальник станции. - Мы слишком были заняты вашими цыплятами.

- А вы ничего не шлышали о мишшиш Шкиннер? - решился спросить супруг этой последней, окончательно выбитый из колеи резкостью своего собеседника.

- Но мог же я ошведомитьша о швоей жене... - обидчиво заметил мистер Скиннер, хотя и слушать это замечание было уже некому, так как начальник станции перешел, выражаясь парламентским языком, к очередным делам.

При проходе через Уршот мистер Скиннер встретил каменщика, который не преминул осведомиться, не ищет ли он своих цыплят, а на вопрос Скиннера о жене проявил полное к ней равнодушие и притом в таких выражениях, приводить которые нет особой надобности.

Было уже совсем темно - так, как только может быть темно в Англии июньской ночью, когда мистер Скиннер, или, по крайней мере, его голова, просунувшись в дверь кабака "Веселых извозчиков", воскликнула:

- Эй вы! Не шлыхали ли вы, какая тут иштория вышла ш моими цыплятами?

При этом известии тело мистера Скиннера последовало за головой в кабак. Помявшись посреди комнаты, Скиннер подошел к прилавку и меланхолично заметил:

- Надо бы мне выпить чего-нибудь возбуждающего... джину ш водой, что ли?..

Пока он подкреплялся, все присутствующие наперебой стали рассказывать ему о подвигах цыплят, причем Скиннер только восклицал:

- Ничего не слыхали, - отвечал мистер Ундерспун. - Мы о ней и не вспоминали, так же, как и о вас самих.

- Да разве вы не были сегодня дома? - спросил мистер Фульчер, прикладываясь к кружке.

- Уж не заклевали ли ее эти проклятые птицы? - заметил Ундерспун.

Такой намек подействовал на воображение всей компании и подал ей мысль сопровождать Скиннера на ферму, чтобы посмотреть, что стало с его женой. Кто знает, какие интересные вещи можно было еще увидеть в такой многозначительный день!

- Полагаю, что оши ваш шеводня не бешпокоили?

- Не видать их что-то было, - отвечал Фульчер.

- Должно быть, улетели куда-нибудь, - сказал мистер Скиннер и затем с неподдельным равнодушием, которое не обмануло бы и ребенка, прибавил: - Надеюшь, что никто также и не шлыхал о других каких-нибудь гигантшких животных? Шобаках, например, кошках или о чем-нибудь в этом роде? Я думаю, что ешли ешть гигантшкие оши и куры, то... - и он засмеялся, как бы сам удивляясь нелепости своего предположения.

Но впечатление было уже произведено. Лица присутствующих, начинавших разбирать шапки для предстоящего похода, вытянулись.

- Серьезный зверь, должно быть. Не меньше тигра, - добавил Ундерспун.

- Пожалуй, и больше...

В конце концов, члены почтенной компании вспомнили, что в такую тревожную ночь они не имеют права отлучаться от своих домашних очагов, и мистеру Скиннеру пришлось идти домой одному. Впрочем, Фульчер с сыном и Ундерспун проводили его до вершины холма, спускавшегося к темному лесу, окружавшему ферму. Остановившись на этой вершине, почтенные джентльмены смотрели вслед Скиннеру до тех пор, пока он совсем не скрылся во мраке. С тех пор его никто уже более не видал и никто не знает, что с ним случилось.

- Ну вот и ладно, - заметил младший Фульчер, когда Скиннер скрылся из вида.

- Его отсюда и видеть невозможно.

- К тому же туман, - сказал старший Фульчер. Помолчали.

- Придет назад, коли там что-нибудь неблагополучно, - пожал плечами младший Фульчер, и это заключение подействовало так успокоительно, что все трое пошли спать.

В эту ночь пастух с фермы Гекстера слышал в лесу сильный визг или вой, а утром одна из его овец оказалась растерзанной на дороге к Хиклиброу и почти съеденной.

изгрызены и изуродованы, что точное определение их оказалось невозможным. Затем у изгороди, по дороге к Айбрайт, найден был стеклянный глаз, смотревший на свет божий с тем же оттенком глубокой мысли и скрытой тоски, которым отличалось и задумчивое око мистера Скиннера, постоянно обращенное к небу.

При более тщательных розысках в развалинах фермы были найдены также металлические остовы нескольких полотняных пуговиц, три цельных и одна сплошь металлическая (из того сорта, который обычно пришивается к известному нижнему разрезу в мужском туалете). Вполне компетентные лица признали эти пуговицы собственностью мистера Скиннера, из чего и был сделан вывод о безусловной его гибели. Что касается меня, то, ввиду всем известной идиосинкразии почтенного джентльмена, я бы на такие доказательства не положился, а предпочел бы найти побольше костей и поменьше пуговиц.

Стеклянный глаз, конечно, мог бы служить доказательством, решающим дело, если бы кому-либо было наверняка известно, что он принадлежит Скиннеру, но даже сама миссис Скиннер, как выяснилось, не знала, что у ее мужа вставной глаз. Да, кроме того, и цвет его был не тот: по показаниям миссис Скиннер, у мужа ее глаза были светло-карие, а стеклянный глаз был голубой.

Что касается предполагаемой лопатки, то я сам ее видел и ручаюсь, что любой зоолог или анатом не отличили бы показанного мне бесформенного огрызка какой-то плоской кости от такой же кости любого из домашних животных.

А куда же, наконец, девались сапоги мистера Скиннера, позвольте вас спросить? Как бы ни были извращены аппетиты и вкусы гигантских крыс, но я все-таки не могу допустить, чтобы те же самые животные, которые не доели овцы, могли съесть мистера Скиннера не только с костями, но и с волосами, с зубами, даже с сапогами и гвоздями, загнанными в каблук!

был на бревне переплыть Атлантический океан и выйти сухим из воды. К этому матрос прибавил, что он не желает сказать ничего дурного о мистере Скиннере, но что таковы факты, и что он скорее согласился бы попасть в тюрьму, чем заказать себе костюм у Скиннера... Это последнее сообщение матрос сделал мне шепотом на ухо.

Говоря откровенно, я не верю, что мистер Скиннер дошел до фермы. Я полагаю, что он, следуя по линии наименьшего сопротивления и побродив вокруг да около, скрылся в неизвестность, где пребывает и доныне...