Пища богов.
Книга вторая.
Прибытие пищи

Книга вторая

ПРИБЫТИЕ ПИЩИ

1

Наша тема, начав развиваться в лаборатории ученого, раскинулась теперь отдельными ветвями во все стороны, так что и рассказ наш становится историей особого рода диссеминации.

Следить за распространением "Пищи богов" - это почти то же, что описывать разветвления постоянно растущего дерева. В течение четверти обыкновенной человеческой жизни Пища эта раскинула свои ветви почти по всему свету. Из Англии она весьма скоро переехала на континент, а пройдя через Европу, появилась в Америке, Австралии, Японии, всюду производя одинаковый эффект. Проникала она в жизнь медленно и перескакивала с места на место, несмотря ни на какие противодействия. "Крупное" как бы возмутилось против "мелкого". Несмотря на предрассудки, законы и регламентацию, несмотря на упрямый консерватизм, лежащий в основе всякого общественного строя, "Пища богов" тихими, но верными шагами завоевала себе положение.

Главный результат сознательного ее применения заключался в следующем: гигантские дети подрастали незаметно, но случайная потеря, утечка всегда производили шум и сильное впечатление. Чем больше вырастало детей, тем чаще происходили утечки. Пища ускользала из рук, точно живое существо, преднамеренно убежавшее из-под замка. Перемешанная с мукой, она легким облачком утекала от малейшего ветерка и всюду порождала что-либо крупное. И здесь, и там появлялись гигантские насекомые, растения или животные, происходившие от тех, которые повсюду сопровождают человека.

Деревушка Пангбурн в Беркшире, например, несколько дней должна была бороться с гигантскими муравьями. Три человека были укушены и умерли. Появилась паника, началась война, и хотя неприятель был скоро побежден, но он оставил за собою в природе нечто, уже навсегда изменившееся. Помимо муравьев, в одном месте появилась чудовищной величины трава, в другом - гигантский лопух, в третьем - целая туча гигантских комаров, в четвертом, наконец, тараканы, на которых пришлось охотиться с ружьями.

Во многих уголках земного шара велась отчаянная борьба мелкого с крупным, причем представители первого вели себя порой прямо-таки героически.

Но "основной порядок вещей", по-видимому, не изменился. Люди смотрели на крупное как на случайность, для борьбы с которой достаточно паллиативных средств. По прошествии паники, вызванной хиклиброуским инцидентом, даже Катергам, несмотря на свое красноречие, был вынужден отступить на задний план и прослыть "крайним".

Вождь тогдашней общественной мысли - доктор Уинклс - смело заявил, что "в основном порядке вещей никаких перемен не произошло", и все ему верили. Представители особого направления, называвшегося тогда прогрессивным либерализмом, с восторгом разглагольствовали о безобидности проповедуемого ими прогресса, направленного исключительно на мелкое. Они мечтали о маленьких нациях, маленьких общинах, маленьких самоуправленьицах, маленьких делишках - вообще обо всем маленьком, чистеньком, микроскопически-совершенном. Все крупное они признавали вульгарным.

Тем временем гигантские дети подрастали, набирались сил и знаний, начинали проявлять индивидуальные стремления и вообще медленно готовились к выполнению больших дел, возложенных на них судьбою. Человечество к ним привыкло, признало их любопытной, но не ведущей ни к чему важному игрой природы. Проявлениям их силы и способностей удивлялись, но не особенно - так, как удивляются разным курьезным феноменам. Бульварные газетки рассказывали о том, как дети Коссара втроем поднимают большую пушку, бросают ядра за сотни ярдов и покрывают одним прыжком расстояние в двести футов. Передавали, что ими будто бы выкопана шахта глубже всех существовавших до сих пор, и что эта шахта чуть ли не пройдет со временем через всю толщу земной коры.

Те же газетки писали о том, как гигантские дети будут когда-нибудь срывать целые горы, перекидывать через моря мосты, прорывать туннели и прочее. "Удивительно! Не правда ли? Вот будет удобно тогда жить на свете!" - восклицали маленькие читатели этих газеток и шли заниматься своими делишками, как будто бы гигантские дети созданы исключительно для их удобства. Между тем для этих детей подобные подвиги были простой игрой, пробой сил, не нашедших себе цели. Дети не успели еще познать самих себя. Они играли по-детски, а гигантская сила росла в них на пользу будущего гигантского поколения людей, которые должны были задаться гигантскими целями.

Если взглянуть на этот переходный период издали, в перспективе, то он покажется одним последовательным процессом возникновения крупного племени, но тогда этого никто не замечал, так же, как никто в течение нескольких столетий не замечал упадка Римской империи, который мы теперь рассматриваем как единый и непрерывный процесс. Очевидцы таких процессов обыкновенно не замечают их, потому что видят только деревья и не могут объять своим взором весь лес, ясно очерчивающийся издали. Даже умным людям казалось, что "Пища богов" может дать миру всего лишь несколько необычных, уродливых и беспокойных явлений, которые, правда, с трудом подчиняются установленному порядку, но разрушить его не могут.

Одним словом, для постороннего наблюдателя самым удивительным в это время явлением показалась бы непобедимая энергия масс, спокойно продолжавших делать свое обычное дело, не обращая внимания на зарождение в их среде новой гигантской силы, предназначенной для дел огромного масштаба.

Совершенно так же, как перед самым началом водопада широкий и глубокий поток мирно катит свои воды, точно им предстоит проследовать в том же порядке до самого океана, народные волны того времени мирно катились, не предчувствуя катастрофы. Издали уже слышались шаги приближающейся эпохи гигантов, а в обществе шли все те же толки о банкротстве науки, о наилучшей формуле прогресса, о желтой опасности. Крупной перемены жизненного строя никто не ждал, потому что старые средства менять этот строй - маленькие революции, при которых мелкие людишки свергали мелкого деспота для того, чтобы самим стать на его место, - потеряли в народе всю свою привлекательность. Никому не приходило в голову, что новая перемена совершится при помощи новых больших средств. А перемена эта уже надвигалась...

Рассказывать подробно о ее наступлении - значило бы писать историю всего мира, но так как история эта представляет собой процесс почти одинаковый как в целом, так и в подробностях, то мы расскажем лишь о том, что случилось в маленьком, хорошеньком поселке Чизинг-Айбрайт в Кенте. По этому образчику читатели могут судить и о том, что происходило в целом мире.

2

Чизинг-Айбрайте был, конечно, викарий. Викарии, однако, бывают разные, и из всех их сортов я меньше всего люблю пегих, то есть таких, которые, будучи реакционерами и консерваторами по профессии, проявляют страсть к новшествам, к реформам. Чизинг-Айбрайтский викарий не принадлежал к их числу. Это был маленький, полненький, в высшей степени благонамеренный и консервативно мыслящий человек. Для того, чтобы потолковать о нем, нам нужно вернуться немножко назад, к тому времени когда миссис Скиннер - помните ее бегство с фермы? - перенесла себя и "Пищу богов" в идиллическую обстановку заурядного английского поселка.

При свете заходящего солнца поселок этот казался тогда особенно красивым. Ряды крытых соломою или красной черепицей коттеджей тянулись по долине, под горою, покрытою буковым лесом, окаймляя прихотливо извивавшуюся дорогу, которая спускалась от церкви к мосту. Почти каждый коттедж был с фасада огорожен решеточкой, обсаженной розовыми кустами или тисовыми деревьями. Викариат стоял отдельно между гостиницей и церковной колокольней весьма почтенного вида. Под мостом, между кустами ивняка, струился довольно быстрый и широкий ручей, вода которого пенилась, а местами сверкала как зеркало. Одним словом, вид поселка был чисто английский - старая культура, спокойствие и безмятежность так и бросались в глаза под горячими лучами солнца.

Викарий тоже бросался в глаза своим довольством и рыхлостью. Он, впрочем, всегда выглядел таким, - как в раннем детстве, так и в зрелом возрасте он не отличался подтянутостью. При первом взгляде каждому приходило в голову, что он начал свое образование в заросшей плющом общественной школе с самыми почтенными традициями и аристократическим составом учеников, но, однако, без химической лаборатории, и закончил его в старинной коллегии с готическим фасадом. Помимо богословских сочинений и проповедей, он читал только такие книги, которым уже исполнилась тысяча лет. При рыхлой комплекции и дряблом, похожем на перезрелое яблоко, лице, он постоянно носил скромный клерикальный костюм, сшитый, однако, у лучшего портного в Вест-Энде, и, ввиду профессионального приличия, никогда не выставлял цепочки от часов.

В тот вечер, о котором идет речь, викарий сидел на веранде своего дома и смотрел на поселок с тем видом блаженного удовлетворения, при котором больше ничего и желать не остается.

Разговор, происходивший между викарием и его другом, шел о всяческих современных ужасах, о демократии, об упадке религии, о домах в двадцать четыре этажа, об автомобилях, о желтой опасности, о том, что публика теперь ничего, кроме газет, не читает, и о том, что у нее нет никакого вкуса.

- Да нам дела до нее нет, - повторил почтенный священнослужитель.

А между тем как раз в это время до слуха его донеслись чьи-то шаги, так что викарий принужден был повернуть голову и посмотреть, кто идет.

Представьте себе старушку, ковыляющую по дороге, с узлом в костлявых руках и рваным зонтиком под мышкой; из всего сморщенного личика ее виден только один нос, из всего костюма бросаются в глаза только огромные, стоптанные и запыленные башмаки. Мог ли викарий думать, что в лице этой старушки вступает в поселок непредвиденное, в некотором роде сама Судьба? Между тем это именно так и было, потому что старушка - миссис Скиннер - несла в своем узле "Пищу богов".

Будучи слишком нагружена, чтобы сделать книксен, она притворилась, что не видит викария, и прошла в трех ярдах от него по направлению к поселку. Викарий молча посмотрел ей вслед, обдумывая в то же время дальнейшее развитие темы разговора. Старушки с узлами ходят по свету со дня его создания, а потому в появлении миссис Скиннер не было ничего необыкновенного.

- Да, мы живем в стороне от мира, - продолжал викарий, - в сфере простых и вечных явлений. Мы рождаемся и работаем, сеем и собираем в житницы, в поте лица зарабатывая хлеб свой. Суета мирская проходит мимо нас. Обстановка еще меняется несколько, но человечество... аеrе perennius.

Шила в мешке не утаишь: викарий любил злоупотреблять классическими изречениями, искусно вставляя их даже туда, где они не подходят.

А тем временем миссис Скиннер, грязная, невежественная, усталая, но решительная, несла в своем узле судьбу мира...

3

Никому не известно, как, в сущности, отнесся викарий к гигантским дождевым грибам, хотя, по-видимому, первым их открыл.

Грибы эти росли в некотором расстоянии друг от друга, вдоль той тропинки, по которой пришла миссис Скиннер - как раз за околицей поселка. По той же тропинке гулял ежедневно викарий. Всего грибов было тридцать два. Викарий, кажется, осмотрел каждый из них в отдельности, большинство проткнул палкой (иные оказались проткнутыми дважды). Один из них он попробовал смерить обхватом, но гриб лопнул в его объятиях.

Описывая многим лицам гигантские грибы, викарии отзывался о них с некоторым удивлением и рассказывал при этом всем известную историю о том, как растущие грибы выворотили где-то часть каменного пола. Затем он справился в ботанике, к какому виду следует отнести эти грибы: к Lucoperdon coelotum или Lucoperdon giganteum (викарий был страстный классификатор и даже мог в этом деле со многими спорить: так, название giganteum он считал неправильным).

Неизвестно также, заметил ли он, что гигантские грибы растут как раз по той тропинке, по которой прошла старуха с узлом, и что последний такой гриб оказался растущим не дальше двадцати ярдов от коттеджа, принадлежавшего Каддльсам. Если он и заметил все это, то никому не потрудился сообщить. Вернее будет сказать, что совсем не заметил, так как в ботанике его интересовала исключительно классификация, а на условия жизни и развития растений он не обращал никакого внимания.

Точно так же не заметил он никакой связи между появлением гигантских грибов, необычайным ростом ребенка Каддльсов и визитом отца этого ребенка к тестю, мистеру Скиннеру (теперь уже умершему), хотя рост и начался именно с этого визита, состоявшегося месяц назад.

4

Между тем совпадение этих фактов должно было открыть викарию глаза, тем более что рост ребенка доставил ему немало хлопот во время крещения. Младенец оглушительно кричал, когда холодная вода запечатлела его принадлежность к христианской церкви и право на имя "Альберта-Эдуарда Каддльса". Он даже чуть не выбил сосуд со святой водой из рук псаломщика.

Мать и тогда уже не могла нести его, нес отец, да и тот покряхтывал, победоносно озираясь на родителей более мелкотравчатого поколения.

- Отроду не видывал такого крупного ребенка! - заметил викарий.

Этими словами впервые публично было заявлено общественное одобрение чете Каддльсов, сумевшей в короткое время так откормить своего сына, который при рождении весил меньше семи фунтов.

Скоро этот сын снискал не только одобрение, но и всеобщую славу для себя и своих родителей. А еще через месяц слава даже переросла их общественное положение, - будучи членом такой маленькой общины, обладать столь большим ребенком было даже, пожалуй, и предосудительно.

Соседский мясник одиннадцать раз, месяц за месяцем, взвешивал маленького Каддльса и всякий раз делал какое-нибудь замечание, хотя вообще был человеком очень неразговорчивым. В первый раз он сказал: "Молодчина", во второй: "Вот-то как!", а в третий: "Ну я вам скажу!.." Потом он уже ничего больше не говорил, а только пыхтел, чесал затылок и по нескольку раз с недоверием всматривался в показания своих пружинных весов.

"крупного парня", как его прозвали, причем большинство считало долгом потрепать его по спине и сказать: "Подушка!" Только одна мисс Флетчер никогда этого не делала, что тоже было понятно: своих детей у нее не было, и она с ними обращаться не умела.

Леди Уондершут, благодетельница (а вместе с тем и тиран) поселка, приехала после третьего взвешивания и пристально рассматривала ребенка в лорнет, заставивший его отчаянно разораться.

- Необыкновенно крупный ребенок! - наставительно сообщила она родителям. - Вы должны хорошенько за ним ухаживать, Каддльс! На искусственном кормлении он, конечно, не будет так быстро расти, но мы сделаем для него все, что можно. Я вам пришлю немного фланели.

Приезжал доктор, взвешивал ребенка, измерял его лентою и записывал размеры в книжку. Даже старик Дрифтоссок, снимавший ферму в Мардене, нарочно сделал две мили крюку на навозной телеге, чтобы посмотреть на малютку. Переспросив раза три, сколько месяцев Альберту-Эдуарду Каддльсу, он высказал предположение, что этот маленький джентльмен, должно быть, надут (как надувают телятину, чтобы она казалась жирнее), а затем посоветовал послать его на выставку.

Ребятишки из школы тоже повадились приходить смотреть на "крупного парня". Миссис Каддльс то и дело приходилось отворять дверь на пискливый голосок, повторявший: "Позвольте, мэм, взглянуть на вашего ребеночка. Можно, мэм?" Сам Каддльс должен был вмешаться, чтобы прекратить это нашествие.

Миссис Скиннер неизменно присутствовала при всех визитах к ее внуку, причем держалась на заднем плане, стояла, скромно поджав руки, но улыбалась бесконечно лукавой улыбкой.

- Старая карга, бабушка, тоже тут, - заметила леди Уондершут своей компаньонке. - Очень жалею, что она опять к нам вернулась.

Как бы то ни было, ребенок вообще стал местным чудом, с той только разницей, что чудеса вообще скоро приедаются, так сказать, изнашиваются, давая место другим подобным, а он приесться не мог, так как с каждым днем становился все более и более необычным.

5

Леди Уондершут с величайшим удивлением слушала свою домоправительницу, миссис Гринфильд.

- Каддльс опять пришел? Ребенку есть нечего? Да это же невозможно, дорогая Гринфильд! Что он, гиппопотам, что ли? Этого быть не может!

- Надеюсь, что вас не надувают, миледи, - заметила Гринфильд.

- Ну, с этим народом, знаете ли, трудно на что-нибудь надеяться, - отвечала леди Уондершут. - Сходите-ка туда вечером сами и посмотрите, как он ест. Не поверю я, чтобы ребенок, хотя и очень большой, выпивал больше шести пинт молока в день.

- Куда же оно иначе бы девалось, миледи?

Но леди Уондершут имела, должно быть, свое мнение насчет того, куда может деваться молоко. Руки ее дрожали от негодования, свойственного всякой аристократической натуре при мысли, что низшие классы народа могут быть столь же низки, как и высшие, да еще вдобавок хитрее последних.

Миссис Гринфильд, однако, должна была убедиться, что в данном случае обмана никакого нет, и потому был отдан приказ увеличивать порцию молока Каддльсу. Но не прошло несколько дней, как он опять явился с просьбами и извинениями.

- Уже вы сами изволите знать, миссис Гринфильд, мэм, как мы аккуратно смотрим за его платьем, но оно прямо-таки лопается, мэм! Пуговицы отскакивают. Одна недавно стекло разбила, мэм, а другая угодила мне как раз вот в это место.

Узнав о том, что ее филантропические костюмы лопаются на неблагодарном ребенке, леди Уондершут захотела сама поговорить с Каддльсом. Он явился в гостиную, наскоро пригладив рукою волосы, споткнулся о ковер и остановился, уцепившись за свою шапку как за спасательный круг.

Леди Уондершут любила производить устрашающее впечатление на лиц, принадлежащих к низшим классам. По ее мнению, Каддльс мог служить образчиком таких лиц: невежественных, грязных, подлых, низкопоклонных, но в то же время преданных, работящих и безответных. На вопрос, почему его ребенок так быстро растет и знает ли он, что это очень серьезное дело, Каддльс разразился целой речью:

- Это все от его аппетита, ваша милость! - воскликнул он. - Но ведь мы ничего тут поделать не можем, ваша милость! Он по целым дням брыкается и ревет, ваша милость!

Тогда леди Уондершут решилась посоветоваться с приходским доктором.

- Обыкновенному ребенку такого возраста, - отвечал доктор, - полагается от полутора до двух пинт молока в сутки. Я не думаю, чтобы вы были обязаны давать больше. Это уж ваша личная доброта. Мы могли бы, пожалуй, попробовать давать ему нормальное количество в течение нескольких дней, но я должен признаться, что ребенок, по-моему, какой-то необыкновенный. У него общая гипертрофия всего тела.

- Я полагаю, что давать ему лишнее было бы несправедливо по отношению к другим приходским детям, - сказала леди Уондершут. - На это все будут жаловаться.

- Я тоже думаю, что вы не обязаны давать больше, чем следует. На этом нужно настаивать. Пусть попробует обходиться, а если не обойдется, так поместим его в больницу.

- Но вы, однако, не считаете его каким-нибудь уродом, несмотря на ненормальный аппетит и размеры? - спросила леди Уондершут после краткого размышления.

- О нет! Конечно, нет... Впрочем, если рост и впредь пойдет так же быстро, то из ребенка выйдет, пожалуй, идиот, согласно закону, выведенному Максом Нордау. Это - гениальный и знаменитый философ, леди Уондершут! Он открыл, что ненормальное всегда бывает ненормально. Это великий закон, о котором никогда не следует забывать. В практической деятельности он мне очень помогает. Когда я вижу что-нибудь ненормальное, то сразу говорю себе: это ненормально, и поступаю согласно такому, заключению.

При этом взгляд доктора приобрел необычайную глубину, а голос упал до торжественного шепота.

6

- Вот тебе на! Это что такое? - воскликнул викарий, читая за завтраком газету через несколько дней после прибытия миссис Скиннер в Чизинг-Айбрайт.

- Гигантские осы!.. Куда мы идем? Газетная утка на американский образец, должно быть... Достаточно было бы и гигантской земляники.

- Вздор! - продолжал викарий, выпив одним глотком оставшийся в чашке кофе и облизывая губы. - Конечно, вздор! - закончил он, отбрасывая газету в сторону.

Но на другой день появились известия более точные; викарию пришлось поубавить свой скептицизм.

Он, однако, сдался не сразу. Отправившись на обычную прогулку, он что-то бормотал относительно глупостей, рассказываемых газетами. Оса собаку заела! Вот чепуха! Как раз в это время он наткнулся на гигантский дождевик второго урожая, но, как выше сказано, не заметил никакого соотношения между ним и подвигами ос.

"Как бы и нам не услышать об этом, - думал он. - От Уайтстэбля до нас и двадцати миль не наберется".

Идя далее, викарий встретил другой дождевик, гордо выпиравший из травы.

Вот тут-то его и осенило. Вместо того, чтобы кончать прогулку, викарий вернулся назад, потом пошел прямо к коттеджу Каддльса и попросил показать ему малютку.

- Одна-ако! - воскликнул он, попробовав взять его на руки.

Направляясь в глубокой задумчивости к церкви, он встретил доктора, спешившего к Каддльсам, и схватил его за руку.

- Что ж это такое делается? - сказал он. - Читали вы газеты?

Доктор отвечал утвердительно.

- А ребенка видели? Что все это значит? Осы, дождевики, дети, а? Совершенно неожиданно. Хоть бы еще в Америке, а то у нас, в Кенте...

- Ну?

- По-моему, это - гипертрофия. Общая гипертрофия.

- Гипертрофия, вы думаете?

- Да, общая, распространяющаяся на все ткани, на весь организм. Между нами говоря, я почти уверен, что это так. Но все же надо быть осторожным в диагнозе.

- Положим, - сказал викарий, заметно обрадованный тем, что доктор понимает, в чем дело. - Но все-таки как же это она так сразу охватила целую область?

- Это опять-таки трудно сказать, - отвечал доктор задумчиво.

- Помилуйте, в Уршоте, здесь... Ведь это похоже на эпидемию.

- Да, я тоже так думаю, - согласился доктор. - Во всяком случае, очень напоминает. Мы, пожалуй, имеем право назвать это эпидемической гипертрофией.

- Но вы не думаете, чтобы она была заразительна? - спросил викарий.

- Этого я не могу сказать, - отвечал доктор, потирая руки и улыбаясь.

- Но ведь если гипертрофия прилипчива, так и мы можем заразиться! - воскликнул викарий, вытаращив глаза от страха. - Я только что был там... - прибавил он. - Так не лучше ли будет... пойти домой, принять ванну и окурить свое платье?

Не дождавшись ответа, викарий быстро повернулся и пошел вверх по улице, а доктор, посмотрев ему вслед, направился домой. Но по дороге он рассудил, что болезнь появилась в поселке больше месяца назад, а до сих пор никто, кроме маленького Каддльса, не захворал. Поэтому, после некоторого колебания, он решился быть храбрым, как следует доктору, и рисковать, как подобает мужчине.

И он ничего не проиграл от этого, конечно, так как Гераклеофорбия ни на него, ни на викария подействовать не могла - рост их навсегда уже остановился.

7

Спустя несколько дней после этого разговора и после сожжения фермы в Хиклиброу Уинклс пришел к Редвуду и показал ему оскорбительное анонимное письмо. По скачущим буквам было видно, что писавший пытался изменить свой почерк.

"Вы, господа, только воспользовались естественным явлением для рекламы вашей Пищи, - писал неизвестный автор. - Позвольте вам сказать, что Пища эта никуда не годится, и ее действие лишь случайно совпало с появлением эпидемической гипертрофии, весьма заразительной и совершенно от вас не зависящей. Вы столько же можете ею управлять, сколько и движениями солнечной системы. Много вы сделали сожжением вашей фермы? Такие эпидемии и в древности бывали, например, в семье Анака. А теперь вот в Чизинг-Айбрайте - совсем уж в стороне от вас и от вашей Пищи - появился ребенок..."

Прочитав несколько строк дальше, он вдруг воскликнул:

- Боже мой! Да это миссис Скиннер, которую мы потеряли было из виду!

На другой же день он, как снег на голову, обрушился на обитателей коттеджа Каддльса.

Миссис Скиннер рвала лук в огороде, когда увидала его у ворот коттеджа. Сначала она остолбенела, а потом сложила руки на груди и, трепеща всем телом, стала ожидать его приближения.

- Мне нужно было с вами повидаться, - сказал Редвуд.

- Милости просим, сэр! - отвечала миссис Скиннер.

- Где ваш муж?

- Я его не видала с тех пор, как живу здесь, сэр, и ни разу не получала письма.

- Так как он не писал, сэр... - отвечала миссис Скиннер, стараясь отрезать Редвуду дорогу к дому.

- Никто не знает, что с ним случилось? - заметил Редвуд.

- Кажется, никто.

- Странно, что он никому не сказался.

- Где же ребенок? - внезапно спросил Редвуд. Миссис Скиннер притворилась не понявшей, о чем ее спрашивают.

- Да тот ребенок, которого вы кормите нашим порошком и который растет не по дням, а по часам...

Миссис Скиннер даже лук выронила.

- Право, сэр, я не понимаю, о чем вы говорите, - промямлила она, делая новый книксен. - Вот у моей дочери, сэр, у миссис Каддльс, есть ребенок.

- Я действительно, сэр, дала его отцу остаточки порошка в жестянке, - заявила она, - а потом, кажется, захватила с собой еще немножечко, когда ушла с фермы. Собиралась-то ведь впопыхах... не до того было...

- Гм! - многозначительно произнес Редвуд, посмотрев на ребенка. - Гм!

Затем он расхвалил его миссис Каддльс, что, конечно, очень порадовало почтенную даму, на которую он после этого, однако, перестал обращать внимание.

- Ну, раз начали, так и продолжайте, - сказал он миссис Скиннер, уходя. - Только не разбрасывайте ее, пожалуйста, на этот раз.

- О, вы прекрасно понимаете что, - ответил Редвуд. По выражению лица старушки действительно видно было, что она понимает.

- А вы никому об этом не рассказывали? - продолжал Редвуд, - Ни родителям, ни сквайру, ни доктору, - никому?

Миссис Скиннер утвердительно кивнула головой.

- Я бы на вашем месте так и продолжал.

под крышею. Слева от коттеджа стояли старые хлева. За углом красной стены начиналась изгородь из колючей проволоки, а над проходом среди густой зелени, кое-где пересыпанной пожелтевшими листьями, сияла ярко освещенная солнцем белая доска, на которой крупными буквами было написано: "Вход в лес воспрещается".

- Гм! - заметил Редвуд. - Гм!

Размышления его были прерваны стуком колес и топотом лошадиных копыт. Из-за поворота дороги выкатилась коляска леди Уондершут. Редвуд обратил внимание на кучера и лакея. Первый мог служить образчиком людей своей профессии, и правил с таким достоинством, точно совершал таинство. Другие могли сомневаться в своем призвании и положении в обществе, но он, очевидно? считал себя созданным для того, чтобы возить леди Уондершут. Камердинер сидел рядом с ним, сложив руки на груди и тоже, очевидно, довольный своим делом и положением. Сзади них виднелась сама хозяйка, одетая по-деревенски небрежно и с лорнетом в руках, а около нее вытягивали свои головки две молоденькие мисс.

Проходивший по другой стороне дороги викарий почтительно снял шляпу, а Редвуд продолжал стоять неподвижно, с заложенными назад руками. Глаза его перебегали от зелени леса к стене, а от нее к покрытому легкими облачками небу. Но куда бы он ни смотрел, всюду видел гигантских детей во фланелевых курточках, сидевших на соломе и игравших с гигантскими игрушками.

"Да теперь я начинаю понимать, к чему поведет наше открытие", - подумал он.

- Ах боже мой! - воскликнул он, рассмеявшись над какой-то мыслью, проскользнувшей в его уме, а затем пришел в себя и сказал миссис Скиннер, которая его провожала:

- Как бы то ни было, его надо кормить хорошенько да смотреть, чтобы и Пищи было вдоволь. Это я вам устрою. Каждые полгода буду присылать по жестянке. С него хватит.

Миссис Скиннер пробормотала что-то такое насчет того, что "должно быть, это я впопыхах захватила, думала, что не вредно давать ему понемножку", а что теперь "как вам будет угодно, сэр!" Вообще-то видно было, что она прекрасно поняла все сказанное.

Ребенок, таким образом, продолжал расти.

8

В виду шума, возникшего по поводу Пищи, даже такое уединенное местечко, как Чизинг-Айбрайт, не могло, однако, долго веровать в теорию эпидемической гипертрофии - будь она заразна или нет. Скоро миссис Скиннер принуждена была давать леди Уондершут объяснения, очень для нее стеснительные и неприятные. Будучи притянута к ответу, она, впрочем, вначале только отмалчивалась, пожевывая свой единственный зуб, а потом прикрылась от заслуженных порицаний положением неутешной вдовы. Глядя слезящимися глазами прямо в лицо рассерженной леди, она говорила:

- Вы забываете, миледи, что я вынесла. Я до сих пор день и ночь все думаю, мучаюсь - и никак не могу примириться с моей судьбой. Легкое ли дело - потерять моего голубчика! Первое время и сама себя не помнила: гляжу - и не вижу, иду - сама не знаю куда... Где ж мне было соображать, к чему дело клонится!.. Захватила с собой порошок нечаянно, ну, и давала внуку, думая, что это пойдет ему на пользу...

Увидав, что с миссис Скиннер ничего не возьмешь, леди Уондершут принялась за Каддльсов, а затем, испытав и тут неудачу, вступила в дипломатические переговоры с Бенсингтоном и Редвудом. Эмиссары ее, довольно-таки бестолковые члены приходского совета, чуть ли не наизусть заучившие данную им инструкцию, явились к несчастным ученым с угрозами.

- Мы считаем вас ответственным, мистер Бенсингтон, за убытки, нанесенные нашему приходу, сэр, - говорили они. - Мы считаем вас ответственным.

"Бангерст, Браун, Фляпп, Кодлин, Браун, Теддер и Снокстон", представитель которой - маленький человечек с хищными глазками и острым носиком - явился к Редвуду в сопровождении агента ее милости и, поболтав об убытках, спросил:

- Итак, сэр, что вы полагаете предпринять?

Редвуд отвечал на это, что он предполагает прекратить даровую выдачу Пищи Каддльсам, если его и, Бенсингтона не оставят наконец в покое.

- Вот вы тогда и справляйтесь с ребенком, как хотите, - прибавил Редвуд. - Прежде чем умереть от недостатка Пищи, он весь ваш поселок доведет до разорения. Он - ваш прихожанин, ну и заботьтесь о нем, да еще будьте нам благодарны за то, что Пищу даем вам даром. Что касается леди Уондершут, так не может же она считаться благодетельницей прихода, не ударив палец о палец. Пусть, знаете ли, несет и обязанности, связанные с ее положением.

- Да, беда уже стряслась, нечего делать, - заметила леди Уондершут, когда ей донесли о результатах переговоров с Редвудом (смягчив, разумеется, отзыв его о ней лично).