Война в воздухе.
Эпилог.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Война в воздухе. Эпилог. (старая орфография)

ЭПИЛОГ.

В одно ясное летнее утро, лет тридцать спустя после появления первого германского воздушного флота, какой-то старик с мальчиком-подростком бродил между развалин Бен-Хиля. Старик, впрочем, был не слишком еще стар: ему шел всего 64 год. Но постоянный тяжелый труд и перенесенная болезнь согнули его в дугу. Рот вследствие отсутствия зубов провалился, щеки были впалые и все лицо было серовато-желтого цвета, с многочисленными морщинами.

Это был Том Смолуэйс и его племянник, Тедди, младший сын его брата, Берта. Живший когда-то и имевший зеленную и фруктовую торговлю в Бен-Хиле, старик теперь обитал в одном из покинутых домов, окна которого выходили как раз на тот пустырь, где Том, под постоянной угрозой продажи этой земли её владельцем, возделывал свой огород. В нижнем этаже этого дома Джессика, также превратившаяся в костлявую и облысевшую старуху, но попрежнему энергичную и трудолюбивую, держала трех коров, телят, свиней и кур. Старые супруги состояли членами небольшой общины разоренных людей, кое-как устроившихся в этих местах, так же, как Том Смолуэйс. Когда миновали паника, голод и чума, все эти люди основали общину и стали вести борьбу за существование, какую вели люди в первобытные времена. Все они оказались очень трудолюбивыми, благодаря именно этой борьбе. Ничто так не закаляет человека, как борьба. На из душе был только один грех: они, по общему соглашению, утопили в пруде некоего Уилькеса, агента по продаже домов, который, в привычной погоне за наживой, вздумал было требовать предъявления контрактов и прав на то или другое владение, самовольно занятое членами новообразовавшейся общины. Потом некоторые остряки уверяли, что Уилькеса никто и не думал топить, а просто, ради шутки, окунули его в воду да и продержали в ней дольше, чем следовало; если же он захлебнулся, то они в этом не виноваты.

После общей разрухи и гибели цивилизации такия общины стали возникать во многих местах, где еще осталась хоть горсть людей. Как в первобытные времена, члены этих общин начали уже заботиться не о роскоши, а о том, чтобы не умереть с голоду, и, в тесном общении с домашними животными, снова принялись за обработку земли. Основателями таких общин являлись, по большей части, духовные лица. Люди опять схватились за религию и почувствовали потребность к чему-нибудь такому, что могло бы сплотить их между собою.

В Бен-Хиле главенствовал над местною общиною баптистский священник, проповедывавший простую религию, вполне приспособленную к новым условиям жизни. Он обыкновенно поучал свою паству по воскресным дням в старой, каким-то чудом уцелевшей церкви при Бекенгеймероде. В эту церковь по воскресеньям и собиралось все окрестное население в остатках городской одежды начала XX столетия. Все мужчины были в черных сюртуках, холщевых панталонах, часто босиком, но обязательно в цилиндрах. Особенно отличался по этим дням Том Смолуэйс, красуясь в зеленом цилиндре с золотым галуном, в длинном зеленом сюртуке и такого же цвета панталонах. Женщины, в том числе и Джессика, являлись в церковь в жакетах и огромнейших шляпах, украшенных искусственными цветами и перьями разных птиц. Так же были одеты и дети. Даже четырехлетий внук Стрингерса щеголял в огромном цилиндре, державшемся на голове ребенка только благодаря тряпкам, которыми она была обмотана.

Таков был наряд бен-хильцев по воскресным дням, представлявший интересный остаток культурного века. По будням же они щеголяли в грязных лохмотьях, кое-как сшитых из фланели, бумажной ткани, парусины, мебельной и ковровой материи и т. п.; ноги были или прямо босые или обутые в неуклюжие деревянные башмаки. Упелевшие после войны, голода и чумы люди сразу оказались на самом низком уровне умственного развития. Они утратили всякое представление о прядильно-ткацком искусстве, едва были в состоянии кое-как изготовлять себе одежду даже из готовых материалов, оставшихся от прежних запасов в разных торговых складах, уцелевших от пожара. Все прежния культурные привычки в них понемногу заглохли, благодаря прекращению всего, что вызывало эти привычки: фабричного производства, мореходства, железнодорожного передвижения, телеграфных и телефонных сообщений и проч.

Кулинарное искусство также совершенно утратилось, и люди стали готовить себе пищу из чего, как и где попало. В холодное время года люди подкладывали под одежду солому, сено, паклю или что-нибудь подобное и обвязывали все это вокруг своего тела прямо веревками, что придавало наряженным таким образом вид каких-то смешных и странных движущихся тюков.

В такой одежде были Том Смолуэйс и его племянник, за исключением согревающих веществ, которые не были подвернуты под их одежду только потому, что день был летний и теплый.

- Ну, вот, Тедди, и ты, наконец, попал к нам в Бен-Хиль, - говорил старик, остановившись, чтобы отереть рукавом холстинной рубашки выступивший у него на лбу пот. - Из детей брата Берта ты последний, с которым мне пришлось познакомиться только теперь. Всех твоих братьев и сестер я знал уже раньше... Не обижали тебя дорогой те, с кем ты пришел сюда?

- Нееет... ничего, - как бы нехотя протянул в ответ мальчик, ковыряя пальцем в носу. - Дорогой нам попался один человек... Он ехал на каком-то чудном колесе, - вдруг прибавил он, немного оживившись,

- Вот как, на колесе! - воскликнул старик. - Это теперь большая редкость... Куда же он ехал?

- Наши спросили его, и он сказал, что едет в... ну, я позабыл куда. Но он не знал, хороша ли туда дорога... Наверное, такая же плохая и вся размытая водою, по которой мы шли. Кругом Берфорда все было под водою, и мы должны были сделать обход по горам. Там оказалась очень хорошая дорога... Нам говорили, что эта дорога называется "римскою". Что значит римская, дядя?

- Не знаю, племянничек, я никогда не бывал на ней... А тот, кого вы встретили, на одном колесе ехал или на двух?

- На одном, дядя. Это-то и показалось всем нам очень чудно.

- Да, теперь это очень чудно, Тедди. А вот в мое время, бывало, так и жарили на этих колесах. На этой вот самой дороге - она тогда была гладкая как доска - сразу, бывало, катит их десятка три-четыре... Тогда они назывались велосипедами, моторами и как-то еще... Потом пошли такия повозки, которые ходили сами собою... автомобилями назывались...

- Неужели сами собою, дядя?

- Да, племянник, сами собою. Заведут бывало их, они и катят, да так, что ни почем не догонишь, как ни беги... На что вот у тебя прыткия ноги, а и тебе не догнать бы их... Людей на себе возили по несколько человек за раз, и разную поклажу... В день-то их тут, бывало, делая сотня прошмыгнет, а то и больше.

- Куда же они ехали-то, дядя?

- Все больше в Брайтон... город это был тогда такой у самого моря... большой, богатый город... ехали туда все из Лондона, а то так обратно, из Брайтона в Лондон...

- А зачем же ездили, дядя?

- Какие же, дядя?

- Разные, племянник... Всех не перескажешь. Тогда много было нужно людям, не то, что теперь... А вон, видишь, торчит длинный, толстый железный столб, весь желтый от ржавчины, а еще вон тот, что валяется поперек развалин большого дома? На этих столбах была железная дорога и по ней ходили большие длинные повозки, помногу за раз... Вагонами оне назывались. Все они бывали битком набиты людьми и всякой всячиной.

Мальчик с любопытством смотрел на указанные стариком предметы и на остатки рельсов, валявшихся по сторонам дороги.

- Дядя, да как же это они ходили по столбам-то? - спросил он.

- А на столбах-то, видишь ли, были проложены железные полосы... рельсами оне назывались. По этим вот самым рельсам и ходили они.

- Вот чудно-то!.. А тут что было, дядя? - продолжал мальчик, указывая на массы развалившихся и уцелевших зданий.

- А это все были дома, в которых жили люди... Много людей. Проходи ты тут хоть целую неделю, везде увидишь такие же дома... Даже еще выше и больше этих... Некоторые были чуть не до самых облаков. Да вот сейчас увидишь: мы ведь подходим к самому Лондону, - благоговейным полушопотом проговорил старик, торжественно поднимая вверх указательный палец правой руки.

Пожевав несколько времени беззубым ртом, он продолжал!

охотясь за крысами и мышами. А раньше-то что тут делалось, Господи, Боже мой!.. Я здесь часто бывал и хорошо помню. Все дома, улицы и площади были полны людьми до того времени, когда началась эта воздушная война, после которой настал голод, а за ним пошла косить людей "красная смерть"... И работала же она! После нея здесь оказалось почти столько же мертвых людей, сколько раньше было живых... Страшно было тогда, Тедди! Ни шагу, бывало, не пройдешь, не наткнувшись на смердящого мертвеца... Да, поработала "красная смерть"! Никого не миловала: ни старых, ни малых, ни богатых, ни бедных... Даже собаки и кошки, нажравшись разной падали, заражались и заражали других... Немного уцелело людей, да и уцелевшие-то на что стали похожи? Например, я и твоя тетка, - разве мы такими были бы теперь, если бы ничего не случилось с нами, из того, что нам пришлось перенести?.. Да и сейчас можно еще найти мертвецов в некоторых домах, если заглянуть в них. Только очень уж противно смотреть на них, поэтому никто из наших и не ходит туда... Когда все окончилось, мы тут, в этой самой местности, обыскали все дома и похоронили много мертвецов, но со всеми не могли сладить: очень уж сделалось противно. Плюнули и ушли... Тут дома по большей части разрушены, а вон там, поближе к Норвуду, есть еще уцелевшие, даже мебель в них не тронута, покрылась только пылью да наполовину развалилась, особенно та, которая была пожиже. Кроме мебели, там много и других вещей. Я в позапрошлом году был там в одном из домов и видел комнату, битком набитую книгами... Ты знаешь, что такое книги, Тедди?

- Знаю. У папы есть оне, и даже с картинками.

- Ну, так вот я видел там этих самых книг целые кучи. Все оне покоробились, позеленели от времени. Возьмешь в руки, - глядишь, вся и разсыпалась. Я не хотел ни одной брать. На что мне оне? Я никогда не был охотником до чтения. Но сосед Хайггинс, который ходил со мною, набрал их целую уйму... Разумеется, из тех, которые оказались поцелее. Насилу мы дотащили с ним вдвоем. Дома он открыл одну, заглянул в нее да и говорит: "Не разучился я еще читать, Смолуэйс". Заглянул и я, но ровно ничего не мог прочесть. Я и раньше-то читал не важно, а теперь и совсем перезабыл все буквы. Недолго и ему пришлось читать книги: все оне тоже скоро разсыпались... Бумага так и разваливалась, как труха. Так ни одной цельной у него и не осталось. Зря, значит, я помогал ему и нести их... Я тогда же еще говорил ему, что напрасно мы берем их: не уцелеют оне. "У меня, говорит, уцелеют". Вот тебе и уделели!.. С тех пор у нас и не слыхать больше о книгах... Из молодых никто и читать даже не умеет. А ты умеешь, Тедди?

- Нет... Меня не учили.

Некоторое время оба шли молча. Потом старик, очевидно, под влиянием какой-то навязчивой мысли, медленно и как бы сам себе проговорил:

они лежат там, тихие и немые, как в могиле...

- Кто это, дядя? - спросил мальчик.

- А вон те, мертвецы-то, что находятся непогребенными в домах.

- А разве они ночью не лежат там?

Старик вдруг замолчал, с испугом оглянулся и что-то пробормотал себе под нос.

- Не знаю, племянник, - ответил точно нехотя старик. - Я никогда не бываю здесь по ночам, поэтому сам ничего не видал. Но люди болтают...

Он снова замолчал и зажевал губами.

- Ах, какой ты безотвязный, Тедди! - воскликнул старик, - Ну, хорошо, так и быть, я разскажу тебе о том, что болтают люди. Одни, например, говорят, что если снять с мертвого одежду, пока его кости не побелели, то над тем, кто снял, непременно стрясется какая-нибудь беда. Другие говорят, что будто по ночам, когда светит луна, покойники ходят по городу и воют. Третьи... Да мало ли что болтают люди, Тедди. Всех не переслушаешь. Сам я, говорю тебе, ничего такого не видал, потому что по ночам не подхожу даже к окнам... Я не любопытен и не охотник слушать эти истории... Стоит только развесить уши, так таких историй наслушаешься, что и в самый полдень не будешь помнить себя от страха.

Старик опять умолк и принялся по своей привычке жевать губами.

Но лишь только мальчик хотел о чем-то спросить его, он вновь заговорил:

- Разсказывают еще вот об одном свиноводе, который ровно трое суток проплутал по Лондону. Он хотел достать себе водки в Чипсиде, да заблудился в развалинах и никак не мог выбраться из них. Так целых три дня и три ночи он проплутал там, и, не вспомни он некоторых слов из Библии, ему никогда бы не выбраться оттуда и не попасть домой. Он рассказывал, что днем вокруг него все было тихо, а как только сядет солнце и станет темнеть, сейчас и начнет везде что-то шуметь, шептать, ходить... Быстро так затопочут ноги, потом загремят колеса, затопают лошади, покатятся омнибусы, трамваи, раздадутся гудки и свистки, да такие пронзительные, что у свинопаса, как говорится, душа уходила в пятки. И как только раздадутся эти гудки и свистки, он вдруг начинал видеть то, чего до тех пор не было: целые толпы людей на улицах, покупателей и продавцов в магазинах, рабочих в разных мастерских, автомобили, омнибусы, велосипеды... А люди все такие нарядные, женщины такия красивые... Во всех фонарях и окнах такой же свет, какой бывает только при самой яркой луне... Но все это были не настоящие люди, а духи тех, которые раньше жили там, потом вдруг умерли и остались непогребенными. Он рассказывал, что они проходили даже него, но он не чувствовал их, а только видел; они же на него и внимания не обращали... Проходили сквозь него словно какой-то пар или туман. Одни из них выглядывали веселыми и довольными, другие - хмурыми и недовольными, а третьи - прямо злыми и такими страшными, что, глядя на них, говорил он, прямо жутко делалось... Потом все вокруг него громко заговорили и наговорили таких ужасов, что у него даже волосы на голове поднялись дыбом, после этого все начали делаться страшными: вместо голов у них на плечах появились размалеванные голые черепа, а в пустых глазах забегали огни, и все они начали протягивать к нему костлявые руки, чтобы схватить его. Он чуть было не умер со страху...

Старик опять замолчал и зачмокал губами.

- Ну, а потом что было, дядя? - вскричал мальчик, с нетерпением теребя его за рукав.

- Погоди, Тедди!... Какой ты скорый!.. Дай передохнуть! - произнес старик и, переводя дух, продолжал: - Вот тут-то ему и пришли слова из Библии, и он громко сказал: "Помози мне, Господи! Да не убоюся с Тобою". Только что успел он проговорить эти святые слова, как запели петухи, и улица сразу опустела, словно ничего и не было. После этого он тут же выбрался из города, точно его кто вывел оттуда, и благополучно вернулся домой. Тем все и кончилось.

- А кто были все те люди, которые жили в этих больших домах, дядя?

- Они назывались богачами, Тедди. У них было много бумажных денег, и эти деньги потом оказались ничего не стоящими, когда началась война, наступил голод и явилась "красная смерть"... Все богачи вдруг обеднели и принялись умирать, - кто от войны, а кто от голода и от "красной смерти"... Больше, впрочем, от голода и от "красной смерти", потому что, говорят за войной всегда следуют эти братец с сестрицей и губят гораздо больше людей, чем самая война... Много туть было, Тедди, всякой всячины и помимо денег. Бывало, на больших улицах, где находились самые богатые магазины, и не пролезешь от толкотни и давки; покупатели так и лезли, как мухи на мед... Всего больше сбегалось и съезжалось туда женщин, таких нарядных да красивых, что глаза, бывало, разбегались, глядя на них... И все оне ничего не делали: ни хозяйством не занимались, ни землю не обрабатывали... Только и делали, что разъезжали по магазинам и кушали хорошую еду и разные сласти....

- Откуда же они брала еду, дядя, если сами не готовили ее себе?

- Покупали на деньги, Тедди, в лавках и магазинах... У меня тоже была лавка; я покажу тебе, где она находилась... Нынче люди и понятия не имеют, какие прежде были магазины, лавки и всякия торговли. У тебя от удивления глаза выскочили бы из лба, если бы ты видел, сколько разного добра было, в моей лавке. Целые большие ящики с грушами, яблоками, каштанами, орехами, виноградом, бананами, апельсинами...

- Это были такие вкусные, сочные и сладкие плоды, Тедди... Я получал их из-за моря... из Америки, Испании, Италии и из разных других мест. Их привозили на больших кораблях... пароходами назывались те корабли. Я продавал все эти фрукты за деньги... Много, бывало, выручал за них денег... Я тогда жил и одевался не так, как теперь... Сейчас, вот, я ношу парусину, а тогда из нея шили только мешки... Э, да что говорить о том, что миновало, как сон!.. Много народу приходило ко мне в лавку, особенно женщин и детей, и все таких парадных, Тедди, каких ты никогда не видывал, да и не увидишь... Спросит, бывало, такая расфуфыренная леди: "Ну, Смолуэйс. что у вас сегодня новенького?" - "А вот, говорю, сударыня, только что получены особенные яблоки и апельсины". - Ну, она сейчас, бывало, и выберет у меня, что ей придется по вкусу, и прикажет доставить ей на дом... Не успеваешь, бывало, разносить... Ах, Тедди, вот жизнь-то была! С утра до ночи, бывало, в лавке толпятся покупатели, а мимо окон так и шныряют автомобили, велосипеды, трамваи... Идет расфранченный народ... Гремит музыка... Тогда у всех в домах была разная музыка, граммофоны, фонографы... Машины такия, которые сами играли и пели... Да, да, Тедди, не качай, головой, я правду говорю: заведут их, бывало, а оне и начнут играть и петь, словно люди... Мне и самому часто кажется, что все это я видел во сне, а как увидишь, вот, эти дома, так сразу и вспомнишь, что все это было наяву, а не во сне...

- Да куда же все это подевалось, дядя?

когда ходим в церковь, и у всех было много хорошей еды... Что, не веришь, племянник? Думаешь, старый дядя все привирает? Нет, все это истинная правда, все это было на моих глазах... Было, да сплыло!.. А у кого не было денег, чтобы купить еды, тому в столовых, устроенных для таких людей, она давалась даром... И еда-то была такая вкусная, что если бы попробовал, то все пальцы облизал бы... Разные печенья, белый сладкий хлеб. Теперь ничего такого уж нет, Тедди: и готовить не умеют да и не из чего... Да что говорить! - жилось тогда людям так, как никогда уж, видно, не придется больше жить.

Старик замолчал, глубоко вздохнул и зачмокал губами. Молчал и мальчик, стараясь разобраться в том, что услышал от дяди. Испустив несколько глубоких вздохов и почмокав в промежутки между ними губами, старик продолжал;

пуддинга, потом кружку настоящого портеру, а после всего этого трубочку...

- Да разскажи же, дядя, как это вышло, что весь народ вдруг перемер? - перебил мальчик, чувствовавший, что при разговоре о еде у него начинает сосать под ложечкой, и старавшийся перевести беседу на другое.

- Эх, племянник, какой ты безтолковый! - воскликнул старик, отвлеченный от своей любимой темы о еде. - Говорю тебе - войну люди затеяли, да еще никогда раньше небывалую - воздушную. С нея вот все и началось... Ежели бы эта война была обыкновенная, сухопутная или морская, какие бывали раньше, то ничего бы особенного, может-быть, и не было... Постреляли бы, постреляли, потузили бы друг друга, кто чем, да и заключили бы мир. А при воздушной войне вышло совсем другое. Начать-то ее начали, а кончить-то никак и не могут. Вот все и перевернулось вверх тормашками... Налетели разные враги на Лондон да и зажгли его со всех кондов... Все корабли, которые были на Темзе, либо сожгли, либо потопили... Целые недели везде все горело и дымилось, а тушить было некому, потому что все обезумели от неожиданности и страха... Во все большие дома и в Хрустальный дворец - красивый он такой был - бросали сверху бомбы и весь его разрушили вместе с другими домами... Людей сверху нарочно не убивали, но, разумеется, при этом и люди гибли целыми кучами... Раз вот здесь, высоко в воздухе, под самыми облаками, произошло большое сражение. Целые уймы больших воздушных кораблей - больше даже самого Хрустального дворца - налетели и начали между собою бой, да такой, что убитые валились сверху как снег зимой... Страсть что было тогда, Тедди!.. Но не столько перебили людей, сколько нерепортили всего того, чем жили люди... Когда разгромили железные дороги, пароходы, телеграфы и многое другое, все сразу и остановилось... Ну, и натерпелись же мы, Тедди! Когда съели все, что было у нас в запасе, и достать в другом месте было негде - да мы боялись уходить и из дому, - мы принялись ловить собак, кошек и крыс и питались ими... Дом-то нашь был старый и в нем было пропасть крыс. Тем мы только и спаслись от голодной смерти... Но многие не могли не только есть, даже видеть крыс, поэтому так и мерли с голоду... А мы с тетей ничего - ели... Не умирать же, в самом деле, с голоду?.. Думали, этим все и кончится, потому что война в наших местах стала утихать, ан, вдруг новый враг - "красная смерть"!.. Мы с твоей теткой тоже побывали у нея в когтях. Сначала я, а потом и тетя. Но Господь выручил, не дал нас ей совсем в обиду. Я хорошо помню, как все началось. Пошел было я на свой огород посмотреть, не найду ли там картофелю, моркови или еще каких овощей, из которых тетя могла бы сварить суп. Только что я наклонился над грядой с картофелем, как вдруг меня скрючило, да так лихо, что я свету не взвидел... Всего задергало и по всему телу пошла такая боль, что и сказать невозможно. Упал я на землю да и начал кататься по ней, но ни подняться ни кричать не могу. Когда тетя увидала, что я не возвращаюсь с огорода, пришла сама туда, чтобы обругать меня... Она всегда ругалась, когда я, бывало, замешкаюсь в чем-нибудь. Но на этот раз, видя, в каком я положении, она не стала ругаться, - поняла, что я не притворяюсь и даже не побоялась заразиться от меня, хоть и догадалась сразу, что меня крючит "красная смерть". Сама стащила меня в дом, хоть и нелегко ей это было. Помог ей Бог отстоять меня от лихой смерти, зато потом и сама свалилась. Само собою разумеется, и я ухаживал за ней, как она за мной. Тут, спасибо, подоспел твой отец, и мы с ним вдвоем отстояли ее... В то время мы с ней и облысели. Достал я ей тогда парик... снял с одной убитой. Но она не стала носить его, бросила в печь. "На что мне, говорит, чужие волосы, когда Господь отнял мои собственные? Не захотел, стало-быть, Он, чтобы мы с тобою были с волосами, ну и да будет Его святая воля"... Умная и дельная женщина твоя тетка, Тедди. Язычок у нея остер, нечего греха таить, зато режет только правду...

- Много, значит, перемерло от "красной смерти" людей-то, дядя? - спросил мальчик, когда старик на минуту остановил свой язык, чтобы дать ему отдых.

- Страсть сколько, племянник! Точно помелом сметала их. Перестали даже хоронить - некому было. Те, которые брались за это дело, сами тут же умирали... Даже животных не щадила эта ненасытная смерть. Немного уцелело и их вместе с людьми... Все дома были наполнены мертвыми, как раньше живыми... К Лондону за целую милю даже подойти нельзя было, до такой степени от него разило мертвецами...

"красная смерть", дядя?

- Бог весть, Тедди. Одни говорят, что она у нас появилась оттого, что люди стали есть крыс. А я знал многих, которые и не нюхали крыс, но все-таки умерли от "красной смерти". Другие уверяют, что ее занесли к нам азиаты из какого-то Тибета, где она будто бы совсем нестрашна... Разное болтали об этом. Наверное же можно сказать только то, что эта страшная гостья пожаловала к нам после голода, а голод появился после ужаса, ужас же наступил, когда началась воздушная война...

- А почему началась эта война, дядя?

- Да, просто, должно-быть, потому, Тедди, что люди завели себе воздушные корабли и не знали, что с ними делать умнее войны, вот и затеяли ее на пагубу самим себе.

- А когда окончилась она, дядя?

кромсать друг друга. Кроме нашей земли, племянник, есть много других. Германия, например, Франция, Испания, Италия, Америка, Китай... да мало ли их! всех и не перечтешь... Так вот, у них, - говорил этот человек, - есть еще летательные машины, газ для них и многое другое, что было когда-то и у нас. Ну, значит, они еще и могут продолжать войну... А мы давно уже не видали таких машин... Последний воздушный корабль пролетел здесь, над нашей местностью, лет семь тому назад... Он был такой маленький, словно общипанный, и летел как-то боком. С тех пор мы не видали...

Старик замолчал и остановился у остатков старого забора, с которого он, бывало, по субботам любовался на первые опыты южно-английского воздухоплавательного клуба. В его душе возник ряд воспоминаний о тех давно минувших днях, и он сказал своему юному спутнику, указывая дрожавшею рукою вдаль:

- Видишь, Тедди, вон там, внизу, красную гору? Это развалины бывшого газового завода...

- А что такое газ, дядя?

- Это, Тедди, такая штука... вода не вода, воздух не воздух, а вообще... его не увидишь глазами и не схватишь руками. Им наполняли воздушные корабли, и они тогда поднимались вверх, а без него не могли... Этот же газ жгли где не было электричества...

- А это, племянник, еще чуднее газа... совсем что-то такое непонятное.

Мальчик тщетно старался составить себе, со слов дяди, хоть какое-нибудь понятие о газе и электричестве. Но все его усилия оказались напрасными, и он снова заговорил о войне.

- Дядя, зачем же люди так долго тянут эту войну? - спросил он.

Тедди. Он никак не может успокоиться до тех пор, пока не погубит много других и не погибнет потом сам.

- Не следовало бы вовсе начинать ее, Тедди! - воскликнул старик с внезапно загоревшимся взором. - Но люди были все такие жадные. У каждого было всего много, но ему хотелось иметь еще больше. Вот они принялись все отнимать друг у друга... И, должно-быть, до тех пор будут делать это, пока ни у кого ничего не останется, да и сами все не перегибнут от своей жадности и упрямства.

Старик умолк и принялся жевать губами. Задумчивый взор его блуждал по равнине, где в лучах солнца горели и сверкали остатки бывшого Хрустального дворца. Этого старика, являвшагося одним из последних представителей отжившого поколения, охватило смутное сознание всего погибшого, и он тихо, медленно, с разстановками, повторил свое окончательное суждение:

- Да, Тедди, войны не следовало бы начинать!

Он проговорил это совершенно просто. По его убеждению, кто-то, где-то не должен был допускать войны. Но кто и где - это было выше разумения Тома Смолуэйса.