Война в воздухе.
Глава одиннадцатая. Мировая война и ея последствия.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Война в воздухе. Глава одиннадцатая. Мировая война и ея последствия. (старая орфография)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

Мировая война и её последствия.

I.

Здание вековой цивилизации наклонилось вперед и обрушилось в одну минуту, и груды его развалин расплавились в огненном горниле войны.

Отдельные стадии финансовой и научной цивилизации, с которых началось двадцатое столетие, так быстро следовали одна за другою, что на укороченных страницах всемирной истории оне представлялись одним сплошным крахом.

При зарождении двадцатого века мир считал себя на вершине благосостояния и процветания; люди воображали, что они находятся в полнейшей безопасности. Такое самообольщение более всего поражает вдумчивого и мыслящого обозревателя, изучающого дух этих странных времен по сохранившимся отрывкам тогдашней литературы и прислушивающагося к тем слабым голосам, которые раздавались среди рева многомиллионной толпы.

Всем живущим при настоящем, твердо установленном, серьезно и научно обоснованном, действительно безопасном мировом строе не может не броситься в глаза полнейшая неустойчивость и ненадежность прежнего строя. Каждое прежнее учреждение и постановление кажутся совершенно случайными или основанными на диких традициях; каждый закон точно был создан для данного лишь случая, без всякого предвидения будущих живых потребностей; нравы кажутся дикими, воспитание безцельным, безпринципным, направленным только во вред подрастающим поколениям. Все финансовые предприятия того времени представляются нынешнему хорошо вышколенному и развитому уму какою-то безсмысленною и пагубною игрою в прятки. Вся денежная и кредитная система, основанная на пустой традиции о ценности золота, является чем-то до фантастичности дутым. При всем этом люди в то время жили в плохо устроенных и до невозможности переполненных городах. Железные дороги и другие пути сообщения распределялись по лицу земли без всякой планомерности, в силу лишь различных минутных капризов и интересов единичных лиц. Когда кто-либо поумнее и подальновиднее указывал на всю безпорядочность, случайность, безразсудность и непрочность всех тогдашних затей, и вообще всего строя жизни, люди негодовали на "отсталого брехуна" и кричали: "Мы идем все дальше и дальше по пути улучшения, а он находит, что мы на этом пути можем только сломать себе шею. Какой жалкий слепец!"

Сравнивая слепое доверие человечества к своей цивилизации начала XX века с прежними историческими периодами, мы, быть-может, окажемся в состоянии проследить его источник. Это доверие было не столько разсудочным, сколько являлось неизбежным последствием продолжительного благосостояния. Можно без преувеличения сказать, что разбираемая историческая эпоха в этом отношении стоит совершенно отдельно, и в эту эпоху за все время существования человечества люди в первый раз были более, чем сыты. Статистика того времени указывает на невиданное ранее улучшение санитарных и гигиенических условий, на двигавшийся гигантскими шагами процесс умственного развития и на процветание искусства во всех его областях, придающого такую красоту жизни. Уровень и характер средняго воспитания поднялись на неведомую ранее высоту. В начале XX века в Западной Европе и Северной Америке почти не было неграмотных; никогда еще не замечалось такой огромной массы читающих; никогда не существовало таких дешевых и удобных способов передвижения. Каждый, самый обыкновенный человек, безпрепятственно мог объехать весь свет, и это стоило не больше годового заработка дельного ремесленника. Каждый год, каждый месяц, чуть не каждый день приносили человечеству новые и новые блага: открытие новой страны, новых рудников, изобретений новых машин, приобретение новых знаний и т. д.

Триста лет продолжалось это поступательное движение человечества вперед; у него накапливались материальные и духовные сокровища, и постепенно увеличивались удобство и безопасность его существования. Положим, находились и тогда люди, утверждавшие, что наравне с умственным и физическим совершенствованием идет упадок нравственности. Но эта горькая истина, заставившая новое время основать действительную цивилизацию именно на законах строгой нравственности, тогда большинством с негодованием отвергалась. Только созидающим и сохраняющим силам и удавалось тогда держать противовес коварной игре случая, естественному невежеству, предразсудкам, слепым страстям и пагубному эгоизму. Но последовательность причин и последствий неумолима, и вся та ложь, которая накопилась в сердцевине прогресса, должна была принести свои плоды. Люди воображали, что так как прогресс является естественной необходимостью, то, следовательно, нравственность или безнравственность тут ни при чем. Они видели, что их армии и флоты растут до чудовищности и на них тратится несравненно больше, чем на народное образование; что количество грозных разрушительных орудий и снарядов все увеличивается; что соперничество народов все усиливается; что чем теснее сближаются между собою народы, тем больше становится их внутренняя рознь; но ничего этого они не понимали. С безпечностью умственной близорукости они терпели у себя жадную, безсовестную, продажную и лживую печать, неспособную ни к чему хорошему, но не знавшую соперников во всем дурном. Твердой и однообразной узды со стороны властей для печати не существовало, да и большинство самих властей состояло из лиц недальновидных и совершенно неспособных к управлению.

Могло ли человечество при таких условиях предотвратить пагубную для него же самого воздушную войну? Вопрос этот такой же праздный, как если бы спросить, мог ли бы человек, раздавленный поездом, предотвратить свою гибель? Конечно, человечество не в состоянии было помешать возникновению этой войны, раз оно само допустило ее.

Древния цивилизации - ассирийско-вавилонская, египетская, греческая и римская - разрушались постепенно, шаг за шагом; цивилизация же европейская в буквальном смысле взлетела на воздух сразу. В течение каких-нибудь пяти лет от нея не осталось ничего, кроме жалких обрывков. Еще накануне возникновения воздушной войны мир представлял картину прогресса, доходившого до своего апогея, обезпечивал полную безопасность существования, имел грандиозно развитую промышленность, огромные благоустроенные города, быстроходные суда, которыми были усеяны все моря, густую сеть всякого рода путей сообщения, телеграфов и телефонов по лицу всей земли. Все и повсюду, за немногими неизбежными исключениями, благоденствовало и процветало. И вот вдруг, совершенно неожиданно, над этою картиною полного благоустройства пронеслись германские воздушные корабли и положили начало конца всему...

После нападения немцев на Нью-Йорк наступила оргия всеобщого разрушения. Англия, Франция, Италия и Испания, по примеру Германии, с лихорадочною поспешностью принялись увеличивать свои воздушные флоты. Ни одна из этих стран до того времени не делала таких грандиозных приготовлений к воздушной войне, как Германия, но каждая, хотя и в меньших размерах, все-таки готовилась ко всяким "случайностям". Общий страх перед немецкою энергией и предприимчивостью, олицетворением которой являлся принц Карл-Альберт, давно уже вынудил названные государства войти в тайные переговоры. Между ними состоялось соглашение, благодаря которому они оказались в состоянии оказать противодействие Германии.

Другою европейскою державою, обладавшею воздушным флотом, была Франция. Англия, вечно дрожавшая за свое господство в Азии и хорошо понимавшая всю силу нравственного воздействия воздушного флота на полудикие народы, устроила свои воздухоплавательные парки в Северной Индии, поэтому в Европе она могла играть второстепенную роль.

Но и на своих островах у нея имелось с десяток крупных воздушных судов, десятка три мелких и целая коллекция разного типа пробных аэропланов, т.-е. таких, с которыми пока производились только опыты.

Еще до появления воздушного флота принца Карла-Альберта в Америке уже происходили дипломатические переговоры между европейскими державами. Результатом этих переговоров было нападение общими силами на Германию. Над Бернер-Оберландом вдруг появился довольно многочисленный отряд воздушных судов всевозможных форм и размеров. Он сжег и уничтожил двадцать пять швейцарских воздушных кораблей, которые тоже совершенно неожиданно вступили с ними в борьбу. Затем этот отряд разделился на две части; одна из них отправилась громить Берлин, а другая решила занять франконский воздухоплавательный парк, пока там еще не был готов второй германский воздушный флот.

Не мало вреда причинили нападающие своими разрывными снарядами Берлину и Франконии, пока немцам не удалось их прогнать.

Двенадцати их кораблям, вполне наполненным газом, и пяти наполненным только наполовину, зато превосходно оборудованным и с образцовым экипажем, при помощи флотилии гамбургских монопланов, удалось отбить отряд союзного флота не только от воздухоплавательного парка во Франконии, но и от Берлина.

Немцы напрягали все усилия, чтобы создать новый грандиозный воздушный флот. Их летучие отряды уже витали над Лондоном и Парижем, когда из Бирмы и Армении получилось известие о появлении авангарда азиатского воздушного флота.

Это была роковая новость для всей Европы и Америки. В этот момент сразу покачнулась мировая финансовая система. С уничтожением немцами американского флота в северной Атлантике и их пагубного столкновения с союзниками в Европе, положившого конец их морскому владычеству на Северном море, и с разрушением в главнейших городах мира на целые биллионы различных ценностей, - человечество в первый раз поняло всю колоссальную убыточность затеянной им игры в войну. Кредит в этом диком вихре окончательно рухнул. Всюду проявлялось стремление набрать возможно больше золота и прятать его, как это бывало в прежния времена общей паники. Это алчное стремление охватывало весь мир.

основывало все свои надежды. И пока наверху боролись между собою воздушные флоты, внизу все более и более уменьшался видимый запас золота. Весь мир был охвачен манией взаимного недоверия.

В течение каких-нибудь нескольких недель деньги - за исключением потерявших всякую ценность бумажных - исчезли из обращения и были попрятаны по подвалам и другим укромным местам. И, по мере их исчезновения, останавливались торговля, промышленность, - словом, все, что зиждилось на деньгах. Это походило на истекание кровью живого организма с последовательною остановкою всех его функций.

И в то время, когда все это трещало и разваливалось, когда ограбленнные, ошеломленные миллионы людей с недоумением и страхом глядели на эту мировую разруху, - по воздуху всюду носились целые стаи азиатских кораблей, аэропланов и монопланов, бросавшихся то к Америке то к Европе и везде сеявших смерть и разрушение. Страницы всемирной истории все наполнялись и наполнялись ужасами мировой войны.

Британско-индийский воздушный флот погибе в Бирме, а германский был разбит и разсеян в отчаянной битве при Карпатах. Весь Индийский полуостров был охвачен возстанием. В Азии и Африке развевались знамена Джегеда.

В течение нескольких недель казалось, что восточно-азиатский союз овладевает всем миром, но затем рухнула и дутая, скороспелая "современная" цивилизация китайцев. Плодовитое и мирное население Поднебесной империи позволило себя "просветить", т.-е. оно, под влиянием европейского и японского давления, неохотно, с затаенной ненавистью и злобою, допустило введение у себя полицейских порядков, всеобщей воинской повинности, железных дорог, телефонов, телеграфов, санитарных мероприятий и многого другого; вообще позволило втиснуть себя в новые формы жизни, совершенно чуждые его национальному духу и всем его многовековым традициям.

Но, под насилием войны, порвалось терпение и китайцев: весь этот многомиллионный народ поднялся как один человек, а падение центральной власти в Пекине вследствие временных побед англо-германского воздушного флота над китайским, усилило это возстание до небывало грандиозных размеров. По примеру Иокогамы, во всех больших городах появились баррикады, завеяли черные флаги, и революция овладела всею страною. Таким образом, вся Азия, как и весь мир, превратилась в арену хаотической борьбы.

Общий развал общественного строя был естественным последствием мировой войны. Где было гуще население, там явилось большее число безработных, лишенных всяких средств к существованию. Уже после трех недель с начала мировой войны и общей разрухи, в рабочих центрах всех больших городах стал воцаряться голод, а через месяц не существовало ни одного густо населенного города, в котором не происходило бы полной анархии, сопровождавшейся грабежами, разбоями и убийствами. Никакия "чрезвычайные положения" не помогали: анархия как чума, распространялась по лицу земли гигантскими шагами, и, сопровождаемая всемогущим царем-голодом, стала проникать и туда, где о нем ранее и не имели понятия.

Между тем характер самой борьбы начал изменяться. Исполинские воздушные корабли, наполненные газом, стали заменяться летательными машинами. Когда окончились генеральные сражения воздушных флотов, вследствие взаимного истребления, азиаты старались укрепляться вблизи наиболее слабых пунктов тех стран, с которыми вели борьбу; из этих мест они всюду и разсылали летучие отряды аэропланов и монопланов. Вначале они действовали почти безпрепятственно, но потом, когда американцы, а за ними и европейцы стали спешно строить воздушные машины Беттериджа, силы враждовавших начали уравновешиваться, и борьба сделалась еще ожесточеннее.

Машины по системе Беттериджа, хотя и были совершенно непригодны для дальних экспедиций и генеральных сражений, но оне оказались вполне приспособленными для так называемой "гверильясской" борьбы.

Оне могли быстро изготовляться, стоили недорого, отличались удобством по своей легкости и их нетрудно было прятать. Чертежи, переданные Бертом президенту Северо-Американских Штатов, были тотчас же скопированы, напечатаны и распространены по всем штатам. Они было посланы и в Европу, где также ими немедленно воспользовались. Каждый город, каждая община, даже каждое частное лицо приглашались строить такия машины и пользоваться ими в целях защиты. Вскоре же оне стали фабриковаться всеми, начиная с государств и кончая простыми разбойниками и применяться ко всевозможным целям. Своеобразная особенность машины Беттериджа, сразу приобревшей такую популярность, заключалась, главным образом, в крайней простоте её устройства; она была так же проста, как обыкновенный моторный велосипед.

Таким образом широкий размах, принятый в начале войны, мало-по-малу сократился в силе, зато распространился по всему миру и превратился в кипящий поток, заливавший все уголки земли. Весь мир из одного целого, еще более сплоченного, чем он был в лучшия времена римской империи, вдруг превратился в винегрет общественных обломков, таких спутанных, как в период средневекового разбойничьяго рыцарства, только в большем объеме. Разница с тем периодом состояла еще в том, что тогда общественное разложение совершалось постепенно, а теперь оно произошло сразу.

Но несчастье мира этим не ограничилось. Вместе с этою всеобщею разрухою выступил другой, не менее страшный враг человечества - чума, или так называемая красная смерть, и, в свою очередь, стала требовать жертв. Но омраченное человечество не обращало внимание на нового, не менее страшного врага и продолжало свою убийственную игру. Всюду носились новые и новые воздушные флоты, везде сея смерть и разрушение; люди всячески старались истреблять друг друга и разрушать то, что создано их же руками. Мир все более и более погружался в безпросветную тьму...

оказалось разрушенным, подобно груде тонкого фарфора, по которой сильно ударили толстой палкой. Каждый день этого страшного времени делает всемирную историю запутаннее, хаотичнее, неопределеннее. К чести цивилизации, последняя все-таки не без геройского сопротивления дала одолеть себя. Из разрозненного и расшатанного общественного строя возникали патриотические союзы и временные правительства, пытавшиеся водворить хотя какой-нибудь порядок и подпереть остатки разрушавшихся зданий. Но эти-то именно попытки и ускорили гибель всего. И когда, наконец, полное истощение источников искусственной цивилизации согнало с неба последнее воздушное судно, на земле ничего не осталось, кроме анархии, голода и чумы. Великие народы и государства превратились в простые звуки. Повсюду были развалины, груды непогребенных трупов, толпы жалких, исхудалых, голодных, безприютных людей, погруженных в полнейшую апатию. Здесь хозяйничали разбойничьи шайки, там - охранительные комитеты и банды повстанцев, овладевшия целыми округами. Всюду образовывались и тут же распадались всевозможные союзы, ордена и религиозные общества на началах самого дикого фанатизма. Вся культура пошла на смарку; весь порядок, все благосостояние на земле лопнули, как мыльный пузырь. В какие-нибудь пять лет человечество совершило такое попятное движение назад, какое оно прошло в период со времен Антонинов до девятого столетия.

II.

Среди этой мировой трагедии бродила маленькая, незначительная фигурка, интересная разве только тем, что в течение нескольких недель она была игрушкой слепого случая, забросившого ее в самый центр этой трагедии. Эту фигурку звали Бертом Смолуэйсом. Несмотря на всю его незначительность, нам все-таки придется еще кое-что сказать о нем.

Из своего далекого и невольного путешествия Берт возвратился целым и невредимым на родину, благодаря своей счастливой звезде.

Ему удалось попасть на борт английского торгового судна. Переезд через океан был полон всевозможных приключений. Одно время судно преследовалось японским броненосцем, вскоре, к счастью, отвлеченным английским крейсером, который вступил с ним в борьбу.

Потом на море разразился сильнейший шторм, во время которого судно лишилось руля и средней мачты, так что несколько времени было игрушкою стихий. Затем вышел весь провиант и пришлось питаться только рыбой. Близ Азорских островов над бригом пронеслась флотилия красных фигурных азиатских кораблей, к счастью, не обратившая внимания на небольшое парусное судно. Кое-как удалось пристать к Тенерифу, наскоро исправить там руль, поставить новую мачту и запастись провизией. Город оказался разрушенным, а в гавани стояли два больших линейных корабля, наполненных трупами людей. Повсюду шныряли разбойничьи шайки, и одна из них чуть было не захватила бриг; капитану и экипажу с большим трудом удалось отстоять себя и свое судно.

"красная смерть" и вскоре уложила в постель весь экипаж. Девять человек умерли; осталось в живых только четверо, из которых никто ничего не смыслил в морском деле. С большим трудом удалось капитану обучить свой маленький экипаж обращению с парусами и рулем. Вскоре плохо исправленный руль снова перестал действовать, и судно, волей ветра, понесло обратно к экватору. Кое-как, с огромными усилиями, привели немного в порядок руль и направили судно на север. Опять оказался недостаток провизии и воды для питья. Наконец наткнулись на нефтяной тендер, шедший из Рио-Жанейро, на котором чума также произвела капитальную чистку. Обрадованный возможностью иметь у себя на борту несколько лишних людей, капитан тендера охотно принял к себе всех с брига, а его взял на буксир. На этом тендере Берт и вернулся в Англию, где только начала свое победное шествие "красная смерть".

Жители Кардифа, к которому пристал тендер, находились в состоянии полной растерянности; большинство бежало в горы. Лишь только тендер вошел в гавань, на его борт тотчас же явился представитель какого-то самозванного комитета и захватил всю оставшуюся на судне провизию.

Берт пешком побрел по совершенно разоренной и лишенной всякого порядка стране. Много опасностей и лишений пришлось ему перенести, много он видел такого, от чего кровь стыла в жилах; но он все вынес, потому что уже привык ко всевозможным ужасам. Его теперь трудно было узнать. Он сильно возмужал, обветрился, похудел, окреп, закалился, сделался энергичным и проворным; рот его, прежде так часто и глупо разевавшийся, теперь всегда был плотно сжат; на лбу у него красовался большой рубец - память о стычке с разбойниками на Тенерифе. В Кардифе он захотел переменить одежду и сделал то, что ранее показалось бы ему совершенно невозможным: "заимствовал" из покинутой лавки закладчика фланелевую рубашку, костюм из Манчестера и револьвер с сотней патронов. Там же он вымылся, переменил белье, переоделся и даже собственноручно подстриг себе волосы. Городская стража, ранее так ревностно преследовавшая любителей чужой собственности, частью перемерла, а оставшаяся в живых была занята уборкою трупов многочисленных жертв "красной смерти". Дня три Берт вел в окрестностях города полуразбойничий образ жизни, охотясь за провизией, чтобы запастись ею для дальнейшого пути.

Уэльская провинция, в которой он находился, представляла в то время удивительную смесь современного благосостояния с отголосками средних веков. Дома, зеленые изгороди, рельсовые пути, электрические провода - все осталось там цело. Банкротство, общественный развал, голод и даже чума почти не коснулись некоторых провинций; от всего этого пострадали лишь большие города. Поэтому Берт не находил особенной перемены, в Уэльсе. Но чем дальше он подвигался в глубь страны, особенно, когда стал приближаться к Лондону, опустошение и безпорядок все больше и больше бросались в глаза. Всюду начали попадаться неподрезанные деревья на дорогах, самые дороги были размыты и поросли травою, дачные и деревенские поселки наполовину пустовали; тут повис оборванный телеграфный или телефонный провод, там стояла прямо на дороге брошенная телега и валялся труп павшей лошади, а невдалеке лежало тело и самого собственника телеги и лошади, с лицом покрытым темно-синими пятнами. Много попадалось необработанных полей, истоптанных скотом посевов и поломанных изгородей. Все встречавшиеся люди, с желтыми изможденными лицами, были плохо одеты, но хорошо вооружены; выражение их лиц и глаз напоминало бродяг и преступников. Они с жадным любопытством спрашивали о новостях и за них готовы были поделиться всем, чем могли. Однажды Берт попал в компанию таких людей, которые ловили каждое его слово, как манну небесную, и старались удержать его у себя на несколько дней. Полная остановка телеграфных и почтовых сношений и прекращение печатания газет являлось одним из крупных неудобств в духовной жизни людей этого несчастного времени; они вдруг были вынуждены снова пробавляться одними устными сведениями, как в средние века. Это накладывало на них печать особенной безпомощности и растерянности.

Когда Берт переходил из области в область, из селения в селение, избегая больших городов, он во многих местах находил огромную разницу в условиях. В одном большом имении оказалось полное запустение: господский дом был сожжен, жилище священника и самая церковь были разрушены, всюду все разгромлено, поля не обработаны и т. д.; а в следующем, в этой же местности, царил порядок: все здания оказались целыми, поля хорошо обработанными, везде столбы с надписью, угрожавшею крутою расправою бродягам, и вооруженная охрана дорог и строений; имелся и лазарет для чумных больных под управлением опытного врача. Словом, полнейшая противоположность разоренному селению.

добычи, а главное - провианта, которого у всех недоставало. Поддержание порядка и охрана стоили огромных усилий и самой тщательной бдительности. Во многих местах стояли столбы с надписями: "Карантин" и "Бродяги разстреливаются". Телеграфные и телефонные столбы были увешаны полуистлевшими трупами, валявшимися, кроме того, почти на всех дорогах и распространявшими страшный смрад.

исхудалые солдаты, которые, несмотря на общую разруху, все еще оставались в строю. Такия встречи стали учащаться по мере приближения нашего путника к Лондону. Иногда Берт, по ночам или когда его сильно начинал донимать голод, пробовал искать убежища в местных приютах, славившихся раньше своей благотворительностью, но постоянно терпел неудачу: многия из этих учреждений были или закрыты или превращены в лазареты. В одном таком приюте, близ Глочестершира, двери и окна стояли открытыми настежь, но изнутри не доносилось ни звука. Когда Берт заглянул в окно, то его обаяние поразил невыносимый трупный запах, а зрение - вид трупов, лежавших на всех койках и прямо на полу; очевидно, эти трупы некому было убрать.

Отсюда Берт направился на север к воздухоплавательному парку, устроенному при Бирмингэме, в надежде найти там какое-нибудь занятие, хотя ради куска хлеба. Правительство, в лице военного министерства, все еще существовало и среди всех бед полнейшого общественного развала с похвальной энергией продолжало, высоко держать британское знамя, поощряя не только административных, но и частных лиц к полезной деятельности в защиту отечества. Эти лица собрали вокруг себя лучших из уцелевших техников и рабочих, озаботились укреплением и снабжением воздухоплавательного парка необходимыми припасами на случай его осады и принялись поспешно строить монопланы по системе Беттериджа.

Но Берт не был принят в этот парк даже простым рабочим за неимением у него достаточных специальных знаний, и он уже находился на пути в Оксфорд, когда возникла та великая борьба, во время которой был положен конец всей этой затее.

Берт не был свидетелем этой борьбы. В то время, когда она происходила, он находился уже в Виндзоре, откуда, обогнув южную часть Лондона, направился прямо в Бен-Хиль. Прежде всех он там увиделся с братом Томом, только что вырвавшимся из цепких когтей "красной смерти"; он выглядывал сильно постаревшим, похудевшим, угрюмым и озлобленным, Жена его, Джессика, была еще больна и лежала в постели. Мучимая горячкою, эта энергичная женщина даже в горячечном бреду заботилась о делах: она громко негодовала на мужа за его мешкотность в разноске товара заказчикам, хотя их торговля уже давно прекратилась, и Том Смолуэйс занимался тем, что ловил голубей, воробьев, галок и др. птиц,

- Господи! Да никак это ты, Берт? - вскричал он, целуясь с братом. - Я так и думал, что ты когда-нибудь да вернешься к нам... Где же это ты пропадал так долго?.. Только вот что, брат, если ты хочешь есть, то я не могу доставить тебе этого удовольствия: у нас у самих ровно ничего не осталось.

Берт успокоил его, заявив, что он сыт, и даже сам угостил его куском сыра и хлеба, "заимствованными" им где-то по дороге домой. Братья уселись, и Берт принялся рассказывать свои приключения. По окончании рассказа он вдруг заметил на прилавке под разбитым стаканом письмо в измятом и покрытом густым слоем пыли конверте. Берт взял это письмо и увидел, что оно было адресовано на его имя.

- От кого бы это? - недоумевал молодой человек, сдувая с конверта пыль.

- Это от Эдны, - поспешил ответить Том. - Она вскоре после твоего исчезновения приходила к нам, спрашивала о тебе и просила, чтобы мы взяли ее к себе жить... Это было как раз после большой битвы и пожара в Клэпгэмерайсе. Я готов был взять ее, но Джессика почему-то не захотела. Тогда Эдна написала это письмо и просила передать его тебе. С тех пор я не видал её... Да она, наверное, все описала в письме.

Там ее и нашел Берт после нового двухнедельного, полного всевозможных приключений путешествия.

III.

Свидание молодых людей было очень трогательное и сердечное.

- Ах, Берт, милый! Пришел-таки ко мне... отыскал... не забыл! - сквозь радостные слезы причитала молодая девушка, обнимая его. - Я так и говорила ему, что ты непременно вернешься... Я это чувствовала... А он все пристает, чтобы я вышла за него замуж, и угрожает убить меня, если я не исполню его требования...

Когда они оба настолько поуспокоились, что Эдна могла связно говорить, а Берт получил возможность сознательно слушать, то выяснилось, что местечко, где жила молодая девушка, попало в руки шайки безработных под предводительством некоего Биля Гора. Он был сначала мясником и атлетом, а потом, благодаря воцарившемуся безпорядку, сделался настоящим разбойником. Шайка эта была сорганизована одним местным спортсменом, неизвестно куда потом исчезнувшим. Биль Гор был его правою рукою и после него стал во главе шайки. Исчезнувший организатор шайки носился с идеей об облагорожении человеческой породы и воспитании "сверхчеловека". С целью практического осуществления этой идеи спортсмен то и дело то женился, то разводился. Биль Гор подражал ему в этом отношении с таким усердием, что подавал надежду вскоре превзойти его. Как-то раз он случайно встретил Эдну и тут же потребовал, чтобы она вышла за него замуж. Девушка наотрез отказалась, но он объявил, что убьет ее, если она но согласится сделаться его женою.

то, конечно, заставил бы его вызвать своего соперника на поединок, в котором он, благодаря ловкости и храбрости, остался бы победителем, чем и завоевал бы себе счастье. К сожалению, наше повествование не рыцарский роман, а потому и герой этого повествования поступил гораздо прозаичнее. Он просто-напросто зарядил свой револьвер, уселся с ним у окна в жилище Эдны и стал выжидать. Когда молодая девушка взволнованным голосом сказала ему, что к их дому приближается её преследователь с двумя товарищами, Берт осторожно выглянул из окна. В калитку входили трое мужчин, очень странно одетых. На них были красные куртки с галунами, белые панталоны, пестрые чулки и зеленые башмаки. У двух на головах были широкополые, сильно помятые и лихо надетые набекрень, белые войлочные шляпы. Сам Биль красовался в дамской шляпе, густо усаженной петушиными перьями.

Берт вздохнул и, отойдя от окна, в глубоком раздумья остановился на несколько мгновений посередине комнаты. Молодая девушка с безпокойством смотрела на него и ожидала, что он сделает. Наконец он с решительным видом подошел к другому окну, выходившему как раз к крыльцу, к которому приближались разбойники.

- Эдна, который из них Биль Гор? - спросил он дрогнувшим голосом,

- А вот тот, который в дамской шляпе, - с еще большим волнением тихо ответила девушка.

Берт быстро распахнул окно и метким выстрелом прямо в сердце уложил на месте своего соперника, а за ним и одного из его спутников; другого же, очевидно, только ранил, потому что тот поспешил бежать и куда-то скрылся.

говоря, он схватил шляпу и поспешно направился в местный трактир, где нашел в соборе всю шайку Биля Гора. "Патриоты", как называли себя разбойники, весело пировали в ожидании еще более веселого пира вечером в честь новобрачных, если их предводителю удастся жениться еще раз, в чем они, впрочем, не сомневались.

Берт, держа в правой руке заряженный вновь револьвер, смело приблизился к буйной компании и предложил ей примкнуть к "комитету общественной безопасности", находившемуся под его, Берта, начальством, организованному им в виду смутного времени. Он говорил тоном человека, имеющого огромное значение.

Вся компания отнеслась очень почтительно к этому новоявленному "организатору", но объявила, что прежде чем согласиться на это предложение, ей необходимо посоветоваться с её предводителем, которого ожидает сюда.

предстоит то же самое! - прибавил он, с угрожающим видом взмахнув револьвером.

"организатора" подействовали: компания сразу сдалась. Биль Гор был тут же, забыт, и его шайка превратилась в членов "комитета общественной безопасности".

Этим, впрочем, и ограничилась вся деятельность Берта Смолуэйса на пользу общественной безопасности; он как был, так и остался самым заурядным человеком. Вскоре после этого подвига молодой человек обвенчался с Эдной и сделался обладателем, кроме хорошенькой женщины, небольшого клочка земли, и таким образом из искателя приключений превратился в фермера. С этого времени жизнь его, вдали от шума и хаоса великих мировых событий, стала мирно протекать в трудах по хозяйству среди семьи. Эдна каждый год дарила ему то сына, то дочь, и когда явился на свет четвертый ребенок, счастливому семьянину вся его прошлая жизнь с её необыкновенными приключениями начала казаться каким-то давнишним сном.

Берт Смолуэйс путем даже не знал, как продолжалась и чем окончилась воздушная война. Погруженный в заботы о семье, которая с каждым годом продолжала увеличиваться, и о хозяйстве, он мало интересовался мировыми событиями, несмотря на то, что ирония судьбы заставила, его сыграть в них такую видную роль. Лишь изредка до него доходили неясные слухи об этих событиях. В первое время, когда он поселился на ферме и работал в огороде и в поле, над ним проносились иногда воздушные корабли, но так как они не причиняли вреда ни ему ни его соседям, то он и не интересовался ими. Даже его прежняя страсть рассказывать о своих приключениях мало-по-малу стала исчезать за неимением времени и слушателей; родня и знакомые уже знали об этих приключениях, а новых слушателей не было. Иногда к нему и соседям заглядывали грабители и разбойники, которых так много расплодилось во время неурядицы, но общими усилиями их удавалось прогонять без вреда для себя. Не мало случалось и других мелких и крупных неприятностей, неизбежных и в более лучшия времена, нежели в те, которые ему пришлось переживать, но в общем все было сравнительно благополучно.

Союз его с Эдной оказался очень счастливым. У них было одиннадцать человек детей, из которых умерло только четверо, а остальные росли и крепли на радость родителям и пользу хозяйства. Сами родители прожили очень долго в полном мире, согласии и возможном в то время благосостоянии.