Под ножом
(Старая орфография)

ПОДЪ НОЖОМЪ.

-- А что если я умру отъ этого? Эта мысль снова и снова возвращалась ко мне, пока я шелъ домой отъ Геддона. Вопросъ касался только лично меня. Семьи у меня не было, а для друзей, даже для близкихъ, смерть моя могла явиться непрiятностью разве потому только, что имъ придется выказывать притворное горе.

И какъ мало людей перейдутъ хоть на волосъ строгiе пределы сухого приличiя!

Все эти вещи приходили мне въ голову, лишенныя покрова, въ какомъ-то сухомъ и ясномъ свете, пока я шелъ отъ дома Геддона черезъ Примрозъ-Гилль.

Были у меня друзья юности; но теперь я сознавалъ, что дружба наша была просто привычкой, которую мы механически поддерживали. Были также соперники и деловые сотрудники...

Должно быть, ужъ я отъ природы такой холодный или замкнутый. Быть можетъ, я не способенъ къ дружбе почти органически, хотя и было въ моей жизни время, когда я оплакивалъ потерю прiятеля.

Но въ этотъ вечеръ мои сожаленiя крепко спали. Я не печалился самъ о себе, не огорчался за друзей и не думалъ о томъ, будутъ ли они горевать обо мне или нетъ.

На одну минуту меня заинтересовало это омертвенiе собственной души, и я сталъ думать о его причинахъ.

Какъ-то давно, въ пору юности, я испыталъ внезапную потерю крови и былъ на волосокъ отъ смерти. Я вспомнилъ теперь, что мои привязанности и страсти какъ будто вытекли изъ меня вместе съ кровью, и ничего не осталось, только тупая печаль и покорность судьбе. Прошли целыя недели, раньше чемъ прежнее честолюбiе и страсти и вся сложность нравственной жизни человека снова проснулись во мне. Мне казалось, что сущность этой апатiи лежитъ въ постепенномъ замиранiи страданiй и наслажденiй, яркихъ стимуловъ животной жизни человека.

Я считаю установленнымъ совершенно непреложно, что самыя возвышенныя душевныя движенiя, нравственныя чувства, даже утонченная нежность любви развиваются изъ элементарныхъ желанiй животнаго организма: они составляютъ ту оболочку, въ которую заключена духовная свобода человека. И возможно, что, когда насъ осеняетъ тень смерти, когда наша активность ослабеваетъ, вместе съ нею исчезаетъ сложный балансъ неустойчивыхъ стремленiй, склонностей и отвращенiй, борьба которыхъ определяетъ наши поступки. Но что же тогда остается?

Занятый такими мыслями, я машинально шелъ впередъ, пока не наткнулся на тележку мясника. Оказалось, что я перехожу черезъ мостъ на канале Риджентъ-Парка. Мальчикъ въ синей блузе смотрелъ черезъ плечо на черную баржу, которую тащила по каналу высокая белая лошадь. Изъ Зоологическаго сада нянька всходила на мостъ съ тремя малютками. Деревья свежо зеленели. Ихъ весенняя яркость еще не покрылась пятнами летней пыли. Небо въ воде отражалось светло и ясно, и когда баржа шла впередъ, его пересекали длинныя волны, черныя полосы ряби. Поднялся ветерокъ, но онъ не освежилъ меня, какъ обыкновенно освежаетъ весеннiй ветеръ.

Въ этомъ онеменiи чувства нетъ ли предчувствiя? Быть можетъ, человекъ, близкiй къ смерти, начинаетъ инстинктивно освобождаться изъ сетей матерiи и чувства, даже раньше, чемъ холодная рука ляжетъ на него? Я чувствовалъ себя странно оторваннымъ отъ жизни и отъ всего земного, и не жалелъ объ этомъ.

Дети, игравшiя на солнце, и садовый сторожъ, болтавшiй съ нянькой, мать съ младенцемъ, юная чета, проходившая мимо и занятая другъ другомъ, деревья по краямъ дороги, съ трепетомъ въ ветвяхъ, посылавшiя солнцу зеленый приветъ, - я былъ частью всего этого, но теперь я какъ будто покончилъ съ этимъ.

Пройдя еще немного по Широкой Аллее, я заметилъ, что усталъ, и ноги мои отяжелели. Было жарко; я повернулъ въ сторону и селъ на одинъ изъ зеленыхъ стульевъ, стоявшихъ по краямъ дороги. Въ ту же минуту я погрузился въ сонъ, и потокъ моихъ мыслей принесъ мне виденiе Страшнаго Суда.

Я все еще сиделъ на стуле, но мне казалось, что я въ действительности умеръ, уничтожился, высохъ, превратился въ прахъ, и одинъ глазъ мой былъ выклеванъ птицами.

везде во множестве зiяли изрытыя могилы и лежали упавшiя гробницы.

Было смятенiе: воскресшiе покойники, казалось, задыхались, усиливаясь встать, они обливались кровью отъ этихъ усилiй, и красное мясо висело лохмотьями на белыхъ костяхъ.

-- Вставайте! - крикнулъ голосъ, но я решилъ, что я не встану для такихъ ужасовъ.

-- Вставайте!..

Они не хотятъ оставить меня въ покое.

-- Проснитесь! - сказалъ сердитый голосъ. Вотъ назойливый ангелъ! Человекъ, продающiй билеты на стулья, трясъ меня за плечо, требуя плату.

Я заплатилъ пенни, сунулъ въ карманъ билетъ, зевнулъ, расправивъ ноги и чувствуя себя бодрее, всталъ и пошелъ къ Ленгемской площади. Скоро я снова потерялся въ запутанномъ лабиринте мыслей о смерти. Пересекая Мерилебонскую дорогу, тамъ, где она поднимается къ Ленгемской площади, я едва увернулся отъ оглобли экипажа, и пошелъ дальше съ бьющимся сердцемъ и ушибленнымъ плечомъ.

Я думалъ о томъ, какъ было бы странно, если бы мои мысли о смерти завтра, привели меня къ ней еще сегодня.

Но я не буду больше утруждать васъ разсказомъ о моихъ чувствахъ и мысляхъ въ этотъ и въ следующiй день. Я все тверже и тверже верилъ, что умру подъ ножомъ; по временамъ я какъ будто рисовался передъ самимъ собой.

Доктора должны были придти въ одиннадцать, но я не всталъ. Казалось излишнимъ заботиться о томъ, чтобы умыться и одеться; и хотя я прочиталъ газеты и письма, пришедшiя съ утренней почтой, я не нашелъ въ нихъ никакого интереса. Тутъ была дружеская записка отъ Аддисона, моего стараго школьнаго товарища, обращавшая мое вниманiе на два противоречiя и одну опечатку въ моей новой книге, и письмо отъ Лонгриджа, и две или три деловыя бумаги.

Я позавтракалъ въ постели.

Въ боку сверлило и жгло сильнее, чемъ прежде. Но эта боль, не знаю почему, безпокоила меня меньше. Ночью я не спалъ, и горелъ и мучился жаждой, но утромъ въ постели мне стало удобнее. Ночью я лежалъ и думалъ о минувшемъ, утромъ я грезилъ о безсмертiи.

Геддонъ пришелъ аккуратно, минута въ минуту, съ изящнымъ чернымъ мешкомъ въ рукахъ. Потомъ явился Моубрэй. Ихъ приходъ немного расшевелилъ меня. Я началъ ощущать больше интереса къ происходившему. Геддонъ придвинулъ небольшой восьмиугольный столикъ плотно къ кровати и, повернувъ ко мне широкую черную спину, сталъ вынимать изъ мешка какiе-то предметы. Я слышалъ легкiй звонъ стали о сталь. Мое воображенiе проснулось.

-- Очень вы будете меня мучить? - спросилъ я небрежнымъ тономъ.

-- Нисколько, - ответилъ Геддонъ черезъ плечо. - Мы васъ захлороформируемъ. Сердце у васъ совсемъ здоровое.

И когда онъ говорилъ, на меня пахнуло едкой сладостью наркотика.

Они уложили меня, устроивъ, какъ нужно, мой бокъ, и раньше чемъ я успелъ опомниться, мне дали хлороформъ У меня защипало въ носу; потомъ я на минуту почувствовалъ, что задыхаюсь. Я зналъ, что долженъ умереть, - что сознанiе мое исчезаетъ на веки. И вдругъ я ощутилъ, что не готовъ къ смерти; у меня было смутное сознанiе какой-то не исполненной обязанности - я только не зналъ, какой?..

Что же такое я не успелъ исполнить? Въ жизни за мной не осталось ничего привлекательнаго. Но нежеланiе смерти было сильно во мне. Мне было тяжело, мучительно. Доктора, разумеется, не знали, что они сейчасъ убьютъ меня. Возможно, что я боролся. Потомъ я впалъ въ неподвижность, и настало глухое молчанiе и непроницаемая тьма.

Былъ, должно быть, промежутокъ полнаго отсутствiя сознанiя, несколько секундъ или, быть можетъ, минутъ. Потомъ, съ холодной ясностью я вдругъ заметилъ, что я все-таки не умеръ. Я былъ еще связанъ съ своимъ теломъ; но все множество ощущенiй, исходящихъ изъ него и составляющихъ заднiй фонъ сознанiя, исчезло и оставило меня свободнымъ. Нетъ, не свободнымъ, - что-то еще связывало меня съ жалкимъ теломъ, лежавшимъ на кровати, - хотя не вполне неразрывно, такъ что я могъ чувствовать себя вне его, независимымъ отъ него, стремящимся прочь отъ него. Я не могъ видеть и не могъ слышать, но я постигалъ все, что происходитъ, и было такъ, точно я виделъ и слышалъ.

Геддонъ наклонился надо мной, Моубрэй стоялъ позади, скальпель - резалъ мое мясо въ боку, подъ ложными ребрами. Я виделъ свою обнаженную печень. Было интересно наблюдать, какъ режутъ мое тело, какъ будто сыръ, безъ всякой боли, безъ малейшаго непрiятнаго ощущенiя. Интересъ былъ въ такомъ роде, съ какимъ человекъ следитъ за игрой въ шахматы между двумя посторонними игроками.

Лицо у Геддона смотрело уверенно и рука двигалась твердо; но я съ удивленiемъ заметилъ (не знаю, какъ), что онъ въ душе сомневается, такъ ли онъ ведетъ операцiю, какъ надо.

Мысли Моубрэя я тоже виделъ. Онъ думалъ, что прiемы Геддона черезчуръ педантичны, но невольно любовался его быстротой и ловкостью и въ то же время завидовалъ и подстерегалъ возможную ошибку.

Я снова заглянулъ въ сознанiе Геддона и увиделъ, что онъ боится перерезать ветку воротной вены.

стену. Его мысли текли снизу, точно потокъ, некоторыя проходили черезъ самый фокусъ света, а другiя протекали сбоку въ смутной тени.

Вотъ теперь это маленькое светлое пятно сiяетъ ровно, но первое движенiе Моубрэя, слабый звукъ снаружи, мгновенный трепетъ живого тела подъ режущей сталью, и это светлое пятно дрожитъ и прыгаетъ. Вотъ новое впечатленiе ворвалось извне въ потокъ мыслей; тотчасъ же светлое пятно метнулось къ нему навстречу, быстрее испуганной рыбки. Удивительно было думать, что отъ этого неустойчиваго мигающаго пятнышка въ ближайшiя пять минутъ зависитъ моя жизнь.

А Геддонъ становился все более и более нервнымъ въ своей работе. Было такъ, точно маленькiй образъ разрезанной вены становится яснее и стремится прогнать изъ его мозга образъ другого разреза: ближе, чемъ нужно. Онъ сталъ трусить, боялся прорезать слишкомъ глубоко и въ то же самое время боялся недорезать.

Потомъ вдругъ, точно потокъ воды изъ прорванной плотины, сознанiе непоправимой беды нахлынуло и закружило все его мысли. Онъ вскрикнулъ и отскочилъ назадъ. Ветка воротной вены была перерезана. Я увиделъ, какъ темнокрасная кровь выступаетъ наружу и быстро сбегаетъ внизъ.

Онъ бросилъ на столъ окровавленный скальпель, и оба врача тотчасъ же засуетились, стараясь наскоро исправить несчастiе.

-- Льду! - крикнулъ испуганно Моубрэй. Но я зналъ что былъ убитъ, хотя мое тело все еще цеплялось за меня.

Я не буду описывать ихъ запоздалыхъ попытокъ спасти мою жизнь, хотя я замечалъ каждую подробность. Мои воспрiятiя были резки и отчетливы, какъ никогда при жизни, мысли неслись черезъ мозгъ съ неслыханной быстротой. Черезъ минуту все будетъ кончено, и я буду свободенъ. Я зналъ, что я безсмертенъ, но что именно должно произойти сейчасъ?...

Унесусь ли я сразу, какъ клубъ дыма изъ пушки, какъ облако эфира, новая тонкая форма моей прежней телесной природы? Окажусь ли я вдругъ среди безчисленной толпы загробныхъ призраковъ и узнаю, что эта жизнь земли и тела была только беглымъ сномъ, фантасмагорiей? Долженъ ли я буду мчаться на спиритическiй сеансъ и тамъ, неизвестно зачемъ, проделывать разныя глупости черезъ посредство жалкаго медiума?

Это было состоянiе холоднаго любопытства, безцветнаго ожиданiя. Потомъ я ощутилъ растущiй напоръ, такое чувство, какъ будто огромный магнитъ тащитъ меня вонъ изъ моего тела. Напоръ все усиливался. Я былъ, какъ атомъ, за который боролись противоположныя силы.

На одинъ короткiй ужасный мигъ чувство вернулось ко мне. Ощущенiе стремительнаго паденiя, какое бываетъ во время кошмаровъ, только въ тысячу разъ сильнее, и черный ужасъ, промчались потокомъ черезъ мое сознанiе. Потомъ оба врача, обнаженное тело съ разрезаннымъ бокомъ, маленькая комнатка, - поплыли внизъ и исчезли изъ вида.

Я былъ въ воздухе надъ Лондономъ. Подо мной былъ Вестъ-Эндъ. Онъ быстро опускался, а я казалось, летелъ вверхъ и въ то же самое время онъ подвигался на западъ, какъ будто панорама. Я могъ видеть сквозь пелену дыма крыши и трубы, улицы, полныя людьми и экипажами, пятна скверовъ, колокольни церквей, торчащiя, какъ иглы изъ полотна. Но все это плыло назадъ, вместе съ вращенiемъ земли и черезъ несколько секундъ я уже переносился надъ группами деревьевъ у Илинга, а Темза тянулась на юге, какъ узкая лента, и Чильтернскiе холмы вставали на севере, какъ края у чаши.

Я все стремился вверхъ. Вначале я не имелъ ни малейшаго представленiя, что означаетъ этотъ головокружительный подъемъ. Съ каждой секундой поле моего зренiя становилось все шире, а отдельныя части: - города и равнины, и реки и холмы, бледнели и сливались, и вялый туманъ мешался съ синею далью холмовъ и зеленью луговъ.

Вверху, по мере того какъ слой атмосферы становился тоньше, светло-голубое небо делалось глубже и гуще и, перейдя постепенно черезъ все промежуточные оттенки, оно стало черно-синимъ, какъ въ ясную полночь, потомъ чернымъ, какъ въ остромъ свете зимнихъ звездъ, и, наконецъ, сгустилось въ такую черноту, какой я никогда не виделъ раньше. И сначала одна звезда, и тотчасъ же другая и, наконецъ, несметное множество звездъ пронизали ее, - больше звездъ, чемъ кто-либо могъ видеть съ земли.

Солнце стало прекрасное и странное. Оно было, какъ дискъ ослепительно белаго света; не того желтоватаго, какимъ оно кажется съ земли, а белаго, какъ снегъ.

На беломъ диске были багряныя полосы и по краямъ зигзаги живыхъ языковъ краснаго огня. И, покрывая полъ-неба съ каждой стороны солнца, шире, чемъ Млечный Путь, простирались два серебряно-белыя крыла. Они делали его странно похожимъ на те крылатыя сферы, какiя я виделъ на Египетскихъ гробницахъ. Я зналъ, что это солнечная корона, хотя при жизни виделъ ее только на рисунке.

Когда мое вниманiе снова вернулось къ земле, я увиделъ, что она ушла очень далеко вглубь. Холмовъ и городовъ уже не было видно, и все многоцветныя краски земли слились въ одинъ серый цветъ. Его прерывали только блестящiя белыя пятна облаковъ, которыя клубились волнистой массой надъ Ирландiей и западной Англiей. Я виделъ теперь береговую линiю северной Францiи и весь Британскiй островъ, кроме северной Шотландiи, которая скрывалась за горизонтомъ. Море было густого, сераго цвета, темнее, чемъ земля, и вся панорама медленно поворачивалась къ западу.

Все это произошло такъ быстро, что хотя я уже былъ на тысячи верстъ отъ земли, я еще не подумалъ о самомъ себе. Но теперь я заметилъ, что у меня нетъ ни рукъ, ни ногъ, никакихъ членовъ и органовъ, и я не чувствую ни тревоги, ни боли. Я сознавалъ, что пустота вокругъ меня (такъ какъ я уже давно оставилъ воздухъ внизу) была холоднее, чемъ можетъ себе представить человеческая мысль, но это не смущало меня. Солнечные лучи пронизывали пустоту, не освещая и не нагревая, ибо они не встречали матерiи на своемъ пути.

Я воспринималъ вещи съ яснымъ самозабвенiемъ, точно я былъ богъ. И далеко внизу, быстро удаляясь отъ меня, - тамъ, где маленькое темное пятнышко на серомъ фоне обозначало Лондонъ, два врача старались вернуть жизнь жалкой, изрезанной и изношенной оболочке, которую я покинулъ. Я испыталъ такую ясность, такое чувство освобожденiя, съ которымъ никакая земная радость не можетъ сравниться.

Тутъ только я созналъ причину моего полета. Между темъ это было такъ просто, такъ очевидно, что я изумился, какъ не подумалъ объ этомъ ранее. Я былъ внезапно оторванъ отъ тела: все, что было во мне телеснаго, осталось на земле, вращаясь въ пространстве вместе съ нею, подчиняясь земному притяженiю, разделяя земную инерцiю, участвуя въ обращенiи земли по ея орбите вокругъ солнца, - и вместе съ солнцемъ и планетами въ ихъ безграничномъ движенiи впередъ, черезъ пространство.

Но безтелесное не знаетъ инерцiи, не подчиняется притяженiю. Где оно отделилось отъ своей телесной оболочки, - тамъ оно и остается неподвижнымъ въ пространстве (поскольку пространство имеетъ къ нему отношенiе). Не я оставилъ землю: земля оставила меня, и не только земля, но и вся солнечная система протекала мимо. А вокругъ меня въ пространстве, незримо для меня, разсеянныя землей во время ея странствiя, должны были быть несметныя толпы душъ, оторванныя, какъ и я, отъ матерiи, оторванныя, какъ и я, отъ личныхъ страстей и благородныхъ чувствъ общественности, такiе же обнаженные умы, удивляемые собственной свободой и новой легкостью безплотнаго существованiя.

И пока я удалялся все дальше и дальше отъ страннаго белаго солнца въ черномъ небе, и отъ большой блестящей земли, на которой началось мое бытiе, я, казалось, все росъ и расширялся, росъ сравнительно съ темъ мiромъ, который я оставилъ, и сравнительно съ длиной человеческой жизни.

минутъ передъ этимъ грелась маленькая Англiя.

Сначала земля была большая и сiяла, занимая значительную часть неба; но съ каждой минутой она становилась меньше и уходила дальше. Когда она стала меньше, луна въ третьей четверти стала заметна надъ краемъ ея диска.

Я сталъ искать знакомыхъ созвездiй. Только часть Окна, прямо за солнцемъ, и Левъ, заслоненный землею, не были видны. Я виделъ извилистую, разорванную ленту Млечнаго Пути съ ярко светящейся Вегой между солнцемъ и землей; Сирiусъ и Орiонъ ярко горели въ противоположной четверти небеснаго свода. Полярная звезда была въ зените, а Большая Медведица висела надъ дискомъ земли.

Дальше, выше и ниже солнечной короны были странныя группы звездъ, которыхъ я никогда въ жизни не виделъ. Одну изъ нихъ, похожую по форме на кинжалъ, я призналъ за Южный Крестъ.

Эти звезды и здесь казались не больше, чемъ кажутся съ земли, но мелкiя звезды, которыя тамъ едва заметны, сiяли теперь среди черной пустоты такъ же ясно, какъ звезды первой величины; крупныя звезды сверкали неописуемымъ блескомъ, яркимъ и острымъ. Глазъ Тельца горелъ кровавымъ огнемъ. Сирiусъ блисталъ, какъ океанъ сапфировъ. Все звезды сiяли ровнымъ светомъ. И ни одна не мерцала и ни одна не изменялась.

Когда я посмотрелъ опять на землю, она показалась мне не больше солнца и, пока я смотрелъ, она еще сжалась, почти вполовину, и продолжала уменьшаться, быстро вращаясь безъ устали. Вдали, въ противоположномъ направленiи, сверкала красная точка Марса. Я неподвижно парилъ въ пространстве и безъ малейшаго страха или удивленiя наблюдалъ, какъ струя космической пыли, которую мы называемъ Вселенной, несется мимо меня.

Теперь я заметилъ, что мое ощушенiе времени совершенно изменилось; сознанiе мое работало не быстро, а безконечно медленно, и каждое воспрiятiе отделялось отъ другого промежуткомъ во много дней. Луна успела обойти вокругъ земли, пока я заметилъ это; и я ясно различалъ движенiе Марса по его орбите. Мне казалось, что промежутки между мыслями становятся все больше, такъ что, наконецъ, тысяча летъ равнялись въ моемъ представленiи одной минуте.

Вдругъ изъ темноты вырвался каскадъ летящихъ камней, сверкающихъ, точно пылинки въ солнечномъ луче и окруженныхъ прозрачнымъ светящимся облакомъ. Они кружились, какъ вихрь, и въ одно мгновенiе исчезали далеко позади.

Потомъ я увиделъ, что светлый кружокъ, сiявшiй немного въ стороне, сталъ вдругъ расти, и я понялъ, что на меня мчится планета Сатурнъ. Она становилась все больше и больше, поглощая небо позади себя и съ каждой минутой закрывая все новыя звезды. Я виделъ ея сплюснутое вращающееся тело, поясъ и все семь спутниковъ.

Тотчасъ же я погрузился въ потокъ несущихся камней и пляшущихъ пылинокъ и крутящихся вихрей газа и на мгновенiе увиделъ надъ собой громадное тройное кольцо, какъ три концентрическiя арки луннаго света, и подъ собою ихъ черную тень на водовороте пыли.

Планета промчалась, какъ молнiя, на несколько секундъ она заслонила полнеба, и тутъ же опять уменьшилась и стала чернымъ пятномъ, удаляясь и кружась, и какъ будто падая на солнце. Землю, колыбель моего бытiя, я уже больше не виделъ.

света. Я уже не былъ больше гражданиномъ солнечной системы: я переселился во Внешнюю Вселенную и какъ будто охватилъ мыслью весь мiръ матерiи.

Сначала созвездiя сiяли неподвижно на черномъ фоне безконечнаго пространства; но теперь мне казалось, какъ будто группа звездъ около Геркулеса и Скорпiона сближается, между темъ какъ Орiонъ, Глазъ Тельца и ихъ соседи раздвигаются въ разныя стороны.

Звезды все быстрее приближались къ тому месту, где Вега и Сердце Скорпiона претворялись въ светящуюся пыль, пока эта часть неба стала походить на светлую туманность, - а предо мной отверзалась гигантская бездна тьмы.

Казалось, что я лечу въ пространстве между Поясомъ и Мечомъ Орiона, и пустота вокругъ раздвигается шире съ каждой секундой; это была непостижимая бездна небытiя, и я устремлялся въ нее.

Яркiя звезды, бледныя кометы, метеориты, сгустки матерiи, мигающiя искры проносились мимо съ невероятной быстротой, иные, быть можетъ, за много миллiоновъ миль, другiе ближе, - и терялись во мраке.

ничто, въ которое я падалъ. Наконецъ, четверть неба стала пустой и черной. И весь этотъ неудержимый потокъ звезднаго Мiра смыкался за мной, точно задергивалась завеса света. Онъ уносился прочь отъ меня, какъ будто гигантскiй блуждающiй огонь, гонимый ветромъ. Я очутился въ пустыне пространства. И эта пустынная тьма все росла, пока безчисленныя звезды стали казаться роемъ огненныхъ точекъ, несущихся вдаль и уже неизмеримо далекихъ, а тьма и пустота со всехъ сторонъ сомкнулись надо мной; узкiй мiръ матерiи, струйка атомовъ, въ которой я началъ бытiе, сжались въ кружащiйся дискъ, а потомъ въ малое пятно туманнаго света. Скоро оно превратится въ точку, а потомъ исчезнетъ.

И вдругъ чувство вернулось ко мне, подавляющiй ужасъ передъ этой черной бездной, - неописуемый словами, и страстная жажда симпатiи и общества. Есть ли здесь вокругъ меня, среди густого мрака, другiя души, такъ же невидимыя мне, какъ и я имъ, - или я действительно одинъ, какъ чувствую? Неужели я перешелъ изъ состоянiя жизни въ такое состоянiе, которое нельзя назвать ни бытiемъ, ни небытiемъ? Телесный покровъ былъ сорванъ съ меня, а вместе съ темъ исчезла всякая уверенность, всякое общенiе. Кругомъ было молчанiе и тьма. Я пересталъ существовать. Я былъ ничто. И не было ничего, кроме единой точки света, еще мерцавшей въ бездне. Я силился слышать и видеть, но со мною было только тяжелое молчанiе, глухая тьма, ужасъ и отчаянiе.

Потомъ я увиделъ, что надъ той светлой точкой, въ которую превратился весь мiръ матерiи, появился слабый отблескъ. И по обеимъ сторонамъ полоска мрака стала какъ будто реже. Я наблюдалъ за нею целые века, и въ безконечномъ ожиданiи туманъ постепенно яснелъ. Потомъ около этой полоски появилось бледное облачко неправильной формы. Я ощущалъ страстное нетерпенiе; но облако светлело медленно, почти не изменяясь. Что тамъ откроется? Что это за странный просветъ среди безконечной ночи пространства?

но я не могъ вспомнить, когда, где и что это было. Потомъ, вдругъ меня осенило прозренiе. Это была сжатая рука.

На указательномъ пальце блестело кольцо; и мiръ, изъ котораго я вышелъ, былъ одной блестящей точкой на сгибе кольца. А вещь, которую сжимала эта рука, походила на черный стержень. Целую долгую вечность я наблюдалъ эту руку съ кольцомъ и стержнемъ, наблюдалъ съ удивленiемъ, со страхомъ, безпомощно ожидая, что будетъ дальше. Было такъ, какъ будто ничего не будетъ, какъ будто я буду вечно глядеть, видя только Руку и вещь, которую она держитъ, и не понимая, что это значитъ.

Неужели вся вселенная только точка света, преломляющаяся на теле какого-то Высшаго Существа? Неужели наши мiры только атомы другого мiра, и другiе мiры - атомы высшаго мiра и такъ далее до безконечности? И что такое я? Разве я действительно не имею тела? Смутное представленiе о какомъ-то теле, связанномъ со мной, примешалось къ моему недоуменiю. Бездонный мракъ вокругъ Руки наполнился неосязаемыми виденiями, неопределенными, колеблющимися образами.

после каждаго удара. И Рука, казалось, сжимала стержень крепче. И я увиделъ высоко надъ Рукой на вершине тьмы, светящiйся кругъ, призрачный дискъ, изъ котораго выходили дрожащiе звуки, и при последнемъ звуке Рука исчезла, и я услышалъ шумъ падающихъ водъ. Но черный стержень остался, какъ огромная полоса, пересекающая небо. И голосъ, который, казалось, доносился изъ бездны пространства, сказалъ: - Теперь больше не будетъ боли.

Все это хлынуло на меня невыносимымъ потокомъ блеска и радости, и я увиделъ кругъ блестящiй и белый, и стержень блестящiй и черный, и еще много вещей, ясно и отчетливо. И кругъ былъ циферблатомъ часовъ, а стержень перекладиной кровати. Геддонъ стоялъ у моихъ ногъ за спинкой кровати и вытиралъ ножницы, и на пальце у него блестело золотое кольцо, и стрелки моихъ часовъ на камине надъ его плечомъ сошлись вместе на двенадцати. Моубрэй мылъ что-то въ тазу на восьмиугольномъ столике, а въ боку у меня было замирающее ощущенiе, которое трудно было даже назвать болью.

Операцiя не убила меня. И я сразу почувствовалъ, что тупая меланхолiя, давившая меня последнiе полгода, исчезла.