Брак.
Часть первая. Марджори выходит замуж.
Глава I. День в семье Поп.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Брак. Часть первая. Марджори выходит замуж. Глава I. День в семье Поп. (старая орфография)

Роман Г. Дж. Уэльса.

Марджори выходит замуж.

ГЛАВА I.
День в семье Поп.

I.

В отделении второго класса одного из тех поездов, что пересекают мирные селения средней Англии от Ганфорда в Оксфордшире до Румбольдской узловой станции в Кенте, одиноко сидела хорошенькая девушка. Она ехала к своей семье в Бернхамстрит, погостив перед этим у друзей в Глосестершире. Отец её, м-р Поп, когда то был видным представителем каретной мануфактуры, теперь же бросил дела и сделался джентельменом; он снял дом священника в Бернхамстрите, с полной обстановкой, на два месяца (начиная с 15-го июля) за максимальную плату, которую он тратил на дачу - за семь гиней в неделю. Вот туда то и ехала его дочь.

Вначале она проявила большую подвижность в пути, вставая и тщательно осматривая каждую мельчайшую подробность на платформах станций, где поезд её останавливался, но утомительность путешествия и жара ясного солнечного дня незаметно умерили её пыл, и теперь она сидела, уютно уткнувшись в угол купа, подняв аккуратно обутые ножки на противоположное сиденье, но готовая их мгновенно опустить при первом появлении нового пассажира. Выражение её лица все больше и больше говорило о состоянии полусонной мечтательности. Она жалела, что взяла билет второго класса, и теперь лишена была возможности угостить себя чашкой чая в Рэдинге и отделаться от этой позорной сонливости.

Она ехала во втором классе, вместо третьяго, как была бы должна по одной из тех причин, которыми так часто и неизбежно руководятся молодые люди в её положении. Дело в том, что на вокзал приехала проводить ее оба сына Кармеллов и кузина, два дога и китайская собачонка; они составили такую живописную и блестящую группу на платформе и вызвали такие неподдельные возгласы восторга у двух молотых носильщиков, что у Марджори Поп не хватило сил признаться, что в обычае её семьи - исключая случаев, когда необходимо было считаться с нервами её отца - ездить в третьем классе. Она быстро подсчитала все в уме - она с точностью до одного пенни знала свой бюджет, благодаря только что розданным "чаевым" - и убедилась, что как раз хватит. Оставалось четыре пенса, а тут еще будет носильщик в Бернхамстрите.

Мать перед отъездом ей сказала: "у тебя будет более чем достаточно денег". Что ж, понятия о достаточности бывают различны, Вспоминая целый ряд подробностей, Марджори решила, что разумнее всего будет, если она не затронет финансовых вопросов в течение первых дней её пребывания в Бернхамстрите.

У Марджори был подбородок малый по величине, но решительный по линиям, и рот, который не казался мягким и слабым потому только, что бросался в глаза своей мягкостью и красотой. Нос её имел незаметную склонность походить на орлиный, но обладал очень изысканными и тонкими формами; смотрела она на мир решительными сероголубыми глазами из-под широких прямых бровей. Она обладала изобилием меднорыжих волос, красивыми волнами ложившихся от её широкого низкого лба назад, поверх маленьких нежных ушей; цвет кожи у нея был тепловатый, чистый, так идущий к рыжим волосам.

У нея была тонкая, гибкая шея, а длинные стройные линии её тела были полны обещаний. У нея были крепкия, широкия плечи. Когда-нибудь она расцветет высокой, здоровой, красивой женщиной. На ней был простой костюм из серебристо-серой и нежно зеленой материи, талия её была затянута поясом из серой кожи, за который были воткнуты две чайных розы.

Вот это и была видимая Марджори; но где-то вне времени и пространства витала невидимая Марджори, которая глядела на мир этими глазами, улыбалась или грустила этими мягкими красными губами, и мечтала, и удивлялась, и желала...

II.

Каким странным показалось бы нам невидимое человеческое существо, если бы мы его подвергли какому-нибудь еще неизобретенному способу фотографии, действию каких-нибудь духовных икс-лучей!

Я уверен, что эти невидимые человеческия "я" некогда не были так спутаны, сжаты, усложнены и взбудоражены как в наше время. Мне говорили, что когда-то они составляли своего рода тайный орден, они были заключены в хрустально чистые сферы религиозных верований, были распределены в космогонии, которые обнимали их так крепко как перчатка плотно и крепко обхватывает руку, они были отделены друг от друга определенными мерилами добра и зла, которые и определили жизнь во всех её существенных видах, начиная с колыбели и кончая могилой. Но этого больше нет. Сфера эта разбита для многих из них; даже если она иногда склеивается и починяется, она снова лопается, как зрелый плод с семенами, из нея многое выпало, в нее попало иного посторонняго.

Могу ли я до некоторой степени передать, как обстояло дело с Марджори?

Какую она исповедывала религию?

В опросных листах и бланках коллэджа и тому подобных документах она записывала себя принадлежавшей к "Англиканской церкви". Ее крестили согласно обычаю этого вероисповедания; но после крещения она избегала фактического приобщения к этой церкви.

В школе Марджори обучали тому, что я могу назвать заглушенным христианством. Ее оберегали не только от доводов против религии, но и от доводов за нее, и одно с другим так сочеталось, что я не вижу вины Марджори, если она выростала подобно громадному большинству английского респектабельного общества, с искусственно атрофированной религиозностью и с благоприобретенным расположением смотреть на всякого рода догадки и разсуждения о том, почему она, Марджори, существует, откуда взялась, куда денется после смерти, - как на нечто довольно глупое, не очень важное и крайне неприличное с точка зрения вкуса.

И так как хрустальная сфрра, когда-то объединявшая в себе души, разбита, естественно можно ждать, что Марджори немного расплывчата и непостоянна в своих побуждениях, лишена той уверенности, - какая была у людей более простого века, - в точном определении и разграничении понятий о добре и зле. Собственно говоря, ей и не пригодилось жить в мире добра и зла, или чего-нибудь столь же страшного: слова "приятный" и "неприятный" с одинаковым успехом заменяли эти допотопные определения. В мире, где мещанское приличие победило человеческия страсти, и где Бога не бранят, но пред ним и не преклоняются, естественно нарождается поколение молодых людей, правда, немного озадаченных и с чувством, что чего-то недостает, но неизбежно приходящих под конец к великому, успокаивающему вопросу; "Почему бы нам приятно не провести время на земле"?

Но все же в Марджори, как и в большинстве других человеческих существ, было что-то требовавшее какой-нибудь общей идеи, какой-нибудь цели для оправдания жизни. Какая-то из девушек её круга в коллэдже любила повторять фразу: "жить мгновеньями", и Марджори всегда сопоставляла эти слова с обликом произносившей их, с её дряблым ртом, с её похожими на терновые ягоды глазами, мягким, быстро краснеющим, как будто лишенным костей лицом и привычкой неуклюже, принужденно взвизгивать и прыгать. У Марджори же была естественная склонность относиться к жизни более серьезно, и в ней боролись и действовали всякого рода силы, иные экзальтированные, иные лукавые, иные вульгарные, иные утонченные. Она очень остро все чувствовала и умела сильно желать, и в сущности она ближе подходила к осуществлению вышеприведенной фразы, чем первоначально произнесшая ее. Она обладала чистой непосредственностью переживаний, что делало возможным для нея находить искреннее наслаждение в тысяче различных вещей, вроде солнечных лучей, различных тканей, быстрых восхитительных движений животных, видов природы, красоты других девушек, людского остроумия, красивых голосов, хорошого, здорового ума, стремлений и достижений в искусстве. У нея была хорошая, крепкая память, благодаря которой она, быть может, черезчур легко, преуспевала в школе и в коллэдже; она всегда проявляла живой интерес в окружающих, что влекло к ней сразу людей, и неизбежно вело к разочарованиям; наконец, в ней прочно сидело глубокое сознание о первенствующем значении в мире мисс Марджори Поп.

Если вы могли увидать Марджори в железнодорожном купэ, в солнечных лучах, разжиженных грязным окном, запутавшихся в её волосах и медленно ползающих по её лицу, по мере того, как поезд изгибался по рельсам, - вы наверное согласились бы со мной, что она была очень недурна собой, и даже, быть может, сочли бы ее красивой. Но для того, чтобы найти ее абсолютно красивой, необходимо было предварительно влюбиться в нее. Может быть, вы даже задали бы себе вопрос, что сейчас творится за этими полусонными, задумчивыми глазами?...

денег... Кармелы, у которых она только что гостила, были прямо позорно состоятельны....

Поезд в семнадцатый раз замедлил ход. Марджори подняла глаза и прочла "Бернхамстрит".

III.

Её мечты улетучились, и сложным, но быстрым движением она достала свою корзиночку с сетки, открыла дверь купэ и остановилась в ожидании. По платформе, гуськом, направлялись к ней её старшая срстра Даффи, младший брат Теодор и собака Тупэ. Сиднеи и Ромы не было. У Даффи волосы были не медно-красного оттенка, как у Марджори, но грубо-рыжие; ростом, и фигурой она была крупнее сестры, с неправильными зубами, и она их открыто показывала в широкой, простой, приветственной улыбке. Теодор был без шляпы, с безпорядочно всклокоченной головой и смешно жестикулировал руками; собака Тупэ неистово рвалась с привязи и, безудержно лая и прыгая изо всех сил старалась приветствовать не тех людей, кого нужно, опутывая их ноги своим шнуром.

-- Тупэ! - крикнула Марджори, размахивая корзиной - Тупэ!

В мгновение ока Марджори выскочила из поезда, быстро проделала подобающий случаю обряд объятий и поцелуев и прошлась рукой по голове Тупэ. Наступило краткое затишье, пока вся компания усаживалась в шарабан. Тупэ, сперва наотрез отказавшийся сесть, сделал решительную попытку занять лучшее место, откуда он мог бы упорно, оффициозно лаять на всех прохожих. Когда его, наконец, угомонили и отказались от предложения Теодора дать ему править, ослик тронулся, и все внимание сосредоточилось на том, как Даффи справится с переездом через полотно дороги. Марджори повернулась к брату с нежной улыбкой.

-- Ну, как поживаешь, старичок?

-- Ничего, Марджори.

-- А мама?

-- Все - ничего, - сказал Теодор, - и если бы не эта проклятая, мерзкая сетка...

-- Шшш! - воскликнули разом обе сестры.

-- Он же ее так называет, - возразил Теодор.

Обе сестры строго и убедительно отчитали его.

-- Красивый кусочек дороги, - сказала Марджори, - как мне нравится этот домик, вон там в углу!

Главной красой деревни была небольшая группа каштанов, живописно окружавших деревенскую кузницу. За небольшим зеленым лугом - на котором разгуливали наикорректнейшие гуси - деревня снова суживалась до почти нормальной улицы, потом, как будто спохватившись, стала круто подниматься к ограде серой и поместительной церкви с погостом.

-- Она совсем похожа на все другия деревни, - сказала Марджори и радостно вскрикнула, когда Даффи, показывая на белые ворота меж двух вязов и на дорожку, ведущую к довольно поместительному дому, заметила:

-- Вот и наше пристанище.

Словно в подтверждение этого заявления, Сиднея и Рома, две сестры, следовавшия по порядку лет за Марджори и имевшия сильную склонность, не смотря на разницу в годах, казаться близнецами, вдруг появились с криком и шумом.

-- А, старушка Мадж, - воскликнули оне, забыв о должном почтении к старшим, - "Морашечка"!

Это была запрещенная кличка Марджори и должна была означать "Мордашечка".

Она не обратила внимания на оскорбление, и псевдо-близнецы вскочили на шарабан сзади, в то время, как и без того уже перегруженный ослик, будучи мудр и опытен летами, ускорил шаг по направлению к дому, чтобы как можно скорее отделаться от всей истории.

Дом оказался действительно крайне интересным и занимательным. Для этих лондонцев, привыкших жить в тесноте, почти соприкасаясь локтями, в узком, высоком оштукатуренном внутри и снаружи доме, на одном из глухих лондонских сквэров, - тут был непривычный манящий простор, ширь, невольно пробуждающая дух приключений, почти опьяняющее обилие света и солнца. Сам дом был низок и длинен, словно опрокинутое на бок лондонское жилище; в нем были две отдельных просторных лестницы, и, показавшись во всей красоте господского жилья, он делал крутой поворот направо и снова начинался в виде бесконечного ряда пустых конюшен, каретных сараев, помещений для прислуга и всякого рода хозяйственных пристроек. С одной стороны был заброшенный плодовый сад, а перед домом была большая, голая, довольно истоптанная лужайка, с достаточным простором для крокетной и теннисовой площадок; на другом конце был довольно запущенный, но поместительный цветник и огород. Кроме того, был свободный доступ к церкви; имелся ключ от церковной колокольни, а если пройти углом лужайки, то через маленькую железную дверь можно было попасть на погост для чтения надписей на могильных плитах, словно все могилы Бернхамстрита были только частью удобств, сданных семьею пастора дачникам.

Сиднея и Рома безумным аллюром потащили Марджори показывать ей главнейшия достопримечательности, и когда Сиднею позвали разыгрывать гаммы - несмотря на полнейшее нежелание с её стороны, отец предназначил се в "музыкальные дочери" - Рома начала проявлять необычайную нежность к старшей сестре, объясняемую каким-то, очевидно, оккультным эстетическим влиянием серебригто-серо-зеленого платья Марджори, и затащила ее в какой-то чулан и там шопотом попросила позволить ей "один раз, только один раз как следует обнять"; таким образом оне вышли из чулана, обнимая друг друга за талию.

Миссис Поп поцеловала дочь с таким видом, как будто ей собственно хотелось это сделать полчаса тому назад, но она не могла по какой-то странной разсеянности. Это была довольно красивая, маленькая женщина с озабоченным видом, очень похожая на всех своих дочерей, весмотря на то, что оне все зачетяо отличались друга от друга. Она была одета в аккуратное синее платье, которое, быть может, было наспех выбрано, а её прическа была явным компромиссом между долгом и удовольствием. Она сейчас же начала подробно объяснять, распределение спален, вопрос, очевидно, довольно сложно решившийся. Сущность её соображений сводилась к тому, что Марджори должна будет поместиться в одной комнате с Даффи, так как единственная другая свободная комната, первоначально обещанная Марджори, была занята м-ром Попом для того, что он называл своими "утренними омовениями, по просту - купание в тазу".

-- Это имеет еще то преимущество, - сказала миссис Поп, с видом, как будто она делает особую любезность - что когда приедет твоя тетя Плессингтон, тебе не придется перебираться из-за нея. Отец твой ждет тебя с нетерпением, но его сейчас нельзя тревожить. Он теперь в кабинете пастора. Ему туда даже чай подавали; он пишет письмо в редакцию "Таймса", возражая на какую-то передовую статью, а также и частное письмо редактору, обращая его внимание на то, что они до сих пор не напечатали ею предыдущее возражение; он хочет быть незаметно ироничным, но отнюдь не обидчивым. Он открыл окна на газон, так что, мне кажется, лучше будет, если мы войдет в дом, а то шум наших голосов может помешать ему.

-- Лучше нам пойти туда, по ту сторону церкви, - сказала Даффи.

-- Мне кажется, если мы войдем в комнаты, у него будет меньше возможности нас слышать, - сказала миссис Поп.

IV.

Когда м-р Поп кончил свое письмо в редакцию "Таймса", он вылез в окно кабинета, наступив при этом за цветочную клумбу, - он был один из тех людей, которые обязательно наступают на цветочные клумбы. У него была отчасти определенная цель - прочесть свое произведение всем тем членам своей семьи, которых он мог для этого собрать, и дать им таким образом возможность оценить более полно все тончайшие оттенки его иронии, которая в печатном виде, лишенная преимуществ его интонации, безусловно проиграет; отчасти желание поздороваться с Марджори. Но лужайка перед домом представляла весьма унылый и пустынный вид. Он тотчас же заметил, что церковная колокольня кишмя кишела его дочерьми. В виду потребности в аудитории, он, после краткого размышления, пришел к выводу, что их присутствие там не должно вызывать протеста, и дружелюбно помахал им своей рукописью. Марджори махнула ему платком в отьет....

Следующий час был одним из тех, что придавали м-ру Попу в семье почти метеорологическое значение. Он начал с добродушия, в котором нельзя было найти иного недостатка, кроме того, что оно было, может быть, чуть-чуть искусственным, если принять во внимание эпистолярное напряжение в кабинете; Марджори он приветствовал более, чем радушно.

-- Ну, котеночек, - сказал он, нежно, но тяжело и солидно хлопнув ее по левой лопатке, - приготовила поцелуй для старика?

Марджори подставила. щеку.

-- Вот так, - сказал м-р Поп, - а теперь я хочу, чтобы вы все помогли мне своим советом.

И он повел их к кучке плетеных садовых стульев. - Ну мамаша, а ты идешь? - сказал он, поудобнее уселся и достал футляр с очками, в то время, как семья покорно группировалась вокруг. Это была очаровательная картина: человек, окруженный женской половиной своей семьи.

-- Я не часто льщу себе, - сказал он, - но на этот раз, мне кажется, я достиг изящества всех именно изяществ, это самое подходящее слово.

Он прочистил горло, надел очки и издал долгий, низкий, подготовительный звук, довольно таки похожий на звук детского рожка

-- Хм... "Дорогой сэр"!

-- Рома, - сказала миссис Поп, - не скрипи стулом.

-- Это Даффи, мама, а не я, - сказала Рома.

-- Ах, Рома, как ты можешь! - воскликнула Даффи.

М-р Поп остановился и посмотрел угрожающим глазом поверх левого стеклышка очков на Рому.

-- Не скрипи стулом, Рома, - сказал он, - когда тебе говорит. мать.

-- Я не скрипела стулом, - возразила Рома.

-- Я это ясно слышал, - сказал мягко отец.

-- Это была Даффи.

-- Ну, хорошо, тогда я сяду на землю, - сказала Рома, покраснев до корней волос.

-- И я тоже, - сказала Даффи, - так будет лучше.

М-р Поп с серьезным видом подождал, пока совершилось перемещение, потом поправил очки, снова прочистил горло, издал трубный звук и начал:

-- Хм... "Дорогой сэр"!

-- Вам не кажется, папа, что в письме редактору лучше обращаться просто "сэр"! - сказала Марджори.

-- Кажется, я забыл объяснить, Марджори, - сказал отец её соспокойствием, выдававшим большое усилие к сохранению самообладания, и хлопая левой рукой по рукописи, которую он держал в правой, - что это частное письмо, частное письмо.

-- Я не знала, - ответила Марджори.

-- Это было бы ясно из дальнейшого, - сказал м-р Поп и снова приготовился читать.

На этот раз ему удалось начать, но он уже был немного разстроен первыми неудачами, и легкия ударения, которые должны были подчеркнуть тонкости его иронии все время, попадали не на те слова, и ему приходилось начинать фразы сначала. Потом вдруг на Рому напал ужасный, неудержимый припадок икоты. При второй икоте м-р Поп остановился, выпученными глазами пристально посмотрел на свою дочь, но лишь только он хотел снова приняться за чтение, вырвалась третья икота, несмотря на крайния усилия ребенка сдержать ее.

М-р Поп поднялся со стула с видом оскорбленного достоинства.

-- Довольно, сказал он, и бросил на ребенка полный мести взгляд - у тебя нет даже самообладания шестилетняго дитяти.

И нежно обратившись в м-с Поп.

-- Мамаша, - сказал он, - давай попробуем сыграть партию в теннис с младшим поколением.

-- А ты не можешь прочесть нам письмо после ужина? - спросила она.

-- Оно должно быть отправлено с восьмичасовой почтой, - ответил он, пряча маленький шедевр в боковой карман; маленький шедевр, который, быть может, теперь уже ни одно человеческое ухо больше не услышит.

-- Даффи, милая, ты сбегаешь в дом за ракетами и мячами.

Семейная атмосфера стала теперь сумрачной и облачной, а решение м-ра Попа использовать время до возращения Даффи, чтобы посмотреть, не может ли он сделать чего-нибудь с сеткой для тенниса, которая, действительно была в неудовлетворительном состоянии, предвещало мало хорошого. Потом, к несчастью, Марджори, напрактиковавшаяся в теннис у Кармелов, объявила, что первые две подачи отца были неправильны - и этим нарушила семейный этикет. А дело было в том, что м-р Поп выработал себе, действительно, хорошую, трудную, аккуратную подачу, единственным недостатком которой было, что мяч попадал или далеко за или прямо в сетку; и поэтому жена его утвердила в его сознании, что в общем лучше всего считать первую вариацию законным расширением отцовских прав. Поэтому естественно, что м-р Поп почувствовал себя слегка задетым критикой Марджори, и раздражение его только возрасло, когда следующие два мяча, посланные им Даффи, погибли в сетке ("Чорт побери эту сетку! всегда лезет в глаза!"). Потом Марджори необычайно мягко вернула ему мяч, который он как-то прозевал, а Даффи едва перекинула свой мяч через сетку. Потом настала очередь Марджори подавать, что она сделала новым приемом, заимствованным у старшого из Кармелов и который показался м-ру Попу очень не английским.

-- Продолжай, - заметил он кратко, - пятнадцать очков, моя милая.

очень быстро, и он может упасть на скользком спуске у конца площадки. Кроме того, смысл игры в теннис не сводится только к тому, чтобы выиграть. Она ответила довольно разсеянно, - "Хорошо, папа!"и сейчас же подала ему еще мяч, а он, застигнутый немного врасплох, ударил мяч краем ракеты и загнал его за поле; потом он обменялся ракетами с Даффи - оказалось, что он все время знал, что она играла его ракетой, только он, предпочел промолчать - и дал советь жене, как возвращать удар, а она, недостаточно скоро схватив его мысль, довела итог до 40: 15. Он почувствовал себя лучше, когда снова начал возвращать подачу Марджори, но, не успев сдержать себя, она снова повторила свой неприятный прием подавать в угол, и тут м-р Поп, с легкостью, которая пристыдила бы любого юношу, отскочил назад и попал в беду. Он поскользнулся, повертелся волчком по предательскому склону, растянул себе жилу у щиколки и ударился о железную решетку цветника. Это было уж слишком, и он потерял самообладание. Дочери его на одно мгновение имели случай судить о лингвистических способностях здорового человека в агонии.

-- Я ей сказал, - продолжал он, как ни в чем небывало, что теннис....

На секунду он как бы призадумался, как дальше действовать. Потом, как будто с большими усилиями, он достал свой пиджак с ближайшого столба и направил свои шаги к дому, хромая.

-- С меня довольно, мамаша, - сказал он, и прибавил какое-то, к счастью, неуслышанное замечание по поводу новых приемов игры Марджори.

Все три дамы посмотрели друг на друга и промолчали несколько секунд.

-- Я отнесу ракеты в дом, моя милая, - сказала миссис Поп.

-- Мне кажется, другой мяч на твоем конце, - сказала Даффнубрав все принадлежности игры, Марджори и её сестра тихо, в задумчивости, пошли в сторону, противоположную дому.

-- Тут еще имеется и крокет, - сказала Даффи, - только мы еще не пробовали его.

-- Хочет, по крайней мере....

-- Конечно, - сказала Марджори, после долгой паузы, - разве с папой можно спорить!

V.

В семь часов Марджери была уже наверху и переодевалась в свое яблочно-зеленое платье. Она хорошенько освежилась холодной, мягкой водой, и ей было приятно надеть тонкие шелковые чулки и нежные атласные туфли; распустить, наконец, волосы и расчесать их; лениво переодеться после утомительного путешествия и оживленной встречи. Она с удовольствием посмотрела в окно на большую церковь и большие деревья за нею на фоне золотой тишины летняго вечера.

-- Очевидно, эти птицы - галки, - сказала она.

Марджори вдруг заметила, что на лужайке внизу появились два чужих господина в обществе её матери.

Один из них был её поклонник, почти оффициальный жених, Уилль Магнет, известный писатель-юморист. Она целый день всячески старалась не думать о нем, по теперь он сделался неизбежным, центральным фактом. Она посмотрела на него озабоченно-испытующим взором и искренно удивилась, почему его прошлогоднее ухаживание вызывало в ней такия приятные и волнующия чувства.

М-р Магнет был один из тихих, сознательно скромных людей, которые и не пытаются даже быть красивыми. Это был блондин лет сорока, с бледным лицом и большим, выпуклым серым глазом - я говорю, главным образом, о левом глазе - и спокойно подвижным лицом. Нос и подбородок были у него заострены, губы тонки и странно сжаты. Он был одет во все серое, в шелковую сорочку с низким воротом, раскрывающим тонкую шею, и в развевающийся бантом черный галстух: за спиной руки его держали серую фетровую шляпу. Она слышала мягкия вкрадчивые каденции его голоса разговаривающаю с её матерью. Другой господинь, молчаливо стоявший с правой руки её матери, был, очевидно, м-р Винтерслон, которого м-р Магнет давно обещал привести. Костюм его проявлял скромную веселость натуры, подобающей художнику, и, действительно, он был, одним из любимейших иллюстраторов м-ра Магнета.

-- Идешь вниз? - спросила Даффи, серо-желтым видением появляясь у дверей.

И поэтому обе сестры стали осторожно наблюдать за группой внизу - осторожно, так как им приходилось остерегаться все учащавшихся взглядов м-ра Магнета, направленных на их окна - и когда вся остальная часть семьи собралась, оне решили, что настал их выход. М-р Поп присоединился к группе, не неся на себе никаких следов недавняго débâcle, кроме едва заметного прихрамывания. На нем была надета бархатная куртка цвета дамасских слив, которую он носил на даче, и все следы его великого гнева исчезли. Впрочем, редко сохравял он гневное настроение, кроме как на лоне семьи, и то только, когда никого посторонняго не было.

-- Ну, - слышала обе дочери, как он говорил, стараясь подчеркнуть остроумие весьма непонятной шутки, - итак Магнет опять пришел к горе... да?

-- Пойдем, Мадж, - сказала Даффи, и все сестры вместе вышли из дома.

Для всякого присутствовавшого, как бы безнадежно глуп он ни был в этот вечер, было ясно, что м-р Магнет уделял совершенно особенное внимание Марджори. У него было два глаза, но он обладал тем таинственным качеством, столь часто свойственным синесерому ирису, которое производит впечатление, что напрягается лишь один огромный зрачок, эффект своего рода серого прожектора, и теперь как раз м-р Магнет пользовался этим глазным лучем, чтобы подчеркнуть почтительное, но несомненное восхищение. Он церемонно поздоровался с Даффи и затем разрешил себе удержать руку Марджори на секунду больше, чем полагалось, пока он проговорил очень просто:

Наступило легкое замешательство.

-- Вы поселилась здесь поблизости, м-р Магнет?

-- Да, на соседнем постоялом дворе, - сказал м-р Магнет, и прибавил, - я избрал это место, потому что могу быть близко около вас.

И на мгновенье глаз его снова остановился на ней.

-- Так очаровательно просто, - ответил м-р Магнет, - я прямо влюблен в свое помещение.

Тиликанье колокольчика известило о том, что ужин готов.

-- Извините, господа, но зову вас на совершенно незатейливый, деревенский ужин, - сказала миссис Поп.

VI.

По окончании ужина, по инициативе м-ра Магнета, мужчины почти тотчас же вернулись к дамам, и м-р Магнет первый вспомнил, что Марджори умела петь.

низкого кресла в углу и по уши влюбилась в м-ра Винтерслона. Три музыкантши в зеленом и серо-желтом и белом платьях составляли красивую группу при свете лампы с зеленым абажуром на фоне черно-золотого рояля, крикливо резкой ширмы и темной стеной за нею. Марджори любила петь и скоро забылась в песне, а м-р Магнет не мог скрыть своего обожания.

М-р Поп впал в состояние приятного мечтания; несколько переспелых анекдотов, таких милых и старых, пришли ему на память, и он чувствовал, что найдет прекрасную для них аудиторию, когда кончатся это неизбежное демонстрирование талантов его дочерей. Он уже готовился раскрыть рот, когда нечаянно взор его упал на гостя. Его поразило, до какой степени ладо м-ра Магнета преобразилось. Он сидел, вытянувши голову вперед, смотрел на Марджори, и в выражении его лица м-р Поп нашел что-то общее с выражением тех блаженных младенцев, что всегда окружают изображение Успения св. Богородицы. Было мгновение, когда м-р Поп ничего не понимал; потом сразу понял. Это была Марджори! Он необычайно удивился и посмотрел на свою дочь, как будто он никогда прежде её не видал. И с быстротой молнии он заметил, что это безпокойное, умное, непочтительное дитя стало девицей высокого роста, стройной, милой, и представляло собою прямо-таки красивую девушку. Это была она, его дочь. И какая-то широкая волна благодушия нахлынула на него - благодушия к Марджори, к Магнету. Глаза его потускнили от далеко не позорного наплыва нежности. Он знал, что этот господин уже имел капитала, по крайней мере, в тридцать пять тысяч фунтов - он уяснил себе это однажды в беседе о различного рода биржевых операциях - и он наверное зарабатывает не меньше пяти тысяч фунтов в год! Очаровательная девушка! Достойный поклонник! И к тому же славный человек, положительно славный, и притом очень осторожный - о, такие люди далеко идут.

Конечно, старик должен будет разстаться с своим сокровищем.

Ну, отец должен учиться самопожертвованию, и он не из тех, что будет препятствовать счастью своей дочери. Настанет день, когда очень нежно, красивым жестом он вручит ее Магнету; любимую, дочь заслужившему доверие другу.

-- Ну, сыночек, нет никого в целом мире... начнет он.

"Не забывай старика-отца, Магготс", - скажет он. И в такую минуту она даже не возразит ничего против странной клички...

Время шло, младшее поколение покорно исполнило обряд всеобщого лобызания и было отправлено спать, а остальные пошли к двери, выходящей на лужайку, и стали любоваться ночью. Была великолепная летняя ночь, темносиняя, окаймленная теплым кольцом отблеска заката, безлунная; лишь несколько лампообразных звезд ярко горели над черными неподвижными тенями деревьев...

Миссис Поп заявила, что все пойдут, несмотря на ночных жуков, проводить гостей до ворот у конца аллеи...

VII.

Марджори вдруг заметила, что она и м-р Магнет очутились немного позади остальных. Она хотела было ускорить шаг, но м-р Магнет круто остановился и сказал: "Марджори"!

Свойственная Марджори способность прерывать чужую речь на этот раз покинула ее.

Пауза начинала затягиваться, и ответ Марджори, в то время, как она его произносила, показался даже ей чрезвычайно слабым. У нея мелькнула смутная мысль, что она, пожалуй, роняет свое достоинство.

-- Мне кажется, лучше былобы, если бы вы, получили царство, - сказала она смущенно.

На обратном пути миссис Поп громогласно восхваляла м-ра Магнета. У нея был маленький, тоненький голосок, которым она очень умело и осторожно владела, и она начала распространяться о его скромности, его спокойной услужливости за столом, его постоянном присутствия духа. Она привела ряд примеров этих похвальных качеств, перечислила ряд случаев, самих по себе, незначительных, но очаровательных в своей совокупности.

-- Он так скромен, совсем не напускает на себя, - пела миссис Поп, - никогда ее скажешь, что он так богат и знаменит. А между тем каждая его книга переводится на русский, немецкий и всякие другие языки. Мне кажется, он величайший юморист Англии. Эта пьеса его, как она называется? - "Наша Старушечка" - выдержала почти тысячу двести представлений?! Мне кажется, это прямо поразительный талант. Только подумайте, сколько людей он осчастливил!

Разговор большей частью сводился к монологу. И Марджори и Даффи были обе необычайно молчаливы.