Ребенок

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ребенок (старая орфография)

Маленькая, хорошенькая, кокетливая церковь, с претензией на архитектурность, стоявшая как раз напротив замка и тонувшая в зелени лип и каштанов, была переполнена народом.

Внутри её не было ни одного свободного места. Запоздавшие и не попавшие в церковь стояли группами у открытой двери, из которой в этот чудный майский день неслись в душистый воздух запах ладона и отрывки погребальных мотивов. Эти отзвуки певших голосов были проникнуты безвыходной, нежной, хватающей за душу тоской, они надрывали сердце и уносились в пространство, все плача и плача.

Все взволнованно слушали службу. Никто не оставался равнодушен к тяжелому горю генерала и графини, его жены, так весело проживших тут всю зиму, а теперь облекшихся в траур, по случаю смерти их маленькой дочки, самой младшей и самой нежно любимой из всех детей.

Пред алтарем стоял маленький, белый гробик, осыпанный грудой цветов и выделявшийся какой-то особенной белизной среди белизны драпировок в желтом свете восковых свечей, пламя которых колебалось от ветра, вспыхивая и дрожа точно звездочки.

Направо стояли мужчины. Чернела масса черных сюртуков, между которыми там да сям попадались голубые доломаны егерей и светлые воротники драгун.

В первом ряду, высоко держа голову, точно он был на поле битвы, стоял сам генерал в полной парадной форме, с орденом Почетного Легиона на шее. Время от времени его рука, затянутая в перчатку, поднималась к седому усу, как будто бы для того, чтобы закрутить его, а в сущности, чтобы смахнуть скатившуюся туда слезу.

Рядом с ним, молодцовато выпрямляя стан, стоял его ординарец с холодным и надменным лицом. Его высокомерные голубые глаза со стальным блеском скользили по голым церковным стенам взглядом, выражавшим непроходимую скуку. Очевидно он исполнял скучнейшую обязанность. Ничего не поделаешь! Пришлось ему явиться сюда, в захолустье, в деревню и затянуться для этого в свой элегантный гусарский мундир. С дисциплиной не шутят. Скрестив на груди руки, он разсматривал церковь, разглядывая подробно яркия цветные стекла окон, в которых преломлялись солнечные лучи, освещая ореолы святых мучеников. И когда, под строгие звуки органа, женщины склоняли еще ниже свои опущенные головы, молодой человек нетерпеливо поигрывал ногой, обутой в лакированный сапог.

Друзья генерала перешептывались, глядя на молодого офицера.

- А красавец Лярдак никак не может обойтись без рисовки!

- Мог бы, кажется, принять приличный случаю вид...

- Ну, вот еще, он слишком занят самим собою... Будьте уверены, что он даже не сочувствует горю несчастной матери!.. Обратите-ка внимание, он ни разу не взглянул на нее...

- А между тем нельзя не пожалеть!

В самом деле, графиня, коленопреклоненная в складках длинной траурной одежды, представляла из себя настоящую статую отчаяния. Её прекрасные белокурые волосы, обрамлявшие её лицо как бы сияющим венцом красоты и любви, были скрыты под мрачным крепом. За те редкия минуты, когда она поднимала к небу свои невыразимо грустные глаза, с немой мольбой в которой смешивалось все: и страдание, и горечь, и как бы угрызения совести, можно было различить её тонкий профиль с ввалившимися теперь, под гнетом непоправимой утраты, щеками.

Печальная процессия потянулась по большой дороге с торжественностью, свойственной сельским похоронам. Легкий гробик несли люди в черных одеждах. Маленькия девочки, сверстницы и подруги покойной, держали красивые ленты, украшавшия колесницу и развевавшияся по воздуху в этот сияющий весенний день. Листва деревьев тихо шелестела, свежая и обновленная. Молодые ростки роскошно разстилались повсюду: голос священника, скандировавшого погребальные стихи, разгонял птичек, сидевших попарно по краям гнезд, а в гнездах копошились уже птенцы.

Все шли попарно, с печальным видом, направляясь к тихому, заботливо содержащемуся густому кладбищу. И все прислушивались к этому шуму крыльев, к жужжанию насекомых, к легкому шелесту травы, делавшейся все гуще, по мере того, как тянулось поле, и все глуше доносился далекий погребальный благовест колоколов.

Когда все было кончено и когда все почтительно откланялись генералу, последний сказал Лярдаку:

- Вас, мой друг, я попрошу остаться у нас.

- Я совсем разбит, - сказал генерал и взял сигару, которую принялся медленно закуривать.

С наслаждением затянувшись душистой сигарой, он продолжал

- Какой тяжелый день! - Да возьмите же себе сигару... оне, право, недурны...

- Благодарю вас, генерал...

- В мрачные минуты жизни особенно приятно видеть около себя друзей. Спасибо вам, Лярдак, за то, что вы приехали.

- Я только исполнил свой долг, генерал...

- Положим; но вы съумели исполнить этот долг так любезно и деликатно. Ведь в ваши годы имеются занятия поинтереснее утешения горюющих... Я, впрочем, скоро отпущу вас на все четыре стороны... Вам, конечно, хочется поскорее вернуться в Париж... Это вполне понятно... Возьмите-же сандвичей...

- Благодарю вас, генерал...

- Придет день, когда и вы узнаете подобное-же горе... от этого никто не застрахован. Впрочем, у вас такая холодная натура...

- Вы думаете, генерал?

- На днях я как раз говорил об этом с графиней. Знаете-ли вы, что ваше нелюдимство принимается многими за излишнюю гордость... Да попробуйте-же этой мадеры... Мне так приятно немного поболтать, чувствуешь себя как-бы бодрее... А мне это было очень нужно...

И генерал выпил с наслаждением маленькую рюмочку мадеры.

- Что это за женщина, графиня! Знаете-ли, мой друг, что я за эти дни просто удивлялся на нее. Мы, солдаты, и понятия не имеем о том, что такое мужество матери. Что она только перестрадала, ведь она обожала дочь! Между нами сказать, бедная покойная девчурка была её любимейшим ребенком!..

- Вы думаете, генерал?..

- И как она баловала ее! Знаете-ли, что материнская любовь отличная узда для женского воображения... Покойная крошка и вас тоже очень любила... У нея была уже слабость в мундиру... Это в крови... Но вы, ведь, не любите детей!

- Видите-ли, генерал...

- В этом нет никакого преступления. Детей можно любить только тогда, когда уже имел своих, хоть раз в жизни...

Лярдав не удержался и пристально взглянул на старого солдата, но тот продолжал спокойно и самодовольно:

- Какую мы получили массу писем и карточек!.. Но это мы отложим до другого раза... Не задерживаю вас больше... Вы еще успеете попасть на поезд и вернуться в Париж до обеда... Не оставляю вас обедать... это было-бы слишком печально для вас... Я заеду в клуб как-нибудь, на днях, вечерком... Конечно, я должен оставаться первые дни около графини... Вы еще не виделись с нею? Смотрите, не вздумайте уехать, не попрощавшись... Ей будет очень приятно ваше внимание...

и отчаяние.

При его приближении, она тихонько повернула голову; они обменялись долгим взглядом горя и раскаяния.

- Я задыхаюсь!.. - вскричал Лярдак.

И внезапно отдавшись так долго сдерживаемому горю, он упал к подножию кровати, и в припадке мгновенного, но глубокого страдания, молодой человек, сам еще большой ребенок, громко зарыдал, оплакивая умершого ребенка.