Душа Востока.
Глава II

II

Жан-Франсуа Фельз считал себя философом. И, быть может, он и был им в действительности, конечно, настолько, насколько может быть философом человек Запада. Без всякого усилия он усваивал во время своих прогулок по свету обычаи, нравы и даже костюмы тех народов, которые он посещал... Сейчас вот, у дверей дома, он хотел разуться, согласно с японской вежливостью. Но теперь, в этом французском салоне, где раздавался французский язык, экзотизму, само собой разумеется, не было места.

Поэтому Жан-Франсуа склонился, как сделал бы и в Париже, и поцеловал протянутую ему руку.

Потом, глазами художника, быстрыми и пронизывающими, он оглядел хозяйку дома.

На маркизе Иорисака было платье от Дусэ, Калло или Ворта, это прежде всего бросалось в глаза, потому что это платье, изящное, хорошо сшитое, но задуманное европейцем для европейских женщин, принимало на хрупкой и стройной японке совершенно особенный вид и размеры, - подобно очень широкой золоченой раме вокруг акварели величиной с ладонь. В довершении всего маркиза Иорисака была причесана противно традиции: ни напомаженной, блестящей челки, ни широких бандо, обрамляющих все лицо; вместо всего этого - удлиненный шиньон, оттягивающий назад всю прическу, так что голова, лишенная классического тюрбана, цвета черного дерева, казалась маленькой и круглой, как голова куклы.

Была ли она красива? Фельз, художник, влюбленный в женскую красоту, не без тревоги задавал себе этот вопрос... Красива ли маркиза Иорисака? Европеец назвал бы ее скорее уродливой из-за слишком узких глаз, оттянутых к вискам, похожих на две косые щелочки; из-за ее слишком тонкой шеи; из-за бело-розовой поверхности ее слишком больших щек, накрашенных и напудренных свыше меры. Но японцу Иорисака должна была казаться красавицей. И где бы то ни было, в Европе или в Азии, в равной мере нельзя было не почувствовать странного очарования, исходящего от этого маленького существа, презрительного и ласкового, детского и мистического, с медленными жестами, задумчивым лбом и приторной гримаской, которое казалось, то идолом, то игрушкой... Что из двух?

Он поцеловал маленькую ручку, будто выточенную из желтой слоновой кости. И, отказываясь сесть первым, сказал:

-- Сударыня, умоляю вас не извиняться... Мне не пришлось ждать достаточно для того, чтобы как следует полюбоваться вашим салоном и садом...

Маркиза Иорисака подняла руку, как бы для того, чтобы защититься от комплимента:

-- О, дорогой мэтр!.. Вы смеетесь, вы смеетесь! Наши бедные садики так смешны, и мы это знаем!.. Что же касается до салона, то ваша похвала относится к моему мужу: это он обставил всю виллу, прежде чем привез меня... Потому что, вы ведь знаете, мы здесь не у себя дома: наш дом в Токио... Но Токио так далеко от Сасебо, что флотские офицеры не могут ездить туда в отпуск. Поэтому...

-- А! - сказал Фельз. - Маркиз Иорисака служит в Сасебо?

-- Ну, да. Разве он не сказал вам этого вчера?.. Когда он был у вас с визитом на борту "Yseult"?.. Его броненосец чинится в арсенале... Кажется, что так... Я не уверена, потому что этих вещей не рассказывают женщинам. Кстати, по поводу вчерашнего, я еще не поблагодарила вас, дорогой мэтр! Это так любезно с вашей стороны - согласиться писать этот портрет... Мы вполне сознавали, что неудобно ловить вас на этой яхте, где вы все же не вполне дома... Мой муж едва посмел... И какой портрет! Портрет такого маленького существа, как я, написанный таким мастером, как вы!.. Я буду ужасно гордиться. Подумайте только! Ведь правда, вы ни разу не писали японку? Ни разу до сих пор? Значит я буду первой женщиной в империи, которая будет обладать портретом, подписанным Жаном-Франсуа Фельзом.

Она захлопала в ладоши, как ребенок. Потом продолжала:

-- Меня особенно радует мысль, что благодаря вам мой муж сможет некоторым образом иметь меня подле себя, в своей каюте на корабле... Портрет ведь это, не правда ли, почти двойник? Таким образом, мой двойник уплывает в море и, может быть, будет присутствовать при боях, потому что сообщают, что русский флот в прошлую субботу прошел мимо Сингапура.

-- Бог мой! - воскликнул, смеясь, Фельз. - Вот портрет, который придется писать в героическом стиле!.. Но я не знал, что маркизу Иорисака придется так скоро вернуться на театр военных действий... И я тем более понимаю его желание увезти с собой, как вы изволили выразиться, ваш двойник.

-- О, я знаю, что это несколько необычное желание... В Японии не принято показывать, что влюблен в свою жену... Но маркиз и я, мы так долго жили в Европе, что стали совсем европейцами...

-- Это правда, - сказал Фельз. - Я помню: маркиз был морским атташе в Париже...

-- Целых четыре года... Первые четыре года брачной жизни... Мы вернулись только к концу позапрошлой осени, как раз к объявлению войны... Я еще была в Париже во время салона девятьсот третьего года... И я так любовалась на этой выставке вашей "Азиадэ"!..

Фельз поклонился с скрытой усмешкой:

"Азиадэ", вы почувствовали желание иметь портрет, написанный мной?

Японский смех опять пробежал по накрашенным губкам, но на этот раз он закончился парижской гримаской:

-- О, дорогой мэтр! Вы опять смеетесь надо мной! Конечно, нет, я не хотела бы походить на эту красивую дикарку, которую вы написали в ее необычайном костюме, плачущую, как безумная, с застывшим взглядом...

-- ...Направленным на дверь, в которую кто-то ушел...

-- А? Что ж, в конце концов, это не портрет! Но ведь я видела и ваши портреты... госпожи Мэри Гарден, герцогини версальской и, в особенности, прекрасной мистрис Хоклей...

-- Да... О, я, конечно, не предвидела, что вы в один прекрасный день прибудете в Нагасаки на яхте этой дамы... Но ее портрет был так прекрасен! Я его в особенности предпочитала другим из-за чудесного платья. Вы помните, дорогой мэтр? Платье "princesse", все из черного бархата, с корсажем из английского кружева на сатиновом чехле, цвета слоновой кости! И вот! Думая о платье мистрис Хоклей, я заказала себе вот это платье, которое и выбрала для портрета...

Фельз нахмурил брови:

-- Для портрета? Вы хотите позировать в этом платье?

-- Ну, да! Разве оно ко мне не идет?

в нашем распоряжении не более двух недель, не так ли?.. Разве вы не предпочтете быть изображенной в чудесном костюме ваших бабушек, в одном из тех кимоно, вышитых гербом, которые теперь начинают носить наши хорошенькие парижанки?..

Странный взгляд скользнул сквозь узкие щелки полузакрытых глаз:

-- О, дорогой мэтр!.. Вы слишком снисходительны к нашим старинным модам... Я очень редко облачаюсь в одежды моих бабушек, как говорите вы, очень редко, да! И потом, это едва ли понравилось бы моему мужу, иметь мое изображение в этом костюме, которого он почти не знает... и которого не любит. Мы совсем, совсем европейцы... мой муж и я.

-- Ну, хорошо! - согласился Фельз, покоряясь.

Но про себя подумал:

"Какие бы они ни были европейцы, все же этот портрет, наполовину японский и наполовину европейский, от этого не станет благородней! И, Боже, какая скука писать его!"

Тем временем маркиза Иорисака позвонила. И две служанки - в японских костюмах - принесли на большом подносе все принадлежности чая по-английски: спиртовку, чайник и золотую сахарницу, чашки, блюдца, салфеточки, кувшинчик со сливками...

-- Вы возьмете, конечно, кекса? Или бисквитов?.. Надо дать чаю настояться... Это цейлонский чай, само собой разумеется...

"Само собой разумеется..." - повторил Фельз про себя с кротостью.

Он мечтал о зеленом чае, легком, нежном, который пьют без сахара в деревенских чайных, закусывая ломтиками никогда не черствеющего пирога, называющегося "кастера".

-- А теперь, - сказала маркиза Иорисака, - так как вы уже прислали вчера сюда ваши краски, мольберт и холст, мы сможем начать, когда вам будет угодно, дорогой мэтр. Не хотите ли вы сейчас приступить к позе? Что - освещение здесь подходящее?..

Фельз собирался ответить. Но дверь, открывшаяся в эту минуту, прервала его.

-- О, я забыла вас предупредить! - воскликнула маркиза. - Вам не будет неприятно встретиться у нас с нашим лучшим другом капитаном Ферганом? Капитан английского флота Ферган - наш интимный друг. Он должен был быть у нас сегодня к чаю, и вот как раз мой муж ведет его...