Душа Востока.
Глава III

III

-- Митсуко, не откажите представить капитана господину Фельзу, - маркиз Иорисака на пороге салона посторонился, чтобы дать войти гостю. И его голос, несколько гортанный, но ясный и размеренный, казалось, несмотря на вежливость слов, скорее приказывал, чем просил.

Маркиза Иорисака склонила голову:

-- Дорогой мэтр, вы позволите? Капитан Герберт Ферган, флигель-адъютант его величества короля английского! Господин Жан-Франсуа Фельз, член французской академии! Но садитесь, пожалуйста, прошу вас.

Она обратилась к мужу:

-- Приятно ли вы погуляли в такую прекрасную погоду?

-- Хэ! Очень приятно, благодарю вас.

Он сел рядом с английским офицером.

-- Пожалуйста, Митсуко, чаю, - сказал он.

Она поспешила исполнить его желание.

Жан-Франсуа Фельз смотрел на них.

В этой европейской обстановке происходившее имело европейский вид: два человека - англичанин и японец (последний в черном мундире с золотыми пуговицами, скопированными с морских форм всего Запада; первый в штатском вечернем костюме, какой надел бы к чаю у любой леди в Лондоне или Портсмуте). Молодая женщина, ловкая и проворная в своей роли хозяйки, грациозно наклонившаяся, чтобы протянуть чашку чая... Фельз не замечал больше азиатского лица, он видел только линии тела, почти такие же, под складками парижского платья, как у очень маленькой француженки или испанки... Нет, действительно, ни в чем не проявлялась Азия, даже плоское и желтое лицо маркиза Иорисака не говорило о ней, хотя резкое освещение сквозь застекленные окна еще более подчеркивало его, но Европа коснулась этого японского лица, подняла бобриком подстриженные волосы, удлинила жесткие усы, охватила шею широким воротником. Маркиз Иорисака, бывший воспитанник французской морской школы, лейтенант вполне современного флота, готовившегося сразиться с Балтийской эскадрой России, так старался походить на своих вчерашних учителей и на своих противников, что немногим отличался перед любопытным взором Жана-Франсуа Фельза от сидевшего рядом с ним английского капитана...

А этот англичанин своим почтительным и дружеским поведением светского человека, находящегося с визитом у друзей, подчеркивал, что этот дом не был странным и экзотическим жилищем - жилищем двух существ, в жилах которых не текло ни капли арийской крови; он подтверждал лишь, что это был вполне нормальный и заурядный дом людей, каких найдешь миллионы на трех континентах, космополитической четы культурных людей, в которых нивелирующее действие веков сгладило всякий расовый характер, всякую особенность рождения и всякий след былых национальных или провинциальных нравов.

-- Господин Фельз, - начал капитан Ферган, - я имел честь любоваться многими из ваших прекрасных картин; вам ведь известно, что в Лондоне вы пользуетесь еще большей славой, чем в Париже... Кроме того, я долго жил во Франции, где я был морским атташе, одновременно с маркизом... Но позвольте мне поздравить вас с тем очаровательным портретом, который ваше пребывание в Нагасаки дает возможность написать. Я полагаю, что в нынешний момент истории Японии японские женщины представляют собой самое интересное и самое обаятельное, что может дать нам женский пол... И я завидую вам, господин Фельз, вам, которому дано запечатлеть чудесным талантом внешность и взгляд одной из этих дам, бесспорно превосходящих своих европейских и американских сестер... Не протестуйте, сударыня! Иначе вы заставите меня договорить до конца и поздравить господина Фельза с его величайшей удачей: с тем, что позировать ему будет не какая-либо из ваших очаровательных соотечественниц, а вы - самая очаровательная из всех.

Он улыбался, смягчая видом шутки свою слишком прямую похвалу. Это был человек безукоризненной вежливости и корректности, на всей особе которого, казалось, можно было явно прочесть его достоинство флигель-адъютанта короля. Он обладал определенным и мужественным изяществом англичан хорошего происхождения, и его бритое лицо, его прямой лоб, его живой взгляд, слегка ироническая улыбка его губ, слишком явно зачисляли его в особую категорию, отличную от общей массы людей, пьющих эль и пожирающих сырое мясо. Английская школа оставила немало портретов подобных баронетов и лордов, сыновей тори XVIII века.

Офицеры британского флота обычно моложе французских. Ферган, несмотря на свой чин и предположительную важность его миссии в Японии, казался совершенно молодым. Маркиз Иорисака, простой лейтенант, казался его сверстником. Фельз инстинктивно сравнивал их и подумал, что, быть может, маркиза Иорисака тоже сравнивала их...

-- Митсуко, - спросил маркиз, - доволен ли господин Фельз вашим туалетом? Как вы будете позировать?

Фельз по этому поводу вспомнил, что маркиз совсем не любил старые японские моды:

-- Я очень доволен, - подтвердил он с незаметной иронией, - я очень доволен! И я надеюсь, что мне удастся портрет, непохожий на то, что делается обычно... Что же касается до позы, то не будем еще говорить о ней. Я имею обыкновение, даже в случаях такой спешной работы, как эта, набрасывать предварительно мою модель со всех сторон и во всех положениях. Таким образом, у меня получается двенадцать или пятнадцать эскизов, из которых я выбираю самую лучшую и самую верную позу... Не заботьтесь о вашем живописце, сударыня... Садитесь, разговаривайте, вставайте, ходите и не обращайте внимания на рисовальщика, который время от времени, глядя на вас, будет чертить в альбом.

Он открыл альбом, переплетенный в серый холст и, разговаривая, стал набрасывать.

-- Митсуко, - заметил маркиз Иорисака, улыбаясь, - вот способ позировать, который вам понравится.

Фельз остановился, подняв карандаш:

-- Митсуко?.. - спросил он. - Извините невежду, не знающего и трех слов по-японски... "Митсуко" - это ваше имя, сударыня?

-- Да! Несколько странное имя, не правда ли?

-- Не более странно, чем другое. Красивое имя!

Капитан Ферган подтвердил:

-- Я вполне с вами согласен, господин Фельз. Митсуко... Митсу... Звук этот сладок, и значение его не менее сладко... Потому что "Митсу" по-японски значит "медовые соты".

Маркиз Иорисака поставил на поднос свою чашку.

-- Хэ! Да... - отозвался он. - "Медовые соты" или в другом начертании - "тайна"...

Жан-Франсуа поднял глаза на хозяина. Маркиз Иорисака улыбался любезно и за улыбкой его, конечно, не скрывалось никакой задней мысли.

-- Меня же... - прибавил маркиз, - зовут Садао, что ровно ничего не значит.

Фельз не мог воздержаться от мимолетного замечания:

-- "Садао"? Мне казалось, что, когда маркиза обращалась к вам...

Короткий смех прервал его:

-- О, нет! Вы не могли слышать... Хорошая японка никогда не называет своего мужа по имени... Она побоится быть невежливой... Старые остатки старинных нравов... В старину мы не были слишком феминистской нацией. Во время древней Японии, до великих реформ тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года, наши подруги были почти рабынями. И их уста еще помнят об этом, как видите, но только - уста...

Он опять засмеялся и очень почтительно поцеловал руку своей жены. Но Фельз все же заметил некоторую неловкость этого жеста. Очевидно, маркизу Иорисака не каждый день приходилось целовать руку Митсуко...

Быть может, заметив слишком наблюдательный взгляд гостя, маркиз пустился в объяснения:

-- Жизнь так изменилась у нас в последние сорок лет... Конечно, книги объяснили вам, европейцам, эту перемену. Но книги все объясняют и ничего не показывают. Представляете вы себе, дорогой мэтр, чем было существование супруги даймио во времена моего деда. Несчастная жила пленницей в недрах феодального замка... пленницей, и что еще хуже, рабыней своих собственных слуг - господ самураев, самый непочтительный из которых не согласился бы унизить свои две сабли перед зеркалом ["Зеркало - душа женщины, меч - душа воина". Японская пословицаБушидо, наш старинный кодекс чести, ставил женщину ниже земли, а мужчину выше небес. В замке-тюрьме супруга даймио могла на досуге размышлять об этой неопровержимой истине. Князь целый день в отсутствии, лишь изредка, ночью, удостаивал посещением супружескую комнату. И княгиня-раба, в постоянном одиночестве, была занята только тем, что проявляла полную покорность матери своего супруга, которая не упускала случая злоупотребить властью, безапелляционной и не ограниченной по сохранившемуся от китайцев ритуалу. Вот судьба, которая была бы суждена сорок лет тому назад супруге даймио Иорисака Садао... Судьба, которой избегает в наши дни жена простого флотского офицера, вашего покорного слуги, который тоже нисколько не сожалеет о варварских временах! Приятнее наслаждаться обществом образованных и снисходительных гостей, хотя бы и сидя в такой вот избушке, чем прозябать в уединении и невежестве в замке каких-нибудь Тоза и Шошу... - Фельз удивился, с каким пренебрежением произнес японец эти знаменитые древние имена:

--...И более почтенно, - продолжал маркиз, - служить на броненосце его величества императора, чем предводительствовать какой-нибудь шайке воинов-грабителей, наемников шогуна, главы племени...

Он остановился, взял со стола ящичек с турецкими папиросами и предложил их европейцам.

Воспитанник был очень отсталый, и ум его, застывший в стольких веках рутины, лишь с трудом усваивал западное обучение. Но ваши уроки принесли плоды. И, быть может, наступит день, когда новая Япония, действительно цивилизованная, сделает честь своим учителям.

Он заканчивал в это время свою тираду, устремив на Жана-Франсуа Фельза оживленный взор, блеск которого внезапно угас под желтыми веками.

-- Уже теперь, несмотря на наше несовершенство, вы снисходительно рукоплещете нашим успехам над русскими армиями... Вы сами помогли нам достигнуть возможности успешно бороться в Китае...

Он закончил, кланяясь несколько ниже, чем поклонился бы европеец.

-- Кто говорит - "русский", говорит - "азиат". А мы, японцы, вскоре станем европейцами. Победа наша принадлежит вам столько же, сколько и нам, потому что - это победа Европы над Азией. Разрешите же принесть вам нашу почтительнейшую признательность...