Человек, который убил.
Глава VII

VII

Пожалуй, мне здесь будет нескучно.

Вчера вечером я мечтал об античной трагедии, которая от пролога до катастрофы протекла бы в бесподобных декорациях Стамбула и Босфора. Не знаю, найду ли я когда-нибудь ее главных исполнителей. Второстепенные роли и статисты - налицо. Сцена необычайно живописна. Это - привилегированная страна...

Вчера я впервые вступил в местный буржуазный свет, само собой разумеется - христианский. Я попал в греческий дом в Иеникейе, куда меня привел военный атташе Австрии, мой старый лондонский товарищ. И я нашел там массу комичного.

Было время визитов. Мы встретились в Терапии и вместе пошли вдоль Босфора по набережной, огибающей залив Календер и тянущийся вокруг старого императорского здания, где когда-то был подписан не помню какой по счету русско-турецкий договор. Дальше, за тяжелыми решетками, выстроились греческие и армянские дворцы. Гм! Нарцисс Буше говорил о воронах, разжиревших от турецкой падали... Эти дворцы подтверждают его слова. Да, они богаты, нагло и подозрительно богаты, эти восточные христиане, о которых вот уже целый век так чистосердечно жалеет добрая Европа.

Через сто шагов начинается Иеникейя: большое предместье, пересеченное садами из огромных деревьев. Дорога уходит в сторону от берега и тянется между двумя рядами домов.

Когда мы подошли к фасаду, разукрашенному в греческом вкусе горизонтальными полосами цвета ванили и лимона, мой австриец фамильярно кивнул головой:

-- Гостеприимное жилище Колури, знаете?..

-- Нет, не знаю.

-- Да ну? Пожалуйста, не втирайте мне очки.

-- Уверяю вас, я не знаю этих людей.

-- Вы не знаете мадам Колури? Вы не знаете девиц Колури? Красавицу Калиопу? Красавицу Христину? Действительно не знаете? Но, дорогой мой, что вы тут делаете целый месяц?

И он тянет меня в мгновенно раскрывшуюся дверь.

Внутри все похоже на любой дом в Смирне или Салониках. Это не пышное убранство банкира или судохозяина, имеющего собственные пароходы на Босфоре. Тут полуроскошь, лишенная комфорта; передняя, голая, как церковь; деревянная, дрожащая и пыльная лестница и гостиная. Гостиная насколько возможно заставлена безделушками: три маленьких столика, пять чайных столов, четырнадцать консолей или этажерок; все это загромождено претенциозными, будто бы художественными редкостями. Но это не самое оригинальное: безделушки - ничто в сравнении с ширмами.

Ширмы в салоне Колури - это альфа и омега всей обстановки. Они неожиданным образом размножаются. От одной стены до другой я насчитал восемь штук. Восемь ширм, турецких, персидских, китайских, японских, французских, восемь довольно высоких ширм, создающих своими зигзагообразными стенками восемь добавочных уголков, а вместе с четырьмя основными углами комнаты - двенадцать восхитительных, остроумно скомбинированных тайников. Настолько остроумно, что, когда я вошел в эту комнату, полную гостей, я подумал, что она пуста! Но это - минутное впечатление. Во всех двенадцати уголках болтали что есть мочи.

Стереотипное представление. При слове "маркиз" хозяйка дома, сначала совершенно бесстрастно сидевшая в своем кресле, вскакивает, как автомат. Я так и знал. Ведь мы в Константинополе.

-- Калиопа! Христина!

Третьи и седьмые ширмы задвигались. Появились Калиопа с Христиной.

-- Мои дочери, господин маркиз...

Сюрприз: Калиопа так походит на Христину, что я ни за что на свете их не распознал бы. Те же правильные, твердые черты, чуть-чуть тяжеловатые; те же красивые, бесконечные, длинные глаза, тот же матовый теплый цвет кожи, те же чувственные губы. И, конечно, одинаковый туалет. Возраст: между двадцатью и тридцатью. Более точно сказать абсолютно невозможно. Вероятно, двойни. Но как их не путают ухаживатели?

Между тем мною завладевает мадам Колури. Кресло отставлено, и мы оба на диване шахнишира. Шахнишир - это закрытый стеклянный балкон, какие имеются во всех домах на Востоке. В гостиной Колури шахнишир образует тринадцатый загроможденный уголок, которому зеленые растения в кадках придают такой же укромный вид, как и у других двенадцати.

Нет больше ни Калиопы, ни Христины. Они скрылись снова за своими верными ширмами. Их, конечно, там ждали с нетерпением. Теперь гостиная снова кажется пустынной, несмотря на глухое журчанье в двенадцати клетках. И за зелеными растениями мы с мадам Колури совершенно одни.

Мадам Колури улыбается мне чрезвычайно томно. Она повернулась ко мне так, что ее правая нога касается моей левой от щиколотки до колена, и во время разговора ее рука чаще притрагивается к моим брюкам, чем к ее платью. Я не уклоняюсь: нужно приноровляться к обычаям страны. Мадам Колури вовсе не дурна: она сохранила больше чем остатки красоты, и в полумраке ей можно дать самое большое тридцать девять весен.

Она говорит. Но ее слова менее выразительны, чем жесты. Голос подлинной гречанки - хриплый до последней степени.

-- Значит, вы из Франции, маркиз? Хорошо ли проехались?

Я наугад отвечаю "да", полагая, что она хочет спросить про мое путешествие.

-- Я знала по газетам, что вы приедете. Мне очень хотелось с вами познакомиться. Но я была уверена, что кто-нибудь из моих знакомых вас приведет, и я делала терпение.

"Делать терпение"? Здесь говорят на специальном языке. Я убедился в этом еще раз: седьмая ширма шумно отодвинулась. Мадемуазель Калиопа... или мадемуазель Христина? Которая из них?.. - с громким смехом высунулась вперед:

-- Представьте, maman, мадам Филомен разошлась со своим старым зеленым платьем.

-- Ее муж сгорит, - ответила, поднимаясь, мадам Колури.

Она направляется к седьмой ширме. Происходит мгновенный обмен: мадемуазель Калиопа замещает ее в шахнишире. Калиопа, а не Христина: я, не смущаясь, поставил этот вопрос - и мне улыбнулись.

-- Да, мы с сестрой очень похожи. Иногда выходит очень забавно. Значит, вы из Франции? Вы хорошо проехались?

И все повторяется сначала до конца, чтобы не рассмеяться. Я наблюдаю за рукой, которая, несомненно по наследственности, ложится на мое колено. Это красивая, холеная, несколько крупная рука; крупнее моей; правда, не одна женщина пожелала бы иметь такую руку, как моя.

Мадемуазель Калиопа заметила мой взгляд.

-- Ах! Не смотрите! У меня ужасная лапа, не то что ваша... Не правда ли?

Да, требуется поцелуй, очень короткий. Впрочем, я свершаю его охотно. Позади одной из ширм шорох. Мадемуазель Калиопа разглядела сквозь листву, в чем дело.

-- О, пардон! Эмир Шекиб уходит, я должна с ним попрощаться...

Она бросается туда. Я не знаком с эмиром - и смотрю в щель между занавесками... Конец улицы, какая-то стена, сад...

сопротивляется и вздыхает.

-- Нет, не Калиопа... Христина. Калиопа была здесь прежде.

Черт возьми! Это забавнее, чем я думал!