Диалог между Александром Великим и киником Диогеном

ДИАЛОГ МЕЖДУ АЛЕКСАНДРОМ ВЕЛИКИМ И КИНИКОМ ДИОГЕНОМ

Александр. Кто ты такой, что позволил себе развалиться в нашем присутствии, когда все прочие на твоих глазах почтительно встали? Ты не знаешь нас?

Диоген. Не скажу, что знаю, но многочисленность твоей свиты и благородство осанки, а сверх того пышность, с какой ты себя подаешь, и высокомерная речь позволяют заключить, что ты можешь быть Александром, сыном Филиппа.

Александр. А кто же еще, кроме Александра во главе победоносной армии, явившей чудесные подвиги, под его предводительством покорившей мир^[52], вправе притязать на твое уважение?

Диоген. Кто еще? Да мой портной, что сшил мне этот балахон.

Александр. Странный малый, интересно, как тебя зовут.

Диоген. Я своего имени не стыжусь: меня зовут Диогеном, и в этом имени столько же благозвучия, что и в Александре.

Александр. Я рад нашей встрече, Диоген. Я наслышан о тебе и давно хотел увидеться и, коль скоро фортуна предоставила такой случай, буду рад побеседовать с тобой, а поскольку тебя тоже не может не радовать наша встреча, проси нашей милости и, зная, нашу власть, испытай наше желание угодить тебе.

Диоген. Тогда, Александр Великий, я желаю, чтобы ты не загораживал мне солнце; ты застишь его лучи, и не в твоей власти восполнить утрату этой благостыни.

Александр. У тебя очень поверхностное представление о моей власти; правильнее думать, что я забреду в дальние края, все превозмогу и покорю многие народы с благой целью.

Диоген. Я не виноват, что у меня такое представление.

Александр

Диоген. Я знаю, что будь оно у меня, ты смог бы его отнять; и для меня нет ему никакой цены, если кто-то вроде тебя может отобрать его.

Александр. Ты тщетно хулишь власть, до которой покуда еще никто не досягнул. Разве смыл Граник кровь, которой я напоил его воды? Разве не усеяны еще белыми костями долины Иссы и Арбелы? И Суза не полна свидетельствами моей победы? И тебе неизвестны имена Дария и Пора? Разве не доходили до тебя стоны тех миллионов, что и доселе здравствовали бы в мире, не будь мой дух отважен и рука крепка? И сей сын Юпитера, завоеватель мира, боготворимый соратниками и наводящий страх на врагов, - что же, он для того жил, чтобы его власть попирал и отвергал его милостивое предложение какой-то нищий философ, жалкий киник, у которого все имущество - его балахон?

Диоген. Обвинение в тщетности я возвращаю тебе, гордец Александр. Сколь тщетны твои попытки возвыситься, восславляя свое бесчестие! Я подтверждаю победы, которые ты здесь перебирал, и те миллионы, что ты сгубил на вечный позор себе. И этим ты притязаешь быть сыном Юпитера? Тогда не того же звания чума и мор? И если ты наводишь смертный страх на трепещущих смерти несчастных, то не такова ли и всякая смертельная болезнь? А если тебя боготворят раболепные соратники, то больше ли это того, чем они готовы почтить всякую мишуру или пустой титул? И много тебе чести в страхе или поклонении рабов, когда тебя презирает всякий доблестный честный муж, пусть все его имение - старый плащ, как у меня?

Александр. Боюсь, ты не сознаешь, что, пренебрежительно отзываясь о славе, с таким усердием добытой мною, ты колеблешь самые основы чести, коя поощряет и награждает все истинно великое и благородное; честь, великолепие и слава - чем они полнятся, как не дыханием премножества людей, чье уважение ты, ничтоже сумняся, ни во что не ставишь? Награда всегда прельщала благородные сердца; но, по своему убожеству, недоумки не могут это понять, а точнее, отчаявшись получить ее (а за какие заслуги?), они склоняют тебя разыгрывать напускное презрение. Какую иную награду уготовили себе все эти герои, покинув прелести покоя и богатства, отложив утехи и власть, положенные им в родном краю, оставив родные очаги и все, что дорого и желанно простонародью, и, невзирая на трудности и опасности, заняв и опустошив чужие города и земли; и не обида питала их ярость, и иного блага они не искали, но только чести и славы, вот этого поклонения рабов, и тебе ли, не вкусившему эту сладость, обливать ее презрением?

Диоген. Твои же собственные слова (будь любезен, отступи немного, не засти мне солнце) убеждают меня в том, что ты понятия не имеешь об истинной чести. Если она заслуживает одобрение таких вот негодяев, то она точно презренная вещь, какой ты мне ее представил на суд; а истинная честь иного рода, она услада нашего духа и наказ мудрых мужей и богов; она сопутствует мудрости и добродетели и неразлучна с ними; и не в твоей власти заслужить ее, как не во власти твоих приспешников обладать ею. Что же до названных тобою героев, ставших, подобно тебе, проклятием рода человеческого, то я с готовностью соглашусь, что они гонятся за другой славой, хотя бы той, о которой ты сказал, - за одобрением своих рабов и сикофантов; которые, в таком вот случае на деле оказываются их повелителями, ибо даруют им награду за все свои труды.

Александр. Коли ты пытаешься убедить меня в том, что так хорошо представляешь себе, что такое для меня честь, я не хочу уступать тебе и желаю понять, что она для тебя; и я не уловлю даже тени ее, пока не схвачу ее суть и не уясню, в чем же твоя мудрость и добродетель.

Диоген. Не в том, чтобы разорять страны, жечь города, грабить и убивать людей.

Александр. Да, скорее в том, чтобы злобиться и бранить всех.

Диоген. Я браню их за порочность и безумство; одним словом, за то, что среди них много подобных тебе и твоим приверженцам.

Александр. Признайся, все твое ожесточение от зависти; она родит в тебе ненависть, и ненавистью пышет твоя брань; мною же руководит одна лишь жажда славы. Во мне нет ненависти к тем, на кого я нападаю, что видно по милосердию, с каким я обхожусь с ними, покорив.

Диоген. Оно бездушно, твое милосердие. Ты даешь одному то, что силой и грабежом отнял у другого; поступая так, ты возвышаешь его для того, чтобы он олицетворял собою игрушку судьбы и был повержен либо тобою же, либо кем-то наподобие тебя. А я бранюсь любя, чтобы, клеймя порок, отвадить от него людей и наставить их на путь добродетели.

Александр

Диоген. Я оставил людей потому, что не могу мириться со злом, которое вижу и не приемлю в них.

Александр. Скорее потому, что не можешь вкушать блага, каких домогаешься от них. По той же причине я покинул свою страну, ибо те блага, что она могла дать, не утоляли мое честолюбие.

Диоген. Но я не приходил с чужбины грабить и разбойничать. Твое честолюбие погубило миллион народу, а я не причинил смерти ни одному человеку.

Александр. Да потому что не был на то способен; но ты сделал все, что было в твоих силах, кляня все и клоня к распаду чуть не стольких же, скольких я завоевал. Нет-нет, ты совсем не тихоня, каким хочешь представиться. В тебе больше величия души, чем выказывается наружу. Жалкие обстоятельства суть облака, часто скрывающие из виду и затмевающие блистательнейшие умы. Гордость не дозволит тебе признаться в страстях, удовлетворить которые судьба не дала тебе средств. Потому ты и отрицаешь честолюбие; ибо, даже требуй твоя душа столь же многого, как моя, я не видел бы лучшего способа, который твоя скромная фортуна могла бы предоставить тебе, чтобы ты тешил свое самолюбие, чем избранный тобою; ибо в своем добровольном уединении ты можешь созерцать свое величие. Тут ни один превосходящий тебя силой соперник не вступит с тобою в борьбу; и те ненавистные тебе, что обладают большей властью, большим богатством, большим счастьем, не явятся тебе на глаза. Но будь честен и признай, что поставь тебя случай во главе македонской армии…

Диоген. Поставь меня случай во главе целого мира, он не заставил бы меня лучше думать о себе. И разве этот могущественный дух, столь, думается, превозмогающий мой собственный, должен выезжать за счет сонмов вооруженных рабов? И кто на самом деле совершил эти завоевания и обрел все эти лавры, которыми ты так кичишься? Приди ты в Азию один, империя Дария поныне стояла бы неколебимо. Не доведись Александру родиться, кто не скажет, что те же самые войска под командованием другого человека не могли бы натворить тех же - или даже больших бед? И потому честь, какой она тебе видится, никаким образом не принадлежит одному тебе. Ты присваиваешь себе ее всю, когда полагается тебе в лучшем случае равная со всеми часть. То есть не Александр, но Александр и его армия превосходят Диогена. И в чем же они его превосходят? В грубой силе, где их самих превзойдут таким же числом львы, волки или тигры. Армией, которая сумеет причинить несчастий во столько раз больше вас, во сколько вас больше Диогена.

Александр. Так вот о чем ты печалишься. Ты ненавидишь нас за то, что мы можем причинить больше зла, чем ты. И я вижу, что тем самым ты заявляешь о своем первенстве передо мною: я-де заправляю другими ради своих завоеваний, тогда как все твои насмешки и проклятия исходят единственно из твоего рта. И если я в одиночку не могу покорить мир, то ты один можешь проклясть его.

Диоген. Пожелай я наложить на него проклятие, мне надо бы только пожелать тебе долгой жизни и преуспеяния.

Александр. Но тогда тебе пришлось бы пожелать добра другому человеку, а это противно твоей природе, она ненавидит всех.

Диоген. Ошибаешься. Для таких, как ты, долгая жизнь - величайшее бедствие; дабы воистину унизить твою гордыню, скажу тебе - во всей твоей армии, среди всех предметов твоего торжества не найдется никого, кто был бы несчастнее; ибо ежели утоление свирепых желаний есть счастье, а неудача в самых истовых устремлениях - несчастье (что не может, как мне думается, быть оспорено), тогда что сулит больше горя, чем вожделения, не могущие быть утоленными? Это, как ты убедишься немного поразмыслив, сказано про тебя; чего ты желаешь? Не наслаждения; тут Македония смогла бы удовлетворить тебя. Не богатства; даже будь твоя ненасытная душа вся исполнена алчности, она бы удовольствовалась сокровищами Дария. Не власти; иначе победа над Пором и то, что ты простер свои руки к самым отдаленным пределам мира, были бы достаточны для твоего честолюбия. Твое желание не есть желание чего-то определенного, и ничем определенным не может быть утолено. Оно ненасытно, как пламя, пожирающее все на своем пути и не умеющее остановиться. Сколь ничтожной должна казаться тебе твоя власть, раз она не может дать тебе то, чего ты хочешь; но сколь более презренным должен казаться тебе твой разум, который не может дать тебе понять, чего ты хочешь.

Александр. Во всяком случае, я постигаю твой разум и отдаю ему должное. Мне по душе, как ты мыслишь, и я заслужу твою дружбу. Я знаю, что афиняне оскорбили тебя, пренебрегли твоим учением и подвергли сомнению твою нравственность. Я отмщу им за тебя. Я поверну свою армию и покараю их за то, что они дурно обошлись с тобою. Ты будешь с нами; и, увидев их город в огне, торжественно возгласишь, что одна твоя обида навлекла на них это бедствие.

Диоген и Лакедемон разделят ту же судьбу. Они рассадники отребья, и один огонь очистит их. Боги! Сколь сладостно будет видеть, как подлецы, в насмешку честившие меня огрызливым псом, жарятся в собственных домах.

Александр

Диоген. К черту богатство, презираю его.

. Тогда пусть оно будет отдано солдатам, ведь истребление его не сделает хуже участь горожан, которым мы перережем глотки.

Диоген. Верно… Тогда можешь отдать часть солдатам; но поскольку собаки уязвляли меня своим богатством, я, если позволишь, удержу немного - половину или немногим больше. Это даст мне по меньшей мере возможность показать миру, что я могу презирать богатство, обладая им, не меньше, чем я презирал его нищим.

Александр говорить о превосходстве надо мною, который карает своих врагов смертью, а ты только злобствуешь?

Диоген. И все же я превосхожу тебя, как ты превосходишь своих солдат. Я бы тоже мог использовать тебя в своих целях. Но я больше не стану говорить с тобою; ибо теперь я презираю и проклинаю тебя больше, чем весь остальной мир. И да погибнешь ты вместе со всеми своими сторонниками!

Кто-то из солдат хочет ударить его,

Александр препятствует.

. Оставьте его. Я восторгаюсь его упорством; нет, я едва ли не завидую ему. Прощай, старый киник, и если это польстит твоей гордости, знай - я чту тебя так высоко, что, не будь я Александр, я бы мог желать быть

Диоген. Виселица тебя заждалась, и вот тебе в утешение: Не будь я Диоген,

Примечания

52

Здесь допущен анахронизм: встреча Диогена из Синопа и Александра происходила в то время, когда последний объединял греческие государства на Пелопоннессе, до своего азиатского похода; но этот период не дает достаточно материала для диалога, и посему мы остановились на возвращении завоевателя из Индии. - Примеч. автора.