Око Озириса.
Подслушанный разговор

Подслушанный разговор

Правила хорошего тона требуют, чтобы воспитанные люди при первом знакомстве, называли свое имя. Поэтому я прошу разрешения представить вам себя, как Поля Барклея, бакалавра медицины и пр., и пр., недавно, совсем недавно получившего эту степень и теперь занимающегося медицинской практикой.

Замещая беднягу Дикка Барнарда, старого воспитанника школы св. Маргариты, в настоящее время поправляющего свое расстроенное здоровье морским путешествием, мне нужно было отправиться в Невиль-Коурт, чтобы навестить одного пациента, проживающего в доме N 49. Я не знал, где находилось это местечко и не ожидал увидеть перед собой ряд привлекательных маленьких домиков, стоящих в красивой зеленой аллее, залитой светом. Я так был погружен в это неожиданное зрелище, что пришел в себя только тогда, когда моя рука схватилась за звонок. И уже после этого я увидел внизу небольшую дощечку, на которой значилось: "Мисс Оман".

Дверь довольно резко открылась, и небольшого роста, средних лет женщина пристально меня оглядела.

-- Может быть, я позвонил не туда? - спросил я (должен сознаться, что это вышло довольно глупо).

-- Как я могу вам на это ответить? - сказала она. - Думаю, что не туда. Мужчины всегда так делают. Позвонят, а потом выражают свои сожаления...

-- Я слишком далек от того, чтобы выражать сожаление. Уже одно то, что я имел честь познакомиться с вами...

-- Вам кого угодно? - спросила она.

-- М-ра Беллингэма.

-- Вы - доктор?

-- Да, я - доктор.

-- Идите за мной наверх. Только осторожнее. Не ступайте на окраску.

Я прошел через просторную прихожую и, следуя за моей провожатой, поднялся по прекрасной дубовой лестнице, осторожно ступая по половику, лежавшему по ее середине. Поднявшись на следующий этаж, мисс Оман отворила дверь и, указывая на комнату, сказала:

-- Войдите сюда и подождите. Я передам ей, что вы здесь.

-- Я ведь сказал, что мне надо м-ра Беллингэма... - начал было я, но дверь захлопнулась за мной, а мисс Оман быстро зашагала по лестнице вниз.

Я очутился в несколько неловком положении. Комната, на которую мне было указано, соприкасалась с другой, и хотя дверь была закрыта, но мне, к моему великому неудовольствию, пришлось услышать разговор, происходивший по соседству. Сначала, правда, доносились глухие звуки, потом послышались отдельные фразы и, наконец, чей-то сердитый голос ясно, резко и выразительно произнес:

-- Ну да, я говорил. И повторяю опять. Заговор! Мошенничество! Вот куда дело идет! Вы хотите обобрать меня!

-- Что за выдумки, Годфри! - послышался ответ, однако не в столь повышенном тоне. Но тут я громко закашлял и двинул стулом. Разговор за дверью продолжался, но разобрать его было уже нельзя.

Затем снова раздался громкий и сердитый голос, говоривший:

-- Вовсе нет, - послышался ответ - Я повторяю только, что ваше дело установить, что с ним произошло. Ответственность остается на вас.

-- На мне! - раздался первый голос - А почему не на вас? Ваше положение, если уж на то пошло, достаточно щекотливое.

-- Что?! - прогремел другой. - Вы инсинуируете, будто я убил своего собственного брата?

Во время этого удивительного разговора я стоял сначала неподвижно, не зная, что мне делать, потом, наконец, сел в кресло и заткнул уши. Несколько времени пробыл я в таком положении, когда услыхал, что позади меня затворяется дверь.

Я вскочил и с некоторым смущением обернулся (я знаю, что вид у меня был довольно смешной). Передо мной стояла молодая девушка, высокого роста, очень красивая, вся в темном; рука ее лежала на дверной скобе. Она приветствовала меня холодным поклоном.

-- Я должна извиниться перед вами, что заставила вас дожидаться - сказала она. Мне казалось, что в углах ее рта мелькала улыбка, и это напоминало мне неловкое положение, в каком она меня застала.

Я пробормотал, что это не имеет значения, и начал было расспрашивать о больном, как вдруг из соседней комнаты опять послышался голос, выговаривавший с резкой отчетливостью:

-- Я говорю вам, что мне нечего делать с такого рода предложением. Черт возьми, - это настоящий заговор и больше ничего!

Мисс Беллингэм - я понял, что это была она - густо покраснела, и сердито сдвинув брови, сделала несколько шагов по направлению к двери. Но оттуда как раз в этот момент выскочил небольшого роста, щеголевато одетый мужчина средних лет.

-- Ваш отец, Руфь, - безумец! - воскликнул он. - Самый настоящий безумец! И впредь я отказываюсь вступать с ним в какие бы то ни было сношения.

-- Настоящее свидание имело место не по его инициативе, - холодно ответила мисс Беллингэм.

-- Да, не по его, - последовала гневная реплика. - Мое великодушие было им не понято. Да что говорить теперь? Я старался сделать все для вас как можно лучше; теперь - я умываю руки. Не трудитесь провожать меня. Я знаю дорогу. Прощайте!

И с натянутым поклоном, бросив беглый взгляд на меня, говоривший выскочил из комнаты, хлопнув за собой дверью.

-- Я должна просить прощения за такой необыкновенный прием, - сказала мисс Беллингэм. - Но, я думаю, врачей не легко чем-нибудь удивить. А теперь я проведу вас к вашему пациенту.

Она открыла дверь, и я последовал за ней в соседнюю комнату.

-- Вот другой посетитель к вам, - сказала она. - Доктор...

-- Барклей - сказал я. - Я заменяю в настоящее время моего друга, доктора Барнарда.

Больной, симпатичной наружности человек, лет пятидесяти пяти, сидел на постели, обложенный грудой подушек. Он протянул мне трясущуюся руку, и во время рукопожатия я обратил внимание, как сильно она дрожала.

-- Здравствуйте, сэр, - сказал м-р Беллингэм. - Надеюсь, что доктор Барнард не болен?

-- Нет, - отвечал я, - он только отдыхает теперь на Средиземном море.

-- Давно ли вы больны? - спросил я.

-- Сегодня - неделя, - отвечал он. - Fons et origo mali [Источник и начало зла] - кабриолет, опрокинувший меня посреди улицы против здания суда. Виноват в этом я сам, но мне от этого не легче.

-- Вы очень ушиблись?

-- Нет, не могу сказать; но я все-таки повредил себе при падении колено, испытал и общее сотрясение. Слишком стар я для таких передряг.

-- Это со многими случается.

-- Верно, но в двадцать лет перенести это легче, чем в пятьдесят пять. Впрочем, колено теперь как будто поправилось - вы сами увидите, что я им двигаю свободно. Самое скверное - это мои проклятые нервы. Я раздражителен, как черт, нервничаю, как кошка, и по ночам не могу спокойно спать.

Я отодвинул его дрожащую руку, которую он протянул мне. Он не походил на пьяницу, но все же!..

-- Вы много курите? - дипломатично спросил я.

Он взглянул на меня хитрым взглядом и усмехнулся.

-- Вы крайне деликатно подходите к делу, доктор, - сказал он. - Нет, я много не курю. Я вижу, что вы и теперь смотрите на мою дрожащую руку. Но что ж, так и должно быть; я не обижаюсь; доктора на все должны обращать внимание. Впрочем, обычно моя рука и теперь достаточно тверда, если только я не взволнован. Но малейшее возбуждение заставляет ее трястись, как желе. А тот факт, что я только что имел неприятную беседу...

-- Я думаю, - вмешалась мисс Беллингэм, - не только доктор Барклей, но и все соседи знают теперь об этом.

М-р Беллингэм конфузливо улыбнулся.

-- Боюсь, - сказал он, - что дал волю своему темпераменту. Слишком я импульсивный старик, доктор, и когда выйду из себя, то способен все выложить, и начну говорить чересчур напрямик.

-- И чересчур громко, - добавила его дочь. - Знаете ли вы, что доктор Барклей вынужден был заткнуть себе уши? - Она взглянула на меня и какая-то искорка блеснула в ее серых грустных глазах.

-- Очень жалею, моя дорогая, - сказал м-р Беллингэм, - но надеюсь, что больше этого не будет. Этого милого джентльмена, я думаю, мы видели в последний раз!

-- Я тоже так думаю, - ответила она и затем прибавила: - Я не буду мешать вашей беседе. Я буду в соседней комнате на случай, если понадоблюсь.

-- Этот кабриолет - начал м-р Беллингэм, как только его дочь вышла, - был лишь последней каплей. Он довершил то, что давно уже готовилось. За последние два года я испытал бездну всяких тревог. Впрочем, я полагаю, что нет надобности надоедать вам подробностями моих личных дел.

-- Все, что имеет отношение к нынешнему состоянию вашего здоровья, представляет для меня интерес, если только вы не пожелаете о чем-нибудь умолчать, - сказал я.

-- Во всяком случае, ваш настоящий слушатель не принадлежит к их числу.

-- Ну, хорошо, - сказал м-р Беллингэм, - я позволю себе роскошь рассказать вам о всех моих тревогах. Около двух лет тому назад я лег в постель джентльменом с независимым положением и прекрасными видами на будущее, а утром проснулся буквально нищим. Не особенно приятная перемена - согласитесь - в моем возрасте?

-- Неприятная во всяком возрасте, - вставил я.

-- И это еще не все, - продолжал он. - Потому, что в тот же самый момент я потерял своего единственного, дорогого брата, с которым я был в лучших отношениях. Он пропал, исчез с лица земли; да вы, вероятно, слышали об этом случае? Проклятые газеты одно время полны были им.

Он внезапно покраснел, заметив, без сомнения, что и я изменился в лице. Теперь я, конечно, вспомнил все... Еще тогда, когда я входил в этот дом, какая-то струна слабо зазвучала в моей памяти, а последние слова моего пациента полностью воскресили воспоминание о загадочном деле.

-- Да, - сказал я, - припоминаю этот случай; о нем говорил наш лектор судебной медицины.

-- В самом деле? - сказал м-р Беллингэм. - Что же он говорил?

-- Он отметил его, как случай, который со временем приведет ко многим юридическим осложнениям.

-- Клянусь Юпитером, - воскликнул м-р Беллингэм, - он оказался пророком! Юридические осложнения? Да, их достаточно! И все-таки ручаюсь вам, что он не мог предвидеть, какой адский узел завяжется вокруг этого дела. Кстати, как его фамилия?

-- Торндайк, - ответил я. - Доктор Джон Торндайк.

-- Торндайк, - медленным задумчивым тоном повторил м-р Беллингэм. - Как будто я слышал его имя. Ну, конечно. Я слышал о нем от моего друга, юриста м-ра Марчмонта. М-р Марчмонт говорил о нем в связи с таинственным исчезновением некоего Джеффри Блэкмора. Припоминаю теперь, что д-р Торндайк блистательно распутал это дело.

-- Решаюсь сказать, что ему было бы очень интересно услышать что-нибудь и о вашем деле, - заметил я.

-- Думаю, что да, - последовал ответ, - но никто не может даром отнимать время у какого-либо профессионала, а заплатить ему я не в состоянии. Это, кстати, напоминает мне, что и у вас я отнимаю ваше время, болтая о своих, чисто личных делах.

-- Мои утренние визиты окончены, - сказал я, - да и ваше дело представляет слишком большой интерес. Полагаю, впрочем, что я не должен расспрашивать вас о характере юридических затруднений?

-- Да, не должны, если только вы не хотите оставаться здесь до конца дня и возвращаться домой в состоянии безумия. Но о существе дела я вам скажу вкратце: все волнения возникли в связи с завещанием моего бедного брата. Во-первых, завещание не может быть утверждено к исполнению, потому что нет полной несомненности, что мой брат умер; во-вторых, если бы оно и могло быть утверждено, то все его имущество перешло бы к людям, которых он вовсе не стремился облагодетельствовать. А само завещание - это такой дьявольски нелепый документ, какой только может создать извращенная изобретательность бестолково-упрямого человека. Вот и все. Вы осмотрите мое колено?

М-р Беллингэм все более и более волновался, говоря о своем деле, и кончил повествование чуть не кричащим голосом. Лицо его покраснело, весь он дрожал. Я решил, что лучше всего прекратить нашу беседу. Я осмотрел поврежденное колено, которое было теперь почти совсем здорово; сделал и общий осмотр пациента. Затем дал ему подробные указания, как вести себя, и стал прощаться.

-- Все это очень хорошо, - проворчал он, - ну, а если будут сюда приходить люди и волновать меня?

-- Не обращайте на них внимания, - сказал я. И с этим прощальным советом я вышел в другую комнату.

Мисс Беллингэм сидела за столом с целой пачкой записных книжек в синих обертках. Две из них были открыты, показывая страницы, убористо исписанные мелким, четким почерком. Она поднялась, когда я вошел, и вопросительно на меня посмотрела.

-- Конечно, это было бы полезно, - заметила она и затем спросила: - А еще вы даете какие-либо наставления?

-- Да, я дал еще один совет - поддерживать веселое настроение и избегать забот и волнений, но, думаю, что это трудно исполнимо.

-- Конечно, - не без горечи отвечала она, - совет ваш превосходен, но людям в нашем положении трудно быть веселыми. Однако не надо, по крайней мере, распускать себя, не надо создавать себе лишних забот. Их слишком много и без того. Но вы, разумеется, не можете входить в это.

-- Боюсь, что действительно не могу принести пользы; но я искренно надеюсь, что дела вашего отца сами собой скоро поправятся.