Ричард Львиное Сердце.
Книга I. Да!
Глава III. В какой тихой пристани нашли престарелого льва

Глава III

В какой тихой пристани нашли престарелого льва

В Эврэ [Эврэ - промышленный город у реки Эры, в 100 верстах от Парижа. Он весьма стар и потому построен неправильно. В нем сохранились разные древности, в том числе величественный готический собор.], по ту сторону кустарников, граф Ричард нашел всех своих товарищей [Упомянутые здесь вельможи - все аквитанцы. Графство Лимузен со столицей Лиможем лежало на севере Аквитании. За ним к югу, до реки Дордоны, шло графство Перигор, а далее к юго-востоку, у реки Тарна, притока Гароны, лежало графство Монтобан, зависевшее от графов тулузских. Оно было средоточием сначала еретиков-альбигойцев, потом гугенотов. За Монтобаном, далее на юго-восток, у верхнего течения Тарна, расположен Кастр (от лат. castrum - лагерь) - город, основанный бенедиктинцами соседнего аббатства. Им управляли епископы, возведенные потом в графское достоинство. Кастр присоединился к французской короне лишь в 1519 году. Тогда же он стал одним из гнезд гугенотов; в нем подолгу проживал гонимый католиками Беарнец, будущий Генрих IV. Беарн составлял юго-западный угол Аквитании, граничивший на юге с Арагонией, на западе - с Наваррой, от которых его отделяли отроги Пиренеев. Там обитали древние баски, язык которых сохранялся до революции 1789 года да и теперь не совсем вымер. Беарн составлял сначала часть Гаскони (или Басконии, страны басков), потом стал независимым виконтством. Его виконты прославились подвигами в крестовых походах. Их последняя отрасль Жаниа д'Альбрэ, сделавшая свою землю пристанищем гугенотов, вышла замуж за Антона Бурбона и оставила наместником Беарна (1572) своего сына, будущего Генриха IV. Этот "Беарнец" присоединил свою землю к французской короне.] - виконта Адемара Лиможского (его ещё звали тогда Добрым Виконтом), графа Перигорского, сэра Гастона Беарнского (который действительно его любил), епископа Кастрского, монаха Монтобанского (птицу певчую); наконец, несколько дюжих рыцарей с их сквайрами, пажами и оруженосцами. Он два дня поджидал там аббата Милó с последними вестями о Жанне; затем во главе отряда в шестьдесят пик проворно направился через болота к городу Лювье.

После своего первого приветствия: "Добро пожаловать, мои лорды!" - он говорил весьма мало и был холоден, а после своей беседы с Милó, поутру, ещё в постели, и совсем перестал говорить. Один, как и подобало члену его дома, ехал он во главе своих воинов. Даже монах-щебетун, который помнил его брата, Генриха, и часто вздыхал по нем, и тот боялся взгляда его грозных очей: как синие камешки сверкали они, преисполненные холодного блеска. В такие минуты, как эта, когда человек стоит лицом к лицу с предстоящей задачей, люди уверяли, будто видели, как ведьма сидит за спиной анжуйца.

Едва ли было время в короткой жизни Ричарда, когда он не был открытым врагом своего отца, но теперь он об этом не думал. Он мог бы сказать, что не всегда был в этом виноват, но никогда не говорил. А я могу заявить, что расточительность этого тридцатилетнего принца была ничто в сравнении с тем, как рассорил свое наследство старший родич. В припадках ярости Ричард всё это сознавал и находил себе оправдание; но проходил порыв - и, смягчившись, граф начинал взваливать на себя всевозможные обвинения, уверяя себя, что за то-то и то-то он мог бы полюбить этого закоснелого в жестокости старика, который, наверно, не любил его.

Ричард не был ни ослом, ни клячей: он поддавался убеждениям и с двух сторон. Первое, это - раскаяние: оно могло растрогать его до глубины души и заставить упасть на колени со слезами. Второе - привязанность: если проситель был люб ему, он тотчас сдавался. На этот раз не совесть погнала его в Лювье, а любовь к Жанне. Сначала, когда Жанна защищала перед ним святой Гроб, старика-отца, сыновнее повиновение, Ричард только смеялся над доброй дурочкой; но теперь, когда она уже успела поумнеть и умоляла его сделать ей удовольствие - растоптать её собственное сердце, которое она сама же отдала ему, он не мог ей отказать. Он был побежден, но не убежден.

Ричард ехал один, на триста ярдов впереди своих вассалов, погруженный в размышления о том, как бы ему, уступая, соблюсти честь. Чем больше он думал, тем было ему неприятнее; но он видел ясно всю необходимость, которая приступала к нему, как с ножом к горлу. И, как всегда случалось с ним, погружаясь в свои думы, он принимал вид каменного изваяния. "Что ни говори, - пишет аббат Милó, - а у каждого члена Анжуйского дома была своя неприступная сторона; до такой степени свыклись эти люди с жизнью крепостей!"

С холмов открывался вид на широкую равнину, орошенную множеством рек, видны были башни города Лювье, из которых главные опоясывали целый сонм красных крыш. У самых стен стояли рядами белые палатки, клубились столбы дыма, виднелись повозки, люди, лошади; и всё-то это было такое маленькое, беспорядочное, суетливое, как рой пчел. Посреди этого военного сборища находился красный павильон, а сбоку - штандарт [Штандарт - императорский (королевский) флаг, поднимаемый во время пребывания императора или короля на месте (корабле или во дворце).], слишком тяжелый для того, чтоб развеваться по ветру. Всё купалось в чистом, хотя и бессолнечном воздухе осеннего нормандского дня. Время было близко к полудню. Ричард выскакал на пригорок впереди своих спутников.

- Мои лорды! Вот английская сила! - говорил он, указывая рукой.

Все остановились рядом с ним. Гастон Беарнец пощипывал свою черную бородку.

- Покончим счеты, - проговорил этот рыцарь, - прежде, чем меч будет вынут из ножен!

- Что? - вскричал граф. - Неужели отец прикончит собственного сына?

Никто не возразил: и Ричард вдруг сам устыдился своих слов.

- Бог свидетель! - проговорил он. - Я не замышлял никакого нечестия: как можно благороднее исполню предпринятое мной. Идемте, джентльмены!

Ричард двинулся вперед.

Барбакан - арабское слово; означал в средние века укрепление перед воротами. У летописцев он называется ещё "barra" - заграждение, баррикада.] все аквитанцы, кроме Ричарда, спешились и стали вокруг него, в то время как глашатай отправился возвестить королю, кто прибыл.

Король прекрасно знал, кто к нему пожаловал, но предпочел не знать. Он так долго держал у себя глашатая, что приезжие вполне могли разозлиться, затем послал сказать графу Пуату, что его можно принять, но только одного. Пользуясь своим правом быть на коне, Ричард поехал один, вслед за глашатаями, но шагом. Дорóгой никто не приветствовал его. Приблизившись к штандарту, граф спешился, увидел привратников у входа и бросился в палатку, которую перед ним распахнули, словно лесной зверь, завидевший добычу. Там он вдруг окаменел и резко грохнулся на оба колена. Посреди большой палатки сидел старый король, его отец, коренастый, взъерошенный, с работающими челюстями и беспокойными пылающими глазками. Руки его лежали на коленях, а в них торчал длинный меч наголо. Подле него стоял его сын, румяный и тоненький Джон, а дальше делали круг его пэры - два епископа в пурпурных мантиях, рябой монах из Клюни [Клюни - знаменитый монастырь, опора аскетизма и папства, у реки Соны к северу от Лиона. Он был основан Вильгельмом Благочестивым, герцогом Аквитании, в 910 году. Здесь устав бенедиктинцев был доведен до крайней строгости, чтоб поднять духовенство, павшее тогда нравственно: на эту "черную" братию налагался также обет молчания. Вскоре у клюнийцев явилось много подражателей; и все новые монастыри составили особую конгрегацию или союз, под руководством аббата Клюни. В описываемое время в конгрегации насчитывалось уже более 2000 монастырей по всему Западу. Архиаббат Клюни имел неограниченную власть над всей братией и сам подчинялся только папе, пренебрегая местными епископами. В Клюни подготовилась и та церковная реформа, которую проводил Григорий VII. Этот орден был уничтожен французской революцией.], Богэн, Гранмениль, Драго де Мерлю и ещё несколько человек. На полу помещался секретарь, покусывая свое перо.

Король выигрывал, когда восседал на троне: верхняя половина туловища была у него лучше, более походила на мужчину. Его рыжие редкие волосы распались в беспорядке; на лоснящемся красном лице выступали шрамы и прыщи; кривые челюсти, толстая шея, широкие плечи делали его похожим на быка. Узловатые, грубые руки, длинные, превыше всякой меры, губы с выражением жестокости, нос как клюв у хищной птицы, - всё было словно вырублено из дерева грубой рукой и так же топорно размалевано. А если что и оставалось тут человеческого, то искажалось глазами, в которых кипела горечь страдания, как у падшего ангела: анжуйский бес пожирал глазами короля Генриха на виду у всех. Это придавало старику сходство с диким вепрем, который острит свой клык об деревья, довольный тем, что он отвратителен, великолепный тем, что так силен и одинок.

Впереди не было ничего утешительного. Как ни мало знал Ричард своего отца, в этом он не мог ошибиться. Старый король был на втором взводе: его снедала ярость. Его злило то, что сын сейчас преклонил колени, а ещё более то, что он не сделал этого раньше.

Представление началось с шутовства. Король прикинулся, что не видит сына, а тот продолжал стоять на коленях, как кол. Король говорил с принцем Джоном с неприличной разнузданностью и с каждым словом выпаливая свою злость: даже смущались его епископы, краснели его бароны. Старик бесконечно унижал себя, но, казалось, утопал в наслаждении своим позором. У Ричарда подступил комок к горлу.

- О Боже! Что это прорвало Тебя создать такую свинью? - пробормотал он тихо, но так, что двое-трое близ стоявших расслышали. Слышал их и сам король - и был доволен; слышал и принц, заметивший со страхом, что не ускользнули они от слуха Богэна. Король продолжал скрипеть свое, Джон топтался на месте, а Богэн - величайшая смелость! - нашептывал что-то королю на ухо.

Король ответил ему гоготаньем, которое можно было слышать по всему лагерю:

- Га, клянусь Святым Ликом! Пусть-ка постоит на коленках, Богэн! Это для него новая привычка, но полезная для человека его ремесла. Все воины приходят к этому рано или поздно... Да, рано или поздно, клянусь Богом!

Тут Ричард нарочно встал на ноги и пошел к трону. Его высокий рост как бы добавлял отвращение, вызываемое Генрихом. Король вскинул на него глазами и оскалил свои клыки.

- Ну, что ещё, сэр? - спросил он сына.

- Довольно. с меня, сэр, если вообще солдату подобает стоять на коленях, - отозвался Ричард.

Король сдержался, проглотив слюну.

- А всё-таки, Ричард, - сухо, как пыль, разлетелись его слова, - всё-таки вы скоренько преклонили колени перед мальчишкой-французом.

- Перед моим сюзереном? Да, это правда, сэр.

- Он тебе не сюзерен! - заревел старик. - Я твой сюзерен, клянусь небесами! Я тебе дал, я же могу взять обратно. Берегись меня!

- Светлейший государь мой! - произнес Ричард. - Заметьте, ведь я преклонил перед вами колени. Если я сюда явился, то единственно с этой целью; и уж никак не для того, чтобы вступать в словесную борьбу. Я прибыл из своих владений, и не один, а со всей своей дружиной, чтобы оказать вам повиновение. Будьте уверены, что и они, со своей стороны, отдадут вам должную честь, как я, если вы им дозволите.

- Ты пришел из земли, которую я тебе дал. Вот также приходили Генрих и Джеффри, чтобы грозить мне, - промолвил старик, весь дрожа в своем кресле. - Что мне твоя покорность, когда я испытал ихнюю! Покорность Генриха, покорность Джеффри!.. Псс!.. Что у тебя за слова, человечек!

Он встал и зашагал, топая по всей палатке, словно взбешенный карлик - кривоногий, длиннорукий, как бы ужаливаемый по всему телу до бешенства.

Нет ли Безье? [Безье - город у Средиземного моря, в 70 верстах от Монпелье, который быстро растет благодаря притоку иностранцев, привлекаемых прекрасной природой. Это место процветало уже у галлов под именем Beterrae. От римлян остались развалины большого амфитеатра. Жившие тут франкские графы стали независимы в 10-м веке. Но после жестоких альбигойских войн они исчезли: Безье был присоединен к Франции (1229). Как в средние века здесь было пристанище еретиков, так в 16-м веке Безье служил одним из оплотов гугенотов.

Тулуза, принадлежавшая сначала герцогам Аквитании, стала независимым графством с 852 года, когда в ней воцарился Раймунд I - тоже из Аквитанского дома. При начале крестовых походов Тулуза перешла в боковую линию этого дома, к графам Сен-Жилям. Их Раймунд IV прославился в первом походе и приобрел много земель, так что стал одним из богатейших государей Запада. Его внук, Раймунд V (1148-1195), успешно воевал с Генрихом II Английским с помощью французского короля. Его сын Раймунд VI присоединил к своим землям в Лангедоке маркизство Прованс - и его двор стал средоточием провансальской поэзии. Он выступил также могучим защитником еретиков, когда начались альбигойские войны, и удостоился проклятия папы.]

- Нет, государь, - ответил Ричард, глядя спокойным взором на искаженное лицо отца.

- Да и никогда не будет! - проворчал король. - А рыцарь Беарнец с вами?

- Да, государь.

- Плохая компания, Ричард! У этого животного белое лицо, лживый язык и самая, что ни на есть, козлиная борода. А с тобой твой монах-певун?

- Да, государь.

- Постыдная компания, Ричард! Ну, а Адемар Лиможец с тобой?

- Да, государь.

- Глупая компания! Оставил бы его сидеть со своим бабьем. А твой аббат Милó с тобой?

- Да, государь.

- Нездоровая компания!

Вдруг, как бы сразу утомившись даже браниться, поник Генрих головой и вынужден был снова сесть, Ричард почувствовал прилив жалости. Глядя сверху вниз на съежившегося старика, он протянул к нему руку, говоря:

- Не будем ссориться, отец.

Но эти слова, как боевой клич, заставили старика вдруг воспрянуть.

- Ещё последний вопрос, Ричард. Посмел ли ты привезти с собой сюда Бертрана де Борна?

Он опять вскочил, чтобы выбраниться: и оба глядели друг на друга в упор. Каждый знал отлично, как важен был вопрос.

Это отрезвило графа, но изгнало жалость из его души.

- Посмел - выражение, непригодное для анжуйца, государь мой! - возразил он, тщательно взвешивая свои слова. - Но Бертрана нет со мной.

Прежде чем старик успел снова поддаться своему дикому буйству, Ричард свернул разговор на свою главную цель:

перед отцом-королем; как слуга, я готов ему повиноваться. Пусть же свершится брачный союз, который вы с королем Франции прочили мне с колыбели. Я готов сыграть свою роль, если мадам Элоиза сыграет свою.

Ричард сложил руки, король опять сел в кресло. При имени дочери короля французского отец и брат Ричарда обменялись странными взглядами: граф почувствовал, что между ними есть какая-то тайна и что он попал в ловушку. Но он промолчал. Старый король снова принялся пилить:

- Слушай же меня, Ричард! - сказал он, грозно заработав бровями. - Если бы это проклятое животное, Бертран, был с тобой, наш разговор был бы последним. Это - зубастая гадюка, заползшая в колыбель к моему ребенку и влившая в него яд. Господи Иисусе! Если я встречу когда-нибудь этого Бертрана, помоги мне раскровянить ему рожу!.. Но я доволен и тем, что есть. Гостите у меня, если только столь грубое пристанище может удовлетворить ваше благородие. Что касается мадам Элоизы, за ней тотчас же пошлют. Но вашего стада южных шутов я не приму. Все эти дни у меня было неважно с желудком, боюсь, как бы лангедокское пирожное не набило мне оскомины. Я вообще недолюбливаю монахов; а твой монтобанский певчий дрозд довел бы меня до богохульства. Позаботься, Драго, чтобы с ним занялись. Или нет! Пусть они сами забавляются... своими песнями, Господи помилуй! А вы, - обернулся он к Богэну, - ступайте, приведите мадам Элоизу!

Богэн вышел за занавес позади короля, а старик остался сидеть в задумчивости, кусая свои пальцы.

Неожиданно в палатке появилась мадам Элоиза французская - худенькая девушка с бледным, печальным личиком, окутанным черными волосами, как у шутов на сцене. Судя по тому, как она оглядывалась на всех поочередно своим неподвижным взглядом, Ричард подумал, что она, верно, не в своем уме, но всё-таки он тотчас встал перед ней на одно колено. Принц Джон резко отвернулся, а старый король насупился, наблюдая, что будет делать Ричард. Принцесса, вся в черном, казавшаяся в полуобмороке, неуклюже прижалась к стене, словно стараясь увернуться от удара кнута. "Зажилась ты в Англии, бедняжка! - подумал Ричард. - Но почему она находилась в палатке короля?"

Невеселая то была встреча, а король не выказывал желания как-нибудь помочь беде. Когда мадам Элоиза, крадучись и кружа по палатке, остановилась наконец у его кресла с поникшей головой, он начал говорить с ней по-английски. Ричард заметил, что и брат знал этот незнакомый ему язык. "Его милости, кажется, угодно смеяться надо мной, - говорил сам себе Ричард. - Что за мертвечина эти угрюмые слова! По-английски, кажется, люди не говорят, а стучат языком".

И в самом деле, настоящего разговора не было: король или принц говорили, а Элоиза лишь смачивала себе губы языком. Она только смотрела на старого тирана, и то не в глаза, а выше, в лоб; и её взгляд напоминал дрожащего, загнанного зайца.

"Она у него в руках, и душой, и телом", - подумал Ричард.

Колено у него стало болеть, и он поднялся.

- Светлейший государь! - начал он на своем языке.

Элоиза вздрогнула. Король сказал:

- А, Ричард! Ты ещё здесь, человечек?

- А где же ещё, мой повелитель? - переспросил сын.

Отец обратился к Элоизе.

Вашу белую ручку, Элоиза!

Странная девушка затрепетала, но всё-таки протянула свою руку. Ричард, целуя её, почувствовал, что она ужасно холодна.

- Надеюсь, сударыня, мы познакомимся друг с другом получше, но я должен вас предупредить, что не владею английским языком. Позвольте надеяться, что в нашем милом краю вы вспомните свой французский язык.

От дамы Ричард так и не получил ответа, зато он, ей Богу, разозлил отца.

- А мы надеемся, Ричард, что вы научите мадам чему-нибудь получше, - просипел старик с раздражением.

- Как и английский, граф, для сына Англии! - вскричал отец. - Или для его жены, клянусь обедней, если только он достоин иметь жену!

- Об этом, сэр, нам следовало бы побеседовать, когда у вашей милости будет досуг, - медленно проговорил Ричард.

"Иисусе Христе! - подумал он. - Он хочет, кажется, приковать меня к ледяной глыбе? Что с ней такое?"

Король прервал его думы тем, что отпустил мадам Элоизу, отослал всех присутствующих и удалился сам. Он страшно устал, весь побелел и задыхался.

Когда за ними вслед хотел было скользнуть и Джон, граф решил, что надо положить этому конец. Он хлопнул юношу по плечу и сказал:

- Брат, на пару слов!

Джон, вздрогнув, вернулся назад. Они остались в палатке вдвоем.

Этот Джон, , как называли его на разных языках [Сына Генриха II Джона называли Безземельным, так как, деля свое наследие, отец не дал ему удела. Этот поступок Генриха относительно своего любимца не выяснен. Одни утверждают, что Джон, как младший сын, не имел права на землю. Другие говорят, что у отца была затаённая мысль, которую он не успел осуществить.], был слабым снимком со своего брата. Кривошеий, сухой, как тростник, и с сапунцом, он был ростом меньше, тощее, с синими, но более светлыми глазами, которые притом выпучивались, тогда как у Ричарда они сидели глубоко. Словом, разница была не столько в самих чертах, сколько в их размерах. Ричард был богатырского, но красивого, ловкого сложения; у Джона руки были чересчур длинны, голова чересчур мала, лоб чересчур узок. У Ричарда глаза были расположены, пожалуй, слишком далеко один от другого; у Джона - положительно слишком близко. Волнуясь, Ричард ломал себе пальцы, Джон кусал губы. Ричард, нагибаясь, наклонял только голову, Джон - голову и плечи. Когда Ричард откидывал голову назад, перед вами был лев; Джон, когда трусил, напоминал загнанного волка. В такие минуты Джон ворчал, Ричард тяжело дышал, раздувая ноздри. Джон скалил зубы, когда злился, Ричард - когда был весел... Можно было насчитать ещё тысячу различий между ними и всё таких же мелких. Но, Бог свидетель, и названных довольно.

Свойства кошко-собачьей природы анжуйцев были отлично распределены между братьями. У Ричарда было самодовольство кошки, у Джона - подчиненность собаки, у Джона - скрытность кошки, у Ричарда - запальчивость собаки. В душе Джон был вор.

"Брат, на пару слов!" - Джон попытался скрыть свой страх под личиной отвращения, и получилась кислая улыбка.

- Охотно, милый братец, тем более, что...

Ричард оборвал его прямым вопросом:

- Что такое приключилось с этой дамой?

Джон был приготовлен к этому вопросу. Он только поднял брови и сказал, разводя руками:

чего! Глупенькая она... Ах, братец, братец!

Ричард круто оборвал его:

- Ставь точку, точку! Ты затягиваешь меня в болтовню! Твои объяснения не объяснят ничего. Ещё слово. На кой чёрт она здесь?

Ричард избрал прямой путь.

Джон запнулся:

- Пой! - произнес только Ричард и повернулся к выходу, а Джон проскользнул за занавес. И в ту же минуту Ричард услышал там слабое тоскливое всхлипывание, наподобие рыдания смертной дамы.

"Что, Господи прости, творится тут, в этой семейке?" - спросил себя Ричард, пожимая плечами, и вышел на свежий воздух.

Аббат замечает, что его господин и повелитель прибежал к нему и "навалился на меня, словно влюбленный после долгой разлуки со своей милой. "Милó, Милó, Милó! - воскликнул он три раза подряд, как будто моё имя могло оказать ему поддержку. - Поживи и увидишь деревяшку на престоле Англии!" - так он и сказал престранно".