Велледа, или Христианин и язычница в 3 столетии

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Велледа, или Христианин и язычница в 3 столетии (старая орфография)

Велледа, или Християнин и язычница в 3 столетии.
(Повесть.)

....По воле Кесаря, Констанция получив наместничество; Арморики {Часть Галлии.}, прибыл я в замок, мне назначенный не далеко от моря. Сей замок был древле Галльскою крепостию, распространенною Юлием Кесарем. Он стоял на утесе в лесу примыкающем и омываемым волнами озера.

Там провел я несколько месяцев в глубоком уединении; беседовал с Богом и совестию, вникал духом в спасительные истины Христианской веры, и со дня на день побеждал сильнее остаток мирских склонностей: но страсти этой, подобно женам ласковым, влекли меня к себе тайною прелестию.

Случай прервал, мои исследования и победы над самим собою.

Воины уведомили меня, что с некоторого времени неизвестная жена выходит из лесу перед наступлением ночи, одна в ладьи переплывает озеро, и на другом берегу скрывается.

Мне было известно, что Галлы поведают женам самые важные таинства; и отдают на суд дочерей и супруг дела нерешенные в совет мужей. Народ мною управляемый сохранил нравы отцев своих, и с негодованием покорствовал Римлянам. Дух его, как у всех народов Галлии, был дерзкий, буйственный и строптивый. Мне ничего упустить не хотелось, чтобы не лишиться милостей Диоклетиана и покровительства Констанции; a донесение воинов требовало осторожности: и итак я решился сам примечать за Галльскою невидимкою.

Перед вечером, в доспехах воинских, прикрытых хитоном тайно прокрался я из замка на берег озера и стал на том месте, на которое указывали мне воины, за скалами и утесами.

Долго ждал я; никто не показывался. Вдруг ветер с озера доносит ко мне звуки голоса человеческого; и напрягаю слух мой, и в тоже время усматриваю ладью, качаемую волной; она опускается, скрывается под бурным плеском двух валов, и снова поднимается на верх волнистого бугра; таинственная жена, управляя веслом, приближается к берегу; она поет, сражаясь с бурею. По духу её неустрашимости кажется, будто она играет ветрами и повелевает стихиями, рука её приносит жертвы, свергая в озеро куски полотна, овечье руно, соты меда и другия мелочи серебряные и золотые.

Скоро незнакомка пристает к берегу, ступает на землю, привязывает ладью к стволу осокори и наконец идет в лес, подпираясь тем веслом, которым управляла: она прошла мимо, и меня не видала. Но я мог разсмотреть ее. Она имела высокой стан; черная короткая и безрукавная мантия едва одевала её наготу. На медном пояс висел золотый серп, a голова была увенчана дубовой ветвию. Белизна рук и лица её, голубые очи, алые уста, длинные светлорусые волосы по плечам разсыпанные являли образ красоты и нежности; a величавая осанка и поступь её нечто гордое и дикое: то была дщерь Галлии. Она пела сладким голосом слова грозные, и обнаженная грудь её опускалась и воздымалась, подобно как пена морская.

Я следовал за нею в некотором разстоянии. Она протекла каштановый лес, которого древеса, современные началу света, изсохли все на вершинах. Около часа перебирались мы через пустыню, заростшую мхом и папоротником. На конце её был дремучий лес, a в лесу обширная площадь с курганом, который почитается у Галлов могилою воинов, и на котором лежал камень.

Ночь наступила; юная дева остановилася у камня, три раза всплеснула руками, и громко произнесла одно таинственное слово.

Внезапно во глубин леса засветилися безчисленные огни; при каждом дубе, так сказать, родился Галл; со всех сторон двинулись варвары в великом множестве; одни в наряде воинском, другие с дубовою ветвию в правой руке и с пламенником в левой. Я смешался с толпою: за первым шумом и безпорядком собрания следовала тишина и порядок, и тотчас началось торжественное шествие.

По совершении сего обряда, возвращаются к надгробному камню. Там водружается обнаженный мечь для означения места совета. По камням, укладенным ступенями у подошвы кургана, жрица (в которой узнал я деву незнакомку) всходит на площадь последняго камня, и Галлы обступают ее с оружием и пламенниками: память древней свободы приводит сердца в умиление, некоторые воины, с седыми волосами, плачут; крупные слезы катятся на щиты их. Все, преклонясь вперед и опершись на копья, внимают заранее словам жрицы.

Несколько минут она безмолвствует перед лицем воинов и того народа, который дерзнул первый возгласить к земнородным: "Горе побежденным!" Дерзкое слово, ныне обращенное Богом на главу его! На её лице написано сожаление и глубокое чувство сего народного бедствия. Скоро она собирается с мыслями и произносит речь:

"Верные сыны Тентатеса! вы, которые, среди отечества, вверженного в рабство, пребыли неизменны в законах и вере отцев ваших! не могу взирать на вас без слез и стенания? Вы ли остаток того народа, который давал уставы вселенной? Где цветущия страны Галлии и тот величавый совет жен, перед которым великий Аннибал смирялся? Где те Друиды, которые посвящали себя образованию юношества? Едва некоторые из них живы, но в изгнании, в безвестности? в пещерах диких сокрытые. Одна слабая жрица, Велледа, совершает ныне ваши моления и жертву. О Слинской остров {Жерсей, как надобно полагать.}! о место почтенное и святое! одна я осталась из девяти дев, посвященных на служение Тенанатесу. Скоро последние рыцари его сокрушатся, последние служители умолкнут. Но есть надежда! Объявляю вам о новом и сильном союзнике: кто из вас не обратится к оружию, и в ком истребилась память народного бедствия? Вы родитесь невольницами; едва выходите из детства, и Римляне вас похищают. На что? Не знаю. В летах мужества вас высылают на границу положить свой живот за ваших мучителей, или бороновать землю для их пропитания. В тяжких работах, на вас возложенных, вы ссекаете леса ваши; вы пролагаете с величайшим трудом дороги, вводящия рабство внутрь отечества вашего; по сим путям, как скоро они отверзты, притекает неволя, гонение и смерть с воплем злодейской радости. Наконец, если переживете все оскорбления, то вас приведут к стенам Рима, и там, на амфитеатре, спустят вас друг с другом для убийственной драки, для забавы свирепой черни. Галлы! посетите Рим, но другим образом, достойнейшим вашей древней славы! Предстаньте внезапно с Капитолия, как первые и грозные его посетители, ваши предки и предшественники. Вас зовут на позорище? Летите! исполните волю славных зрителей вас требующих; да научатся Римляне умирать, но другим образом, не упиваясь вашею кровию во дни их празднества, не смотря на вашу смерть, a сами ее принимая. Дело возможное. Поселившияся в Испании племена Франков возвращаются в свое отечество; их флот стоит у берегов ваших, они ожидают только знака вашего, чтобы подашь вам руку помощи. Но если небо не увенчает наших подвигов, если счастие принесет в другой раз победу Кесарям; то укроемся с Франками в неизвестной угол света, где нет рабства, где нет притеснения!"

Сия речь, произнесенная во мраке ночи, при освещении факелов, в дремучем лесу, у могилы воинов, и под свистом бушующих ветров, имела необыкновенное действие. Воспаленное воображение привело разсудок в бездействие. Тотчас положили соединишься с Франками. Три раза один воин покушался говорить против общого мнения; три раза обращали его к молчанию; и в последний раз герольд обрезал полу его мантии. Но сие происшествие было только преддверием другого грозного явления. Для испытания воли небес, толпа требует громогласно жертвы, и жертвы человеческой. У Друидов закалаемы были в сих случаях преступники, на смерть осужденные. A как не было на сей раз такой жертвы, то Велледа объявила, что божество обрекает на смерть древнейшого из старцев.

Тотчас приносят чашу, над которою надлежало Веллед принесть старика на заклание, и ставят перед нею. Она не сходила с того места, с которого говорила к народу; но возсела на бронзовый треугольник в безпорядке одеяния, с растрепанными власами, с кинжалом в руке и с факелом пылающим под её ногами. Не знаю, какой конец имело бы сие приготовление. Может быть, еслиб я осмелился перервать его, то сам погиб бы под мечем варваров; но Бог положил иначе в небесном совете своем. Звезды катилися на запад. Боясь, чтобы утренний свет не застиг их за приношением жертвы, они решились ожидать, для совершения адского обета, того часа, в который Дий, отец мрака, выведет другую ночь на землю. Толпа разсеялась, и огни угасли. Только изредка от факелов, развеваемых ветром, сыпались искры и сверкали во мрак леса; a ехо разносило унылые песни Бардов.

Я спешил возвратиться в замок, и созвал на другой день жителей Арморики. Когда они собрались перед крепостию, я объявил, что мне известны их тайные собрания и мятежные умыслы против Кесаря.

Варвары, пораженные страхом, ожидали неминуемой казни: вокруг их стояли в строю Римские воины. Вдруг раздается жалобный вопль. К нам стремится толпа Галльских жен, христианок, с младенцами, вновь крещенными в мою веру. Оне падают к ногам моим, молят меня пощадить их супругов, сынов и братий, подносят ко мне новокрещенных младенцов, и заклинают именем сего христолюбивого грядущого поколения помиловать отцев для детей Божиих.

Сестры мои! отвечал я: милую ближних ваших для имени Христова. Ответствуйте мне за супругов, сынов и братий, и я буду покоен, когда вы мне ручаетесь за верность их Кесарю,

Галлы, в радостных воплях, возносили до небес мое милосердие и мою кротость, которые не стоили мне никакого усилия. Но, отпуская народ, я обязал, его словом не приносить впредь человеческих жертв, давно возпрещенных самым Тиверием и Нероном, и выдать мне в тот же день жрицу Велледу и отца её Сегенакса, первого их чиновника. Перед вечером привели ко мне обоих аманатов; я отвел им жилище в замке. Выступивший по моему повелению флот принудил суда Франков удалиться от берегов Арморики, и все пришло в спокойствие. Но мне надлежало испытать безпокойство другого рода.

Горесть и заключение ввергли Сегенакса в тяжкие недуги, и я облегчал их всеми способами, какие повелевала любовь к человечеству. Ежедневно посещал я отца и дочь в их уединении. Сии попечения, которых не имели другие областные правители Римские, утешали страдальцев, Сегенакс ожил, и жрица, до того времени унылая, ободрилась. Не один раз встречался я с нею: она с веселым лицем прогуливалась по обширному двору замка, по длинным его галлереям, по скрытым переходам, и по излучистым лестницам, ведущим на высоту неизмеримую; она безпрестанно мелькала по следам моим, и когда я полагал ее у отца, вдруг сбегалась со мною на повороте темного корридора, как привидение ночное.

Сия дивная жена, подобно всем своим согражданкам, имела нечто своенравное и заманчивое. Взор её был скор, уста показывали пренебрежение, a улыбка кротость и остроумие. В её обращении было видно иногда высокомерие, a иногда сладострастие; в лиц её соединялись слабость и величавость, искусство и невинность. Глубокия познания в Греческой словесности и в истории отечества изумилиб меня в женщине почти дикой, еслиб мне не было известно, что ее воспитывали для ученого сословия Галльских первосвященников. Сия дикая дышала гордостию, и распаление чувств её простиралось до изступления.

Одну ночь провел я задумчиво в оружейной галлерее, откуда небо видно только было через узкия и длинные отверзтия толстых каменных стен. Некоторый звездный свет, изливаясь в галлерею, освещал блестящие мечи, копья и орлы, по стенам развешенные. Я не хотел иметь светильника, и прохаживался во мраке.

Вдруг, на другом конце галлереи, бледный лучь сверкнул в тени. Свет разлился, и скоро предстала перед меня Велледа. Она держала в руке лампаду Римскую на золотой цепочке. Её светлорусые волосы, связанные и закинутые на голову по обыкновению Гречанок, украшались цветочным венком, священным у Друидов; одежда её была вся белая: царская дочь не может быть прекраснее, благороднее, величавее.

Она привесила лампаду свою к ремням одного щита, и подступя ко мне, сказала:

Я снял со стены связну копьев и мечей, и положил их на землю; мы сели на сей пук оружия перед самою лампадою.

Знаешь ли ты, сказала мне юная дева, что я чародейка?

Я требовал объяснения сего слова, Галльския чародейки, ответствовала она, имеют силу воздвизать бури, укрощать их, быть невидимками, и являться в образ всех животных.

Не признаю сего чародейства, отвечал я с важностию. Как можешь ты верить сама такой силе, которой никогда не имела? Наша вера не терпит сего суеверия. Только Богу одному повинуются бури.

Не говорю о твоем Боге, возразила она с нетерпением. Скажи: слышал ли ты вчерашнюю ночь стенание источника в лесу и ропот ветерка в траве, растущей под твоими окнами? Знай, что я воздыхала в ветерк и в источнике; мне кажется, что ты любишь унылый шум вод и ветров.

Я не мог без сожаления внимать словам безразсудной, и сие чувство изобразилось на лице моем.

Ты почитаешь меня безумною, сказала она; но вини в том себя самого. Для чего ты облегчал судьбу моего родителя с такою чувствительностию? для чего обращался со мною так кротко и ласково? Перед тобою жрица и дева с острова Слинского: сохраню ли, нарушу ли обет девственный, все равно я погибну! Ты будешь виновником смерти моей; о том хотела известить тебя. Прости.

Она встала, взяла свою лампаду и скрылася.

Никогда не страдал я так в душе моей. Возмутить невинность есть ужасное злополучие. К тому же небо не оставило мне способа удалить опасность. Сегенакса не льзя было выпустить из замка, по причине его слабости; и не льзя мне было без крайней жестокости разлучить отца с дочерью. И так невольно имел я у себя врага и вблизи терпел его удары. Напрасно перестал я посещать старца; напрасно скрывался от Велледы: везде с нею встречался; по целым дням она ожидала меня в тех местах, где мне не льзя было не проходить, и говорила мне о любви своей.

Правда, я чувствовал, что Велледа не может возродить во мне той сердечной склонности, которая определяет судьбу жизни; но дщерь Сегенаксова цвела младостию, красотою, самою страстию; и когда пламенные речи любви изливались из уст её, все чувства во мне кипели.

В некотором разстоянии от замка в лесу, известном у Друидов под именем Девственного, стояло сухое обнаженное дерево подобно черному призраку, среди других растущих дерев. Вокруг сего мертвого исполина на высоких дубах, облитых у корня кровию человеческою, висели копья, щиты и булаты Галльских воинов: ветер шевелил сучьями; под ними оружие сшибаясь с оружием стучало в воздухе и пускало стон по лесу.

Не редко посещал я сие место и сей памятник древняго поколения Цельтов. В один вечер я стоял там в задумчивости; вдали свирепствовали бурные ветры и срывали с дерев наросты моха. Велледа явилась вдруг передо мною.

"Ты бегаешь от меня, говорит она: ты ищешь уединенных пустынь? чтоб скрыться от моего присутствия; но тщетно: буря приносит к теб Велледу, как завялый мох к ногам твоим."

Она стала пepeдo мною, руки сложила крестом, устремила на меня взоры, и продолжала:

никогда не принесут любви; но; жестокой! я упиваюсь любовными словами, питаюсь их пламенем и утешаюсь признанием безмерной в тебе страсти. Ах, еслиб ты любил меня! какое блаженство вкусили бы мы на земле? Тогда отыскала бы я выражения достойные небес; теперь их нет в язык человеческом, от того что душа твоя не отвечает душ моей."

Удар ветра потряс дерева в лесу, застучал медными щитами, и стон раздался по лесу. Устрашенная дева подняла голову, и воззрев на трофеи, с горестию молвила: "стонет оружие отца моего; оно предвещает мне злополучие."

Через минуту молчания она воскликнула: "нет! есть какая нибудь причина твоего равнодушия. Моя любовь к к тебе, любовь безмерная, должнабы, кажется, воспалить любовь в тебе самом. Такая холодность необыкновенна..." -

Она перервала речь свою, снова задумалась, и вдруг, как бы внезапно пробужденная, громко сказала: "Я нашла причину! Ты не можешь терпеть меня за то, что не могу принести дара тебя достойного!"

Потом, как будто в изступлении, возложа руку на мое сердце, она продолжала: "Воин! сердце тавое не трепещет под рукою любви, но может быть оно забьется перед троном и короною? Говори, хочешь ли царства? Галльская жена обещала его Диоклетиану"; Галльская жена тебе его предлагает: та была только пророчица; a я пророчица и любовница, могу все для тебя; тебе известно, что мы располагали порфирою. В тайне вооружу наших воинов. Тевтатес к тебе обратится, и силою чародейства преклоню небеса в твою пользу. По моему гласу Друиды двинутся из лесов; сама выступлю на бой с дубовой ветвию в рук; и если судьбы будут к нам строги, то есть в Галлии пещеры, где скрою моего супруга, как новая Епонина. О злополучная Велледа! имя супруга на устах твоих; a ты никогда любима не будешь."

Голос юной девы замирает; рука её, к сердцу моему приложенная, опускается от слабости, она преклоняет голову, и жар её гаснет в быстром потоке слез.

С того часа начал я ужасаться её страсти и отчаеваться в моей победе. Чувства мои волновались, когда Велледа говорить перестала, и во весь тот день на сердце моем еще лежала горячая рука её. Но чтобы испытать последний способ к моему спасению, я принял меры, которым надлежало упредить бедствие, но которые против чаяния довершили его: так Бог наказывает слабых!

Совершенное выздоровление Сегенакса и непреодолимое искушение любви подали мне мысль освободить моих заключенных под видом именного повеления от Кесаря, Велледа хотела видеться со мною перед отъездом; но я отказал ей, чтобы ее и себя избавить от лишняго мучения: дочерняя любовь не позволила ей разлучиться с отцем, и она удалилась с ним из замка; a на другой день явилась перед крепостию. Ей объявили, долго стояла, прислонясь к дереву и смотря на стены крепости. Я видел ее в окно и не мог удержаться от слез. Наконец такими шагами она удалилася, и с тех пор не возвращалась.

Я отдохнул немного, и надеялся, что Велледа изцелилась наконец от любви своей. Наскуча заключением, из которого долго не смел выходить, я накинул на плеча медвежью кожу, вооружился копьем, и выступя в открытое поле, взирал с высокого холма на море, шумящее у его подошвы.

Подобно Улиссу тоскующему об Итаке, или подобно Троянкам заточенным на полях Сицилийских, следовал я взором за течением бурных волн, и проливал слезы. Я родился и вырос на берегу моря, говорил и сам в себе, и внимал еще в колыбели унылому шуму вод. У скольких берегов стоял я перед пеною и плеском тех самых валов, которые на сем месте приливают к берегу! Кто мог предсказать мне за несколько лет перед сим, что со мною возстонут на берегах Галлии те волны, которые в глазах моих катились по златому песку Мессении? Где предел страннической жизни моей? Блажен, если бы смерть постигла меня до вступления на путь земного странника, и до поднятия бремени земного труженика! -

Так размышлял я, когда ветер принес ко мне звуки гитары и голоса человеческого. Сии звуки, прерываемые молчанием, стоном ветра, и берегов, и диким криком морских птиц являли нечто прелестное и суровое. Я увидел тотчас Велледу, сидящую в дубрав. Безпорядок одеяния показывал состояние ума её; на ней было ожерелье из ягод шиповника; у груди висела гитара на перевязи, свитой из поблекших цветов и увялого моха; на голову накинутое белое покрывало лесом, подобно луне, светящейся за тонким облаком.

Невольное движение мое заставило дочь Сегенаксову оглянуться. При встрече наших взоров томная радость изобразилась на лице её. С таинственным знаком руки она воскликнула ко мне: "я знала, что приманю тебя силою моего волшебного голоса" - сказала и запела:

"Алкид посетил цветущую Аквитанию, и Пирена, Царевна сей страны благословенной, возлюбила Греческого витязя; ибо Греки трогали всегда женское сердце."

Велледа встала, приближилас ко мне, и сказала: "Какое-то непобедимое очарование влечет меня по следам твоим; скитаюся вокруг твоего замка, и сердце мое рвется к тебе через каменные преграды. Но я заготовила чародейные заклинания. Ничто не устоит против них. Подкрадуся к тебе на лучах месяца, заворкую перед тобой в образ горлицы, и буду день и ночь летать над тою башнею, где ты обитаеть. Еслиб знала, кто для тебя приятнее... то могла бы... но я не хочу. Нет! ты любил бы тогда не меня, a тот вид, который бы я приняла на себя."

"Знаю: Римлянки: истощили твое сердце! ты любил их без меры! Но разве Римския красавицы прелестнее наших? Не так белы и чисты лебеди, как наши Галльския девы; в наших глазах лазурь небесная; наши власы так прекрасны, что Римлянки осеняют груди свои сими заемными кудрями; но чистая лиственная зелень есть только украшение для того дерева, на котором она произрастает. Видишь ли кудрявые власы мои, до земли вьющиеся? Еслиб я хотела уступить их, то они разсыпались бы ныне по плечам царицы; я сама украшаюсь ими для тебя, как царскою короною. Разве ты не знаешь, что наши отцы, легкомысленны, неверны? Ах, не верь её речи. В потомстве Друидов страсти важны и следствия их грозны."

Я схватил руки несчастной, и прижав их к моему сердцу, сказал нежным голосом: "Велледа! если ты хочешь доказать мне любовь свою, то возвратися в отцу твоему; его старость требует твоей опоры. Не предавайся горести, которая помрачает твой разсудок, и сведет меня в могилу."

Я спустился с холма Велледа следовала за мною. Мы шествовали по дебрям; усеянным муравою и кустарниками.

"Еслибы ты любил меня" говорила Велледа, "с каким сердечным наслаждением обтекали бы мы сии дебри и долы! Какое утешение бродить с тобою по сим уединенным тропинкам, подобно агнице, зацепившейся за терновые кусты и оставившей на них клочки мягкого пуха..." -

Голос её перервался; она взглянула на свои руки похуделые, и с улыбкою примолвила:

"И меня уязвил колючий терновник в пустыне; и я предаю ему остатки слабого бытия моего."

Погружася снова в задумчивость, она, воскликнула через минуту молчания: "На берегу ручья, у подошвы горы, под кровом того леса, на тех браздах, где пробивается первая зелень, которой не дождуся, мы любовались бы закатом вечерняго солнца. Иногда, в часы бури, притаясь под соломенным кровом, или у развалин ветхого здания, мы внимали бы вместе стону ветра, свирепствующого под грозным небом. Ты думал, может быть, что в обманчивых мечтах блаженства представлялась мне доля царей, без того чтобы не представилась мне сладкая мысль, что с тобою довольно бы мне было и сего убогого шалаша. Веселье и блаженнее кочующих Скифов, мы переносили бы нашу хижину из пустыни; в пустыню, и жилище наше, подобно жизни, не заключалось бы в тесных пределах.

Мы вступили во внутренность соснового леса. Велледа остановила меня и сказала: "Здесь обитает мой родитель; не ступай на сию землю; он укоряет тебя в любовном согласии с егодочерью. Ты можешь без страдания видеть скорбь и тоску мою; ибо я имею силу и молодость, но слезы старца переломят сердце. Я сама приду к тебе в замок." Произнеся последнее слово, она удалилась скорыми шагами.

Сия неожиданная встреча ввергла меня в безпамятство. Такова сила страсти, что не имея в ней участия, человек дышет в её стихии зловредным огнем, который приводит его в упоение. Несколько раз, когда Велдеда изъясняла мне нежную страсть свою, несколько раз я готов был упасть к ногам её, изумить ее преклонностию моего сердца, восхитит ее признанием в моей слабости. Меня спасло только сожаление к участи несчастной; a сие сожаление наконец погубило меня, отняв последния силы. Я чувствовал себя беззащитным против Велледы и любви её; я обвинял себя в её страсти и в строгости моих правил. Такой печальный опыт мудрости отвратил меня от самой мудрости, и слабость со дня на день возрастала.

уведомлением, что многочисленные суда Франков снова показались у берегов Арморики. Мне тотчас надлежало отправиться к тому месту. День был пасмурный, и порывы сильного ветра казалися предтечею скорой бури. A как варвары пользуются всегда для высадки войска такими бурными днями; то я удвоил свою бдительность; разставил стражей по берегу, и укрепил места открытые. Целый день протек в сих работах, и ночь, принеся к нам бурю, с нею принесла новое сомнеие.

У одного крутого и песчаного берега, на котором едва проростает трава сквозь вязкой песок, где самым морем возносятся столпы Друидских камней, наподобие надгробного памятника. Сии камни, обуреваемые ветрами, дождями и морскими волнами, стоят уединенно между морем, землею и небом. Их происхождение скрывается во мрак древности. Но Галлы не приближаются к сим камням без великого страха; там видятся им блудящие огни и слышатся голоса мертвецов.

По дикости сего места, и по ужасу им производимому в Галльском народе, я ожидал там высадки варваров, для того приставил стражу к берегу, и сам решился провести ночь в сем месте.

Невольник, посланный мною с письмом к Велледе, возвратился без ответа. Ее не было у отца; жрица удалилась из дому в третьем часу дня, и никто не знал куда она скрылася. Сие известие поразило меня. С растерзанным сердцем уединился я от стражи на другой конец ряда камней: вдруг перед моими глазами нечто движется в тени, с чувствительным шорохом. Я обнажил меч, вскочил с места,

Как! сказала она тихим голосом, ты здесь? Разве ты знал, что я скрылася в сем месте? - Нет, отвечал я; но как ты сама здесь? Не уже ли ты задумала изменить Римлянам? - Изменить! повторила она с негодованием. Я клялася тебе неиметь никакого против тебя умысла: будь покоен; но иди за мною и ты узнаешь мое намерение.

Мы приближились в одному из Друидских камней, и она взвела меня за руку на высочайший и острый конец стоящей скалы. Море волновалось под нашими ногами с диким ревом. Водяные вихри его, движимые ветром и бурею, плескали на нас пену и огненные искры. По небесам неслися тучи перед луною, которая сама быстро текла через ряды черных пятен.

"Поверю тебе великия таинства! воскликнула Велледа: На сем берегу обитают рыболовы тебе неизвестные. С первыми песнями вестника полуночи некто ступит на порог их хижины, и воззовет их от сна голосом кротким. Тайная сила увлечет их к берегу. Там представятся им ладьи, нагруженные телами мертвых, и едва не утопающия от тягости; но им покажутся ладьи пустыми. В час совершат рыболовы суточное странствие, и с тенями пристанут к острову Британскому. После высадки тайный голос перечтет новых пришельцов перед стражею душ: и если в ладьи приплывут жены, то про возгласится имя их супругов. Жестокой! не льзя будет провозгласить моего супруга!"--

"умолкни! скоро огненный столп явится предтечею мертвых. Слышишь ли как они стонут?"

Велледа замолчала, и вслушивалась в стенания. Через несколько минут молчания она повторила: "Когда меня не будет на свете, пиши ко мне о моем родителе, и письма пересылай с тенями мертвых. В селениях любви и памяти я буду читать их с восторгом, и мы будем беседовать с двух сторон гроба."

При сем слов свирепый вал, ударившийся о скалу, потряс её основание. Сильный порыв ветра раздвоил черную тучу, и бледный лучь звезды скатился с небес на море. Берега стенали; морския птицы на отмелях сидящия наполнили воздух криком, подобным унылому воплю утопающого человека. Приведенная в ужас стража закричала к оружию. Велледа встрепенулась, и с распростертыми руками, воскликнула: "зовут меня! зовут!" и тот час сверглась бы в море, еслиб я не удержал ее за покрывало...

Сей случаи истощил мои силы; я не мог уже сражаться с любовию несчастной Велледы. Её красота, её страсть, её отчаяние привели меня самого в безпамятство. Нет! воскликнул я во мрак ночи и бури: нет, не имею силы быть xpистианином. И заключив Велледу в мои объятия, примолвил с некоторым изступлением: и ты будешь любима! -

стыд, страх и сомнение волновали её душу, она не верила, чтобы я стоял перед нею, тот самый человек, который до того часа был так нечувствителен; взирала на меня как на привидение ночи, и осязала мои волосы и руки, чтобы удостовериться в истине бытия моего. A мое счастие уподоблялось отчаянию, и ктоб видел нас в недрах любовного блаженства, тот принял бы обоих за преступников на казнь идущих.

С того часа сделался я в самом дел преступником веры и заговорил языком богохулителя: "Велледа: воскликнул я: будем только жить друг для друга; отречемся от богов; безпокойная совесть умолкнет перед небесными радостями. Для чего боги даровали нам страсти непобедимые? Да карают нас, если мы виновны в том, что пользуемся их дарами. С твоим дыханием впиваю к себя сладость любовной страсти, и когда добродетель гаснет в сердце, приобретем по крайней мере муки вечности всеми наслаждениями жизни."

Плакав и улыбаясь в одно время, Велледа, счастливейшая и злополучнейшая из тварей, внимала мне в молчании. Заря белела на небе. Неприятеля не видно было. Я возвратился в замок вместе с бедною жертвою. Двукратно ночь одевала наши слабости темным покровом, и двукратно утренняя звезда выводила к нам стыд и раскаяние. С третьей зарею Велледа возсела на мою колесницу, чтобы посетить отца своего. Едва она скрылася, вдали над лесом поднялся столп огня и дыма. Мне объявили, что из селения в селение передается голос народа, по обыкновению Галлов в знак великого происшествия. Я заключил из этого, что Франки выступили на берег, и спешил к лесу с воинами.

Скоро встречаю я отвсюду бегущих поселян, с которыми соединяется многочисленная толпа, ко мне идущая. Я двинулся с моим воинством на встречу сельского ополчения. Но в некотором разстоянии удерживаю своих воинов, и выступая вперед, говорю: "Галлы! на кого идете вооруженною рукою? на Франков или на нас. Подаете ли мне руку помощи, или объявляете себя врагами Кесаря?" -

Старец выступает из рядов. Едва рамена его сдерживают тягость брони, и копье дрожит в рук его. О изумление! Я узнаю те самые латы, которые висели в лесу Друидов. О стыд! о горесть! То был почтенный воин Сегенакс.

"Народ! восклицает старец: клянуся сим оружием юношеских и бодрых сил моих, снятым ныне с того древа, которому его посвятил, клянусь,что сей Римлянин обезславил седины мои. Наперстник примечал за моей дочерью лишенною разсудка, и был свидетелем его преступления. Он погубил честь жрицы и девы Слинской. Отмстите за дщерей и супруг, отмстите за богов ваших!"

Изрек и пустил в меня копье безсильною рукою. Оно упало к ногам моим; но я благословил бы его, еслиб оно пронзило мое сердце. Галлы с громким воплем на меня стремятся; мои войны укрывают и защищают меня. Напрасно хочу прекратить бои; брань свирепствует; и во всех концах воинства гремит вопль мести и отчаяния. Казалось, будто невидимые божества Друидов побуждали Галлов к убийству и кровопролитию, так яростно метала рука их копья и стрелы. Не примечая ударов на меня устремленных, я старался только о спасении Сегекакса; но в самое то время когда я освобождал его из рук воина, и готовился закрыть щитом моим; из средины толпы копье вылетает и с ужасным свистом вонзается в сердце слабого старца. Он падает мертвый под сению отечественного дуба, как древний Приам под лавром; венчавшим его домашние жертвенники.

В ту минуту на конце поля показывается колесница. Наклоненная вперед жена, с растрепанными власами; ускоряет бег коней и стремится воскрилит их. Велледа не застала отца своего; но узнала, что он собирал народ для отмщения её чести. Жрица, угадывая что любовь её не есть уже тайна, и оплакивая свое заблуждение, летит по следам старца, достигает до поля брани, скачет через ряды воинов, и видит меня стенящого над мертвым телом отца её. Несчастная дочь удерживает коней и говорит с высоты колесницы: "Народ! прекрати брань. Я виновница вашего бедствия; я убийца моего родителя. Не проливайте крови вашей за дочь недостойную. Римлянин безвинен; сама жрица Слинская предалася ему, сама нарушила обеты девственные. Смерть моя да возвратит спокойствие отечеству!" -

Тогда, сорвав с чела своего цветочную корону и сняв с пояса золтый серп, как бы для принесения богам жертвы, она громко сказала: "не оскверню более, сих украшений Весталки!"

для нее человека, но уста произносят одни неясные звуки: непобедимый сон, закрыв очи прекрасной жены, представляет ей меня и любовь уже в однех сновидениях.

Простите слезам, текущим из глаз моих. Не буду говоришь, как воины удержали меня и не допустили к Велледе лишающей себя жизни. Так угодно было небу, чтобы я не видался уже никогда с тою, которой я погубил спокойствие....