Гамлет, принц Датский.
Предисловие

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гамлет, принц Датский. Предисловие (старая орфография)

ГАМЛЕТ,

ПРИНЦ ДАТСКИЙ.

ТРАГЕДИЯ В ПЯТИ АКТАХ

УИЛЬЯМА ШЕКСПИРА.

ПЕРЕВОД И ПРИМЕНЕНИЕ К УСЛОВИЯМ СОВРЕМЕННОЙ СЦЕНЫ

Алексея Месковского.

Второе исправленное издание.

С.-ПЕТЕРБУРГ.

Склад у автора перевода, Знаменская ул , д. N 53, кв. 4.

1891.

Дозволено Цензурою, С.-Петербург, 22 Июня 1891 года.

Изменения и исправления, которым я подвергаю свой перевод во втором издании предприняты мною с целью усовершенствования его.

Против четырехстопного ямбического размера, которым я пользовался в своем переводе, в печати появились протесты. С предубеждениями, а тем более предразсудками всегда приходится считаться, а потому охотно принимаю вызов и привожу те основания, которые побудили меня отдать перед пятистопным предпочтение четырехстопному ямбу.

При этом считаю нужным отметить весьма странное явление: к упомянутым протестам присоединился и один немецкий критик (в St. Petersburger Zeitung, N 72, 1889 г.), который вероятно совсем упустил из виду одно крайне назидательное обстоятельство, а именно, что в гениальнейшем драматическом произведении величайшого германского поэта, а именно в первой части своего "Фауста" (в котором, как говорит известный немецкий критик, Роберт Прэльс, в своем "катехизме драматургии", на стр. 211 "die deutsche Sprache überhaupt ihren höchsten Triumph feiert), Гёте предпочтительно пользуется четырехстопным ямбическим размером. - Впрочем нужно отдать рецензенту немецкой газеты ту справедливость, что в его вообще очень сочувственном отзыве (он, между прочим, рекомендовал его для постановки на сцене) было несколько весьма дельных замечаний, которыи в настоящем издании мною приняты во внимание.

Вот кое-какие преимущества четырехстопного ямба, придающия разговорной речи, как оживленный характер, так и вообще различные оттенки.

Если встречается в конце большинства строк, то чрез это речь является оживленною (напр. разговор Горацио с Марцелло и Бернардо в начале первого акта).

Если-же стихи в конце строк не прерываются цезурою, а напротив, она встречается в средине строки, то речи придаются различные оттенки, так как в этом случае четырехстопный ямб может обратиться, при отсутствии женских стихов, в ямб любого размера.

Если большинство строк заканчивается дополнительным кратким слогом (женский стих) с цезурою в конце строки, то этим легко можно достигнуть прочувствованного характера речи (напр. монолог Офелии после свидания с Гамлетом, приблизительно в конце второго акта, или рассказ королевы о гибели Офелии в 4-м акте).

И так далее. Разумеется, все это имеет условное значение, и достижение, в этих случае, известной цели зависит от того, в какой мере и какими способами стихотворец съумеет воспользоваться указанными преимуществами четырехстопного ямбического размера. Ведь правила об искусствах не в состоянии еще создавать художников: они могут им служить лишь указанием, в какой мере и какими способами они могут пользоваться своими дарованиями.

Достигнуть упомянутых результатов с помощью пятистопного ямбического размера, в такой-же мере, едва-ли возможно уже потому, что пяти стоп в строке слишком много, чтобы придать речи, напр. оживленный характер, почему этот размер всегда будет иметь более однообразный, а именно эпический характер и, вследствие этого, для драмы оказывается крайне тяжеловесен. Переносы с одной строки на другую отдельных, очень часто весьма коротких, разговорных предложений, умещающихся в одном четырехстопном стихе, встречаются в стихах пятистопного размера чуть-ли не на каждом шагу. А если писатель старается избегать этого неудобства, то ему приходится прибегать к ненужным словам, т. е. к балласту. Стоит только сравнить мой перевод, сделанный четырехстопным ямбом, с переводами других переводчиков, чтобы убедиться сколько ненужных слов у них замедляет речь действующих лиц, а вместе с тем и ход самого действия.

Впрочем сравнение это было-бы, в сущности, неуместно, потому-что трудно известный размер сравнивать с размером неизвестным, так как, написаны-ли переводы, напр. Полевого или г. Загуляева, четырех- пяти- или шести- стопным размерами, мне не удалось и едва-ли когда-либо удастся разгадать; и я вполне уверен, что если-бы я не упомянул в предисловии к первому изданию о размере, которого я придерживался, то гг. критики, пожалуй, вовсе и не заметили-бы моего нововведения, подобно тому, как прошли незамеченными вольные размеры переводов упомянутых моих предшественников.

На указания одного рецензента о яко-бы отсутствии в моей передаче "Гамлета" образности языка Шекспира замечу следующее.

Стремление моих предшественников к буквальной передаче этой образности решительно превращает Шекспира, в русском переводе, в скучного фразера. То, что сказано Шекспиром в одной строке, мои собраты передают в двух, даже чуть-ли не в трех строках. Если-бы оно касалось не драмы, а эпических произведений, то это можно было-бы с грехом пополам допустить; но так как размер драмы ограничен, то передавать всю цветистость языка Шекспира порусски было-бы все равно, что заставить зрителя наших времен высидеть в театре десять часов времени.

Затем: английская образность языка Шексиира, во всей её мере, решительно несовместима с простотою русской речи. Английския слова большею частью столь немногосложны, что если-бы Шекспир не прибегал к образности, то слог его вышел-бы невозможно сухим. Где образность языка не затемняет смысла и не вредит тону речей в русской передаче, там она мною оставлена во всей её неприкосновенности. Передавать в точности и во всех случаях всю означенную образность, они для русского человека сделали её непонятною и вместе с тем не только затемнили, но и исказили самый смысл речей подлинника, а тона их вовсе не передали.

Сколько труда составляет для читателя понять, а для актера придать выразительность, напр. одной фразе из монолога Гамлета "То be or not to be?", если передать ее, как это сделал г. Аверкиев (см. фельетон "Нового Времени" N 5057) следующим образом: "от бледного оттенка мысли хилеет (!) здоровый румянец решимости". У меня эта фраза передана так: "под гнетом мысли блекнет смелость". Дело переводчика поломать голову и раскусить, что "здоровый румянец решимости" есть ничто иное как "смелость"; зачем-же навязывать этот труд зрителю или читателю? зачем требовать от актера, чтобы он придавал выразительность невозможным на русском языке плеоназмам?

Автор художественного, в настоящем случае, "русского" перевода классических произведений вовсе не должен иметь в виду одну буквальность передачи, а вполне вправе себе сказать, напр.: если-бы Шекспир был русский и жил в наше время, то он несомненно написал-бы своего "Гамлета" не так, как он им написан почти триста лет тому назад: нет! "Гамлет" написанный порусски и в наше время, должен быть понятен русскому читателю или зрителю и отвечать условиям современной сцены. Но вместе с тем, разумеется, обязанность автора художественно-литературного перевода, по возможности (но не более) не "Гамлета" на русский язык и которую и впредь буду иметь в виду при дальнейших переводах творений Шекспира. Если-бы кому удалось подойти к этой цели ближе, чем мною это сделано, то мне оставалось-бы только порадоваться этому обстоятельству и удовольствоваться тем, что мною указана цель, к которой должен стремиться автор художественно-литературных переводов, а цель эта - сделать красоты подлинника доступными пониманию его соотечественников. *)

*) Не смотря на томящия меня сомнения, я от души желаю, чтобы предстоящая на казенной сцене постановка "Гамлета", в новом переводе, оправдала мои ожидания.

Начав ссылкою на Гете, окончу указанием на Шиллера.

С каким благоговением я ни отношусь к переводам Шлегеля и Тика на немецком языке, но всё-же причисляю их труды скорее, так сказать, к научным исследованиям творений Шекспира, исследованиям, которыми я во многих случаях пользовался. Но если-бы меня спросили: кто в литературном и сценическом отношениях, лучше перевел трагедию "Макбет": Шиллер, или упомянутые оба переводчика, то я не задумываясь, отдал-бы огромное предпочтение Шиллеру, так как последний дал немцам "Макбета" не только отвечающим условиям современной ему сцены, но и вполне доступным их пониманию, хотя и несколько изменил его и вставил кое-что по своему усмотрению, подобно тому как, следуя его примеру, "Гамлета".

Кстати о вставках. Сильно ошибаются те, которые полагают, что серьезный переводчик драм такого гения, как Шекспир, не имеет права делать кое-какие вставки, которые он находит необходимыми для уяснения того, что современному читателю, а главным образом зрителю, может казаться непонятным. Переводчик, имеющий в виду условия современной сцены, должен быть вместе с тем и толкователем Шекспира. Для уяснения непонятных мест он должен изучить не только подлинник, но и в книге, а провозглашать их со сцены он в состоянии не иначе, как вложив в уста действующих лиц несколько лишних слов, не говоря уже о ремарках, которые нужно иметь в виду при постановке.