Юлий Цезарь.
Действие первое

ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ,

ТРАГЕДИЯ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ.

ОКТАВИЙ ЦЕЗАРЬ, МАРК АНТОНИЙ, М. ЭМИЛИЙ ЛЕПИД - триумвиры после смерти Цезаревой.

ЦИЦЕРОН.

БРУТ, КАССИЙ, АССИЙ, КАСКА, ТРЕБОНИЙ, ЛИГАРИЙ, АРИЙ, ДЕЦИЙ БРУТ, МЕТЕЛЛ ЦИМБЕР - заговорщики против Юлия Цезаря.

ЦИННА.

ПОПИЛИЙ ЛЕНА и ПУБЛИЙ, римские Сенаторы.

ФЛАВИЙ И МАРУЛЛ, Трибуны и неприятели Цезаревы.

МЕССАЛА и ТИТИНИЙ, друзья Брутовы и Кассиевы.

АРТЕМИДОР, Софист Книдосской.

Предсказатель.

МЛАДЫЙ КАТОН.

ЦИННА, стихотворец.

Другой стихотворец.

ЛУЦИЛИЙ, ДАРДАНИЙ, ВОЛУМНИЙ, ВАРРОН, КЛИТ, КЛАВДИЙ, ЛУЦИЙ - служители Брутовы.

ПИНДАР, служитель Кассиев.

ДУХ ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ.

КАЛЬПУРНИЯ, супруга Цезарева.

ПОРЦИЯ, супруга Брутова.

Стражи и свита.

Первые три действия в Риме,

следующие на острове близ Мутины, в Сардисе, при Филиппах.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Явление I

Улица в Риме.

ФЛАВИЙ, МАРУЛЛ и разные граждане.

Флавий

Ступайте по домам, праздные твари! ступайте по домам. Разве ныне праздник? - Как! вы ремесленники, а не знаете, что в будни не должно вам ходить без знака ремесла своего? - Говори, какого ты ремесла?

Плотник

Я? - Плотник.

Марулл

Где ж твой отвес и запон {В Риме вещи сии были знаком плотников.}? Для чего ты так нарядился? - А ты, друг мой?

Башмачник

Правду сказать, против каждого хорошего ремесленника я кропач.

Марулл

Какого ты ремесла? отвечай прямо.

Ремесло мое таково, что я, чаятельно, могу в нем упражняться без угрызения совести, и в самом деле состоит только в том, чтоб поправлять худое.

Марулл

Скажи ремесло свое, глупец!

Башмачник

Пожалуй не ссорься со мною; а если поссоришься, так я все еще тебя исправить могу.

Флавий

Что ты сказать хочешь? Ты меня поправить думаешь, бесстыдный негодяй?

Башмачник

Нет, я говорю о башмаках твоих.

Флавий

И так ты башмачник? так ли?

Башмачник

Меня кормит одно только шило. Я не вмешиваюсь ни в торговые, ни в женские дела; а занимаюсь только своим шилом. {Место сие перевел я по мнению Фармерову, который думает, что на английском должно читать bur wit awl.} По правде скажу, что я совершенный лекарь для ветхих башмаков; когда они бывают в великой опасности, я их опять поправляю. Самых честных людей, какие только ходили когда-нибудь на воловьей коже, работа рук моих на ноги поставила.

Флавий

Но для чего не сидишь ты ныне за своею работою? для чего водишь ты сих людей по улицам?

Башмачник

Для того, чтобы они истаскали свои башмаки, а я был с работою. Но по справедливости сказать, гуляем мы для того, чтоб увидеть Цезаря и праздновать его триумф.

Марулл

Для чего праздновать? - Какие завоевания приносит он с собою? какие покоренные Цари идут с ним в Рим, дабы в оковах украшать победоносную его колесницу? Истуканы, камни, злейшие бесчувственных тварей! жестокие сердца! свирепые Римляне! разве не знали вы Помпея? Многократно восходили вы на стены и зубцы их, на башни и на кровли, да и на самые вершины труб, держа детей своих на руках, и просиживали там целый день, терпеливо ожидая шествия великого Помпея по улицам Рима; и, едва в отдалении узрев колесницу его, поднимали вы радостные клики, так что Тибр колебался от эха, производимого звуком голосов ваших на пустых брегах его. А ныне наряжаетеся вы в лучшее платье? а ныне усыпаете вы цветами путь тому, который, торжествуя над Помпеевою кровью, в Рим въезжает? - Удалитесь! бегите домой! падите на колена и молите Богов, да отвратят они от вас те мучения, которые за сию ужасную неблагодарность необходимо вас постигнуть должны.

Подите, подите, любезные сограждане! и соберите за преступление сие всех подобных себе бедняков; поведите их на берег Тибра, и лейте в реку сию слезы дотоле, как валы ее в самом мельчайшем месте облобызают самый высочайший берег.

(Граждане уходят.)

Посмотри, как гибок худой металл их: - Ощущение вины своей отнимает у них язык, и они исчезают. Поди теперь в Капитолию, а я пойду сюда. Обнажи статуи, если найдешь их в праздничном одеянии.

Марулл

Можно ли это сделать? - Ты знаешь, что ныне праздник Луперкалий.

Флавий

Нужды нет; не оставляй ни на одном образе Цезаревых трофеев. Я буду кругом ходить и прогонять народ с улиц; поступай и ты так, где найдешь его в куче. Если мы сии растущие перья вырвем из крыльев Цезаревых, то полетит он только на высоте обыкновенной; в противном же случае орлиным парением своим сокрылся бы он от взора нашего, и всех бы нас привел в страх рабский.

(Уходят в разные стороны.)

Явление II

ЦЕЗАРЬ, АНТОНИЙ, одетый к бегу {*}; КАЛЬПУРНИЯ, ПОРЦИЯ, ДЕЦИЙ, ЦИЦЕРОН, БРУТ, КАССИЙ, КАСКА, ПРЕДСКАЗАТЕЛЬ.

{* Во время празднования Луперкалий было у Римлян обыкновение, что знатнейшие юноши бегали по улицам и широкими ремнями из козловой кожи били, в шутку, всех тех, которые им встречались.}

Цезарь

Кальпурния! -

Каска

Тише! Цезарь говорит!

Цезарь

Кальпурния! -

Кальпурния

Я здесь, супруг мой.

Цезарь

Антоний

Что, Повелитель мой?

Цезарь

Не забудь, Антоний, на бегу своем прикоснуться к Кальпурнии. Говорят, что неплодородные, когда прикоснутся к ним на сем богослужительном бегу, лишаются своего неплодородия.

Антоний

Не забуду. Когда Цезарь скажет: исполни! - тогда уже исполнено.

Цезарь

Продолжайте шествие, и не пропустите ни одного обряда.

Предсказатель

Цезарь!

Цезарь

Что? - Кто зовет меня?

Каска

Умолкни, шум! - Тише! - Опять?

Цезарь

Кто в сей толпе кличет меня? Я слышу голос, стройнее всякой мусикии, зовущий Цезаря. Говори; Цезарь готов внимать тебе.

Предсказатель

Берегись пятагонадесять Марта.

Цезарь

Кто это?

Брут

Цезарь

Представьте его мне; я должен его в лицо увидеть.

Каска

Поди сюда, друг мой; предстань Цезарю.

Цезарь

Что хочешь ты мне сказать? повтори еще.

Предсказатель

Берегись пятагонадесять Марта.

Цезарь

Он сновидец; пусть его идет - Продолжайте!

(Военная мусикия, Цезарь и свита уходят.)

Кассий

Хочешь ли идти вместе посмотреть на бег?

Брут

Нет.

Кассий

Пожалуй, пойдем.

Брут

Я не расположен к таким забавам; во мне весьма немного той веселости, которая Антония одушевляет. Поди туда, Кассий, если хочешь; я тебя оставлю.

Кассий

Брут! я рассматриваю тебя с некоторого времени; глаза твои не показывают уже мне того дружелюбия, которое я прежде привык в них видеть: ты слишком жестокосерд и скрытен против такого друга, который тебя любит.

Брут

Не заблуждайся, Кассий. Если я отвращал взор мой, то отвращал для того, чтобы сокрыть внутреннее беспокойство в душе моей. С некоторого времени мучат меня борющиеся страсти и такие мысли, которые единственно до меня касаются и которые, может быть, нечто мрачное в поступках моих показывают. Но сие не должно тревожить друзей моих, в числе которых Кассий, конечно, находится. Не заключай ничего по моему невниманию, кроме того, что несчастный Брут, будучи с самим собою в несогласии, забывает оказывать другим наружную дружбу.

Кассий

Брут

Нет, Кассий; оно может зреть себя только посредством отсвечивания некоторых других вещей.

Кассий

Так; но жаль истинно, Брут, что у тебя нет такого зеркала, которое бы хотя тень твоей изящности, от тебя самого сокрытая, могло явить глазам твоим. Я слышал многих из почтенных Римлян, исключая бессмертного Цезаря, воздыхавших под бременем настоящих утеснений, когда речь только касалась до Брута, и желавших, чтобы благородный Брут только глаза открыл.

Брут

В какую опасность хочешь привести меня, Кассий, желая, чтоб я искал в себе того, чего точно нет во мне?

Кассий

И так, приготовься, дражайший Брут, меня выслушать. Тебе уже известно, что самого себя видеть тебе можно только посредством отсвечивания; и так, буду я твоим зеркалом, и со всею скромностью открою оку твоему, относительно к тебе, то, чего ты до сего времени не знаешь. Не подозревай меня, достойный Брут! Если бы я был всеместным насмешником, или привык бы с легкомысленною клятвою обещать дружбу свою каждому, ее желающему; если бы ты знал, что я под людей подольщаюся, почти удушаю их объятиями, а после тотчас их поношу; если бы тебе известно было, что я человек распутный и подвержен всякого рода слабостям: то мог бы ты почитать меня опасным.

(Трубы и радостный крик.)

Брут

Что значат радостные сии восклицания? Я боюсь, чтобы народ не избрал уже Цезаря Царем.

Кассий

И так ты сего боишься? Следовательно, должен я думать, что ты сего не желаешь.

Брут

Я сего не желаю, Кассий; однако добра ему желаю. Но для чего держишь ты меня здесь так долго? Что такое хотел ты мне сказать? Если клонится сие к общему благу, то представь одному оку моему жизнь, а другому смерть: я на них равнодушно взирать буду. Да будут боги ко мне столько милосердны, сколько любовь моя к чести превосходит страх смерти!

Кассий

Сие великодушие твое, Брут, так же мне известно, как известны мне черты лица твоего. Хорошо; честь есть содержание того, что я тебе сказать намерен. - Я не знаю, как ты и другие люди думают о сей жизни: но я со своей стороны лучше совсем не хотел бы существовать, нежели жить и преклоняться пред подобною себе тварью. Я так же свободно родился, как и Цезарь; ты так же. Оба мы питались равною с ним пищею, и оба можем так же сносить холод, как и он. Некогда в ненастный и бурный день, когда мятущийся Тибр ярился со брегами своими, сказал мне Цезарь: дерзнешь ли, Кассий! броситься со мною в сию волнующуюся реку и приплыть к оной мете {Обыкновенное упражнение римских патрициан, определенных к военной службе. Почему Гораций говорит об одном юноше, пораженном любовию: Cur timet flavum Tibrum tangere? - По Светонову свидетельству, Цезарь был весьма искушен в плавании.}? - Едва успел он сие сказать, повергся я в реку во всей одежде, и звал его следовать моему примеру. Он и действительно последовал. Тибр шумел; бодрыми и сильными руками нашими разбивали мы его волны, и с пылающими соревнованием сердцами силились преплывать его. Но прежде достижения назначенной меты воззвал Цезарь: помоги мне, Кассий! или я погибну! - Тогда, подобно Энею, великому праотцу нашему, вынесшему престарелого Анхиза из горящей Трои на раменах своих, вынес я слабевшего Цезаря из пенившегося Тибра. Сей человек сделался теперь богом, а Кассий стал бедною тварию и должен нагибать хребет свой при самом небрежливейшем кивании Цезаревом. Он был болен лихорадкою, когда я был в Гишпании: видел я, как дрожал он в припадках ея; истинно дрожал бог сей; нежные его уста лиши лися алого цвета своего, и самое то око, которое весь мир содержит в страхе, теряло свое сияние. Я слышал его воздыхающего; и самый тот язык, который призывал римлян ко вниманию и речи свои повелевал вносить в летопись, взывал: Ах, Титиний! дай мне пить - так, как болящая жена. О боги! разве не ужасно сие, что такой слабый человек имеет первенство во всем величественном мире, и только один носит победный венец на главе своей {Сцену сию весьма превозносят критики.}.

(Радостный крик; трубы.)

Брут

Паки всеобщие клики! Я думаю, что причиною сим восклицаниям суть новые почести, которыми осыпают Цезаря.

Кассий

О друг мой! он яко колосс осеняет тесные пределы мира, а мы яко карлы ползаем между исполинскими его подножиями и вокруг озираемся, дабы обресть для себя срамное место смерти. Человеки бывают иногда владыками судьбы своей; не созвездия наши, дражайший Брут, мы обвинять должны, но себя самих, толь презрительные представляя лица. Брут и Цезарь! - Какое ж Цезарь имеет преимущество? Для чего имя сие чаще твоего повторяется? Напиши их одно подле другого, твое будет столь же изящно; возгласи их, твое столь же приятный звук издаст; возложи их на весы, оно столь же тяжело; заклинай ими, - Брут столь же скоро вызовет духа, как и Цезарь. Боги! какою же пищею питается сей Цезарь наш, так возвеличася? О век испорченный! - Рим, ты лишился уже силы рождать героев! Которое столетие со времени великого наводнения протекло без того, чтобы не прославиться несколькими? Когда можно было сказать о Риме, что стены его только одного героя в себе замыкают? - О Рим! теперь много места в тебе, когда только один герой существует в недрах твоих! - Ты и я слыхали от отцов наших, что некогда был Брут, который столь же бы легко позволил злому духу утвердить свой вечный престол в Риме, как и Царю Рим покорить.

Брут

Я никак не подозреваю дружбу твою; также примечаю, может быть, и то, к чему ты меня склонить хочешь. Как я о сем и об обстоятельствах настоящих времен думаю, изъяснюсь я после. Теперь дружески прошу тебя не проницать в меня далее. О сказанном тобою я размыслю; а что еще тебе сказать осталось, беспристрастно выслушаю и сыщу уже удобное время выслушать и отвечать на такие важные предложения. До того времени, друг мой, еще подумай. - Брут лучше бы хотел быть бедным поселянином, нежели на таких тягостных условиях, какие теперь, чаятельно, нам предложат, почитать себя сыном Рима.

Кассий

(Цезарь со свитою своею приходит.)

Брут

Игры кончились, и Цезарь возвращается.

Кассий

Когда они пойдут мимо, останови Каску; он с неприязненными своими ужимками расскажет тебе все, что ныне примечания достойного случилось.

Брут

Хорошо. - Но видишь ли, Кассий? гневное неудовольствие изображено на челе Цезаревом, и вся его свита смотрит такими глазами, как бы много неприятного ей досталось. Лицо Кальпурнии покрыто бледностью; у Цицерона глаза столь же красны и огня исполнены, каковы они были у него в Капитолии, когда многие сенаторы в совете против него говорили.

Кассий

Каска нас о всем уведомит.

Цезарь

Антоний!

Антоний

Что, Цезарь?

Цезарь

(Тихо говорит Антонию.)

Меня должны окружать люди тучные, люди круглощекие и такие, которые ночью спят {Нечто подобное сказал Цезарь и у Плутарха. Следующее описание свойства Кассиева есть изящнейшее и живейшее описание темперамента холерического.}. Кассий сух; он много думает: такие люди опасны.

Антоний

Не страшись его, Цезарь; он неопасен: он благородный римлянин и честный человек.

Цезарь

Я хотел бы, чтобы он был тучнее. - Хотя я и не страшусь его, однако если б Цезарь страшиться мог, то не знаю, от кого б я столько остерегался, как от сего сухого Кассия. Он много читает; он великий примечатель и проницает действия человеческие одним взором. Он не любит публичных игр, так как ты, Антоний; он не охотно слушает мусикию; он редко улыбается, а когда и улыбается, то улыбка сия кажется насмешкою над самим собою, и явным знаком презрения к духу своему за то, что он позволяет возбуждать себя к улыбке. У таких людей сердца не могут быть покойны, если видят они кого-нибудь на высшей себя степени; и потому они весьма опасны. Я сказываю тебе более то, чего страшиться должно, нежели то, чего сам страшуся: я всегда Цезарь. Перейди на правую сторону; ибо в сие ухо я не слышу, и скажи мне искренно, что ты о нем думаешь.

(Цезарь и свита его уходят; Брут, Кассий и Каска остаются.)

Каска

Брут

Да, Каска; расскажи нам, что ныне случилось, и от чего Цезарь так мрачен?

Каска

Вы сами с ним были?

Брут

В таком случае я не спрашивал бы Каску о приключившемся.

Каска

Ему подносили корону; он ее отвергнул от себя, а народ поднял радостный крик.

Брут

Для чего кричали в другой раз?

Каска

Для того же.

Кассий

Восклицания слышны были три раза: для чего кричали в третий раз?

Кассий

Для того же.

Брут

И так три раза подносили ему корону?

Каска

Конечно, три раза, и три раза отталкивал он ее от себя, каждый раз тише прежнего; при каждом же разе добродушные мои сограждане восклицали.

Кассий

Кто подносил ему корону?

Каска

Антоний.

Брут

Расскажи нам все обстоятельно, дражайший Каска!

Каска

Хоть Фурий заставь мучить меня, я не могу ничего рассказать вам обстоятельно; дело все состояло в шутке: я не примечал. Я видел, что Марк Антоний подносил ему корону - однако была это не подлинная корона, но одна из малых корон - и, как сказано, он ее в первый раз оттолкнул; но при всем том, казалось, так он смотрел, что она ему нравилась. Потом поднес он ему еще раз, и он еще раз оттолкнул ее; но, как мне казалось, ему было жаль отнимать от нее свою руку. Потом поднес он ему в третий раз, и он в третий раз оттолкнул ее; при всяком же разе, как он не принимал ее, толпа кричала, плескала руками, бросала вверх шапки, и от радости, что Цезарь отторгнул корону, так наполнила воздух вонючим дыханием, что Цезарь почти задохнулся; ибо он упал в обморок. Я со своей стороны не имел сердца тому смеяться; потому что боялся разинуть рот и втягивать в себя дурной воздух.

Кассий

Но скажи мне, Каска, действительно ли Цезарь упал в обморок?

Каска

Брут

Это ничего не мудрено: у него падучая болезнь.

Кассий

У Цезаря нет падучей болезни; но ты и я и благородный Каска падучую болезнь имеем.

Каска

Я не знаю, что ты сказать хочешь; но это знаю точно, что Цезарь упал. Я не хочу быть честным человеком, если простой народ не плескал и не свистал, смотря по тому, что ему в Цезаре нравилось и не нравилось, так как обыкновенно с актерами на театре поступают.

Брут

Что ж сказал он, когда пришел в себя?

Каска

Приметя, сколь народ был рад тому, что он не принял короны, разорвал он прежде еще падения своего ворот у своей одежды, и предлагал народу, чтобы отрезали ему горло. Если бы я был какой-нибудь ремесленник, то пусть бы со всеми беззаконниками сквозь землю провалился, когда б я не подхватил это слово. Пришедши в себя, говорил, что если он что-нибудь сделал, или сказал непристойное, то просит высокопочтенное собрание приписать оное его болезни. Три или четыре женщины, стоявшие подле меня, закричали: ах добрая душа! - и простили его от всего сердца. Но это не много значит; если б Цезарь умертвил и матерей их, то они то же бы сделали.

Брут

И после сего пошел он с таким печальным лицом?

Каска

Да.

Кассий

Цицерон ничего не говорил?

Каска

Он говорил по-гречески.

Кассий

Что?

Каска

Я соглашусь никогда уже не смотреть на лицо твое, если могу пересказать тебе его слова. Но те, которые его разуметь могли, улыбались и шатали головами. Но что касается до меня, для меня было это по-гречески. Я бы еще много нового рассказать мог. Марулл и Флавий лишились Трибунства, потому что они содрали царские украшения со статуи Цезаревой. - Прощайте! еще были другие дурачества, о которых я вспомнить не могу.

Кассий

Будешь ли сим вечером со мною ужинать, Каска?

Каска

Нет; я уже дал слово.

Кассий

Будешь ли завтра со мною обедать?

Каска

Буду, если я не умру, а ты не переменишь своего намерения и обед твой будет вкусен.

Кассий

Каска

Жди; прощайте!

(Уходит.)

Брут

Каким меланхоликом сделался этот человек! Он весь составлен был из огня, когда учились мы в школе.

Кассий

Он еще и теперь таков, если дело клонится к произведению в действо благородного и смелого предприятия, не взирая на вид ленивого равнодушия, который он на себя принимает. Сей вид сокрывает важные его предприятия, и тем скорее убеждает других людей в пользу его.

Брут

Правда - теперь тебя оставлю; завтра приду к тебе, если хочешь со мною говорить; если же хочешь лучше ко мне придти, то я тебя ждать буду.

Кассий

Хорошо; между тем размысли о настоящих обстоятельствах.

(Брут уходит.)

-- Да, Брут, ты благороден; однако вижу, что драгоценный твой металл может повредиться от чуждого примеса; почему благородные духи должны всегда обходиться с подобными себе; ибо кто толико тверд, чтоб не мог уже быть обманут? Цезарь меня не терпит, напротив того, Брута он любит. Хотя бы я был Брутом, а Брут Кассием, однако любовь его меня бы не очаровала. В сию ночь брошу я несколько бумажек, исписанных разными руками, как будто бы от разных граждан, к нему в окно: все они должны метить на великое мнение, которое имеет Рим о его имени; также сокровенным образом упомянется в них и о Цезаревом властолюбии. Если мне удастся сие, то берегись Цезарь! ибо мы либо свергнем тебя, или на все отважимся.

(Уходит.)

Явление III

Гром и молния.

КАСКА c обнаженным мечом; ЦИЦЕРОН, идущий ему навстречу.

Цицерон

Добрый вечер, Каска! проводил ли ты Цезаря домой? Что ты так запыхался? Что причиною твоего замешательства?

Каска

Разве ты один можешь пребывать в спокойствии тогда, когда все основание земли, подобно слабому тростнику, колеблется? О Цицерон! я видел непогоду; я видал, как ярящиеся вихри превращают в прах ветвистые дубы; как бунтующий Океан свирепеет и пенится, и с гордостью валы к гремящим облакам возносит! но никогда, кроме сего вечера, никогда не видал я такой огнедышащей непогоды. Либо на небе сделалось возмущение, или мир беззакониями своими принудил гневных богов ниспослать на себя пагубу {О чудесах, случившихся перед смертью Цезаревой, см.: Virgil. Georg. L. I. Horat. Carm. 1.2. Livii Histor. L. с 44 - 45. Plutarch, in vita Caes.}.

Цицерон

Как! разве ты еще что-нибудь чудное видел?

Каска

сверх сего попался мне против самой Капитолии лев - с которого времени и меч мой еще обнажен - устремивший на меня пламенные свои глаза, и, не бросясь на меня, гордо прошедший мимо. После того нашел я более ста женщин в куче, страхом в привидения обращенных, которые клялись мне, что видели огненных людей, по улицам ходящих. А вчера в самый полдень сидела на площади ночная птица и ужасно кричала. Когда ж такие чудеса вдруг случаются, то никто мне не говори, что есть им нечрезвычайная причина, что они естественны; ибо я уверен, что таковые чудеса предвозвещают чрезвычайные приключения той стране, где бывают.

Цицерон

В самом деле, состояние наших времен необыкновенно; однако легко можно, изъясняя вещи по своему мнению, далеко удалиться от истинного их значения. Придет ли завтра Цезарь в Капитолию?

Каска

Придет; ибо он приказал Антонию дать тебе знать, что он завтра там будет.

Цицерон

Каска

Прощай, Цицерон. (Цицерон уходит. - Приходит Кассий.)

Кассий

Кто это?

Каска

Кассий

По голосу должен быть это Каска.

Каска

Слух твой верен. Какая это ночь, Кассий!

Кассий

Каска

Кто слыхал такие угрозы неба?

Кассий

Тот, кто видал землю в таком пагубном состоянии. Я со своей стороны предался сей опасной ночи и без страха ходил по улицам: обнажа грудь мою, как видишь, предлагал ее поражению громовой стрелы, и, когда сверкающая багряная молния, казалось, небо рассекала, поставлял себя метою луча ее.

Каска

Но для чего ты искушал так небо? Человекам прилично тогда страшиться и трепетать, когда всемогущие боги соединились на ниспослание столь страшных провозвестников, дабы нас привести в ужас.

Ты совсем бесчувственен, Каска, и оные жизненные искры, которые бы в римляне быть долженствовали, совершенно в тебе погасли, или по крайней мере ты их скрываешь. Ты бледен; взор твой мутен; ты трепещешь и удивляешься необыкновенному мятежу небес. Но если хотел ты открыть истинную причину, почто все сии молнии, все сии бродящие привидения; почто птицы и дикие звери отрекаются естества своего; почто старцы, безумные и дети пророками становятся; почто все сии вещи порядок свой, свое естество и свои свойства превращают в ужасные явления: то нашел бы ты, что небо влило в них сии побуждения для того, чтобы сделать их орудиями страха и увещания для какой-нибудь беззаконной страны. Также мог бы я тебе, Каска, наименовать человека, который весьма подобен сей ужаса исполненной ночи; который гремит, пускает молнии, разверзает могилы, и ревет, подобно льву в Капитолии; человека, который при всем том не сильнее ни тебя, ни меня, но вознесся на чрезвычайную вышину и страшен подобно сим чудесным явлениям.

Каска

Ты говоришь о Цезаре, Кассий?

Кассий

О ком бы то ни было. Римляне имеют еще те же мышцы и члены, как и предки их; но горе временам нашим! души отцов наших умерли, а управляет нами дух наших матерей! Иго и терпение наше уподобляют нас женам.

Каска

Кассий

И так, ведаю, где мне кинжал сей носить должно. Кассий избавит Кассия от рабства! В сем-то случае, боги Рима, вы слабого в сильнейшего претворяете! в сем-то случае низлагаете вы тирана! Ни каменные башни, ни железные стены, ни душные темницы, ни тяжелые цепи не могут удержать силы духа; но жизнь, утомленная уже сими земными оковами, всегда имеет власть окончать себя. - Я ведаю сие, так ведай же и весь мир, что иго рабства, мною носимое, могу я свергнуть с себя тогда, когда захочу.

Каска

Равно могу и я - так каждый раб может окончать рабство свое.

Кассий

скорее великий огонь, тот зажигает прежде слабую солому. Какою рухлядью, каким дрязгом и какою плевою должен быть Рим, если будет он употреблен к освящению такой презренной твари, как Цезарь! Но, о скорбь! до чего ты довела меня! Может быть, говорю я с услужливым рабом? Если так, то, конечно, позовут меня к ответу; но я готов уже к тому и опасности не страшат меня.

Каска

Ты говоришь с Каскою, с римлянином, а не с бесстыдным вралем. Вот тебе моя рука; будь деятелен, дабы отвратить все сии насилия: а сия нога моя пойдет дотоле, доколе только идти возможно.

Кассий

Дело решено. Знай, Каска, что я некоторых великодушных римлян довел уже до того, что они соединились со мною к предприятию столь же славному, сколь и опасному; и я знаю, что теперь ждут они меня в галерее Помпеевой: ибо в сию страшную ночь улицы пусты и вид неба так же кровав, пламенен и страшен, как и предприятие наше.

(Приходит Цинна.)

Каска

Кассий

Это Цинна; походка его мне знакома. Он друг. - Куда так торопишься, Цинна?

Цинна

Искать тебя - Кто это? Метелл Цимбер?

Кассий

Цинна

Я очень рад этому. Какая страшная ночь! - Некоторые из нас видели чудные явления.

Кассий

Скажи, не ждут ли меня?

Цинна

Да, ждут. О, Кассий! если б ты и благородного Брута мог преклонить на нашу сторону!

Не беспокойся. Возьми эту бумажку, дражайший Цинна, и положи на Преторский стул, чтобы Брут ее нашел; эту брось к нему в окно; а эту прилепи воском к статуе старого Брута. Сделав сие, приходи в галерею Помпееву, где найдешь нас. Там ли Деций Брут и Требоний?

Цинна

Все там, кроме Метелла Цимбера, который пошел за тобою в дом твой. Теперь поспешу я исполнить повеление твое.

Кассий

А после приходи в театр Помпеев

Пойдем, Каска; прежде рассвета побываем у Брута; три четверти его уже наши, и я уверен, что при первом свидании и весь он наш будет.

Каска

Народные сердца к нему преклонны. Что в нас показалось бы преступлением, то любимый его вид, подобно богатейшей Алхимии, превратит в добродетель и достоинство.

Кассий

Ты имеешь справедливые понятия о нем, цене его и необходимости для нас, чтобы соделался он нашим сообщником. Пойдем; уже далее полуночи. Прежде еще рассвета разбудим его и в нем уверимся.