Антоний и Клеопатра.
Действіе I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антоний и Клеопатра. Действіе I. (старая орфография)

ДРАМАТИЧЕСКИЯ СОЧИНЕНИЯ ШЕКСПИРА.

ПЕРЕВОД С АНГЛЙСКОГО
Н. КЕТЧЕРА,

Выправленный и пополненный по найденному Пэн Кольером, старому экземпляру in folio 1632 года.

ЧАСТЬ 5.

ТИМОН АФИНСКИЙ.
ДВА ВЕРОНЦА.
ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ.
АНТОНИЙ И КЛЕОПАТРА

Издание К. Солдатенкова и Н. Щепкина.

ЦЕНА КАЖДОЙ ЧАСТИ 1 Р. СЕР.

В ТИПОГРАФИИ Э. БАРФКНЕХТА И КОМП.
1858.

АНТОНИЙ И КЛЕОПАТРА.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ.

Марк Антоний, Октавий Цезарь, Марк Эмилий Лепид, Секст Помпей, триумвиры.

Домиций Энобарб, Вентидий, Эрос, Скар, Дерцет, Деметрий, Филон, приверженцы Антония.

Меценат, Агриппа, Долабелла, Прокулей, Тирей, Галл, приверженцы Цезаря.

Менас, Менекрат, Варрий, приверженцы Помпея.

Канидий, военачальник, подчиненный Антонию.

Силий, один из вождей Вентидиева войска.

Эвфропий, посол Антония к Цезарю.

Алексас, Мардиан, Селевк, Диомед, придворные Клеопатры.

Предсказатель.

Поселянин.

Клеопатра, царица Египта.

Октавия, сестра Цезаря и жена Антония.

Хармиана, Ира, прислужницы Клеопатры.

Вожди, воины, вестники, придворные и служители.

Место действия в разных частях Римской Империи.

ДЕЙСТВИЕ I.

СЦЕНА 1.

Александрия. Комната во дворце Клеопатры.

Входят: Деметрий и Филон.

Филон. Нет, любовное сумазбродство нашего полководца превышает уже всякую меру. Огненные глаза, сверкавшие некогда перед воинственными рядами и легионами, подобно закованному в серебро Марсу, заняты теперь только раболепным созерцанием смуглого чела; геройская грудь, разрывавшая, в пылу битв, застежки панцыря, изменила своей природе: сделалась раздувальным мехом, опахалом для прохлаждения сладострастного пыла цыганки. Вот, смотри: они идут сюда.

Трубы. Входят: и Клеопатра со свитой и евнухами, навевающими на нее прохладу опахалами.

Ты сам увидишь, что третий столб мира {Один из триумвиров, властителей мира.} сделался шутом развратницы. Любуйся!

Клеопатра. Если это, в самом деле, любовь, скажи: как велика она?

Антоний. Бедна любовь, если ее можно измерить.

Клеопатра. Но я все-таки желалаб знать предел твоей любви.

Антоний. В таком случае найди новое небо, новую землю.

Входит Служитель.

Служитель. Вести, мой повелитель; вести из Рима. а в Как это скучно; - главное, и как можно короче.

Клеопатра. Нет, Антоний, выслушай все. Может быть Фульвия сердится; или - как знать - может быть редко-бородый Цезарь прислал тебе всемогущий приказ: "сделай то или то, покори такое-то царство, освободи такое-то; исполни это - иначе мы осудим тебя {В прежних изданиях: or else we damn the... По экземпляру Колльера: or elsc we doom the...}".

. Как, любовь моя?

Клеопатра. Может быть - и это весьма вероятно - тебе нельзя уже оставаться здесь долее: Цезарь смещает тебя, и потому выслушай все, Антоний. - Где же вызов Фульвии - Цезаря, хотела я сказать; или нет - обоих? - Позови послов их. - Ты краснеешь, Антоний - это так верно, как то, что я царица Египта; и эта краска, если не знак раболепного уважения к Цезарю, так знак стыда, вызываемого мыслию о том, как будет бранить тебя пискливая Фульвия. - Зови послов!

Антоний. Пусть Рим размоется волнами Тибра, пусть рухнет свод великой империи - мое место здесь! Царства - прах; наша грязная земля питает равно и животных и людей - (Обнимая ее) вот благороднейшее употребление жизни, когда это возможно чете подобной нам, а четы подобной нам - да будет это ведомо целому миру - не найти нигде.

Клеопатра. Великолепная ложь! Если ты не любишь Фульвии, зачем же женился на ней? - Я не так легковерна, как желаю казаться; Антоний всегда будет Антонием.

Антоний. Но только чарами Клеопатры. Именем любви и её сладкими часами заклинаю: не трать времени на неприятные перекоры; каждая минута нашей жизни должна знаменоваться каким нибудь новым наслаждением. Какому же посвятим мы эту ночь?

Клеопатра. Выслушай послов.

Антоний. О, капризница, к тебе все идет: и сердце, и улыбка, и слезы; в тебе каждая страсть делается {В прежних изданиях: whose every passion fully strives... По экземпляру Колльера: whose every passion filly strives...} прекрасной, обаятельной! Не говори о послах; я весь принадлежу тебе, тебе одной! Отправимся в эту ночь бродить по улицам города, подсматривать нравы народа; вчера ты сама желала этого. - (Служителю). Не надоедай нам.

Деметрий. Так вот как уважает он Цезаря?

Филон. В минуты, когда он перестает быть Антонием - он совершенно утрачивает доблестные качества, которым никогда не следовало бы разлучаться с Антонием.

Деметрий. Мне прискорбно, что он подтверждает рассказы обыкновенно лживой молвы; именно таким представляет она его в Риме. Но я все еще надеюсь на завтрашнее утро. Покойной ночи. (Уходят).

СЦЕНА 2.

Там же. Другая комната.

Входят: Хармиана, Ира, Алексас и Предсказатель,

Хармиана. Ах, Алексас, сладчайший Алексас, несравненный Алексас, чуть чуть не богоподобный Алексас, где же вещун, которого ты так превозносил царице? О, еслиб я знала мужа, который, как ты говорил, принимает рога свои за лавры!

Алексас. Предсказатель!

Предсказатель. Чего хотите вы от меня?

Хармиана. Так это он? - Ты, говорят, все знаешь?

. Да, я читаю кое-что в бесконечной книге тайн природы.

Алексас. Покажи ему твою руку.

Входит Энобарб.

Энобарб. Несите проворней кушанья; да вина поболее, чтоб было чем нить за здоровье Клеопатры.

Хармиана. (Предсказателю). Подари же меня, любезный, счастием.

Предсказатель. Я не дарю - я предсказываю.

Хармиана. Так предскажи.

Предсказатель. Ты будешь еще прекраснее.

Хармиана. Верно, пополнею?

Ира. Нет, потому что, состаревшись, начнешь размалевываться.

. Да ведь морщин-то не замалюешь.

Алексас. Не перебивайте - слушайте.

Хармиана. Тс!

Предсказатель. Тебе суждено не столько быть любимой, сколько пламенеть любовью.

Хармиана. В таком случае лучше пламенеть от вина.

Алексас. Да не мешай же ему.

Хармиана. И, теперь какое нибудь необыкновенное счастие. Пусть в одно утро сделаюсь женой и вдовой трех царей; пусть на пятидесятом году рожу ребенка, перед которым преклонится даже иудейский Ирод {В старых английских мистериях Ирод выводился на сцену надменным, жестоким, кровожадным тираном так часто, что выражение Herod of Jewry обратилось в поговорку, для означения жестокости и кровожадности. - Стивенс.}; пусть выду замуж за Октавия Цезаря и сделаюсь равной моей повелительнице.

Предсказатель. Ты переживешь повелительницу свою.

Хармиана. Превосходно! долгая жизнь лучше фиг.

Предсказатель

Хармиана. Оставаться стало моим детям без имени. А скажи, пожалуста, сколько у меня будет мальчиков и девочек?

Предсказатель. Еслиб каждое из твоих желаний имело чрево, и плодоносное чрево - миллион {В прежних изданиях: And fertile... По экземпляру Колльера: And fruitful...}.

Хармиана. Глупец! я прощаю это тебе только потому что ты колдун.

Алексас. А ты воображала, что только простыня твоей постели знает твои желания.

Хармиана. Разсказывай будущее Иры.

Алексас. Мы все хотим знать наше будущее.

Энобарб. Мое будущее, да и многих из вас - напиться в эту ночь мертвецки.

Ира. (Протягивая руку). Вот ладонь, предсказывающая, покрайней мере, целомудрие.

. Как выступление Нила из берегов - голод.

Ира. Молчи, болтушка; ты не умеешь предсказывать.

Хармиана. Если влажная ладонь не признак плодородия, то, разумеется, не умею. Сделай одолжение, предскажи ей самое будничное счастие.

Предсказатель. Судьба ваша одинакова.

Ира. Но в чем же? говори яснее.

Предсказатель. Я сказал.

Ира. Как? неужели я даже и на какой нибудь вершок не буду счастливее её?

Хармиана. Ну, а еслиб ты и была на вершок счастливее меня - кудаж, пуще всего, хотелось бы тебе примкнуть вершок этот?

Ира. Уж, разумеется, не к носу моего мужа.

Хармиана. Да укротят, всемогущие боги, наши греховные помыслы! - Теперь твоя очередь, Алексас - (Предсказателю) рассказывай его будущее. - О, добрая Изида, молю тебя: устрой так, чтоб он женился на безногой калеке; чтоб она умерла и её место заняла другая, еще худшая; чтоб он переходил, таким образом, от худшей к худшей до тех пор, пока сквернейшая всех, смеясь, не упрячет его, пятидесятикратного рогоносца, в могилу. Исполни, милосердая Изида, исполни только это, а там - отказывай, пожалуй, и в важнейшем.

Ира. Услышь, услышь молитву нашу, добрая богиня! Ведь прискорбно видеть хорошого человека женатым на дурной женщине; каково же видеть отъявленного негодяя не рогатым? Будь же правосудна, добрая Изида, награди его по заслугам!

Хармиана

Алексас. Каковы? имей оне возможность сделать меня рогатым - оне не позадумались бы сделаться для этого даже и всесветными блудницами.

Энобарб. Тс! Антоний.

Хармиана. Не Антоний - царица.

Входит Клеопатра.

Клеопатра. Не видалиль вы Антония?

Энобарб. Нет.

Клеопатра. Он не был здесь?

Хармиана. Нет.

Клеопатра. Он был так весел, и вдруг мысль о Риме - Энобарб!

Энобарб

Клеопатра. Отыщи и приведи его сюда. Где Алексас?

Алексас. Здесь, государыня. - Да вот и благородный Антоний идет сюда.

Клеопатра. Я нехочу видеть его; - идите за мной. (Энобарб, Алексас, Ира, Хармиана и Предсказатель уходят за нею).

Входит Антоний с Вестником и со свитой.

Вестник. Твоя жена, Фульвия, первая выступила в поле.

Антоний. Против моего брата Луция?

Вестник. Да; но это междоусобие продолжалось не долго. Вскоре обстоятельства примирили их, и они, соединив свои силы, пошли против Цезаря, который, в первом же сражении, разбил их и выгнал из Италии.

Антоний

Вестник. Дурные вести вредят даже вестнику.

Антоний. Когда он передает их глупцу или трусу. Говори смело. По моему: что свершилось - то свершилось; я и правду, хотя бы в ней заключалась самая смерть, выслушиваю также спокойно, как лесть.

Вестник. Лабиэн - это худшая из вестей - вспомоществуемый парфянскими войсками, завладел Азией от берегов Евфрата; победоносные знамена его развеваются от Сирии до Лидии и Ионии, между тем, как -

Антоний. Антоний, хочешь ты сказать -

Вестник. О, мой повелитель!

Антоний. Говори прямо, не смягчай общих толков; называй Клеопатру так, как ее называют в Риме; брани меня языком Фульвии, возставай против моих слабостей, как только могут возставать истина и ненависть. Не продуваемые ветром порицания, мы порождаем только плевелы; прямое высказывание наших слабостей плодородно, как вспахивание. Оставь меня на минуту.

Вестник. Как тебе угодно. (Уходит).

Антоний. Какие вести из Сикиона? Говорите!

1 служитель. Вестник из Сикиона! - Где же он?

. Он ждет твоих приказаний.

Антоний. Позвать его. - Нет, необходимо расторгнуть страшные египетския узы; иначе сгибнуть в любовном сумазбродстве.

Входит другой Вестник.

Что нового?

2 Вестник. Фульвия, жена твоя, умерла.

Антоний. Где?

2 Вестник. В Сикионе. (Подавая ему письмо). О её болезни и о других важных для тебя обстоятельствах ты узнаешь из этого письма.

Антоний. Ступай. (Вестник уходит). - Отошла душа великая! Но ведь я желал этого? Как часто хочется возвратить отринутое с пренебрежением; наслаждение, повторяясь, набивает оскомину {В прежних изданиях: the present pleasure, Ву revolution lowering... repetition souring...}, становится наконец противоположностью самому себе; - умерла - и снова сделалась драгоценной, и рука, оттолкнувшая ее, хотела бы привлечь назад. Решительно надо оторваться от этой чародейственной царицы; моя праздность высидит еще десятки тысячь зол, кроме известных уже мне. - Эй, Энобарб!

Входит Энобарб.

Энобарб. Что тебе?

Антоний. Нам необходимо удалиться отсюда как можно скорее.

Энобарб. Помилуй, да мы переморим всех жен наших! Мы ведь испытали уж, как убийственно действует на них и самомалейшая размолвка; наше удаление будет, просто, смертью их.

Антоний. Необходимо.

Энобарб. Ну, если необходимо - пусть себе умирают; а губить их из пустяков - хотя в важном деле оне и не составляют никакой важности - все-таки жаль. Клеопатра умрет только что услышит об этом; я раз двадцать видал, как она умирала и от причин гораздо ничтожнейших. Судя по этой наклонности к умиранью, можно подумать, что и оно действует на нее каким нибудь любовными образом.

Антоний. Она страшно хитра.

Энобарб. О, нет; её страсти составлены из однех только тончайших частиц чистейшей любви. Взволнуется грудь её, оросятся глаза - это не вздохи, не слезы, а бури, непогоды, сильнейшия всех предвещаемых календарями. В ней это не может быть притворством; а если притворство, так она такая же мастерица порождать ливни, как и сам Юпитер.

Антоний

Энобарб. Не видал бы превосходнейшого из созданий. Тогда и твое путешествие утратило бы всякое значение.

Антоний. Фульвия умерла.

Энобарб. Как?

Антоний. Умерла.

Энобарб. Фульвия?

Антоний. Да.

Энобарб. Так неси же благодарственную жертву богам. Отнимая, по своему благоусмотрению, жену у мужа - они указуют ему на портных земли; успокоивают возможностью заменить старое, износившееся платье новым. Вот, еслиб, кроме Фульвии, не было уж и женщин на свете - оно, конечно, было бы плохо, было бы о чем потужить; но это горе увенчивается утешением: заменой старой сорочки новой юбкой. Не шутя: его можно оплакивать разве только слезами живущими в луковице.

Антоний. Дело, затеянное ею в Риме, не терпит моего отсутствия.

Энобарб. Но ведь и дело, затеяннное тобою здесь, не может также обойтись без тебя, и в особенности касающееся Клеопатры: оно в совершеннейшей зависимости от твоего здесь присутствия.

Антоний. Оставь шутки. Передай вождям наше решение, а я объясню царице причину его, уговорю ее согласиться на отъезд наш. Меня отзывает не одна смерть Фульвии; письма ревностных друзей моих в Риме требуют также моего возвращения. Секст Помпей возстал против Цезаря и властвует морем; непостоянный народ - которого любовь привязывается к заслуживающему ее только по миновании заслуг - начинает переносить всю славу и все доблести Помпея великого на его сына. Сильный именем и властью, и еще более мужеством и предприимчивостью - он поднял уже голову, как первейший из вождей; не остановим его - он может сделаться опасным для целого мира. Много зародилось там такого, что, подобно лошадиному волосу, имеет уже жизнь, по не приобрело еще змеиного яда {Намек на старое поверье, что лошадиный волос обращается в воде в волосатика.}. Скажи подчиненным мне вождям, что я решил отправиться отсюда в наискорейшем времени.

. Скажу. (Уходят)

СЦЕНА 3.

Входят: Клеопатра, Хармиана, Ира и Алексас.

Клеопатра. Где он?

Хармиана. Я не видала его с тех пор.

Клеопатра. Узнай, где он, кто с ним, что он делает; - я не посылаю тебя. - Увидишь, что он печален - скажи, что я пляшу; весел - скажи, что я вдруг захворала. Ступай же, да возвращайся скорее. (Алексас уходит).

Хармиана. Царица, мне кажется, если ты, в самом деле, любишь его, ты действуешь совсем не так, как бы следовало, чтоб возбудить и в нем такую же любовь.

Клеопатра. Что же должна я делать, чего бы не делала уже?

Хармиана. Уступай ему во всем, не перечь ни в чем.

. Глупая, это вернейшее средство лишиться его.

Хармиана. Не доводи его до крайности; воздержись. Мы скоро начинаем ненавидеть то, что слишком уже часто страшит нас.

Входит Антоний.

Но вот и он.

Клеопатра. Я больна; мне грустно.

Антоний. Мне тяжело высказать ей мое решение.

Клеопатра. Помоги мне выдти, любезная Хармиана - я упаду; долго это не может продолжаться - природа не вынесет этого.

Антоний. Дражайшая царица -

Клеопатра. Нет, прошу, не подходи ко мне.

Антоний. Что с тобою?

Клеопатра над тобою власти: твоя владычица - она.

Антоний. Боги знают -

Клеопатра. О, никогда, ни одна царица не бывала еще так обманута! Я, с самого начала, предвидела, однакож, измену.

Антоний. Клеопатра -

Клеопатра. И как могла я подумать - еслиб ты даже самые престолы богов поколебал клятвами - что ты можешь быть верен, изменив Фульвии? Что за чудовищное легкомыслие увлечься обетами уст, нарушаемыми в то самое время, как произносятся!

Антоний. Дражайшая -

Клеопатра. Нет, прошу, не прибирай оправданий твоему отъезду - скажи просто: прощай, и удались. Когда ты молил о позволении остаться, тогда было что говорить; тогда ни слова об отъезде. Вечность была в устах и взорах моих, блаженство в дугах бровей, и все, все во мне было божественно; такова я и теперь, или ты, величайший воин мира, сделался величайшим из лжецов.

Антоний. Царица -

Клеопатра. Имей я твои мышцы, ты увидал бы, что и в Египте есть сердца -

Антоний. Выслушай меня. Жестокая необходимость отзывает меня на некоторое время отсюда; но сердце мое остается решительно с тобою. Италия сверкает мечами междоусобицы; Секст Помпей приближается к Риму; равносилие двух внутренних властей порождает опасный раздор. Те, которых ненавидели, усилившись, снискивают любовь; изгнанный Помпей, богатый славою отца, вкрадывается в сердца недовольных настоящим порядком, а число их страшно, и спокойствие, захворавшее от продолжительного мира, думает изцелиться отчаянным переворотом. Кроме того, есть еще причина более частная, но которая наиболее должна успокоить тебя на счет моего отъезда - это смерть Фульвии.

Клеопатра

Антоний. Умерла. Вот, возьми; в час досуга ты прочтешь здесь, каких смут она наделала и наконец, самое лучшее - когда и где умерла.

Клеопатра. О, лживая любовь! Где же священные фиалы, которые тебе следовало бы наполнить влагой печали? Теперь я вижу, вижу, по смерти Фульвии, как будет принята и моя.

Антоний. Перестань же вздорить; выслушай мои предположения, исполнение или оставление которых зависит решительно от твоего совета. Клянусь огнем, животворящим тину Нила, я удаляюсь отсюда твоим воителем, слугой: заключу мир, объявлю войну, как пожелаешь.

Клеопатра. Распусти мне шнуровку, Хармиана; или нет - оставь. Дурнота моя проходит так же скоро, как и появляется; точь в точь любовь Антония.

Антоний. Полно, моя милая, верь любви его {По прежним изданиям: And give true evidence to his love... По экземпляру Колльера: And give true credence to his love...}; она с честью выдержит всякое испытание.

Клеопатра. Я знаю это по Фульвии. Прошу, отвернись и поплачь о ней, и потом, прощаясь со мной, скажи, что плачешь о царице Египта. Ну, разыгрывай же сцену великолепного притворства; заставь принять его за совершеннейшую искренность.

Антоний. Довольно - ты разсердишь меня.

Клеопатра

Антоний. Клянусь мечем -

Клеопатра. И щитом. Прекрасно; но это далеко еще не лучшее. - Посмотри, Хармиана, как идет гнев этому римскому Геркулесу.

Антоний. Я оставляю тебя, царица.

Клеопатра. Еще одно слово, благовоспитанный герой. Мы должны разстаться - нет не то; мы оба любили - опять не то: ты очень хорошо знаешь это. Я что-то хотела сказать, - о, моя память настоящий Антоний, и я совершенно забыта!

Антоний. Не будь глупость твоей подданной - я самое тебя принял бы за глупость.

Клеопатра. Тяжела глупость так близкая к сердцу, как эта. Но ты простишь мне, милый друг мой; ты знаешь - для меня убийственны и мои собственные причуды, когда оне не нравятся тебе. Тебя отзывает отсюда честь - не слушай безразсудных речей моих - да сопутствуют тебе боги, да увенчается твой мечь победой, полнейший успех да предшествует тебе всюду!

Антоний. Идем же. Мы так неразлучны, что и оставаясь здесь, ты отправляется со мною, что и уезжая отсюда - я остаюсь с тобою. Идем!

СЦЕНА 4.

Рим. Комната в дома Цезаря.

Входят Октавий Цезарь, Лепид и Свита.

. Наконец, ты можешь видеть, Лепид, должен отныне знать, что не в природе Цезаря ненавидеть доблестного соперника. Вот, что пишут из Александрии: "Он ловит рыбу, пьет, проводит ночи в шумных пиршествах; столько же муж, сколько и Клеопатра, и вдова Птоломея не так женственна, как он; насилу удостоил он нас приема, насилу вспомнил, что у него есть товарищи; он просто перечень всех, свойственных людям недостатков".

Лепид. Я все-таки не думаю, чтобы его дурное совершенно затмевало все хорошее. Его недостатки - сверкающие, как пятна неба тем ярче, чем чернее ночь - врожденные, а не приобретенные: более невольные, чем зависящие от его произвола.

Цезарь. Ты слишком снисходителен. Положим что простительно валятся на ложе Птоломея, отдавать царства за минутное наслаждение, перепиваться с рабами, шагаться среди бела дня по улицам, бороться с чернью провонявшей потом; положим, что все это нисколько не унижает его - хотя и не знаю каков же должен быть человек, которого и все это нисколько не унижало бы, - но какже извинить позор Антония, когда легкомыслие его ложится таким тяжким бременем и на нас? - За убийство праздного времени сладострастием, он, и без нас, поплатится полным пресыщением, изсушением костей; но за убийство времени, отбарабанивающого его от забав, громко обращающого внимание как на его собственное, так и на наше положение - нельзя же не бранить, как браним мальчишек, которые, достигнув зрелого понимания, жертвуют опытом минуте наслаждения: возмущаются, таким образом, против здравого смысла.

Входит Вестник.

Лепид. Вот, еще вести.

Вестник. Твое повеление, великий Цезарь, исполнено; донесения о всем, происходящем вне Италии будут приходить к тебе ежечасно. Помпей усиливается на море и, как кажется, любим всеми, которые только что боялись Цезаря; недовольные бегут на корабли {В прежних изданиях: to the ports The discontents repair... По экземпляру Колльера: to the fleets The discontents repair...}, распускают слухи, что его жестоко оскорбили.

Цезарь. Я и без того мог знать это. Известно издревле, что добивающийся власти любим до минуты достижения; что сходящий с поприща, никогда не пользовавшийся любовью, пока заслуживал ее, делается предметом обожания, как только исчезнет. Подлая чернь, как непостоянный флаг на потоке, движется то туда, то сюда, рабски следуя изменчивому течению, и только что гноит себя движением.

Вестник. Слушай далее, доблестный Цезарь. Знаменитые пираты Менекрат и Менас поработили себе море совершенно и браздят и вспахивают его кормами всех возможных родов; они сделали уже много жестоких нападений на Италию. Приморские жители бледнеют от одной мысли о них, зрелая юность возмущается; вышла какая нибудь лодка в море, и она взята в тоже мгновение. Имя Помпея гибельнее, чем его войско в открытой войне.

Цезарь. О, Антоний, оставь же наконец сладострастные пиршества! В то время, когда ты, убив консулов Гирция и Пансу, бежал из Модены, преследуемый по пятам голодом - ты, не смотря на то, что вырос в неге, боролся с ним, переносил его с твердостью, какой не оказали бы и дикари. Ты пил лошадиную мочу и золотистую влагу болот, которой не коснулись бы и звери; твои уста не гнушались тогда и грубейших ягод грубейших кустарников; ты питался даже древесной корой, как олень, когда снег засыпит пастбища. Разсказывают, что на Альпах ты ел такое мясо, от одного уже взгляда на которое другие умирали, и все это - позор твоей чести, что я говорю теперь об этом, - ты переносил с таким мужеством, что даже и щеки нисколько не осунулись.

Лепид. Да, жаль его.

. Хоть бы стыд возвратил его поскорее в Рим. Во всяком случае, время выступить в поле; созовем же совет немедля. Бездействием мы только усиливаем Помпея.

Лепид. К завтрему я соберу верные сведения, какими силами могу располагать как на море, так и на суше.

Цезарь. Я займусь тем же. И так, до завтра.

Лепид. Прощай. Получишь еще какие вести, прошу, сообщи их и мне.

Цезарь. Непременно; ведь это мой долг.

СЦЕНА 5.

Александрия. Комната во дворце.

Входят: Клеопатра, Хармиана, Ира и Мардиан.

Клеопатра. Хармиана!

Хармиана. Царица -

Клеопатра. Дай мне выпить мандрагоры {Сок этого растения почитался снотворным.}.

Хармиана

Клеопатра. Чтоб я могла проспать страшное время разлуки с Антонием.

Хармиана. Ты слишком уже много думаешь о нем.

Клеопатра. Ведь это измена!

Хармиана. Не думаю.

Клеопатра

Мардиан. Что угодно владычице моей?

Клеопатра. На этот раз не песен твоих; - евнух не имеет ничего угодного мне. Ты счастлив, что твои помыслы, лишенные всякого побуждения, не летят за пределы Египта. Можешь ты любить?

. Могу.

Клеопатра. В самом деле?

Мардиан

Клеопатра. О, Хармиана, как ты думаешь - где он теперь? стоит, или сидит? идет, или скачет на коне? - О, как счастлив конь несущий Антония! Веди же себя умнее, добрый конь! Знаешь ли кого несешь ты? Атласа, поддерживающого полвселенной; руку и шлем человечества. - Говорит или шепчет он: "где же, где нильская змейка моя?" - так зовет он меня. Ну вот, я и опоиваю себя обольстительнейшим ядом; будет он думать о мне, почерневшей от страстных поцелуев Феба, покрытой глубокими морщинами времени? Да, когда был еще жив широколобый Цезарь - я была царским кусочком; тогда и великий Помпей остановился бы, приростил бы взоры к моему лицу; его зрение бросило бы тут якорь, и он умер бы, созерцая жизнь свою.

Входит Алексас.

. Приветствую тебя, владычица Египта.

Клеопатра. Как не похож ты на Марка Антония! Но ты от него, и он, как чародейственное снадобье, озолотил и тебя блеском своих доблестей. - Что делает мой храбрый Антоний?

Алексас

Клеопатра. Мое ухо жаждет вырвать их оттуда.

Алексас. "Любезный друг", так говорил он мне, "скажи ей, что верный Римлянин посылает великой царице Египта это сокровище устрицы; что у ног её он поправит ничтожность этого дара, украсив роскошный трон её царствами; - скажи, что весь Восток назовет ее своей владычицей". - За сим, он кивнул мне головой, и преспокойно сел на вооруженного коня {В прежних изданиях: an steed... По экземпляру Колльера: an arm-girt steed...}, который ржал так громко, что совершенно заглушил все, что хотел сказать я.

Клеопатра

Алексас. Как время года среднее между двумя крайностями, между жаром и холодом: ни печален, ни весел.

Клеопатра. О, дивное расположение духа! Заметь, заметь это, добрая Хармиана, - вот истинный муж! Заметь: он не был печален, потому что хотел сиять перед привыкшими смотреть так, как он смотрит; он не был весел - этим он, верно, хотел сказать им, что и воспоминание и радость его в Египте. Между тем и другим - дивное смешение! Но ведь и печаль и веселость, в самых крайностях своих, никому в мире нейдуг так, как тебе. - Встретил ты гонцов моих?

. До двадцати. К чему такое множество?

Клеопатра. Рожденный в тот день, в который забуду послать к Антонию - умрет нищим. - Чернил и бумаги, Хармиана. - Очень рада тебе, добрый Алексас. - Скажи, Хармиана, любила ли я когда нибудь так Цезаря?

Хармиана

Клеопатра. Чтоб тебе подавиться другим таким восклицанием! Говори: доблестный Антоний.

Хармиана. Великий Цезарь!

. Клянусь Изидой, я выбью тебе зубы, если ты еще раз сравнишь первейшого из мужей с Цезарем.

Хармиана. Прости царица, ведь я повторяю твои же песни.

Клеопатра бы пришлось обезлюдить весь Египет. (Уходят).