Генрих IV (Часть вторая).
Действие I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Генрих IV (Часть вторая). Действие I. (старая орфография)

ДРАМАТИЧЕСКИЯ СОЧИНЕНИЯ ШЕКСПИРА.

ПЕРЕВОД С АНГЛЙСКОГО
Н. КЕТЧЕРА,

ВЫПРАВЛЕННЫЙ И ПОПОЛНЕННЫЙ ПО НАЙДЕННОМУ ПЭН КОЛЬЕРОМ, СТАРОМУ ЭКЗЕМПЛЯРУ IN FOLIO 1632 ГОДА.

ЧАСТЬ 1.

КОРОЛЬ ИОАНН.

РИЧАРД II.

ГЕНРИХ IV. ЧАСТЬ 1-Я.

ГЕНРИХ IV. ЧАСТЬ 2-Я.

Издание К. Солдатенкова.

ЦЕНА КАЖДОЙ ЧАСТИ 1 Р. СЕР.

В ТИПОГРАФИИ В. ГРАЧЕВА И КОМП.
1862.

ГЕНРИХ IV.

ЧАСТЬ I.

ГЕНРИХ IV.

ЧАСТЬ II.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ.

Король Генрих IV.

Граф Варвик, Граф Вестморлэнд, Гоор, Гаркорт - приверженцы короля.

Граф Норсомберлэнд, Скруп, архиепископ иоркский, Лорд-маршал Мовбрэй, Лорд Гастингс, Лорд Бардольф, Сэр Джон Кольвилль - враги короля.

Верховный судья и подчиненный ему джентльмен.

Траверс и Мортон, служители Норсомберлэнда.

Фольстаф.

Бардольф.

Пистоль.

Паж.

Пойнс и Пето, из свиты принца Генриха.

Шало и Сайленс, мирные судьи.

Дэви, слуга Шалло.

Заплесневелый, Тень, Бородавка, Слабость, Вол - рекруты.

Фанг и Спарре, прислужники шерифа.

Молва, Привратник, Гонец, Танцовщик.

Леди Норсомберлэнд.

Леди Перси.

Хозяйка Квикли и Доль Тиршит.

Лорды, офицеры, Солдаты, Стража и др.

Действие в Англии.

ПРОЛОГ.

Входить Молва, вся расписанная языками.

МОЛВА. Навострите уши; да и кто же из вас заткнет отдушины слуха, когда говорит громкогласная Молва? Я седлаю ветер, скачу от востока к унылому западу, все разглашая, что затевается на земном шаре; клевета не сходит с моего языка: я распускаю ее на всех наречиях и наполняю уши людей ложными вестями. Я говорю о мире, тогда как скрытая вражда язвит свет, под личиной улыбающагося благосостояния; и кто же, кроме Молвы, кроме меня, собирает страшные ополчения, готовит грозные обороны, заставляет думать, что пузатый год, раздутый какой-нибудь другой скорбью, чреват детищем жестокой, безпощадной войны, - тогда как этого ничего и не бывало? Молва - дудка, которую надувают догадки, подозрения, предположения; а приемы игры так легки и просты, что на ней может играть даже глупое чудовище с безчисленными головами - толпа вечно разногласящая, вечно волнующаяся. Но к чему же анатомирую я мое слишком известное тело, для моих же челядинцев? Зачем явилась сюда Молва? Я скачу перед победой короля Генриха, который на кровавом поле при Шросбери побил молодого Горячку и все его войско, затушил пламя дерзкого бунта кровью самих же бунтовщиков. Однакожь, что же это? я вдруг заговорила правду; моя обязанность разглашать всюду, что Генрих Манмоз пал от яростного меча благородного Горячки, что король, полумертвый, склонил свою помазанную голову перед бешеным Догласом. Все это я разгласила уже во всех веселых городах {В прежних изданиях: through the peasant towns... По экземпляру Кольера: through the pleasant towns....} между царственным шросберийским полем и этой дряхлой, источенной червями, каменной твердыней, где отец Горячки, старый Норсомберлэнд лежит трудно больной. Утомленные гонцы являются один за другим, и все с новостями, которые я им поведала; из уст Молвы несут они ему лживое утешение, которое хуже самого несчастия. (Уходит.)

ДЕЙСТВИЕ I.

СЦЕНА 1.

Там же.

Входить лорд Бардольф.

Бардольф. Эй, привратник! - Где граф?

Привратник. (С верху). Как доложить о вас?

. Скажи, что его ждет здесь лорд Бардольф.

Привратник. Граф прогуливается в саду; не угодно ли вашей милости постучать в ворота, и он сам ответит вам.

Входит Норсомберлэнд.

Бардольф. Да вот и он.

Норсомберлэнд. Что нового, лорд Бардольф? теперь каждая минута мать какого-нибудь важного события. Время такое сумасбродное; раздор, как разкормленный конь, взбесился, вырвался и ломят все перед собою.

Бардольф. Благородный граф, я с верными вестями о шросберийском деле.

Норсомберлэнд. Дай Бог, с хорошими!

Бардольф. Лучше нельзя желать. Король ранен почти на смерть; счастие вашего благородного сына сразило принца Генриха в самом начале битвы; оба Блёнта убиты рукой Догласа; принц Иоанн, Вестморлэнд и Стэффорд бежали, а боров Генриха Манмоз, толстый сэр Джон - пленник вашего сына. Такого дня, такой битвы, такой славной победы не видывали со времен Цезаря.

Норсомберлэнд. Но как же узнали вы это? Вы видели поле сражения? вы из Шросбери?

Бардольф. Мне пересказал все это человек, возвращавшийся оттуда, человек благородный, известного имени; он заверил меня, что все это совершенно справедливо.

. Да вот и Траверс, которого я еще во вторник послал за новостями.

Бардольф. Лорд, я обогнал его на дороге; он верно знает не более того, что слышал от меня же.

Входит Траверс.

Норсомберлэнд. Что хорошого, Траверс?

Траверс. Лорд, сэр Джон Юмфревиль вернул меня назад радостными вестями, и тотчас же обогнал, потому что его лошадь была лучше моей. Вскоре за тем догнал меня джентльмен, скакавший во весь опор, совсем почти выбившийся из сил от спеха; поровнявшись со мной, он дал вздохнуть своей окровавленной лошади, чтоб спросить о дороге в Честер, и я спросил его, что делается в Шросбери. Он только сказал, что возстание не удалось, что молодой Гарри Перси охладел, и не дожидаясь других вопросов, опустил поводья, нагнулся вперед и, вонзив вооруженные пятки почти по самое раздвоение шпор в сильно вздымавшиеся бока бедной лошади, помчался так быстро, что, казалось, пожирал дорогу.

Норсомберлэнд. Так он сказал, что молодой Гарри Перси охладел, что из Горячки сделался хладнокровным, что возстание не удалось?

Бардольф. Послушайте, лорд, если ваш благородный сын не победитель - клянусь честью, я отдам мое баронство за шелковый шнур; и не говорите об этом.

Норсомберлэнд. Но для чего жь джентльмену, обогнавшему Траверса, выдумывать такия подробности проигранного сражения?

Бардольф. Кому, ему-то? Да это наверное какой-нибудь бродяга, стянувший лошадь, на которой скакал, и навравший все на обум. Но вот еще вестник.

Входит Мортон.

. И чело его, как заглавный лист, предсказывает печальное содержание {В Шекспирово время заглавные листы элегий и даже все промежуточные покрывались черным цветом. - Стивенс.}. Таков вид берега, на котором грозные волны оставили следы своего буйного напора. - Скажи, Мортон, ты с шросберийского поля?

Мортон. Благородный лорд, я бежал с этого поля, на которое ненавистная смерть явилась в своей ужаснейшей маске, чтоб запугать наших.

Норсомберлэнд. Что мой сын, мой брат? Ты трепещешь, и эта бледность щек высказывает твою весть скорей языка. Точно такой же человек, так же изнуренный, запыхавшийся, там же мрачный, с таким же зловещим, мертвенным взглядом, отдернул в глубокую полночь полог одра Приамова, чтоб возвестить ему, что половина Трои пылает; но Приам увидал пламя, прежде чем вестник нашел слово, - и я узнал о смерти моего Перси, прежде чем ты успел известить о ней. Ты хотел сказать: ваш сын сделал то и то, ваш брат это, так сражался благородный Доглас, - ты хотел сперва наполнить мой жадный слух их славными подвигами и потом оглушить меня совершенно, свеяв все эти похвалы одним вздохом, одним словом: ваш сын, брат, и все - мертвы.

Мортон. Доглас жив, и ваш брат жив; но ваш сын -

Норсомберлэнд. Мертв. Видишь ли, как скор язык опасения! Кто боится узнать, чего так не хотелось бы знать, узнает инстинктивно, по глазам другого, что свершилось чего он страшился. - Да говори же, Мортон; скажи, что твой граф лжет, что его догадка несправедлива, - и я приму это за и сладостный упрек, и обогащу тебя за такое оскорбление.

Мортон. Вы слишком велики, чтоб я осмелился противоречить вам; ваше предчувствие слишком верно, ваша боязнь слишком справедлива.

Норсомберлэнд. Но ты все-таки не говоришь, что Перси мертв. Я вижу престранное признание в твоем взоре. Ты качаешь головой, почитая опасным, или грехом говорить правду. Если он убит, говори прямо; весть о его смерти не обида; грешит, кто лжет на мертвого, а не тот, кто говорит, что мертвый мертв. Конечно передача дурных вестей неблагодарнейшая из обязанностей; язык передавшого их и за тем всегда уже звучит погребальным колоколом, напоминает унылый звон по усопшем друге.

Бардольф. Но я, лорд, все-таки никак не могу поверить, чтоб ваш сын был убит.

Мортон. Мне больно, что я должен убедить вас в том, чего, клянусь небом, никогда не желал бы видеть; но мои глаза видели его в кровавом величии, как, утомленный, едва переводя дыхание, он давал слабый отпор Генриху Манмоз, - видели, как быстрая ярость Генриха повергла никогда никому неуступавшого Перси на землю, с которой никогда не вставать уже ему живому. Коротко, только что разнесся слух о смерти того, кто своим духом придавал пыл даже бездушнейшему рабу, и храбрейшие из его сподвижников лишились и огня и пыла; уничтожился металл всех останавливавший, и все стало самим собою - тупым, тяжелым свинцом. И как вещи сами по себе тяжелые, приведенные однажды в движение, летят тем быстрее, чем тяжеле, - так и наши, отяжелев от потери Горячки, придали этой тяжести, своим страхом, такую легкость, что и стрелы не летят к своей цели так быстро, как они полетели с поля битвы, думая об одном спасении. Тут, и благородного Ворстера взяли в плен, к несчастию, слишком скоро, - и бешеный Шотландец, кровожадный Доглас, неутомимый меч которого три раза сражал подобие короля, упал духом и украсил собою позор показавших тыл, но на бегу споткнулся от страха, и взят также. А итог всего этого: король одержал победу, и тотчас же послал против вас, благородный лорд, сильное войско под предводительством молодого Лэнкэстера и Вестморлэнда. Вот и все мои вести.

. Будет у меня довольно еще времени и для сетования. Но теперь - в самом яде и лекарство; застань меня эти вести здоровым, они сделали бы меня больным; застали больного, и почти совсем возвратили здоровье. Как бедняк, которого суставы, разслабленные горячкой, гнутся, как безсильные петли, под бременем жизни, выведенный наконец из себя ожесточением болезни, вырывается вдруг с быстротой пламени из рук своих сторожей, - так точно и мои разслабленные скорбью члены, скорбью же теперь разъяренные, получили тройную силу. Прочь же, глупый костыль! чешучайтый нарукавник с стальными суставами должен покрывать эту руку; прочь и ты, повязка хвори! ты слишком слабая защита для головы, которой домогаются, ожесточенные победой, властители! Покройте мое чело железом, и пусть настает жесточайший час {В прежних изданиях: The ragged'st hour... По экземпляру Кольера: The rugged'st hour...}, какой только время и злоба могут наслать на яростного Норсомберлэнда! Пусть небо целуется с землей; пусть десница природы не сдерживает бурных вод; пусть умрет всякое устройство; пусть этот мир не будет более поприщем медлительного вскармливания раздоров; пусть дух перворожденного Каина воцарится в груди каждого, пусть все вступят в кровавую схватку, чтоб кончить разом эту адскую сцену, и пусть тогда вечная тьма погребает мертвых!

Траверс. Лорд, эта горячность повредит вам.

Бардольф. Любезный граф, не разводите чести с благоразумием.

Мортон. Жизнь всех ваших друзей зависит от вашей жизни, а ваша сократится поневоле, если вы будете предаваться бурной горячности. Прежде, чем вы сказали: "возстанем", вы обдумали, взвесили все случайности войны. Вы предполагали, что и ваш сын может пасть в этом разделе ударов; знали, что он пойдет по стезе опасностей, по краю бездны, в которую упасть гораздо легче, чем перескочить; вы знали, что его тело способно принимать раны и порубы, что смелый дух повлечет его туда, где более опасностей, и несмотря на то вы сказали: "ступай"; - и ни одно из этих, так для вас страшных, предположений не остановило вашего твердого решения. Что жь породило это смелое предприятие нового, чего бы вы не предполагали прежде?

Бардольф. Мы все, пострадавшие от этой потери, мы все знали, что отваживаемся в такое опасное море, на котором сохранить жизнь, одна из десяти вероятностей, - и несмотря на то, мы отважились, потому что предполагаемые выгоды подавили страх видимых опасностей. Не удалось - попробуем еще; пустим все в дело, и жизнь и достояния.

Мортон. И время. Благородный лорд, я слышал за верное и говорю вам сущую правду - доблестный Архиепископ иоркский собрал сильное войско; а это человек, который вдвойне привязывает к себе своих сподвижников. Ваш сын, мой повелитель, вел на битву только формы, оболочки, призраки людей, потому что слово возмущение разъединяло тело с душой, и они сражались принужденно, с отвращением, как больной принимает лекарство; казалось, что только их оружие принимало нашу сторону, душа же и воля были заморожены словом "возмущение", как рыба в пруде. Архиепископ же превращает теперь возмущение в святое дело; уважаемый за правоту и добродетель, он влечет за собой и души и тела, усиливая свою сторону кровью доблестного Ричарда, соскобленной с камней Помфрета; опирается в этом деле на самое небо; говорит, что вступается за отечество истекающее кровью, задыхающееся под гнетом великого Болинброка, и все, от мала до велика, стекается к нему.

Норсомберлэнд. Я знал это; но, признаюсь, настоящее горе все изгладило из моей памяти. Войдемте ко мне, посоветуемся как лучше обезопасить себя и отмстить. Посылайте гонцов и письма, собирайте скорей друзей; никогда не были еще они так редки и так нужны, как теперь.

СЦЕНА 2.

Лондон. - Улица.

Входит который несет его меч и щит.

Фольстаф. Ну, великан, что же сказал доктор на счет моей мочи?

Паж. Сказал, сэр, что сама по себе она хорошая, здоровая моча; но что в том, кому она принадлежит, болезней гораздо больше, чем он думает.

Фольстаф. Всякий так вот и лезет из кожи, чтоб придать себе какое-нибудь значение насмешками над моей особой. Мозг этой глупо-сваленной глины, называемой человеком, не в состоянии родить ничего, что бы так сильно располагало к смеху, как то, что выдумаю я, или что выдумают на мой счет; я не только сам остроумен, но и причина остроумия других. Вот и теперь, не прогуливаюсь ли я перед тобою, как свинья, сожравшая весь свой помет, кроме одного. Я совершеннейшая тупица, если принц не отдал мне этого поросенка в услужение только для того, чтоб моя фигура выказывалась еще более. Ну что мне в этой мандрагоре {Корень белой мандрагоры состоит из двух шишек, похожих на голову и живот, и из последней выходят два тоненькие корешечка в виде ног.}? ее гораздо удобнее носить на шапке, чем водить за собою. До сих пор у меня никогда не бывало еще агата {На агатах и других камнях, употребляющихся для печатей, вырезывались маленькия человеческия фигурки.} в услугах; но я оправлю тебя, любезнейший, не в серебро и не в золото, а в лохмотья, и отошлю, вместо брилиянта, назад к твоему любезнейшему господину, к этому принцу-юноше с неоперившимся подбородком. Ведь и на твоей ладони борода выростет скорей, чем на его подбородке, а он все-таки не совестится уверять, что у него лице королевское. Конечно, может-быть, Господу когда-нибудь и вздумается докончить его; но по крайней мере до сих пор на нем ни волоска, и оно в самом деле королевское лице реала, потому что брадобрею никогда не сжать с него и шести пенсов. А ведь туда же петушится, словно слыл мужем я тогда как отец его был еще холостяком. Ну, да пусть его думает о себе что хочет, в моем мнении он упал совершенно; я и ему скажу это. - А что сказал мэстер Домбльтон, на счет атласа для моей короткой епанчи и для штанов.

Паж. Сказал, сэр, чтоб вы представили поручительство повернее Бардольфа, что он не примет ни его, ни вашей расписки; что он не любит таких обезпечений.

Фольстаф. Да будет же он проклят, как прожорливый богач! чтоб язык его запекся еще сильнее! Подлый Ахитофель! безпутный мерзавец с вечным: право-ей-богу! иметь дело с дворянином, и требовать обезпечения! Непотребные эти лысины таскаются в огромных башмаках, со связками ключей за поясом, и если кому вздумается попросить у них взаймы на честное слово - давай обезпечение. Да для меня заткнуть рот обезпечением хуже, чем набить его мышьяком! Я думал, что он пришлет мне, как честному рыцарю, двадцать два аршина атласа, а он шлет за обезпечением. Пусть же спит себе покойно; рог-то изобилия у него, да сквозь этот рог проглядывает распутство его жены, а он и не видит этого, даром что есть свой собственный роговой фонарь. Где Бардольф?

Паж. Пошол на Смисфильдский рынок, чтоб купить вашей милости лошадь.

Фольстаф. Я добыл его в церкви св. Павла, а он хочет купить мне лошадь в Смисфильде; добуду еще жену из дома разврата - буду я с женой, и с слугой, и с лошадью {Церковь св. Павла была в то время сборным местом тунеядцев, ложных свидетелей и мошенников. Вся эта речь перифраза старой пословицы: "Кто пойдет в Вестминстер за женой, в церковь св. Павла за слугой, а на Смисфильдский рынок за лошадью, добудет: непотребную, мошенника и клячу".}.

Входит Верховный Судья с одним из своих подчиненных.

Паж. Сэр, вот идет лорд, посадивший принца и тюрьму, за то, что он ударил его за Бардольфа.

Фольстаф. Иди за мной, я не хочу его видеть.

Судья. Это кто там идет?

. Фольстаф, лорд.

Судья. Что был замешав в грабеже?

Подчиненный. Точно так, лорд; но потом он отличился при Шросбери, и, как я слышал, отправляется теперь с каким-то поручением к лорду Иоанну Лэнкэстер.

Судья. Как в Иорк? Вороти его.

Подчиненный. Сэр Джон Фольстаф!

Фольстаф. Малый, скажи ему, что я глух.

Паж. Говорите громче, мой господин глух.

Судья. Знаю, на все хорошее. Поди, дерни его за рукав; мне надо поговорить с ним.

Подчиненный. Сэр Джон!

Фольстаф. Как, такой молодой парень, и нищит? Разве нет войны, нет никакой службы? Разве король не нуждается в подданных, а бунтовщики в солдатах? Пусть позорно служить всякой, кроме одной из этих сторон, но нищить все-таки позорнее, чем служить и позорной стороне, если бы даже самое слово возмущение было недостаточно, чтоб выразить, как она позорна.

Подчиненный. Сэр, вы ошибаетесь во мне.

Фольстаф. Как, сэр, разве я сказал, что вы честный человек? несмотря на мое рыцарство, на мое воинское звание - я солгал, решительно солгал, если я сказал это.

. В таком случае, сэр, несмотря на ваше рыцарство и на ваше воинское звание, позвольте вам сказать, что вы солжете, решительно солжете, если назовете меня нечестным человеком.

Фольстаф. Я позволю тебе сказать это? я отрекусь от того, что срослось со мной? да я скорей позволю повесить себя, чем дам тебе такое позволение. Если же ты позволишь себе сам, лучше бы для тебя болтаться уже на виселице. Прочь, негодяй! убирайся!

Подчиненный. Сэр, лорд желает говорить с вами.

Судья. Сэр Джон Фольстаф, на одно слово.

Фольстаф. Ах, мой добрый лорд! - Господь да дарует вам, мой лорд, долгие дни! Я так рад, что вижу вас, мой лорд, на чистом воздухе; я слышал, мой лорд, вы были нездоровы; надеюсь, мой лорд, вышли с позволения врачей. Хотя, мой лорд, вы и не совсем еще утратили свою юность, все однакожь ваши лета отзываются уже солью времени, и я униженнейше прошу вас, мой лорд, не пренебрегать вашим драгоценным здоровьем.

Судья. Сэр Джон, я посылал за вами перед походом в Шросбери.

Фольстаф. Вот точно также слышал я, мои лорд, что и его величество возвратились из Вэльса не так здоровы.

Судья. Я говорю не об его величестве. Вы не явились, когда я вас требовал.

Фольстаф. Слышал, что его величество подверглись опять этой проклятой апоплексии.

Судья. Да сохранит Господь его величество! Прошу однакожь отвечать на мой вопрос.

Фольстаф. Эта апоплексия - сколько я понимаю ее, мой лорд, - род летаргии, род сонливости крови, проклятый зуд -

Судья. К чему все это? не в том дело.

Фольстаф

Судья. Мне кажется, что вы сами страждете ею, потому что решительно не слышите, что вам говорят.

Фольстаф. Прекрасно, мой лорд, прекрасно; но с позволения сказать, мне кажется, что я стражду более недугом неслушания, болезнью невнимания.

Судья. Кандалы на ноги тотчас возвратили бы вашим ушам внимание; и я никак не затруднюсь, если сделаюсь вашим врачом.

Фольстаф. Мой лорд, я беден, как Иов, но совсем не так терпелив; взяв в разсчет мою бедность, вы, мой лорд, могли бы предписать мне микстуру заключения, но буду ли я столько терпелив, чтоб исполнить ваше предписание, это подвержено еще сомнению.

Судья. Я посылал за вами, чтоб поговорить о деле, за которое вы могли поплатиться жизнью.

Фольстаф. И я не явился по совету моего, очень опытного в наших законах, стряпчого.

Судья. Послушайте, сэр Джон, вы живете в ужаснейшем разврате.

Фольстаф. Кому мой пояс будет в пору, не может жить в меньшем.

Судья. Ваши средства очень невелики, а траты огромны.

Фольстаф. Я бы желал, чтоб это было наоборот, чтоб мои средства были огромны, а талия {Тут непереводимая игра значениями слов waste - трата, издержки, и waist - талия.} потоньше.

Судья

Фольстаф. Напротив, он совратил меня. Я бедняк с огромным брюхом, а он моя вожатая собаченка.

Судья. Довольно, мне не хочется растравлять рану только что залеченную. Услуги, которые вы оказали в день сражения при Шросбери, позолотили несколько ваши ночные подвиги при Гадсхиле; только смутам нашего времени обязаны вы, что избавились тяжелой ответственности.

Фольстаф. Лорд -

Судья. Но так как теперь все уладилось - ведите же себя хорошенько; не будите спящого волка.

Фольстаф. Будить волка, так же скверно, как и нюхать лисицу.

Судья. Вы подобны свече, лучшая часть которой сгорела.

Фольстаф. Большой, праздничной свече, мой лорд, и притом из одного сала; впрочем можно бы сказать и восковой, потому что я все еще росту в ширь {Тут непереводимая игра значениями слов wax - воск и wax - рости.}.

Судья. Каждый белый волос вашей бороды должен бы придавать вам более степенности.

Фольстаф. Весу, мой лорд, весу.

Судья

Фольстаф. Ну нет, лорд, дурной ангел {Монета.} легок, а меня, надеюсь, возьмет всякой не взвешивая, только что взглянет; и несмотря на то, признаюсь, в некоторых отношениях я как-то не в ходу. Не знаю как это, но добродетель в наш скаредный век так мало уважается, что истинное мужество сделалось вожаком медведей, а остроумие шинкарем, и тратит свои летучия остроты на счеты; все же прочие человеческие дары искажены этим злобным временем до того, что не стоят и выеденного ореха. Вы состаревшиеся - вы не хотите знать способностей врожденных вам молодым, вы мерите пыл вашего сердца горечью вашей желчи; впрочем, надобно признаться, что и мы, передовые юности, в самом деле, немного шаловливы.

Судья. И вы включаете себя в число молодых, тогда как обозначены всеми признаками старости? Разве ваши глаза не слезятся, руки не высохли, лице не пожелтело, борода не побелела, ноги не убывают, живот не прибывает? разве голос ваш не надорван, дыхание не одышляво, подбородок не увеличился, а ум не уменьшился? разве старость не отяжелела над вами с головы до ног? И мы все еще хотите слыть молодым? Стыдитесь, сэр Джон, стыдитесь!

Фольстаф я не намерен; я стар только суждением и разумением, а угодно кому выпрыгать у меня тысячу марк, - пусть только вручит мне деньги, и я дам ему звать себя. На счет же оплеухи, которую дал вам принц, он дал ее, как принц не совсем вежливый, а вы приняли ее как лорд весьма благоразумный. Я порядком пожурил его за это, и юный лев, в раскаянии, истязает теперь свою плоть, но, разумеется, не власяницей и не пеплом, а новым шелком и старым хересом.

Судья. Дай Бог принцу товарища получше!

Фольстаф. Дай Бог товарищу принца получше! Я никак не могу отвязаться от него.

Судья. Утешьтесь, король разлучает вас с принцем. Я слышал, вы отправляетесь с лордом Иоанном Лэнкэстер против архиепископа и графа Норсомберлэнда.

. Да; и этим я обязан вашему прекрасному предупредительному остроумию. Но молите же вы все, остающиеся дома в объятиях покоя, чтоб наши войска не встречались в жаркий день; - ведь я, клянусь Богом, беру с собой только две рубашки, и не намерен потеть больше обыкновенного. Встретимся в жаркий день - пусть мне никогда не плевать более белой слюной {Ею плюют от внутренняго жара, особенно вследствие перепоя.}, если я махну чем-нибудь кроме бутылки. Странное, право, дело: вынырни только какое-нибудь опасное дело - тотчас и за меня; да ведь не вечно же мне за всех работать! Это впрочем всегдашняя привычка нашей английской нации - попалось что-нибудь путное, так и давай совать всюду. Но если вы так ужь убеждены, что я старик - почему жь бы не оставить меня в покое? Я, ей-богу, желал бы даже, чтоб мое имя не было так страшно неприятелю. Лучше быть изъедену до смерти ржавчиной, чем истереться до ничтожества от безпрестанного движенья.

Судья. Будьте честны, будьте честны, и Господь да увенчает ваш поход успехом!

Фольстаф. Лорд, не одолжите ли вы мне тысячу фунтов на экипировку?

Судья(Уходит с подчиненным.)

Фольстаф. Да пусть щелкают меня по носу огромнейшей колотушкой, если поклонюсь. Старость так же нераздельна с скряжничеством, как молодость с распутством; за это одну дергает подагра, а другую пощипывает венера, и таким образом две эти болезни предупреждают моя проклятия {В прежних изданиях: and so both the decrees prevent my curses... По Колльеру: and so both the diseases

Паж. Сэр.

Фольстаф. Что в моем кошельке?

Паж. Семь гротов и два пенса.

. Я решительно не знаю лекарства против этой проклятой чахотки кошелька; займы только облегчают, и облегчают совершенно, а все-таки не излечивают. Ступай, отнеси это письмо к лорду Лэнкэстер, это к принцу, это к графу Вестморлэнд, а это к старой мистрис Урсуле, на которой еженедельно клянусь жениться, с тех пор, как показался первый седой волос на моем подбородке. Затем, ты знаешь где меня найдти. (Паж уходить.) Эх - чтоб чорт наслал подагру на эту проклятую венеру или венеру на эту проклятую подагру! которая-то из них заигрывает дьявольски с моим большим пальцем. А впрочем, что жь если и охромею - свалим все на войну; это тем скорей обезпечит мой пенсион. Умная голова из всего извлечет пользу; я и болезнь обращу в выгоду.

СЦЕНА 3.

Входят Архиепископ иоркский, лорды Гастингс, Мовбрэй и Бардольф.

Архиепископ. Теперь вам известны и наше дело и наши средства; прошу же вас, благородные друзья, чистосердечно высказать свое мнение на счет надежд наших. Начните вы, лорд-маршал; как вы думаете?

. Повод к возстанию я нахожу вполне достаточным; но касательно возможности противостать с нашими средствами многочисленным силам короля - на это я желал бы доказательств поубедительнее.

Гастингс. По спискам у нас на лице до двадцати пяти тысяч отборного войска; кроме того, мы можем надеяться на помощь великого Норсомберлэнда, грудь которого сжигается ярым пламенем оскорблений.

Бардольф

Гастингс. С ним, могут.

Бардольф. Вот в этом-то и дело. Мое мнение: если без него мы слабы, никак не заходить слишком далеко, пока он не пришлет подкрепления; в таком кровавом предприятии не следует допускать ни предположений, ни вероятий, ни надежд на неверную помощь.

. Совершенная правда, лорд Бардольф; доказательство - неудача молодого Горячки при Шросбери.

Бардольф. Именно, лорд; он убаюкал себя надеждами, положился на обещанное вспоможение, обольстил себя мощью, которая на деле вышла меньше самого умереннейшого из его помыслов, и, движимый пламенным воображением, свойственным безумцам, повел свои войска на смерть, ринулся на гибель, закрыв глаза.

Гастингс

Бардольф. Но может повредить в этом случае. Начать военные действия сейчас же - все равно, что понадеяться на почки ранней весны, когда гораздо более вероятий что их побьют морозы, чем надежды на плод. Когда мы задумываем сооружать, мы осматриваем сперва место, начертываем план и потом, определив вид здания, составляем смету издержек; находим, что оне превышают ваше состояние - мы чертим другой план в меньших размерах, или отказываемся от постройки совершенно. Тем более в таком великом предприятии, где дело почти в уничтожении королевства и в заменении его другим, мы должны разсмотреть и местность, и положение, и план, пообдумать как упрочить основание, посоветоваться с строителями, определить все наши средства, коротко - взвесить все возможности и невозможности такого начинания. Осторожный вождь берет в разсчет только силы, которые действительно может противопоставить врагу {В прежних изданиях: How able such а work to undergo, То weigh against bis opposite... По экземпляру Колльера: How able such а work to undergo. А careful leader sums what force he brings То weigh against bis opposite...}; иначе, разсчитывая, вместо людей, на одни имена их, мы будем сильны только на бумаге, только цифрами; уподобимся человеку, который, начертив план дома не по состоянию, бросает постройку на половине и оставляет полувыведенное уже здание, без всякой защиты, в добычу плачущим тучам и буйной злобе зимы.

. Пусть даже все ваши надежды, теперь так много обещающия, окажутся мертворожденными; пусть мы не усилимся более ни одним человеком - я все-таки думаю, что и того войска, которое имеем, достаточно чтоб уравновесить силы короля.

Бардольф. Как! разве у короля только двадцать пять тысяч?

Гастингс и Архиепископа, 12 тысяч французов прибыли в Майльфордскую гавань на помощь Глендоверу.}, другое против Глендовера и третье против нас. Это тройственное разделение и без того не слишком огромных сил короля, неизбежно; сундуки же его звучат жалкой пустотой и бедностью.

Архиепископ. Чтоб он стянул все свои войска и напал на нас соединенными силами, опасаться нечего.

Гастингс. Стянув их, он обнажит свой тыл, и тогда французы и Вэльссцы погонятся за ним по пятам; он никогда этого не сделает.

. А не знаете, кто поведет его войско против вас?

Гастингс. Герцог лэнкэстерский и Вестморлэнд. Против Глендовера он идет сам с Генрихом Манмоз; кто же назначен против французов - не знаю.

Архиепископ на сердцах толпы. Безумная! как громко оглашала ты небо благословениями Болинброку, когда он еще не был тем, чем ты захотела его сделать! и теперь, когда он увенчался твоими желаниями - ты, прожорливое животное, пресытилось им до того, что само же силишься изрыгнуть его. Точно так же извергла ты, гнусная собака, из своей прожорливой груди царственного Ричарда, и теперь тебе хотелось бы возвратить свое мертвое извержение, и ты воешь, не имея возможности. Что же верного в эти времена? Те, которые при жизни Ричарда жаждали его смерти, влюбились теперь в его могилу; те, которые бросали сор на его прекрасную голову, когда он, вздыхая, ехал за торжествующим Болинброком по горделивому Лондону - кричат теперь: "земля, возврати нам его и возьми этого". Таково ужь непостоянство человеческих помыслов; прошедшее и будущее всегда кажутся лучшими, настоящее - всегда худшим.

Мовбрэй. Соберем же войска, и в поход!

Гастингс. Мы рабы времени, а время требует действий.