Кориолан.
Действие V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Кориолан. Действие V. (старая орфография)

ДЕЙСТВИЕ V.

СЦЕНА 1.

Площадь в Риме.

Входят Коминий, Менений, Сициний, Брут и другие.

Менений. Нет, я не пойду; вы слышали, что он сказал тому, то некогда был его начальником, кто любил его, как нельзя более? Он называл меня отцом; но что жь из этого? Ступайте вы, изгнавшие его; падите ниц еще за милю от его шатра, коленами проложите себе путь к его милосердию. Куда же мне, когда он не захотел выслушать Коминия?

Коминий. Он не хотел даже показать, что знает меня.

Менений. Слышите?

Коминий. Раз только назвал он меня по имени. Я напомнил ему о том, как мы давно знакомы, как вместе проживали кровь свою; но он тотчас же перебил меня, запретил называть себя Кориоланом и каким бы то ни было другим именем, говоря, что он безъимянное ничто, пока не выкует себе имени в огне пылающого Рима.

Менений. О, дивные трибуны, вы совершили великое дело; вы не умрете в потомстве - вы добились до того, что уголья подешевеют наконец в Риме.

Коминий. И представил ему, какое величие простить того, кто наименее может ожидать прощения; на это он заметил, что обращение государства с просьбою к человеку, им наказанному, совершеннейшая безсмыслица.

Менений

Коминий. Я хотел было пробудить в нем сострадание к искренним друзьям его; но он остановил меня, сказав, что не имеет времени выбирать из кучи гнилой, вонючей мякины, и что не сжечь ее, нюхать безпрестанно оскорбление из-за одного или двух бедных зерен - глупо.

Менений. Из-за одного или двух бедных зерен? Я одно из них; его мать, жена, сын и благородный Коминий - мы зерна, а вы гнилая мякина, и вонь от вас слышна выше месяца. Из-за вас и мы осуждены на сожжение.

Сициний. Укроти свое негодование; если не хочешь помочь в этой неотвратимой беде, так не издевайся же покрайней мере над нашим несчастием. А мы все-таки уверены, что твой бойкий язык, еслиб ты только согласился быть ходатаем за нашу родину, отвратит беду скорей, чем все наше войско, собранное на скорую руку.

Менений. Нет, я не хочу вмешиваться в это дело.

Сициний. Умоляю, иди к нему.

Менений. Для чего?

Брут. Попробуй, что может сделать для Рима твоя любовь к Марцию.

Менений. Для того, чтоб сказать за тем, что Марций отослал меня, как Коминия, не выслушав; чтоб предстать пред вас глубоко-оскорбленным жестоким равнодушием друга? Не так ли?

Сициний. Но всяком случае Рим будет тебе благодарен и за твое доброе желание.

Менений. Так и быть, попробую. Может, он и выслушает меня; меня обезкураживает только прием Коминию. Впрочем, может-быть он пришол к нему не в час, тогда как у него ни крошки не было еще во рту; а когда жилы чем в часы жреческого пощения, и потому выжду мгновение, когда хорошая трапеза сделает его расположеннее к моей просьбе.

Брут. Ты знаешь верный путь к его сердцу, и не собьешься с дороги.

Менений. Решено, что бы из того ни вышло, я попробую. Я не замедлю сообщить вам о моем успехе. (Уходит.)

Коминий. Он ни за что не выслушает его.

Сициний. Ты думаешь?

Коминий. Я говорил уже вам: он сидит в золоте; глаза его пылают, как будто бы хотели сжечь Рим; обида, нанесенная ему, сторожит его сострадание. Я преклонил перед ним колена - он холодно сказал мне: "встань", и движением руки заставил меня удалиться. Вслед за мной он выслал бумагу, в которой изложил последнее решение свое: что может сделать и чего не может, потому что связал себя клятвою. Теперь вся надежда только на его мать и жену, которые, как я слышал, думают просить его о помиловании родины. Идем к ним, и постараемся убедить их, чтоб оне не откладывали прекрасного своего намерения.

СЦЕНА 2.

Передовые посты лагеря Вольсков перед Римом.

Воины стоят на страже. Входит Менений.

1 страж. Стой! Откуда ты?

2 страж. Ступай назад!

. Вы исполняете свою обязанность как следует мужам - это похвально; но, с вашего позволения, я сановник и имею поручение поговорить с Кориоланом.

1 страж. Откуда ты?

Менений. Из Рима.

1 страж. Мы не можем пропустить тебя; ступай назад; наш полководец ничего не хочет слышать оттуда.

2 страж. Ты скорей увидишь свой Рим в пламени, чем добьешься разговора с Кориоланом.

Менений. Друзья мои, если вы слыхали рассказы вашего полководца о Риме и о тамошних друзьях его - ручаюсь чем угодно, что и мое имя касалось вашего слуха; я Менений.

1 страж. И все-таки назад; и твое имя не проведет тебя.

Менений. Но послушай, любезный, я пользуюсь особенным расположением твоего полководца. Я был записной книгой его доблестных дел, книгой, повествовавшей всем и каждому о безпримерной славе его, несколько даже и преувеличивая ее, потому что, имея обыкновение говорить о друзьях моих - из коих он первый, - все прекрасное, без всякой утайки, как этого требует справедливость - иногда я однакожь увлекался, перехватывал, как шар, катящийся по наклонной поверхности, за пределы, обращал я ложь в похвалу ему. Поэтому ты, любезный, не можешь не пропустить меня.

1 страж. Почтеннейший, еслиб ты наговорил в его пользу столько лжей, сколько произнес слов в свою собственную, так и тогда я не пропустил бы тебя; ни даже в том случае, когда бы лганье было так же добродетельно, как жизнь целомудренная. И потому, ступай назад.

Менений. Да возьми же в толк, любезнейший, что меня зовут Менением; что я всегда держал сторону твоего начальника.

. Хоть ты и был лжецом его - ведь ты сам признался в этом, - я, говорящий под его начальством правду, все-таки должен сказать тебе, что мы не можем пропустить тебя, и потому - ступай назад.

Менений. А что он, пообедал ужь? мне не хотелось бы говорить с ним до обеда.

1 страж. Ты Римлянин?

Менений. Так же, как и твой полководец.

1 страж. Так ты должен ненавидеть Рим, как он. Как вообразит, что вытолкав за ворота настоящого защитника их, что отдав, по невежественному безумию толпы, ваш щит врагам вашим - вам удастся еще удержать его месть дешевыми стонами старых баб, девственными слезами ваших дочерей, или параличным ходатайством выжившого из лет болтуна, каким ты кажешься? Неужели ты думаешь, что таким слабым дыханием, как твое, можно задуть пламя, которое скоро охватит ваш город? Нет, вы жестоко ошиблись, и потому спеши назад в Рим, чтоб приготовиться к казни. Вы все осуждены; наш полководец поклялся, что никому не будет пощады.

Менений. Глупец, еслиб он знал, что я здесь, он принял бы меня с уважением.

2 страж. Полно, наш начальник не знает тебя.

Менений. Я говорю о вашем полководце.

1 страж. Нашему полководцу нет до тебя никакого дела. Назад, или я выцежу последния капли твоей крови; говорят тебе, убирайся.

Менений. Но, любезный -

Кориолан и Тулл Ауфидий.

Кориолан. Что тут у вас?

Менений. А, негодяй, теперь-то я докажу тебе мою дружбу; ты увидишь в каком я здесь почете; узнаешь, что какой-нибудь жалкой страж не отболтает меня от моего сына Кориолана; ты можешь догадаться и потому, как он обойдется со мной, что ты на волосок от виселицы, или от какой-нибудь другой смерти, более томительной ожиданием и гораздо жесточайшей по ощущениям; смотри же, и обомри от того, что тебя ожидает. - (Кориолану) Всемогущие боги ежечасно совещаются о твоем благоденствии и любят тебя не менее твоего старого отца Менения! О, сын мой! ты готовишь для нас огонь; смотри, вот вода, чтоб затушить его. Меня с трудом убедили идти к тебе; только по твердому убеждению, что никто, кроме меня, не может тронуть тебя, я позволил их вздохам выдуть меня за ворота. Заклинаю тебя, прости Риму и твоим умоляющим соотечественникам. Милосердые боги да смягчат твою ярость и да прольются дрожжи её вот на этого негодяя, который, как чурбан, преграждал мне путь к тебе.

Кориолан. Удались!

Менений. Как удались?

Кориолан. Я не знаю ни матери, ни жены, ни сына. Все мои действия подчинены другим; а потому и снисхождение - хотя месть и принадлежит собственно мне - в груди Вольсков. Я и прежнюю дружбу нашу скорей отравлю неблагодарным забвением, чем обнаружу, как она была велика, милосердием. - Удались. - Для ваших просьб мои уши недоступнее, чем ваши ворота для моих войск. Но так как я некогда любил тебя, (Подавая ему бумагу) возьми эту бумагу - она написана именно для тебя; а только что хотел послать ее к тебе. За сим, Менений, ни слова более; я ничего не хочу слышать от тебя. - Ауфидий, я очень любил этого человека; однакожь видишь -

Тулл. Ты верен себе. (Уходит с Кориоланом.}

1 страж

2 страж. И как же оно могущественно! Знаешь дорогу домой?

1 страж. Слышал, как нас отделали за то, что не пропустили твоего величия?

2 страж. Скажи, отчего жь обмирать-то мне?

Менений. Мне нет никакой нужды ни до света, ни до вашего полководца; что же до вас, то вы так ничтожны, что я забыл и думать о вашем существовании. Тот, кто решился умереть от собственной руки ~ не устрашится смерти и от руки другого. Ваш полководец может неистовствовать как ему угодно. А вам - вам желаю оставаться долго тем, что вы есть, чтобы с летами возрастала и ваша ничтожность. Скажу вам то же, что сказано мне: прочь с глаз моих! (Уходит.)

1 страж. А ведь нечего сказать, славный это человек.

2 страж. Славный-то человек наш полководец; он утес, дуб, которого не поколеблет никакой ветер.

СЦЕНА 3.

Шатер Кориолана

Входят Кориолан, Тулл Ауфидий и другие.

Кориолан

Тулл. Ты пекся только об их выгодах; был глух мольбам Рима; не позволял себе никаких тайных сношений даже с друзьями, вполне полагавшимися на твое расположение к ним.

Кориолан. Старик, которого я сейчас отослал в Рим с растерзанным сердцем, любил меня более, чем отец - он просто обожал меня. Отправление его ко мне было последнею их надеждой, и я, из прежней любви к нему, хотя и обошолся с ним сурово, предложил им еще раз условия, которые они отвергли уже, да и теперь не могут принять. Эту ничтожную уступку я сделал только для того, чтоб хоть несколько смягчить горькую ошибку полагавшого, что он сделает гораздо больше. За сим я уже не склоню слуха моего ни к каким просьбам как самого Рима, так и старых друзей моих. - (За сценой слышен шум.) Это что такое? неужели новое искушение нарушить обет в то самое мгновение, как я произнес его? Не бывать этому.--

Входит Виргилия, Волюмния, ведя за руку сына Марция, Валерия и несколько Римлянок; все в траурной одежде.

Жена, и за ней почтенная форма, в которой сложилось это тело, ведет за руку внука крови своей. - Прочь, прочь все привязанности! уничтожьтесь все связи и права природы! закоснелость да соделается добродетелью! Что мне в этих поклонах? что в этих голубиных глазах, способным соблазнить и богов на клятвопреступление? - Я смягчаюсь однакожь - и я свален из такой же рыхлой глины, и другие. - И мать преклоняется перед мною, а это все равно, как бы самый Олимп, умоляя, склонялся перед кочкой; и юный сын смотрит на меня так нежно, что голос великой природы говорит уже мне: "не отвергай молений их!" - Нет! пусть Вольски вспашут Рим, опустошат всю Италию - никогда не буду я таким гусенком, чтоб подчинил себя животному инстинкту; останусь непреклонным, точно как будто человек творец самого себя и не знает никакой родни.

Виргилия. Супруг и повелитель!

Кориолан. Я смотрю на вас не теми уже глазами, какими смотрел в Риме.

Виргилия. Может быть от того, что печаль изменила нас.

Кориолан(Жене.) Лучшая часть моего тела, прости мне мое жестокосердие, но не требуй за это, чтоб я простил ваших Римлян. - О, один только поцелуй, продолжительный как мое изгнание, сладостный как мое мщение! - а тот, последний, что я унес с собою, клянусь ревнивой богиней небес, постоянно девствовал на верных губах моих. - Но, о, боги, что же это я делаю - болтаю вздор, а благороднейшая из матерей остается без привета. (Преклоняя колена.) Склонитесь же колена, оттисните на земле такой знак сыновняго почтения, какого не оставлял еще по себе ни один из обыкновенных сыновей.

Волюмний. О, встань благословенным! мне следует преклонить пред тобой колена, и не на мягкую подушку, а на твердый камень; я должна почтить тебя этим знаком уважения, который до сих пор, по ошибке, требовали от детей. (Преклоняет перед ним колена.)

Кориолан. Что жь это? ты на коленях передо мною, перед твоим наказанным сыном? После этого отчего жь и камням безплодного морского берега не сбивать звезд, и бурным ветрам не бичевать огненное солнце гордыми кедрами? после этого и убийственная невозможность сделать то, чего нельзя сделать, будет самым легким делом. (Встает и поднимает ее.)

Волюмний. Ты мой герой; я содействовала твоему образованию. (Показывая на Валерию) А ее - узнал ты?

Кориолан. Прекрасная Валерия, благородная сестра Публиколы, луна Рима, чистая, как ледяный кристалл на храме Дианы, образованный морозом из белейшого снега.

Волюмний. А вот и бедное сокращение тебя самого; лета разовьют его, и оно будет вполне тобою.

Кориолан спасая смотрящих на тебя!

Волюмний. На колени, дитя мое.

Кориолан. Милый сын мой!

Волюмний. Да, твой сын, твоя жена, Валерия и я - мы все пришли умолять тебя -

Кориолан. О, нет, оставьте это; или если ужь не можете не просить, так поймите же прежде, что вы не должны оскорбляться, когда произнесенный мною обет заставит меня отказать вам. Не просите, чтоб я распустил войско, чтоб снова вступил в переговоры с ремесленниками Рима; не говорите мне, в чем кажусь вам отступником природы; не старайтесь укротить мою ярость, утолить жажду мщения холодными разсуждениями -

Волюмний. Довольно, довольно! ты сказал уже, что ничего для нас не сделаешь; потому что, кроме этого, нам не о чем просить. Но мы все-таки будем просить тебя, чтобы твое жестокосердие, если все просьбы наши будут тщетны, не избегло заслуженного позора. Выслушай же нас.

Кориолан. Ауфидий и вы, Вольски, приблизьтесь; у меня нет никаких тайных сношений с Римом. - Чего хотите вы?

Волюмний. Храни, мы молчание, наша одежда, наши бледные лица и без слов высказали бы тебе, что за жизнь вели мы со дня твоего изгнания. Подумай сам, найдутся ль в целом мире женщины несчастнее нас, сюда пришедших, когда свидание с тобой, вместо того, чтоб оросить глаза наши радостью, переполнить сердца восторгом, заставляет нас трепетать и плакать от страха и горя; когда мать, жена и сын должны видеть, как сын, муж и отец терзает недра своей родины. Твоя вражда разражается над нами, бедными, по преимуществу; ты лишаешь нас даже возможности молить богов - отрады, которой наслаждаются все, кроме нас; как молить нам за родину, чего требует долг, и за тебя, чего также требует долг? Увы, мы должны отказаться или от отчизны, вскормившей нас, или от тебя, нашего утешения в отчизне. Исполнись та или другая из молитв этих - мы равно несчастны; потому что или тебя повлекут по улицам Рима в цепях, как изменника; или ты, торжествуя, обратишь родимый город в развалины и увенчаешься лаврами за то, что так мужественно пролил кровь жены и детей. Что касается до меня, сын мой, я не намерена ждать окончания войны этой; если мне не удастся склонить тебя на великодушное помилование - будь уверен, что ты не сделаешь и шага против родины, не наступив на чрево матери тебя родившей.

Виргилия. И на мое, даровавшее тебе сына, чтоб твое имя не умерло вместе с тобою.

Сын. На меня он не наступит; я убегу, и когда выросту, буду сражаться.

Кориолан. Не хочешь разнежиться подобно женщине - не подпускай к себе ни детей, ни женщин. Я слишком долго нас слушал.

. Нет, не оставляй нас таким образом. Еслиб мы просили спасти Римлян гибелью Вольсков, которым ты служишь - ты мог бы осудить нас, как отравительниц твоей чести; но ведь мы просим примирить их, чтобы Вольски могли сказать; "мы оказали им эту милость", а Римляне; "мы приняли ее"; чтобы как те, так и другие превознося тебя, благословляли за мир, им дарованный. Сын мой, ты знаешь, как неверно счастие войны; но за то как верно то, что если ты и возьмешь Рим, так не приобретешь ничего кроме имени, повторение которого будет нераздельно с проклятиями, и летописи скажут тогда: "он был великий человек, но убил славу свою последним поступком; погубив родину, он навсегда соделал имя свое ненавистным". Вспомни, ведь ты всегда говаривал, что высшее благородство - уподобиться в милосердии богам; раздирать молнией громадные ланиты небосклона и тотчас же за тем, заменять громовые стрелы топором, разсекающим только дубы. Что жь молчишь? неужели думаешь, что благородно вечно помнить оскорбления? - Да говори же, дочь моя; ведь ты видишь, что твои слезы нипочем ему. - Говори и ты, малютка; может быть твой невинный лепет тронет его более, чем наши убеждения. В целом мире нет человека так много обязанного своей матери, и он заставляет меня тратить слова по пустому, подобно женщине, привязанной к позорному столбу. Во всю жизнь свою ты ни разу еще не уступил своей заботливой матери; тогда как она, бедная наседка, лишенная возможности утешаться другими детьми, лелеяла тебя, выклохтывала и на войну и с войны, увенчанного славою. Скажи, что моя просьба несправедлива и прогони меня; но если она справедлива, то ты поступаешь дурно, и боги накажут тебя за отказ в том, чем обязан мне, как матери. - Он отворачивается - падем к ногам его; пристыдим его нашим коленопреклонением. Как быть, прозвание Кориоланом требует более почета, чем наши просьбы - сострадания. На колени! (Становятся все на колени.) Это последнее; не подействует - возвратимся в Рим, и умрем вместе с нашими соседями. - О, взгляни же на нас; взгляни на бедного малютку, который, не умея еще выразить чего хочет, стоит вместе с нами на коленях и протягивает к тебе рученки, и тем самым придает нашим просьбам силу, против которой не устоять тебе. - (После некоторого молчания.) Кончено, идем. Дочь Вольска была матерью этого человека, его жена в Кориоли, и внук мой походит на него случайно. - Ну что же - отсылай нас. - Я не скажу ни слова более, пока пламя не обнимет нашего города, и тогда скажу немного.

Кориолан. (Берет ее за руку и после продолжительной безмолвной борьбы с самим собою). О, матушка, матушка, что сделала ты? Посмотри, небеса разверзаются, и боги смеются, взирая на эту противоестественную сцену. Ты одержала победу благодатную для Рима; но для твоего сына - поверь, о, поверь мне, матушка, - твоя победа слишком опасна, может быть и смертельна. Но пусть будет, что будет! - Ауфидий, я не могу продолжать войны, как бы следовало; но я заключу выгодный мир. Поставь себя на мое место, добрый Ауфидий, и скажи: был ли бы ты тверже и непреклоннее к просьбам матери.

Тулл. И я был бы тронут.

Кориолан. Готов поклясться, что так; поверь, много надо, чтоб расположить мои глаза к кроткому состраданию. Но скажи же, любезный Ауфидий, на каких условиях думаешь ты заключить мир. Что до меня - я не пойду в Рим; я возвращусь с вами, в Анциум, а потому, прошу, помоги мне в этом деле. - О матушка! жена!

Тулл. (про себя). Очень рад, что сострадание у тебя в разладе с честью; это поможет мне возвратить мое прежнее могущество.

Кориолан. (Женщинам, которые делают ему знаки). Сейчас, сейчас; освежим себя прежде вином, а за тем вы возвратитесь в Рим со свидетельством лучшим одних слов: с мирным договором, который мы скрепим на обоюдных условиях. О, вы стоите, чтоб вам соорудили храм; без вас и всем мечам Италии, со всеми союзными ей силами, никогда не удалось бы заключить этого мира!

СЦЕНА 4.

Рим. Площадь.

Менений и Сициний.

Менений. Видишь вон тот угольный камень Капитолия?

Сициний. Ну так что жь?

Менений. Выдвинешь его мизинцем - можно еще надеяться, что благородным Римлянкам, и в особенности его матери, удастся уговорить его; но я знаю, что и на это нечего надеяться. Горла наши осуждены и ждут только исполнителей казни.

Сициний. Возможно ли, чтобы в такое короткое время человек мог так перемениться.

Менений. Есть разница между червяком и бабочкой, а ведь бабочка была прежде червяком. Так и Марций из человека развился в дракона: у него выросли крылья, он поболее пресмыкающейся твари.

Сициний. Он так любил мать свою.

Менений. Он и меня любил не менее; но теперь столько же помнит и мать свою, как восмилетняя лошадь. Терпкость его лица делает и зрелый виноград кислым; прохаживаясь, он движется, как стенобитная машина, и земля оседает под его стопами. Взорами он в состоянии пробить крепчайший панцырь; его говор подобен погребальному звону, а крикнет - что твоя батарея. Сидит - точь в точь изваяние Александра великого. Повелит что-либо - оно сделано, только что скажет, чего хочет; чтобы вполне уподобиться богу, ему недостает только вечности, да неба для трона.

Сициний. Да милосердия, если твое описание верно.

Менений

Сициний. Да умилосердятся над нами боги!

Менений. Нет, в этом случае и боги не умилосердятся над нами. Когда мы изгоняли его - мы забыли всякое уважение к ним; теперь, когда он возвращается, чтоб свернуть нам шеи, и они не уважат нас.

Вбегает Гражданин.

Гражданин. (Сицинию). Спеши, если хочешь спасти жизнь свою, домой. Плебеи схватили твоего товарища и таскают его по улицам; клянутся, что разорвут его на части, если благородные Римлянки не принесут пощады.

Вбегает другой Гражданин.

Сициний. Что?

Гражданин. Радуйтесь, радуйтесь! - Римлянки одержали победу, Вольски отступили, а с ними удалился и Кориолан. Никогда еще не видал великий Рим дня радостнее этого; перед ним ничто и день изгнания Тарквинии.

Сициний. Но, любезный, уверен ли ты, что это справедливо? Верно ли это?

Гражданин. Так верно, как то, что солнце огонь. Да где же вы были, что сомневаетесь еще? Никогда вздувшийся поток не стремился с такой быстротой сквозь арки мостов, с какою стремятся обрадованные Римляне в ворота. Трубы, флейты, литавры, барабаны, кимвалы и крики Римлян заставят плясать самое солнце. (Новые крики.) Слышите?

Менений. Вот это так новость. Я иду на встречу благородным Римлянкам. Эта Волюмния стоит целого города консулов, патрициев и сенаторов; целого моря и целой страны таких трибунов, как ты. Вы хорошо молились сегодня; нынче утром я не дал бы и полушки за десять тысячи горл ваших. (Музыка и радостные крики.) О, как они радуются!

Сициний. Прежде всего да благословят тебя боги за твою радостную весть, а за тем прими и мою благодарность.

Гражданин. Мы все должны благодарить богов.

Сициний. Близко уже оне к городу?

Гражданин. Почти у самых ворот.

Сициний. Пойдем же на встречу им, порадуемся вместе с ними.

Волюмния, Виргилия, Валерия и сопутствуемые Сенаторами, Патрициями и народом, проходят через сцену.

1 сенатор. Смотрите, вот наша спасительница, жизнь Рима! Соберите все ваши трибы, славьте богов, зажгите торжественные огни, усыпайте путь их цветами; перекричите крики изгнавшие Марция; возвратите его громогласным приветом его матери; кричите: да здравствуют благородные Римлянки!

Все. Да здравствуют, да здравствуют! (Трубы и барабаны.)

СЦЕНА 5.

Анциумь. Площадь.

Входит Тулл Ауфидий со свитой.

Тулл. Ступайте и скажите сенаторам, что я возвратился. Отдайте им эту бумагу и попросите их, чтоб они, как скоро прочтут ее, явились на площадь, где я подтвержу как им, так и всем истину того, что здесь написано. Обвиняемый мною вошел уже в город и, в надежде очистить себя хитрыми словами, намерен предстать пред народ, а потому, спешите! (Свита уходит.)

Входят три или четыре Приверженца Ауфидия. Здравствуйте!

1 приверженец. Как поживаешь?

Тулл

2 приверженец. Но если ты остаешься при том, для чего желал нашего содействия - мы избавим тебя от напасти.

Тулл. Я не знаю еще - ведь мы должны действовать, соображаясь с расположением народа.

3 приверженец. Народ не перестанет колебаться между вами до тех пор, пока падение которого-нибудь из вас не сделает пережившого наследником всего.

Тулл. Знаю, и не премину воспользоваться настоящими, так неблагоприятными для него обстоятельствами. Я возвысил его, поручился за его верность своей честью, а он, возвысившись, начал поливать свои новые растения росой лести, обольщая таким образом друзей моих. Для этого он преодолел даже свою природу, доселе грубую, непреклонную и необузданную.

3 приверженец. Он ведь и консульства не добился от того, что, по свойственному ему высокомерию, никак не хотел смириться.

Тулл. Я только что хотел сказать это. Подвергшись за то изгнанию, он пришол ко мне, подставил горло под нож мой. Я принял его, товарищески разделил с ним мою власть, дал ему полную свободу действовать, как ему заблагоразсудится; мало этого - чтоб облегчить исполнение задуманного им, - я позволил даже выбрать лучших воинов из моих собственных дружин, сам служил его планам, помогал пожинать славу, которую он наконец вполне присвоил себе. - Обделяя таким образом самого себя, я гордился этим до тех пор, пока не заметил, что следую за ним не как товарищ, а как подчиненный, как наемщик, которому он платит милостивыми взглядами.

1 приверженец. Так, совершенно так; все войско дивилось этому не мало. И наконец, когда Рим был уже в руках его, когда нам представлялось столько же славы, сколько и добычи -

Тулл. Пот это-то и будет главным обвинением. За несколько капель женских слез, дешевых как ложь, он продал и труды и кровь великого предприятия. Он умрет за это, а я воспряну от его падения. (За сценой трубы и радостные крики.) Слышите?

1 приверженец. Ты вошел в родимый город, как простой вестник, никем не приветствуемый; возвращается он, и воздух раздирается криками.

2 приверженец. Слабодушные глупцы дерут горло для прославления его, забыв, что он перебил детей их.

3 приверженец в землю вместе с его трупом.

Входят Сенаторы.

Тулл. Сенаторы идут сюда; ни слова более.

Сенаторы. Приветствуем тебя на родине.

Тулл. Я не стою вашего привета. Но, почтенные отцы, прочли ль вы со вниманием то, что я писал вам?

Сенаторы. Прочли.

1 сенатор. И сильно скорбим об этом. Все прежния проступки его можно еще извинить; но последний - покончить тогда, когда следовало б начать, пожертвовать всеми выгодами похода, вознаградить нас нашими же издержками, заключить мирный договор, когда оставалось только взять - это не извинительно.

Тулл. Он спешит сюда. Послушайте, что он вам скажет.

Входит Кориолан, при звуках труб и барабанов, и с ним толпа народа.

Кориолан. Приветствую вас, почтенные сенаторы, я возвращаюсь вашим воином; столько же зараженный любовью к родине, как и при отправлении отсюда - я остаюсь под вашим великим начальством. Да будет вам ведомо, что предприятие наше увенчано полным успехом, что кровавым путем довел я ваше войско до самых ворот Рима, что добыча, привезенная нами, целой третью превышает издержки этой войны. Мы заключили мир столько же славный для Анциатов, сколько позорный для Римлян; и вот договор, подписанный консулами и патрициями, и скрепленный печатью сената.

Тулл. Не читайте его, благородные сенаторы; скажите этому изменнику прямо, что он страшно употребил во зло власть ему дарованную.

Кориолан. Как, изменнику?

Тулл

Кориолан. Марцию?

Тулл. Ну да, Марцию, Каию Марцию! Неужели ты думаешь, что я польщу тебе украденным в Кориоли прозванием Кориолана? - Почтенные сенаторы и главы народа, он вероломно обманул вас; он разорвал свою клятву, как гнилую шелковинку, и отдал ваш Рим - ваш, говорю я, - за несколько капель соленой воды, своей жене и матери. Не созвав военного совета, он уступил слезам своей кормилицы, и проплакал вашу победу. Видя это, наши юноши краснели от стыда, а мужи, в удивлении посматривали друг на друга.

Кориолан. Слышишь ли, Марс?

Тулл. Не взывай к нему, плаксивый ребенок.

Кориолан. А!

Тулл. Да, не более.

Кориолан. Лжец безмерный, ты переполнил наконец мое сердце. Ребенок? О, подлый раб! - Простите мне, сенаторы - это в первый раз в жизни, что меня заставили ругаться. Наш суд, достопочтенные отцы, изобличит эту собаку во лжи; ваш суд и его собственное сознание, вынуждаемое знаками моих ударов, рубцами, с которыми он сойдет в могилу - втиснут его наглую ложь назад, в его глотку.

1 сенатор. Замолчите оба, и выслушайте меня.

Кориолан. Изрубите меня в куски, Вольски; мужи и юноши, обагрите мечи ваши моей кровью! - Ребенок! О, лживая собака! и в ваших летописях, если вы пишете их верю, ты найдешь, что я вторгся в Кориоли, как орел в голубятню, и один - один разогнал всех ваших Вольсков. - Ребенок!

Тулл. Почтенные сенаторы, и вы позволяете атому нечестивому хвастуну напоминать вам в глаза о своем слепом и так позорном для вас счастии?

Приверженцы Ауфидия. Смерть ему за это!

Некоторые из народа. Разорвите его на части! разорвите сейчас же! Он убил моего сына, - мою дочь; - он убил моего брата Марка; - он убил моего отца.

. Не трогать его! не нужно никакого насилия! - успокойтесь! Он благороден, его слава обтекла весь мир. Последнюю провинность его мы обсудим безпристрастно. - Воздержись Ауфидий, не возмущай мира!

Кориолан. О, как бы я желал, чтоб он ринулся на меня с шестью Ауфидиями, со всем родом своим! - Поработал бы меч мой.

Тулл. Дерзкий наглец!

Приверженцы Ауфидия. (Бросаясь с ним на Кориолана). Смерть, смерть ему!

Сенаторы. Стойте, стойте, остановитесь! (

Тулл. Благородные сенаторы, выслушайте меня.

1 сенатор. О, Тулл!

2 сенатор

3 сенатор. Не попирай его ногою. - Успокойтесь граждане, вложите мечи в ножны.

Тулл. Почтенные сенаторы, когда вы узнаете - а вы узнали бы и прежде, еслиб не эта яростная схватка, им же вызванная, - когда вы узнаете, какой опасности подвергала вас жизнь этого человека, вы обрадуетесь, что мы так удачно пресекли ее. Прошу вас, потребуйте меня в сенат; как верный слуга ваш, я готов, если не оправдаюсь, подвергнуться тягчайшему наказанию.

1 сенатор

2 сенатор. Его собственная горячность снимает с Ауфидия половину порицания. Постараемся обратить все к лучшему.

Тулл. Моя ярость прошла, и грусть овладевает мною. - Поднимите его. Трое из храбрейших, помогите - я буду четвертым. - Гремите барабаны похоронный марш; преклоните копья. - Пусть он овдовил и обездетил многих из жителей этого города и доселе оплакивающих потери свои - он все-таки великий человек, и будет почтен благородным воспоминанием. - Помогите! (Поднимают труп Кориолана и уносят при звуках погребального марша.)