Зимняя сказка.
Действие первое.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Зимняя сказка. Действие первое. (старая орфография)

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

В. ШЕКСПИРА

В ПРОЗЕ И СТИХАХ

ПЕРЕВЕЛ П. А. КАНШИН.

ТОМ ПЯТЫЙ.

I. Мера за меру. - II. Тимон Афинский. - III. Зимняя сказка и IV. Лукреция.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ

К ЖУРНАЛУ

"ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРЕНИЕ"

за 1893 ГОД.

С.-ПЕТЕРБУРГ.

ИЗДАНИЕ С. ДОБРОДЕЕВА.

1893.

ЗИМНЯЯ СКАЗКА

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА:

Леонт, царь сицилийский.

Мамиллий, его сын.

Камилло, Антигон, Клеомен, Дион, сицилийские вельможи.

Сицилийский вельможа.

Роджеро, знатный сицилиец.

Приближенный Мамиллия.

Тюремный смотритель.

Поликсен, царь богемский.

Флоризэль, его сын.

Архидам, богемский вельможа.

Матрос.

Старик пастух, слывущий отцом Пердиты.

Простак, его сын.

Слуга старого пастуха.

Автолик, бездельник.

Хор, изображающий время.

Гермиона, жена Леонта.

Пердита, их дочь.

Паулина, жена Антигона.

Эмилия, приближенная Гермионы.

Две придворные дамы.

Мопса, Доркаса, пастушки.

Придворные обоего пола; танцующие сатиры, пастухи, пастушки и стража.

Действие попеременно, то в Сицилии, то в Богемии,

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Входят Камилло и Архидам.

Архидам. Если судьбе угодно будет, Камилло, чтобы вы, по таким же требованиям государственной службы, какие заставляют меня проживать здесь, когда нибудь попали в Богемию, вы найдете, как я уже это вам говорил, большую разницу между нашею Богемиею и вашею Сицилиею.

Камилло. Я слышал, что король сицилийский намерен предстоящим летом побывать в Богемии, чтобы отдать её королю визит и тем отблагодарить вашего короля за настоящее ваше пребывание у нас.

Архидам. Если мы не в состоянии отплатить вам таким же широким гостеприимством, как ваше, наше искреннее радушие послужит нам извинением, потому что...

Камилло. Умоляю вас, перестаньте.

Архидам. Я говорю с откровенностью полного убеждения, что мы не можем с такою пышностью... с таким редким... право, не умею выразиться. Мы будем угощать вас усыпляющими напитками, чтобы ваши чувства не дали вам заметить нашей несостоятельности и, не имея возможности нас хвалить, не порицали нас слишком сильно.

Камилло. Вы желаете слишком дорогою ценою расплачиваться за то, что вам предлагают от чистого сердца.

Архидам. Поверьте, я говорю только в силу понимания того, что мне подсказывает моя честность.

Камилло. Как бы ни была любезна Сицилия с Богемией, любезность эта не может быть чрезмерной. Их короли с детства воспитывались вместе и между ними укоренилось такое сочувствие, которое теперь не может не разветвляться. Достигнув более зрелого возраста, они, вследствие государственных обязанностей правителей, стали видеться реже, но хотя личные свидания происходили не часто, прежния отношения между царственными товарищами поддерживались обменом писем, подарков и дружеских посольств. Хотя они и находились врозь, но, казалось, будто они постоянно вместе, и, несмотря на громадное разделявшее их пространство, они постоянно обменивались рукопожатиями, как бы через пропасть, и обнимались, так сказать, с двух противоположных концов ветров. Само небо поддерживало взаимную их привязанность.

Архидам. Я нахожу, что во всем мире не найдется таких враждебных обстоятельств, которые могли бы расторгнуть их дружбу... Как невыразимо должен радовать вас юный ваш принц Мамиллий; я во всем свете не встречал до сих пор ни одного юноши, обещающого так много; он само совершенство.

Камилло до его рождения уже ходил на костылях, рождается желание пожить еще, чтобы увидать его вполне взрослым человеком.

Архидам. А без этого желания вы думаете им захотелось бы умереть?

Камилло. Да, еслибы даже, помимо одного этого обстоятельства, у них не было никакого другого понятного основания желать пожить еще.

Архидам. Еслибы у вашего короля еще не было сына, он все-таки стад бы ковылять на костылях в ожидании, что когда нибудь родится такой сын (Уходят).

СЦЕНА II.

Там-же. Государственный зал в королевском дворце.

Входят: Леонт, Поликсен, Гермиона, Мамиллий. Камилло и свита.

Поликсен. Пастухи уже насчитали девять перемен в положении влажного светила с тех пор, как стоит никем не занятый, покинутый нами на время престол. Если я еще столько же времени посвящу на изъявление тебе своей благодарности, я, брать мой, все-таки уеду отсюда твоим неоплатным должником. Поэтому, позволь мне, как при помощи не имеющей собственной своей цены цифры, увеличить словом "благодарю" весь многотысячный итог прежней моей благодарности.

Леонт. Отложи изъявления благодарности до минуты отъезда.

Поликсен. Государь, эта минута должна наступить завтра же. Я не могу без тревоги, даже без страха подумать о тех последствиях, которые может повлечь за собою мое отсутствие. Желаю от души, чтобы поднявшийся у нас бурный ветер не заставил меня воскликнуть: - "Мои предположения были слишком верны!" К тому же мое долгое пребывание здесь, вероятно, уже успело наскучить твоему королевскому величеству.

Леонт. Наша дружба, брат мой, настолько прочна, что твое присутствие не может нам наскучить.

Поликсен. Не могу остаться долее ни одного дня.

Леонт. Побудь еще хоть неделю.

. Нет, я должен уехать непременно завтра-же.

Леонт. Сделаем друг другу уступку: разделим уступку пополам, и я не буду настаивать на большем.

Поликсен. Умоляю тебя, перестань меня уговаривать. Ни чей язык не был бы в состоянии убедить меня скорее, чем твой. Как бы ни были основательны причины, заставляющия меня отвечать отказом, я был бы способен согласиться на твою просьбу, если бы дальнейшее мое пребывание могло оказать тебе какую нибудь существенную пользу. Дела настоятельно требуют моего отъезда, поэтому да не послужит мне твоя привязанность бичем, тем более, что мое пребывание здесь влечет для тебя за собою одне излишния заботы и хлопоты. Чтобы дать успокоиться обоим, позволь мне уехать.

Леонт. Чем связан язык нашей королевы? Проси и ты, Гермиона.

Гермиона. Я, государь, предполагала молчать до тех пор, пока наш гость не ответит решительным отказом остаться. Ты, повелитель мой, упрашиваешь его слишком холодно. Скажи ему, что у него в Богемии все благополучно и что эту успокоительную новость ты знаешь из вчера полученных известий. Да, скажи ему это, и ты лишишь нашего гостя самого веского его довода.

Леонт. Прекрасно сказано, Гермиона.

Гермиона. Несравненно более веским доводом было бы желание увидеть сына. Если его влечет отсюда именно это желание, пусть он выскажет его прямо, поклянется, что это так, и уезжает; мы даже в таком случае сами готовы выгнать его отсюда веретенами (Поликсену). Однако я все-таки решусь просить вас еще хоть неделю не лишать нас своего королевского присутствия. Когда мой царственный супруг посетит вас в Богемии, я дам ему позволение прожить у вас целый месяц долее срока, положенного для разлуки... Однако, Леонт, я все-таки люблю тебя не менее, чем каждая жена обязана любить мужа (Поликсену). Вы остаетесь?

Поликсен. Нет, королева, нельзя.

Гермиона. А я говорю, что вы останетесь.

Поликсен. Право, не могу.

. В самом деле? Доводы, на которых вы отказываете мне, крайне слабы. Но если-бы вы стали призывать все звезды в свидетели торжественнейших клятв, что вам нельзя остаться, я все таки скажу: - "Вы, право - не уедете!" а в "право", сказанном женщиной, столько-же силы, как в том-же слове, сказанном мужчиной. Если вы и после этого будете продолжать настаивать на отъезде, нам придется удержать вас не как гостя, а силою, как пленника. Таким образом вы при отъезде внесете за себя выкуп, а это избавит вас от благодарности. Что вы на это скажете? Пленник вы наш, или гость? Говоря вашим-же языком: - вы, право, должны необходимо быть или тем или другим.

Поликсен. В таком случае я ваш гость, синьора. Взятие в плен было-бы признаком нанесенной вам обиды, а совершить такой проступок против вас мне было-бы труднее, чем вам покарать меня за него.

Гермиона. И так, я не тюремщик ваш, а радушная хозяйка. Пойдемте, я хочу пораспросить вас о ваших детских шалостях и о шалостях моего мужа. Вероятно, вы оба в те времена были прехорошенькими мальчиками.

Поликсен. Мы, прекрасная королева, были оба беззаботными мальчуганами, у которых прошлое ограничивалось вчерашним днем, а будущее завтрашним, и которые думали, что им на веки суждено остаться ребятами.

Гермиона. Вероятно, наиболее воинственным из обоих товарищей был мой муж?

Поликсен. Мы походили на пару ягнята-близнецов, весело скакавших на солнце и откликавшихся один другому громким блеянием. Мы были оба невинны, как настоящие агнцы, не только сами не имевшие ни малейшого понятия о существовании зла, но даже не подозревавшие, что оно может быть известно другим. Если-бы мы продолжали жить так, если-бы наши слабые умы не поддались влиянию слишком горячей крови, мы на все вопросы неба могли-бы смело ответить: - "Нет, не виновны ни в чем, кроме первородного греха".

Гермиона. Из этого я вывожу заключение, что впоследствии вы все-таки споткнулись.

Поликсен. Увы, августейшая синьора, для нас, неоперенных птенцов, искушения действительно явились только впоследствии, так-как в те времена, о которых я говорю, жена моя была маленькой девочкой, а волшебная ваша красота не успела еще очаровать глаза юного товарища моих детских игр.

Гермиона. Берегитесь! Не выводите никаких заключений! Иначе, пожалуй, окажется, что и жена ваша, и я, обе - бесы искусители. Тем не менее всетаки продолжайте. За то, что мы ввели вас в грех, нам придется давать ответ самим, но только в том случае, если действительно правда, что вы впервые согрешили из-за нас, что продолжали грешить только с нами и ни с кем не оступались, кроме нас.

Леонт. Убедила-ли ты его или нет?

Гермиона. Да; повелитель мой, он остается.

Леонт

Гермиона. Никогда.

Леонт. За исключением одного раза.

Гермиона. И так, я всего два раза говорила кстати. Но спрошу тебя, когда-же был первый раз? Не скупись на похвалы и откармливай меня ими, как домашних животных. Каждое доброе дело, не удостоившееся похвалы, убивает тысячи таких-же дел, которые могли-бы за ними последовать. Похвалы - наше вознаграждение. Парой поцелуев вы можете оседлать нас, мы за них готовы добровольно проскакать более ста миль, тогда-как шпорами не заставите нас шагом пройти и одной. Вернемся, однако, к прежнему. Я съумела убедить короля Поликсена остаться у нас погостить еще; это второе, за что я во второй раз в жизни оказалась достойною похвалы; но, - если я верно поняла твои слова, - второму предшествовало первое; как-же благословенное имя этому первому... Из твоих слов я вижу, что я когда-то говорила так-же кстати, как и сегодня. Когда-же именно? Сгораю от нетерпения это узнать.

Леонт. Это было, когда, после бесконечных трех месяцев, я, истомившись до полусмерти в ожидании твоего ответа, почувствовал полное любви пожатие белой твоей руки и услыхал от тебя слова; - "Твоя навеки"!

Гермиона. Минута действительно памятная и благословенная. И так, я говорила кстати два раза в жизни; в награду за первый мне выпал на долю царственный муж; за второй - радость хоть на некоторое время видеть близь себя дорогого друга (Подает руку Поликсену).

Леонт (про себя). Слишком горячо! слишком горячо. Здесь к дружбе очевидно примешивается горячка крови. Сердце мое трепещет, скачет в груди, но не от радости, о, нет, не от радости. Простое гостеприимство, если оно действительно только гостеприимство, может являться с открытым лицом, - искренность, доброта, теплота сердечная могут вести к несколько излишней вольности в обращении, в которой ничего нет предосудительного; я это допускаю. Но прикасаться ладонью к ладони, пожимать друг другу пальцы, как они делают теперь, но, словно в зеркало, улыбаясь, смотреть друг другу в лицо и, словно издыхающие олени, испускать глубокие вздохи, - все это мне не по душе, и такого рода зрелище не доставляет ни малейшого удовольствия моим глазам. Это ты, милый мой мальчик. Мамиллий?

Мамиллий. Я, добрый мой государь.

Леонт. В самом деле! Зачем-же, хорошенький мой петушок, запачкал ты себе нос.... Нос этот, говорят, точнейший снимок с моего. Такой красивый молодчик, как ты, должен всегда быть приличен и опрятен; погрешает против того и другого один рогатый скот; на то быки, телки, телята и прочие от природы родятся рогатыми (Наблюдая за женою и за Поликсеном). Все еще ласкают друг другу ладони пальцами... Ну что, веселенький мой бычек?.. Хочешь быть моим бычком?

Мамиллий. Хочу, добрый государь.

Леонт. Для этого тебе недостает только моего хохла между приобретенными рогами и природных рожек, иначе мы были-бы похожи между собою как два яйца. Так говорят женщины, желая хоть что-нибудь сказать; но будь оне так-же обманчивы, как линючая краска, как ветер и вода, так-же фальшивы, как игральные кости в руках человека, не делающого различия между чужим и своим добром, оне, говоря, что этот мальчуган похож на меня, сказали-бы истинную правду, Слушай, пажонок мой, взгляни на меня своими лазурными глазами! Безценный мой злодейчик, ненаглядный мой болванчик!.. Неужто твоя мать?.. О, страсть, какие жестокие удары ты направляешь прямо в сердце! Благодаря тебе, самые невозможные вещи начинают казаться возможными. Ты как будто вступаешь в сношения с сновидениями... Как может это быть? Как можешь ты действовать заодно с недействительным, с несуществующим? Но может так-же быть, что ты в полном согласии с действительностью, как, например, в настоящую минуту, и я без всякого желания с своей стороны чувствую это по тому омрачению, которое охватывает мой мозг, и по все более и более возрастающему отвердению моего лба.

Поликсен

Гермиона. Ему как будто не по себе.

Поликсен. Что с тобою, государь? Как ты себя чувствуешь, дорогой мой брат?

Гермиона. Ты как будто чем-то озабочен; брови твои нахмурены, взгляд разсеян... Тебя, дорогой мой повелитель, что-то, видимо, заботит?

Леонт. Со мною ровно ничего или, по крайней мере, ровно ничего, хоть сколько-нибудь заслуживающого внимания (Про себя). Как иногда природа человека нелепо выдает собственную глупость, свою нежность, подвергаясь опасности вызвать смех со стороны людей с более грубыми сердцами. Глядя на черты лица сына, я сам как будто увидел себя помолодевшим на двадцать три года, еще без штаников, в зеленой бархатной одежде; около левого бедра у меня висит меч в наморднике, надетом для того чтобы этот меч не укусил своего хозяина, как это часто бывает с слишком опасными украшениями. Как я, вероятно, похож был тогда на это зернышко, на эту тыкву, на этого будущого рыцаря... Скажи, дружок, будешь ты современем переносить обиды, насмешки, удары?

Мамиллий. Нет, государь, я стану сражаться.

Леонт. Если так, пошли тебе судьба счастие!.. Слушай, милый брат, так-ли ты сильно любишь своего сына, как мы, повидимому, любим нашего?

Поликсен. Когда я дома, государь, сын - единственное мое занятие, единственная моя радость, единственная забота. Он мне поочередно то вернейший друг, то заклятый враг; он мой тунеядец, мой воин, мой государственный муж, мое все! Из-за него мне июльский день иногда кажется таким-же коротким, как декабрский; он своими дерзкими капризами разгоняет мои черные мысли, от которых сгущается кровь.

Леонт. Тоже самое этот баловник и для меня. Мы с этим разбойником отправимся погулять, а вам обоим предоставляем полную свободу провести время в более полезных разговорах, в более приятных занятиях. Милая Гермиона, докажи мне свою любовь заботами о нашем дорогом госте. Все, что есть самого дорогого в Сицилии, должно для его приема казаться самым дешевым. После тебя и вот этого баловня, он ближайший наследник моего сердца.

Гермиона. Ты найдешь нас в саду, если захочешь нас отыскать. Придешь ты туда?

Леонт. Отправляйтесь куда знаете; если вы не исчезните из освещаемого солнцем мира, я съумею отыскать вас всюду (Про себя). Я ловлю теперь рыбу, хотя вы и не видите, как я закидываю вам удочку. Продолжайте, продолжайте ( Как она поднимает свой птичий носик, как протягивает к нему губы и с какою торопливостью вооружается всею женскою смелостью, чтобы обмануть снисходительного мужа! (Поликсен, Гермиона и свита уходят). Уже ушли, а я, увязнув по колени в грязи, но горло, до самых ушей весь покрыт слоем этой грязи в дюйм толщиною... Ступай, дитя, играй! Твоя мать играет; я тоже играю, но такую жалкую роль, что она непременно сведет меня в могилу, и похоронным моим звоном будут насмешки и свистки, вызванные всеобщим презрением. Ступай, дитя, играй, играй. Или я ошибаюсь, и на свете всегда было не мало рогоносцев; есть их достаточно и в настоящее время. В то время, когда я говорю, иной такой муж спокойно держит за руку свою жену, нисколько не подозревая, что жена эта, открыв в его отсутствие шлюз, позволила ближайшему своему соседу, улыбающемуся предателю по имени, ловить рыбу в чужих водах. Большим утешением должна служить мне мысль, что и у других людей есть ворота и что те ворота, как у меня, отпираются нисколько не вследствие желания самих хозяев. Если-бы все мужья, которым изменяют жены, приходили в отчаяние, по крайней мере, десятой части человечества пришлось бы повеситься. Никаких целебных средств против этого не существует; мы все находимся под влиянием какой-то планеты-сводни, наносящей жестокие удары всякому, кто попадет под её власть, а властвует она всюду от востока до запада и от севера до юга. Вывод из этого следующий: - живота не загородишь ничем; всегда надо знать заранее, что он и впустит и выпустит врага с оружием и с багажем. Многие миллионы таких-же, как я, людей страдают этим недугом, но сами этого не чувствуют... Ну, на кого ты похож, милый мой мальчик?

Мамиллий. Говорят, на вас.

Леонт. Это все-таки утешение... А, Камилло, ты здесь?

Камилло. Да, здесь, государь.

Леонт. Ступай играть, Мамиллий; ты еще честный человек (Мамиллий уходит). Эта важная особа, - король богемский, - намерен пробыть здесь долее.

Камилло. Вам, государь стоило не малого труда убедить его подолее простоять здесь на якоре. Сколько раз его поднимали, а корабль все-таки возвращался к пристани.

Леонт. Ты это заметил?

Камилло. Вашим просьбам не удавалось поколебать его намерений; дела казались ему слишком важными.

Леонт. Ты заметил и это?.. (Про себя). Все уже заметили, все знают и насмешливо шепчут друг другу: - "Король Сицилии то-то и то-то". Не много времени остается до той поры, когда я наглотаюсь всего досыта... Скажи, Камилло, что заставило его остаться?

Камилло

Леонт. Пожалуй, так... Ей бы следовало быть добродетельной, но на самом деле не то. Скажи, заметили это и другия головы, менее понятливые, чем твоя? Твой мозг - таже губка, всасывающая все несравненно быстрее, чем большинство обыкновенных тупоумных олухов. Это, не правда-ли, заметили только более проницательные и богато одаренные натуры, люди избранные, обладающие исключительною наблюдательностью... Скажи, люди обыкновенные, посредственные, вероятно, еще ничего не заметили из этого дела?

Камилло. Из какого дела, государь?.. Мне кажется, большинству известно, что король богемский еще останется здесь на некоторое время.

Леонт. Что такое?

Камилло. Ведь он остался здесь еще на несколько дней?

Леонт. Да, но почему он остается?

Камилло. Он уступил усиленным просьбам вашей приветливой супруги, чтобы исполнить желание вашего величества.

Леонт. Уступил усиленным просьбам моей жены, чтобы исполнить мое желание!.. Ну, будет об этом... Камилло, я всегда поверял тебе самые сокровенные тайны как моей души, так и правления. Ты был для меня чем-то в роде священника, очищавшим мою душу, и от тебя я, словно кающийся, постоянно уходил с облегченною душею. Но я ошибся насчет твоей честности, по крайней мере, не нашел её такою, какою ожидал.

Камилло. Избави Бог меня от вашего недоверия, государь.

Леонт. Ты уже лишился моего доверия. Повторяю: - я более не считаю тебя честным человеком. Если ты будешь стремиться идти и далее по вновь избранному пути, ты скоро окажешься отъявленным подлецом, дающим сзади пинка честности, чтобы заставить ее сбиться с прямой дороги. Отныне мне приходится видеть в тебе или слугу, которого я удостаивал полного своего доверия, но который не съумел сохранить это доверие вследствие собственной-же нерадивости, или глупца, видевшого, что я попался в руки шуллеров, собирающихся воровски отнять у меня драгоценнейшее мое сокровище, и принимающого все это за шутку.

Камилло. Милостивый мой повелитель, я могу быть и нерадивым, и глупым, и трусливым. Ни один человек не может считать себя настолько свободным от подобных недостатков, что он ни при каких безчисленных случайностях жизни не окажется ни нерадивым, ни глупым, ни трусливым. Если, государь, я в чем бы то ни было, касающемся ваших дел, был умышленно нерадив, приписывайте это моей глупости; если я умышленно разыгрывал дурака, припишите это нерадению или неумению сообразить все последствия, могущия от этого произойти. Если я когда-либо колебался приступить к делу, успех которого представлял мало надежды на успех, а исполнение сопряжено было с сильною опасностью, называйте это боязливостью; но от нея не всегда бывают избавлены даже самые мудрые люди. Все это, государь, вполне извинительные недостатки, нисколько не исключающие понятия о самой безукоризненной честности... Умоляю вас, милостивый мой повелитель, выразить ваше неудовольствие против меня и дать мне взглянуть моей вине прямо в лицо, чтобы увидать её действительные черты. Если я не признаю её, значит, вина эта не моя.

Леонт. Ты, Камилло, не мог не видеть, - а если не видал в самом деле, - то очки твои сделаны не из стекла, а из пластинки рога обманутого мужа, - не мог не слышать, - потому что при таком явном зрелище молва не могла остаться безмолвной, - не мог не думать, - потому что эта способность присуща всем без исключения разумным людям, - что жена мне изменяет. Если ты сознаешься, - а не сознаться ты можешь, только нагло утверждая, будто у тебя нет ни глаз, ни ушей, ни способности мыслить, - что жена моя деревянная коняшка, на которой ездит каждый, кто хочет, и достойная гнусного названия безпутной девки, отдающейся до брака, скажи это и объясни почему.

Камилло. Мне очень больно, что вынужден стоять и слушать, как чернят мою милостивую и безукоризненную государыню, и не иметь возможности тотчас же отомстить её поносителю. Будь предано проклятию мое сердце, если вы когда-либо произносили более недостойные вас слова! Повторять их было бы настолько грешно, насколько велик грех, взводимый на нее вами, еслибы она действительно была в нем виновата.

Леонт. Так по твоему позволительно безпрестанно перешептываться между собою, прижиматься щекою к щеке, носом к носу, целоваться прямо в губы и разом прерывать вздохом начатый смех? Разве не ясный признак разбивающейся честности, когда одна нога дозволяет, чтобы через нее перекидывалась другая, вечное поползновение прятаться по углам, желание, чтобы время бежало быстрее, часы, как минуты, чтобы вместо полудня была уже полночь, чтобы все глаза, кроме их собственных, ослепли при помощи повязки или бельм, и преступления любовников не видел бы никто? В таком случае весь мир со всем, что в нем заключается, ничто; синее небо, раскинувшееся над нами шатром, тоже ничто; ничто и король богемский, и моя жена. Да, если все это ничто, и бесконечная масса слов "ничто" тоже ничто.

Камилло

Леонт. Признайся, что это так, и ты скажешь правду.

Камилло. Нет, нет, государь!

Леонт. Лжешь! Лжешь! Это правда! Я знаю, Камилло что ты лжешь, и ненавижу тебя за это. Признай себя или безмозглым олухом, ничего невидящим простаком, или служащим и нашим, и вашим пронырой, одинаково равнодушно смотрящим на добро и на зло. Еслибы внутренние органы моей жены были так же сильно испорчены, как её нравственность, она не прожила бы и часа.

. Кто же мог так ее испортить?

Леонт. Кто? - Конечно тот, у кого она, словно медаль, висит на шее, то-есть, король богемский. Еслибы у меня были преданные слуги, так же заботливо относящиеся к моей чести, как к своим выгодам, к своим личным делам, они прибегли бы к известной мере, а эта мера разом положила бы конец всему. Вон хоть бы, например, ты: - тебя, рожденного в ничтожестве, я приблизил к себе, возвеличил, возвел тебя в сан придворного кравчого. Теперь так же ясно, как небо видит землю или земля небо, и ты видишь, как жестоко меня оскорбляют, следовательно, если бы ты был мне действительно верным слугою, ты сумел бы приправить напиток такими пряностями, что мой враг заснул бы вечным сном, а я от него почувствовал бы полное исцеление.

Камилло. Государь, я мог бы подсыпать в кубок такого снадобья, которое, умерщвляя не сразу, а действуя медленно, не возбудило бы такого сильного подозрения, как простой яд; но я никак не могу поверить, чтобы моя глубоко нравственная, глубоко уважаемая государыня могла дойти до забвения своих обязанностей, до измены вам. Я люблю вас искренно.

Леонт мою девственно чистую постель, на которой я вкушал такой сладкий сон, в тернии, в крапиву, в огненные жала? Разве, не имея основательных, вполне зрелых причин, я стал бы на всеобщее посмеяние позорить кровь моего сына, которого я считаю своим законным сыном и люблю, как собственное свое дитя?.. Подумай, мог ли бы я, не будучи помешанным, сделать все это?

Камилло. Я не смею не верить вам, государь, и верю. Я готов избавить вас от короля богемского с тем, однако, условием, что после его устранения вы снова призовете к себе королеву и снова дозволите ей занять прежнее место в вашем сердце. Сделайте это, ради вашего сына и чтобы положить конец злоречивым толкам при дружественных вам дворах и в союзных вам королевствах.

Леонт. Ты советуешь мне именно такой образ действий, какой я было предначертал себе сам. Я не запятнаю чести королевы... о, конечно, нет?!

Камилло вашего доверия, если в кубок вашего гостя я не съумею подсыпать того, что следует.

Леонт. Сделай это, и тогда половина моего сердца принадлежит тебе; если же не сделаешь, ты свое собственное сердце разсечешь пополам.

Камилло. Будьте покойны, государь, сделаю.

Леонт. Я последую твоему совету и притворюсь ласковым, дружелюбным (

. Несчастная королева!.. Но каково и собственное мое положение?!.. Я обязан отравить доброго Поликсена, и поступить так я должен потому, что этого требует мой властелин, который, враждуя сам с собою, желает, чтобы точно так же поступали и все другие его приближенные. Такое послушание должно бы служить дальнейшему моему возвышению, но если бы я мог отыскать тысячи примеров, когда убийства помазанников божиих возносили убийц на верх благополучия и славы, я и тогда не согласился бы на такое преступление ни за какие блага в мире... а тем более, когда ни одно такое злодеяние не вырезано, в качестве доблестного подвига, на меди, не высечено на камне, не занесено на пергамент. Самые закоренелые злодеи гнушаются подобных убийств... Мне следует удалиться от здешняго двора, потому что совершу-ли я преступление, не совершу-ли, я во всяком случае сломаю себе шею. Но вот восходить для меня счастливая звезда: сюда идет король богемский.

Входит Поликсен.

Поликсен

Камилло. Будьте здоровы, государь.

Поликсен. Что нового при дворе?

. Ничего особенного, государь.

Поликсен. У короля такой угрюмый вид, словно у него отняли целую провинцию да еще такую, которая была ему так же дорога, как собственная личность. Я только что сейчас встретил его обычным приветствием, но он отвернул глаза в другую сторону и, скорчив презрительную гримасу, торопливо отошел от меня прочь. Теперь я с недоумением спрашиваю себя, что могло заставить его так внезапно изменить обращение со мною?

Камилло

Поликсен. Как? Вы не то, чтобы этого не знали, - вам только не дозволено знать?.. Из этого следует, что вам известно все, но что вы не смеете сообщить мне то, что знаете. Добрый Камилло, ваш изменившийся внешний вид служит для меня зеркалом, отражающим изменение собственного моего лица. В происшедшей в вас перемене, должно быть, отчасти виноват я; такое заключение я вывожу из той перемены, которую чувствую в самом себе.

Камилло. Появилась болезнь, которою захворал кое-кто здесь. Назвать эту болезнь по имени я не могу, но заразились ею от вас, хотя вы и чувствуете себя вполне здоровым.

. Как, от меня? Не приписывайте мне таких же свойств, какие имеет взгляд василиска. Тысячи людей, на которых останавливался мой взгляд, начали от него процветать, но он еще никого не убивал. Если вы, Камилло, человек порядочный, - как я в том не сомневаюсь, - обладающий большим запасом знания и опыта, служащим даже для людей самого высокого происхождения не менее богатым украшением, чем имя прославленных предков, благодаря которому они считаются знатными, умоляю вас, если вам известно что нибудь касающееся меня, не таитесь с своим знанием, прикрываясь излишнею скромностью, а сообщите его мне.

. Я не смею отвечать.

Поликсен моя не менее свята, чем многое другое, - сообщите мне, если это вам известно, какая беда крадется здесь ко мне? Близка-ли ко мне эта беда или еще далека? Каким средством можно ее предупредить и существует-ли такое средство. Если же его нет, научите, как встретиться с нею лицом к лицу?

Камилло. Государь, раз вы обращаетесь к моей чести, заклиная меня честью, я считаю себя обязанным сказать вам все, что могу. Примите к сведению мой совет и приведите его в исполнение тотчас же после того, как вы его от меня услышите. Иначе и вам, и мне останется только воскликнуть: - "Все кончено! Поэтому - покойной ночи!"

Поликсен. Говорите, добрый Камилло.

. Мне приказано отравить вас.

Поликсен. Кто отдал такое приказание?

Камилло

Поликсен. За что?

Камилло. Он говорит... Нет, он так же убежденно клянется, словно сам был очевидцем или пособником вашего разврата, будто между вами и его женой существуют преступные отношения.

. О, пусть самая чистая моя кровь свернется в гнилую слизь, пусть мое имя покроется таким же позором, как имя предателя, изменившого Христу; пусть мое честное до сих пор и безукоризненное имя издает такой смрад, что каждый человек стал бы с отвращением отворачивать от него нос всюду, где бы я ни появился; пусть все избегают меня, как самой отвратительной прилипчивой язвы, самой чумной заразы, о которой было когда-либо слышано или читано, если для такого подозрения есть хоть малейшее основание.

Камилло как запрещать морю повиноваться месяцу. Ни клятвами, ни советами вы не сокрушите здания, воздвигнутого его безумием; так-как основанием этому зданию послужило его убеждение, оно простоит незыблемо, пока жива его телесная оболочка.

Поликсен

Камилло. Этого я не знаю, но нахожу, что много безопаснее скорее стараться избежать последствий такой мысли, чем изследовать, как и от чего она народилась. И так, если вы не боитесь довериться честности, живущей вот в этой груди, которую вы увезете с собою в виде залога, уезжайте сегодня-же вечером. Свите вашей я шепну на ухо, что ей следует делать, и через разные ворота по-двое и по-трое выпровожу их тайно из этого города. Самого себя и всю дальнейшую мою судьбу, сокрушенную здесь воображаемым открытием короля, я предлагаю к вашим услугам. Не сомневайтесь во мне, так-как, клянусь вам в этом честью моих родителей, я сказал сущую правду. Если вы вздумаете доискиваться доказательств, помочь вам в этом я не могу, как не могу дожидаться окончания розысков, да и самое ваше положение здесь едва-ли безопаснее положения человека, осужденного на казнь самим королем, поклявшимся, что человеку не миновать смерти.

Поликсен. Я верю тебе; лицо его ясно отражало все мысли его и чувства. Дай мне руку; возьми на себя обязанность моего кормчого и твое место будет около меня. Корабли готовы, и мой народ ожидал, что я уеду отсюда еще два дня тому назад. Он приревновал ко мне прелестнейшее создание и ревность эта должна быть настолько-же сильна, насколько прекрасна Гермиона, и так-же страшна, как и его могущество. А так-как он воображает, будто обезчещен человеком, всегда слывшим его другом, самое мщение примет более безпощадный характер. Страх осеняет меня своею тенью. Пусть судьба во время моего бегства примет меня под свою защиту; пусть также защитит она и прекрасную, непорочную королеву, вызвавшую его подозрения без всякого повода, без всякой вины с своей стороны! Слушай, Камилло! Я буду уважать тебя, как отца, если ты поможешь мне выбраться отсюда без всякой опасности для моей жизни. Пойдем-же искать спасения в бегстве.

. В силу занимаемой мною должности все ключи от городских ворот у меня в руках. Время, государь, не терпит; необходимо скорее пользоваться благоприятным случаем. И так, в путь-дорогу (Уходят).