Буря.
Действие первое.

"Буря (The Tempest)"

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА.

Алонзо, король неаполитанский.

Себастиано, его брат.

Просперо, законный герцог Миланский.

Антонио, его брат, похититель престола.

Фердинандо, сын короля неаполитанскаго.

Гонзальво, честный старик - советник.

Адриано, Франческо - придворные.

Калибан, безобразный дикарь.

Триккуло, шут.

Стэфано, ключник, любящий выпить.

Капитан корабля.

Боцман.

Матросы.

Миранда, дочь Просперо.

Ариэль, воздушный дух.

Ириса, Церера, Юнона, Нимфы, Жнецы - духи.

Другие духи, подвластные Просперо.

Действие сначала происходит на корабле; потом на острове.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Корабль на море. Буря, гром и молния.

Входят: Капитан корабля и Боцман.

Капитан. Боцман!

Боцман. Я здесь, капитан; что прикажете?

Капитан. Переговори с матросами, но только поскорее, потому что, в случае малейшей проволочки, мы прямо наткнемся на твердую землю (Уходит).

Появляются матросы.

Боцман. Ну, ребятушки, проворней, проворней! За дело, за дело, мои милые! Уберите брамсель! Слушайте внимательно свисток капитана! Ну теперь, если хочешь и можешь, дуй себе ветер, пока не лопнешь.

Выходят: Алонзо, Себастиано, Антонио, Фердинандо, Гонзальво и другие.

Алонзо. Старайся, добрый мой боцман! Где капитан? Поступай. как подобает мужчине.

Боцман. А вы, прошу вас, оставайтесь пока внизу.

. Скажи, боцман, где-же капитан?

Боцман. Разве вы его не слышите? Вы нам прямо мешаете. Оставайтесь у себя в каютах. Вы только помогаете буре.

Гонзальво.Будь, любезный, поприветливее.

Боцман. С удовольствием, когда и море сделается таким-же. Уходите! Что значит для этих ревунов имя короля? Ступайте в каюты, молчите и не мешайте нам.

Гонзальво. Хорошо! не забывай, однако, кто находится у тебя на корабле.

Боцман. Нет на нем ни души, чья жизнь была бы мне дороже моей собственной. Вы вот, королевский советник, если можете заставить повиноваться вот эту-то стихию, заставляйте, а мы не дотронемся тогда ни до одного каната. Если не можете, будьте благодарны судьбе, что жили так долго, и если нам уже не миновать беды, готовьтесь, сидя в каютах встретиться с нею лицом к лицу. Ну приятели, живей, живее! Говорят вам:- уходите! (Уходит).

Гонзальво. Этот грубиян сильно меня ободряет. Сдается мне, что ему не сделаться добычею волн... Лицо у него точь-в-точь как у висельника, поэтому ты, благодатная судьба, береги-же его для виселицы. Роковую для него веревку обрати для нас в канат спасения, потому что на наш собственный надежды мало. Если он не рожден для петли, дело наше плохо. (Уходит).

Боцман возвращается.

Боцман. Опустите брамстеньгу! Проворней! Ниже, ниже! Попытаемся пустить в ход большой парус (За сценой крик). Будь проклят этот вой: он заглушает и бурю, нашу команду.

Входят: Себастиан, Антонио и Гонзальво.

Вы явились опять? Что вам здесь надо? Не бросить-ли нам из-за вас все и утонуть? Или вам, быт может, самим утонуть хочется?

. Задуши чума тебя, горластого богохульника, бессердечного пса!

Боцман. Так работайте сами.

Антонио. Повесить тебя, паршивого пса, повесить нам, горластый и дерзкий сын непотребной, не так страшна опасность утонуть, как тебе!

Гонзальво. Ручаюсь это он не утонет, хотя-бы корабль был не крепче ореховой скорлупы и так же весь продырявлен, как отъявленная потаскушка.

Боцман. Держись далее от земли, держись. Прибавь еще два паруса! Держись дальше от земли, говорят тебе, говорят тебе, держись далее!

Вбегают промокшие насквозь матросы.

Матросы. Все погибло! Молитесь! Молитесь! Все погибло! (Убегают).

Боцман. Как? Неужто нашим устам суждено похолодеть?

Гонзальво. Корень и принц молятся. Идемте к ним.- Нас ожидает одинаковая судьба.

Себастиано. Мое терпение лопнуло.

Антонио

Гонзальво. Быть ему повешенным, как-бы ни возставала против этого его широкая пасть, и как-бы каждая капля, попадающая в эту пасть, ни клялась, что этого не будет (За сценой слышатся возгласы: - "Сжалься над нами Боже! Корабль сейчас разобьется, разобьется в щепы!.. Прощайте, жена и дети... Прощай, брат! Мы гибнем, гибнем!")

Антонио. Если тонуть, так утонем вместе с королем! (Уходит).

Себастиано. Простимся с ним! (Уходит).

Гонзальво. С какою радостью отдал бы я теперь морское пространство в целых тысячу миль, за один акр бесплоднейшей почвы, поросший бурьяном и вереском или хоть чем ни попало самым негодным. Но, да совершится воля свыше - тем не менее мне все-таки хотелось умереть сухою смертью (Уходит).

СЦЕНА II.

На острове, перед пещерой Просперо.

Входят: Просперо и Миранда.

Миранда. Если ты, дорогой мой отец, заставишь своим искусством так яростно свирепствовать буйные волны, укроти их скорее. С неба, вместо дождя, падала бы горячая смола, если бы вздымающееся до крайних своих пределов море не залило их. О, глядя на страждущих, я страдала вместе с ними! Прекрасный корабль, на котором, вероятно, находились люди высокопоставленные, разбит в дребезги. Вопли погибающих бились о мое сердце... Бедные, они, должно быть, погибли. Если бы я была могучим божеством, я прогнала бы море в преисподнюю, чтобы не дать ему поглотить корабль вместе с бывшими на нем.

Просперо. Успокойся! Забудь все страхи и скажи сострадательному своему сердцу, что никакой беды не случилось.

Миранда. О, какой злополучный день!

Просперо. Повторяю тебе, никакой беды не произошло. Случилось только то, чего требовала моя заботливость о тебе! да, о тебе, моя дорогая! о тебе, безценная моя дочь, даже неведающая, кто она такая, незнающая ни кто я, ни откуда, не подозревающая, что я много значительнее Просперо, владеющего этою пещерою, то есть твоего поныне безвестного отца.

. Знать более того, что знаю, я никогда не желала.

Просперо. Теперь время открыть тебе все. Помоги мне снять мой наряд чародея... Вот так... (Снимает с себя плащ). Искусство мое, лежи здесь с миром... Утри глаза, милое мое дитя; утешься. Ужасное кораблекрушение, возбудившее в тебе такое сострадание, вызвано мною, моим искусством и моею предусмотрительностью. Оно окончилось настолько безвредно, что не только ни одна душа не погибла, но ни один из бывших на корабле, чью смерть ты видела и чья судьба так сильно тебя сокрушила, не утратил ни одного волоса. Сядь; теперь тебе пора узнать все.

Миранда. Ты нередко заводил речь о моей судьбе, о моем прошлом, но ты постоянно обрывал признания на половине, говоря:- Нет, подожду, время еще не настало.

Просперо. Теперь час настал; самая минута требует, чтобы ты внимательно напрягла слух. Повинуйся и слушай. Может быть, у тебя до сих пор сохранилось. в памяти кое-что из прошлаго, прошедшего ранее нашего переезда в эту пещеру? Не думаю, чтобы могло так быть, потому что тогда тебе еще не исполнилось и трех лет.

Миранда. Однако, отец, я все-таки могу.

Просперо. Что же можешь ты припомнить:- другое жилище или другое лицо? Опиши мне то, что сохранилось в твоей памяти.

Миранда. Все это от меня так уже далеко, что представляется в моей памяти скорее сном, чем действительностью. У меня было пять или шесть ухаживавших за мною прислужниц.

Просперо. Нет, Миранда, было их у тебя более. Но как могло это сохраниться у тебя в памяти? Что же, однако, кроме этого, видишь ты еще в той бездне времени, которая называется прошлым? Ты, хоть и смутно, но можешь все-таки припомнить кое-что из прежнего, следовательно тебе легче припомнить, что было после твоего прибытия сюда?

Миранда. Вот из этого я ровно ничего не помню.

Просперо. Двенадцать лет, да, целых двенадцать лет тому назад, я был герцогом, могучим властелином и верховным правителем Милана.

. Значит ты мне не отец?

Просперо. Твоя мать была воплощением добродетели и утверждали, будто ты мне дочь. Твой отец был герцогом миланским, и ты единственною его наследницею, следовательно, ты принцесса царского рода.

Миранда. Какой-же гнусный поступок вынудил нас оттуда удалиться? Или это, было нашим счастием?

Просперо. И то, и другое; да, дочь моя, и то, и другое. Нас, как ты сказала, удалил оттуда гнусный поступок, и счастие привело сюда.

Миранда. Сердце мое обливается кровью при мысли о тех забытых мною страданиях, которые ты вынес из-за меня. Умоляю тебя, продолжай.

Просперо. Мой брат, а твой дядя,- имя ему Антонио, и заметь, прошу тебя, как может иногда быть вероломен родной брат,- да, этот Антонио, который после тебя был мне дороже всех на свете, кому я доверял и управление моим герцогством,- а в то время оно было самым первым во всем мире, и Просперо как по своему значению, так и по учености, не имел соперников и считался первым из первых. Свободные искусства были исключительным моим занятием, а правление государством я всецело предоставлял брату. Увлеченный таинственными науками, отдавшись им вполне, я стал совершенно чуждым своим подданным... Коварный твой дядя... Слушаешь ты меня?

Миранда. Слушаю с полным вниманием.

Просперо. Когда твой дядя до совершенства развил в себе искусство одне просьбы исполнять, в других отказывать, кого из подданных возвеличивать, других сокращать, урезывать, чтобы они не переростали указанной им мерки, он пересоздал всех созданных мною, преобразил их до неузнаваемости и из прежних сотворил совсем других людей. Владея ключом, как обращаться и с самим делом, и с теми, кому поручено его исполнение, он настроил сердца моих подданных на тот лад, который был наиболее угоден его слуху; он, превратившись в плющ, обвил своими ветвями ствол царственного моего дерева и высосал из него все соки... Однако, ты, кажется, совсем перестала меня слушать?

Миранда. Напротив, я слушаю.

Просперо. Прошу тебя, слушай как можно внимательнее. Беззаветно отдавшись, таким образом, уединению и совершенствованию во мне тех духовных качеств, которые,- не будь оне так сокровенны,- превысили бы всякую человеческую оценку,- пробудили в моем брате его злую природу. Моя доверчивость, словно слишком добрый отец, зародила вероломство, а оно с своей стороны оказалось никак не менее сильным, чем моя доверчивость, то-есть, не знало ни меры, ни границ. Распоряжаясь, таким образом, по-своему усмотрению не только всеми принадлежавшими мне доходами, но и всем чего могла потребовать законная моя власть, он преобразился в одного из тех людей, которые, постоянно повторяя вымысел, настолько развратив этим свое греховное воображение, кончают тем, что сами верят, будто измышленная ими выдумка действительно истинная правда. Он убедил самого себя, что он в самом деле герцог. Потому что заменял меня, пользовался царственною внешностью и всеми её преимуществами. Возрастающее-же от этого честолюбие его... Слышишь?

. Твой рассказ излечил-бы даже глухого.

Просперо. Чтобы не было никакого различия между ролью, которую он играл, и тем лицом, которое он изображал из себя, для Антонио сделалось крайне необходимым превратиться в полного властелина Милана. Для меня-же, бедняка, моя библиотека казалась довольно обширным герцогством. Если поверить Антонио, я не создан для царственного величия этого мира. Он до того жаждал власти, что вступил в союз с королем неаполитанским, согласился платить ему ежегодную дань и признать себя вассалом. Он свою корону подчинил короне неаполитанской, и таким образом мое несчастное, ни перед кем до тех пор не преклонявшееся герцогство, несчастный Милан довел до полного унижения.

Миранда. О, небеса!

Просперо. Когда узнаешь подробности и то, что произошло затем, скажи, мыслимо-ли, чтоб он был родным мне братом?

Миранда. Грешно мне дурно думать о моей бабушке, но ведь даже из честной утробы выходили иногда дурные сыновья.

Просперо. Вот подробности: король неаполитанский, старинный мой враг, согласился на просьбу брата. Просьба же это состояла в том, чтоб он в награду за его подчинение и за дань,- настоящие размеры которой мне неизвестны, тотчас же изгнал меня из моих владений и передал правление прекрасным Миланом со всеми его царственными правами моему брату. Набрали они толпу изменников, и в одну предназначенную для этого глухую полночь Антонио отворил ему ворота, и они, под покровительством глубокого мрака, исполнили замысел и увлекли, как меня, так и тебя, мою горько плакавшую Миранду.

Миранда. Какая жалость, не помню, как плакала я тогда, но готова заплакать и теперь, это исторгло-бы слезы из моих глаз.

Просперо. Слушай далее. Я сейчас дойду до предстоящего нам дела; без него весь этот рассказ был-бы излишним.

Миранда. Но отчего-же они тогда прямо не умертвили нас?

Просперо. Вопрос весьма дельный, вызываемый самим рассказом. Я был так любим моим народом, моя милая, что они не посмели скрепить это дело такой кровавой печатью. Напротив, они гнусную свою цель изукрасили самыми благовидными красками. Вот тебе остальное в двух словах: усадили они нас в лодку, вывезли на несколько миль в море, где уже приготовлен был гнилой остов судна, не оснащённого, без канатов, без парусов и без мачт и даже инстинктивно покинутый крысами. На него-то нас втащили, чтобы дать нам взывать к гневно ревущему на нас морю, посылать свои вздохи к ветрам, которые, из сострадания отвечая нам тоже вздохами, только вредили нам своим участием.

. Ох, какой тяжкой обузой была я тогда для тебя!

Просперо. Нет, ты была хранившим меня херувимом, исполненная твердости, влитой в тебя небом, когда я заливал море горькими слезами, стонал под бременем страдания, и пробудила во мне мужество переносить твердо все, что будет далее.

Миранда. Как-же добрались мы до берега?

Просперо. При помощи Божественного Провидения.- У нас в запасе было немного пищи и пресной воды; благородный неаполитанец Гонзальво, которому было поручено исполнить приговор своих властелинов, из сострадания снабдил нас тем и другим, прибавив к этому богатые одежды, белье, домашнюю утварь и другия необходимости, которые нам впоследствии весьма пригодились. Зная, что я любил мои книги, он по своей сердечной доброте присоединил к остальному несколько томов из моей собственной библиотеки, которые были для меня дороже всего государства.

Миранда. Хотелось-бы мне когда-нибудь увидеть этого человека.

Просперо. Я теперь встану, но ты сиди спокойно и слушай конец наших морских бедствий. Мы прибыли на этот остров, и здесь я, твой учитель, заставил тебя сделать такие успехи, каких-бы никогда не сделать другим принцессам, имеющим менее старательных наставников и больше времени, чтобы тратить его на пустяки.

Миранда. Да наградит тебя за это Небо! Однако, меня все-таки тревожит этот вопрос. Прошу тебя, отец, скажи, для чего-же вызвал ты эту бурю?

Просперо. Ты сейчас это узнаешь. По странной случайности благосклонная ко мне фортуна, дорогая теперешняя моя повелительница, привела моих врагов к этому берегу. А мое уменье читать в будущем открыло мне, что мой зенит зависит от благоприятствующей звезды. Если я не воспользуюсь влиянием этой звезды теперь-же, пренебрегу им, мне уже никогда не видать счастья. Более не спрашивай. Тебя клонит со сну. Эта дремота, как клад, более для нас благоприятна. Поддайся же ей; я знаю, ты не в силах ее победить (Миранда засыпает), Сюда, мой слуга, сюда! Теперь я готов. Явись, мой Ариэль, явись!

Входит Ариэль.

Ариэль. Желаю тебе всех благ, великий властелин, всех благ тебе, мой мудрый повелитель. Я являюсь, чтобы исполнять все, чего бы ты ни пожелал. Если прикажешь мне лететь, плыть, броситься в огонь, как на коне, мчаться на всклокоченных облаках, покорный мощному твоему велению, Ариэль исполнит все беспрекословно. Он и сам всецело принадлежит тебе, и все его способности.

Просперо

Ариэль. Во всех отношениях; я, как шквал, налетел на корабль короля и всюду - то на носу, то на корме, то на палубе, то в каждой каюте - заставлял вспыхивать ужас. По временам я разделялся и разом горел в разных местах: на большой мачте, на реях, на бугсприте, а потом соединял снова свои части, сливался воедино. Даже молнии Юпитера, предвестницы страшных ударов грома, не бывали так мгновенны, не ускользали так быстро от взоров. Огонь и треск серного рокота, казалось, осаждали самого могучаго Нептуна, заставляли трепетать отважные его волны, колебали даже грозный его трезубец.

Просперо. А был там, любезный мой дух, хоть один человек настолько твердый и мужественный, что не потерял головы среди этого страшного рокота?

Ариэль. Не было никого, кем бы не овладела лихорадка безумия, кто не проявлял бы выходок отчаяния. Все, кроме матросов, ныряли в соленую пену, стараясь спастись с воспламененного мною корабля. Сын короля Фердинандо, с стоявшими дыбом волосами, более походившими в это время на тростник, чем на волосы, соскочил первый и воскликнул: "Ад опустел: все черти его здесь"!

Просперо. Прекрасно, добрый мой друг. Но близко было это от берега?

Ариэль. Как раз около него.

Просперо. И что-же, Ариэль, все спаслись?

Ариэль. Ни одного волоска не погибло. Даже на поддерживавшей их одежде не появилось ни одного пятнышка, она еще свежее, чем прежде. Согласно твоему приказанию, я кучками рассеял их по острову. Королевского же сына высадил отдельно и оставил сидящим в пустынном уголке. Он, оглашал воздух грустными вздохами, грустно склонив руки на груди.

Просперо. А скажи, что-же ты сделал с королевским кораблем, с матросами и с остальным флотом?

Ариэль. Корабль короля в пристани, а именно в том глубоком заливе, куда ты однажды вызвал меня в полночь, чтобы я добыл для тебя росы с вечно обвеваемых бурями островов Бермудских. Там скрыл я его и матросов, забившихся под люками. Присоединив к перенесенным ими трудам и мои чары, я оставил их крепко спящими. Остальной-же рассеянный мною флот соединился снова и снова поплыл к Неаполю, уныло направляясь по волнам Средиземного моря. Флот этот убежден, что самолично видел гибель и королевского корабля, и высочайшей особы своего повелителя.

Просперо

Ариэль. Время перешло уже за полдень.

Просперо. Да, по крайней мере, склянки две... Время между теперешней минутой и шестью часами должно быть обоими нами старательно употреблено в дело.

Ариэль. Опять работа? Если ты так сильно заваливаешь ею, позволь напомнить тебе обещание, которое ты до сих пор не исполнил.

Просперо. Что такое? Ты чем-то недоволен. Чего-жь можешь ты желать больше?

Ариэль. Свободы.

Просперо. Ранее срока? Молчи!

Ариэль. Прошу тебя,- как я верно служил тебе никогда тебе не лгал, никогда не ставил тебя в неприятное положение, служил без ропота, без жалобы. За это ты обещал сбавить мне целый год.

Просперо. А ты забыл, от какой пытки я тебя избавил?

Ариэль. Нет, не забывал.

Просперо

Ариэль. Не то, мой повелитель.

Просперо. Лжешь, злобное создание! Ты забыл про гнусную ведьму Сикораксу, согнувшуюся в обруч от лет и злобы, забыл ты ее?

Ариэль. Нет, государь, не забывал.

Просперо. Где-жь родилась она? Говори!

Ариэль. В Алжире, мой властелин.

Просперо. Каждый месяц я должен напоминать тебе то, что ты забываешь постоянно, именно то, чем ты был. Эта окаянная колдунья Сикоракса за множество злодеяний и ужасающих волшебств, о которых страшно даже слышать, была, ты знаешь, изгнана из Алжира. И только, однако, какая-то случайность спасла ее от смерти. Ведь так?

Ариэль. Совершенно так, мой повелитель.

Просперо. Эта голубоглазая ведьма была привезена сюда беременной и брошена матросами. Ты, теперешний мой раб, по собственным твоим словам, был тогда еще её служителем. Ты, как дух, слишком нежный фрукт для земных и гнусных её поручений, отказывался исполнять её страшные требования, а она в порыве неукротимой злобы и с помощью более сильных своих прислужников заключила тебя в расщеп сосны, в котором ты и протомился целых двенадцать лет. Пока это время шло, она умерла. Ты оставался в расщепе, и там стоны твои раздавались так-же часто, как стук мельничного колеса. Ни одно человеческое существо не украшало еще своим присутствием этого острова, кроме её сына, которым она здесь ощенилась, щенка, усыпанного веснушками и дьявольского происхождения.

Ариэль. Да, её сын Калибан.

Просперо вечно злобствующих медведей. Это были муки осужденных на вечные страдания, и Сикоракса ужь не могла их прекратить. Когда я прибыл сюда и услыхал тебя, мое искусство заставило сосну как-бы зевнуть и выпустить тебя.

Ариэль. Великая тебе благодарность за это.

Просперо. Если-же ты будешь роптать, я расщеплю дуб, вобью тебя в его узловатую внутренность и заставлю тебя выть там целых двенадцать зим.

Ариэль. Прости, мой повелитель! Я буду покорен тебе во всем, буду служить тебе безропотно, хотя я и дух.

Просперо. Исполняй мои приказания в точности, и через два дня я возвращу тебе свободу.

Ариэль. О, благородный мой властелин! Что-же прикажешь мне делать? Говори-же, что мне делать?

Просперо. Ступай, преобразись в морскую нимфу и быть незримым для всех, кроме меня и тебя самого; ступай и возвращайся сюда в этом виде.Только приходи скорей (Ариэль уходит). Проснись, мое сокровище, проснись! Ты отлично уснула,- проснись!

Миранда. Это твой чудный рассказ навел на меня сон.

Просперо. Стряхни его. Пойдем навестим моего раба Калибана, никогда не отвечающего нам ласково.

Миранда. Отец, он такой гадкий, мне противно на него смотреть.

Просперо

Калибан (За сценой). Чего вам? Топлива у вас еще достаточно.

Просперо. Говорят тебе, или сюда. Для тебя есть другое дело. Ползи-же, черепаха. Что-же ты не идешь?

Входит Ариэль в виде морской нимфы.

Просперо. Какое прелестное явление! Слушай-же, красивый Ариэль, что я скажу тебе на ухо.

Ариэль. Все будет исполнено (Уходит).

Просперо. Иди-же, ядовитый раб, прижитый гнусной твоей матерью от самого дьявола. Иди!

Входит Калибан.

Калибан. Пусть зловреднейшая роса, какую когда-либо моя мать собирала вороньим пером с чумных болот, падет на вас обоих, пусть вас хлещет юго-западный ветер и с головы до ног покроет вас нарывами.

Просперо. Знай, что за эти слова ты всю эту ночь будешь мучиться корчами, колотьем, которые не дадут вздохнуть ни на минуту. Злые духи за все ночное время, которое им разрешено проводить по своему усмотрению, не отстанут от тебя, ты весь будешь изрыт и исколот, как медовый сот, и каждый щипок твоих мучителей будет больнее пчелиного жала.

Калибан. Надо-же мне съесть свой обед. Этот остров достался мне от моей матери Сикораксы, а ты его у меня отнял. Когда ты только прибыл сюда, ты меня ласкал, ухаживал за мной, давал мне воду с плававшими в ней ягодами и научил, как называть большее и как меньшее светила, из которых одно горит днем, другое ночью. Тогда я тебя любил и показал тебе все, что есть на острове:- и пресные источники, и соленые воды, и бесплодные и плодоносные места. Будь я проклят за это! Пусть все чары Сикораксы, как жабы, жуки, летучия мыши, обрушатся на вас обоих за то, что я теперь вам подданный, тогда как прежде сам был себе королем. Ты дал мне жилищем эту голую скалу и не пускаешь на остальную часть острова.

Просперо

Калибан. Ого-го! Очень жаль, что не успел, что был предупрежден тобою. Без этого населил-бы я весь остров Калибанами.

Просперо. Гнусный раб, не поддающийся никакому хорошему влиянию и способный только на одно злое! Я тебя жалел, научил тебя говорить, ежечасно научал то тому, то другому. Ты был совершеннейший дикарь, не мог высказать даже собственного желания и только мычал, как животное. На помощь твоим мыслям я дал слова, чтоб их высказывать. Но хотя ты научился и многому, в твоей скверной природе было то, с чем не уживается ничто хорошее. Я потому поселил тебя на этой скале, что ты достоин был даже хуже, чем темницы.

Калибан. Ты научил меня говорить, а единственная моя выгода от этого состоит в том, что я теперь умею проклинать. Да изгложет тебя красная немощь за то, что ты научил меня своему языку!

Просперо. Ступай вон, отродье ведьмы! Принеси нам топлива,- да живей, так как для тебя есть еще и другое дело. Ты пожимаешь плечами, мерзавец! Если ты неохотно исполнишь то, что я тебе прикажу, или не исполнишь совсем, я замучу тебя старыми судорогами, наполню твои кости разными болями и заставлю так реветь, что самые звери ужаснутся.

Калибан. Нет, нет! Молю тебя! (Про себя). Надо повиноваться. Искусство его так велико, что подчинит себе, сделает своим вассалом даже Сетебоса, бога моей матери.

Просперо. Убирайся-же! (Калибан уходит).

Появляется незримый Ариэл, поет и играет. Фердинандо следует за ним.

Ариэль (поет).

Слетайтесь все на сухой песок

С поклонами и с поцелуями,

Берите за руку друг друга!

Ведь ярость волн давно угомонилась,

Припев услышите вы громкий.

Духи споют вам его!

Гам! гам! гам!

Вот лают собаки цепные!

Гам! гам! гам!

Слышу я также, как вестник зари,

Петел, кричит, надуваясь!

Фердинандо. Где раздается эта музыка, в воздухе или в земле? Вот она замолкла. Она, верно, сопровождает-какое-нибудь божество этого острова. Я сидел на выступе скалы и оплакивал гибель моего отца, короля, а эта музыка подползла ко мне по волнам, усмирив своими сладостными звуками ярость волн и мое горе. и последовал за нею или, вернее, она привлекла меня сюда. Вот она замолкла. Нет, начинается опять.

Ариэль (поет).

На тридцать пять футов

В воде твой отец,

Что было костями -

В корал обратилось;

Что было глазами -

То перлами стало.

Ничто в разрушенье

В нем не пришло,

Обратилось в морское.

Как чудно, богато

И пышно все в нем!

А нимфы морския

Звонят ежечасно

По том, кто спит в море.

Чу! Слышишь их звон?

Припев. Динь-динь-и-дон-дон!

Ариэль. Слушай! Я слышу теперь их динь-динь-дон!

Фердинандо. Песня эта заставляет меня вспоминать об утонувшем отце. Музыка - это дело не человеческое, и звуки её - не земные звуки. Вот теперь раздаются они высоко надо мною.

Просперо. Подними окаймленные ресницами завесы твоих глаз и скажи мне, что ты видишь?

Миранда. Что это такое? дух? С каким удивлением он озирается кругом и как он хорош, отец! Ведь это дух?

Просперо. Нет дорогая. Он ест и спит, он одарен такими-же чувствами, как и мы. Этот юноша, которого ты видишь теперь, находится в числе потерпевших крушение и, еслиб не печаль, служащая для красоты разъедающей язвой, ты вполне справедливо могла бы назвать его красавцем. Он лишился всех своих товарищей и, отыскивая их, бродить теперь по острову.

Миранда

Просперо (Про себя). Все, как я вижу, идет именно так, как мне хотелось. Добрый и услужливый дух, освобожу тебя за это через два-же дня!

Фердинандо. Это, наверное, богиня, которую сопровождало пение. Молю тебя скажи, ты живешь на этом острове? Научи же меня, как вести себя здесь. Но первая моя просьба, хотя я упоминаю о ней позже:- скажи, о чудо из чудес, земное ты создание, или нет?

Миранда. Я нисколько не чудо, а что я девушка, так это верно.

Фердинандо. Родной мой язык! О, Небо! Между говорящими на этом языке я был бы первым, еслибы находился там, где на нем говорят.

Просперо. Как первым? Чем же был бы ты, еслибы тебя услыхал король неаполитанский?

Фердинандо. Таким-же, как теперь, одиноким созданием, крайне изумленным тем, что ты упоминаешь о короле Неаполя. Король слышит меня, и вот почему я плачу. Теперь я сам король Неаполя, с собственными, не знавшими до сих пор отлива глазами, с тех пор как мой король отец погиб во время крушения.

Миранда. Ах, какая жалость!

Фердинандо. Да, погиб, и со всеми своими придворными. С ним находился герцог Миланский и его доблестный сын. Оба погибли.

Просперо. Герцог Миланский и его несравненная дочь могли бы это опровергнуть, если бы это оказалось нужным теперь же (Про себя). Они с первой встречи уже обменялись взглядами. За это, милейший Ариэль, я освобожу тебя (Громко). Одно слово, добрейший синиор! Боюсь, как бы вы сильно себе ни напортили. Только слово.

Миранда

Фердинандо. О, если ты не богиня, а в самом деле девушка и сердце твое свободно, я сделаю тебя королевой Неаполя.

Просперо. Тише, почтеннейший, тише! Скажу тебе еще (Про себя). Они совсем ужь во власти друг у друга. Надо чем-нибудь затруднить такую быстроту, чтобы слишком легкое приобретение не уменьшило ценности приобретенного (Громко). Скажу тебе еще: я приказываю тебе идти за мною. Ты здесь присвоил не принадлежащее тебе звание, явился сюда лазутчиком, чтобы у меня, его властелина, оттягать этот остров.

Фердинандо. Нет! Это так же верно, как то, что я мужчина.

Миранда. Никакое зло не может жить в таком чудном храме! Если у злого духа такое прекрасное жилище, с ним захотят жить даже добрые.

Просперо. Иди за мной. А ты за него не заступайся - он предатель. Идем! Я соединю твою шею с ногами; пить ты будешь у меня морскую воду, есть раковины из ручьев, высохшие коренья и скорлупу от желудей. Иди!

Фердинандо. Нет, буду противиться такому угощению, пока враг мой совсем не пересилит меня! (Хочет обнажить меч, и очарованный, не может сам шевельнуться).

Миранда. Отец мой, не подвергай его слишком жестоким испытаниям! Он кроток и не опасен.

Просперо (Фердинандо). Ах! Вот новости, меня хочет учить моя нога! Вложи, изменник, меч в ножны. Ты вынул его только для показа и не смеешь им шевельнуть, до того в тебе сильно сознание твоей виновности. Я обезоружу тебя и вот этой тростинкой выбью его из твоих рук.

Миранда. Милый отец, молю тебя!

Просперо

Миранда. Сжалься! Я поручусь за него.

Просперо. Молчи! Еще одно слово, и оно заставить меня если не возненавидеть, то бранить тебя. Как! ты решаешься вступаться за самозванца! Ты думаешь, что таких, как он нет более на свете, потому что до сих пор видала одного его да Калибана. Успокойся, глупая,- в сравнении с большею частью людей, он Калибан, а они в сравнении с ним ангелы.

Миранда. Если так, мое желание самое смиренное: лучшего человека я и видеть не желаю,

Просперо (Фердинандо). Довольно! Повинуйся! Мыщцы твои вернулись к поре детства, в них нет никакой силы.

Фердинандо. В самом деле, вся моя жизненная сила как будто дремлет, как будто скована Но и утрата отца, и ощущаемый упадок сил, и гибель всех друзей, и угрозы этого овладевшего мною человека были бы для меня еще выносимы, еслиб я из моей темницы мог хоть раз в день видеть эту девушку. Пусть свобода, если так, владеет всем остальным миром,- для меня и в тюрьме будет достаточно простора!

Просперо (Про себя). Дело идет на лад. (Ариэлю). Подойди, мой ловкий Ариэль! Ты отлично исполнил поручение. (Фердинандо). За мной! (Ариэлю). Слушай, что ты еще должен для меня сделать.

Миранда. Не падай духом: отец мой добрее, чем можно предположить по его речам. В его теперешнем обращении с тобой есть что-то необыкновенное.

Просперо (Ариэлю). Ты будешь свободен, как горный ветер, но прежде должен в точности исполнить все, что приказано.

Ариэль. До последнего слова

Просперо