Жизнь и смерть короля Ричарда II.
Действие первое.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и смерть короля Ричарда II. Действие первое. (старая орфография)

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

В. ШЕКСПИРА

В ПРОЗЕ И СТИХАХ

ПЕРЕВЕЛ П. А. КАНШИН.

Том третий.

1) Король Иоанн. 2) Царствование Эдварда III. 3) Жизнь и смерть короля Ричарда II.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ

К ЖУРНАЛУ

"ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРЕНИЕ"

за 1893 ГОД.

С.-ПЕТЕРБУРГ.

ИЗДАНИЕ С. ДОБРОДЕЕВА.

1893.

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ КОРОЛЯ РИЧАРДА II.

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА:

Король Ричард II.

Эдмонд Ленгли, Герцог Иоркский, Джон Гаунт, герцог Ланкастрский, дяди короля.

Генри, по прозванию Болинброк, герцог Гирфордский, сын Джона Гаунта и будущий король Генрих IV.

Герцог Омерль, сын герцога Иоркского.

Мауврэ, герцог Норфолькский.

Герцог Сорри.

Граф Бэркли.

Боши, Бэгот, Грин, приспешники короля.

Граф Норсомберленд.

Генри Пэрси, его сын.

Лорд Росс.

Лорд Уиллауфби.

Лорд Фитцуотэр.

Епископ Карляйльский.

Игумен Уэстминстэрского аббатства.

Лорд-маршал и другие лорды.

Сэр Пайрси Экстонский.

Сэр Стэфен Скруп.

Начальник отряда уэльсцев.

Королева, жена Ричарда II.

Герцогиня Глостэр.

Герцогиня Иоркская.

Придворные дамы королевы.

Лорды, герольды, военачальники, воины, два садовника, тюремщик, гонец, конюх, другие придворные и слуги.

Действие попеременно происходит, то в Англии, то в Уэльсе.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

Лондон. Комната во дворце.

Входит король Ричард со свитой; за ним Джон Гаунт и другие лорды.

Король Ричард. Скажи, почтенный годами лорд Джон Ланкастрский, доставил-ли ты сюда, согласно данному обету, смелого сына своего, Генриха Гирфорда, чтобы он мог лично поддержать свое недавнее и грозное обвинение против Томаса Маубрэ, герцога Норфолькского?

Гаунт. Да, государь, он здесь.

Король Ричард. Скажи мне также, старался ты выспросить у него, что руководит им: - застарелая-ли вражда или достойное похвал чувство верноподданного, напавшого на след измены?

Гаунт. Насколько я мог проникнуть в его мысли, я пришел к заключению, что сыном руководит желание избавить ваше величество от грозящей вам, - как ему мерещится, - опасности, а не застарелая вражда.

Король Ричард. Пригласите их обоих сюда. Пусть они, стоя лицом к лицу и глядя друг другу в угрюмые очи, оба свободно выскажут в нашем присутствии один свои обвинения, другой свое оправдание (Несколько придворных уходят). Оба они высокомерны до крайности, оба склонны к гневу, а, находясь в ярости, оба становятся глухи, как море, и быстры, как огонь.

Придворные возвращаются; с ними Болинброк и Норфольк.

Болинброк. Пусть долгие дни и годы счастия выпадут на долю моему беззаветно любимому государю и победителю!

Норфольк. Пусть каждый новый день удваивает счастие предъидущого, пока небеса, завидуя блаженству земли, не увенчают безсмертием ваш царственный венец!

Ричард. Благодарю вас обоих, хотя один из вас очевидно только нам льстит, как это доказывает самая причина, по которой вы сюда вызваны, а именно обвинение одним другого в измене. Кузен Гирфорд, что имеешь ты сказать против Томаса Маубрэ, герцога Норфолькского?

Болинброк. Прежде всего, - о, да внесет небо мои слова на свои скрижали! - я заявляю, что поступать так, как я поступаю, меня заставляет благоговейное, самоотверженное рвение верноподданного на пользу своего государя усердная забота о его благополучии и безопасности, а не чувство злобы или вражды. Теперь, Томас Маубрэ, я обращаюсь к тебе. Прислушайся хорошенько к моему заявлению; за то, что я выскажу, на земле ответит мое тело, а на небесах моя безсмертная душа: - ты изменник, безбожный изменник, происходишь от слишком благородного рода, чтобы вести такую гнусную жизнь! Чем чище и прекраснее хрустальный свод небес, тем противнее кажутся мчащияся по нем тучи. Чтобы еще усилить позорное клеймо, я снова затыкаю тебе глотку названием изменника и, если угодно государю дать на это соизволение, я, ранее чем уйти отсюда, готов доказать моим нелживым мечем справедливость того, что заявляет мой язык.

Норфольк. Пусть хладнокровие моего ответа не заставит заподозрить во мне отсутствие усердия. Настоящее столкновение - не состязание двух женщин в брани; оно не есть едкое соревнование двух словоохотливых языков, могущее разрешить возникший меж нами спор. Кровь кипит слишком сильно; ее необходимо охладить, но я не принадлежу к людям, могущим похвастаться своим невозмутимым терпением; я не способен слушать, не возражая ровно ничего. Прежде всего я заявляю, что мое глубокое уважение к вашему величеству не дозволяет мне дать полную волю свободной своей речи и пришпорить ее, как-бы следовало. Без такой осторожности, она, вспылив, с удвоенною силою отбросила-бы в глотку обвинителя слово "измена"! Оставим в стороне то, что в нем течет королевская кровь, что он двоюродный брат вашему величеству, я бросаю ему вызов, плюю ему в глаза, называю его клеветником, гнусным трусом и подлецом! Чтобы поддержать справедливость моих слов, я готов предоставить ему всевозможные преимущества, если-бы мне для встречи с ним даже пришлось бегом взбираться на ледяные вершины Альпов или на какую-бы то ни было другую неприступную местность, куда еще не дерзала проникнуть нога ни одного англичанина. Пусть до тех пор хоть это послужит мне оправданием: - все мои надежды зиждутся на том, что он лжет!

Болинброк. Бледный, дрожащий трус, вот тебе мой залог. Отрекаясь на время от родства с королем, я бросаю тебе перчатку! Я отстраняю от себя свое царственное происхождение, отступать перед которым тебя заставляет страх, а не уважение. Если постыдный страх не помешает тебе поднять брошенный мною тебе вызов, наклонись, а я по всем правилам рыцарства готов в единоборстве с тобою доказать справедливость всего, что сказал, и несправедливость того, что ты еще можешь на меня измыслить.

Норфольк. Я поднимаю перчатку и вот этим мечем, которым я посвящен был в рыцари, клянусь, согласно рыцарским правилам, отвечать на твои нападения! Когда же вскочу на коня, пусть мне, если я изменник или если взялся за оружие с преступною целью, не суждено будет с него сойти!

Король Ричард. В чем-же именно состоят обвинения, взводимые нашим кузеном против Маубрэ? Чтобы заставить только подумать о нем дурно, вина его должна быть ужасна!

Болинброк. Выслушайте то, что я скажу, а за справедливость сказанного я ручаюсь жизнью! Я утверждаю, что Маубрэ получил восемь тысяч червонцев, как будто для уплаты жалования воинам, служившим вашему величеству. Между тем, он, как вероломный изменник и как отъявленный негодяй, присвоил себе эти деньги для личных, гнусных целей. Кроме этого, я заявляю, и готов подтвердить свои слова с оружием в руках, где-бы то ни было: - здесь-ли, в ином-ли месте, или в самом отдаленном углу мира, куда когда-либо проникал взгляд англичанина, - что за последния восемнадцать лет все измены, возникавшия в нашем королевстве, как замышляемые, так и приведенные в исполнение - дело вероломного Маубрэ, источника всех этих козней. Далее я говорю и докажу справедливость своих слов при помощи разоблачения позорной его жизни, что смерть герцога Глостэра была последствием его замысла, что, возстановив против герцога его врагов, он, как гнусный трус, заставил других пролить такую-же, ни в чем не виноватую кровь, как кровь самого Авеля, теперь из глухих недр земли вопиющую ко мне о мщении, требующую правосудия и жестокого возмездия, и я, - клянусь честью славных своих предков! - отомщу вот этою рукою или погибну!

Король Ричард. До какой высоты вздымается порыв его решимости! Что скажешь ты на это, Томас Норфольк?

Норфольк. О, государь, благоволи отвратить свой взор и заставить свой слух подвергнуться временной глухоте, пока я не выскажу этому негодяю, позорящему королевскую кровь, в какое негодование, в какой ужас приводить и божество, и честных людей подобный гнусный лжец!

Ричард. Маубрэ, и взгляд, и слух наш безпристрастны. Если-бы Гирфорд был мне родным братом, даже наследником моим и моего престола, а не как теперь, сыном брата моего отца, клянусь святынею своего скипетра, что никакое самое близкое родство по нашей святой крови не даст ему никаких преимуществ и не заставит меня покривить в его пользу моею прямою душею. Он такой-же наш подданный, как и ты, Маубрэ. Представляю тебе говорить прямо, без всяких стеснений.

Норфольк. Если так, Болинброк, пусть мои слова: - "ты лжешь!" проникнут сквозь твое лживое горло до самого твоего сердца! Три части того, что я получил за Кале, я, как следовало, распределил между войсками его величества; остальную-же, то-есть четвертую часть, я с согласия короля оставил себе, чтобы покончить счеты и получить то, что мне приходилось получить за последнюю мою поездку во Францию, куда я отправлялся за королевою. Проглоти-же теперь эту ложь! Что-же касается смерти Глостэра, убил его не я; сам я только забыл, - на свою беду, - и обет, и свои обязанности. Вам-же, благородный лорд Ланкастр, вам, уважаемый отец моего врага, я, правда, однажды разставил засаду, злоумышляя на вашу жизнь, и этот проступок до сих пор тяготит мою удрученную душу. Однако, недавно, прежде чем принять св. Причастие, я покаялся во всем и надеюсь, что, в ответ на мою горячую мольбу, получил от вас полное отпущение. Вот и все мои проступки. Что-же касается других обвинений, все они являются последствиями злопамятной ненависти злодея, безбожника, гнуснейшого выродка, хуже которого не отыщешь во всей семье предателей! Вот это-то обвинение я смело готов поддерживать лично и в свою очередь бросаю перчатку наглому изменнику, в надежде, что омою дворянскую мою честь, пролив самую чистую кровь, таящуюся в груди моего врага. Я так тороплюсь это сделать, что убедительно прошу ваше величество скорее назначить день испытания.

Король Ричард. Слушайте, воспламененные гневом лорды! Предоставьте мне руководить вами. Уладим эту ссору без кровопролития. Хотя я и не врач, однако, все-таки предписываю это средство; слишком ожесточенная ненависть наносит не в меру глубокие удары. Простите один другому все, забудьте все. Переговорите между собою и уладьте разногласия. Наши врачи уверяют, будто настоящий месяц не благоприятен для кровопускания. Добрейший дядя, пусть все это кончится там-же, где началось. Я успокою Норфолька, а ты своего сына.

Гаунт. Быть примирителем прилично моему возрасту. Сын мой, верни перчатку герцогу Норфолькскому.

Король Ричард. А ты, Норфольк, верни Гирфорду его перчатку.

Гаунт. Что-же ты, Герри, что-же? Когда я приказываю повиноваться долгу, я не привык дважды повторять приказание.

Король Ричард. Прими это к сведению, Норфольк: - мы приказываем, следовательно нечего медлить исполнением.

Норфольк. Я сам припадаю к твоим стопам, мой грозный повелитель! Вся жизнь моя к твоим услугам, но не мой позор! Вся моя жизнь принадлежит моему долгу, но добрую мою славу, которая, несмотря на мою смерть, все-таки останется живою над моею могилою, ты не принудишь меня принести в жертву пятнающему стыду. Здесь мне всюду воздвигают преграды! Меня порочат, унижают, отравленными шпорами наносят моей душе ядовитая раны, которых не залечит ни один целебный бальзам, кроме крови, истекшей из груди противника, распространившого весь этот тлетворный яд!

Король Ричард. Изступлению следует противодействовать! Давай сюда перчатку! Львы должны укрощать леопардов.

. Да, но львы не изгладят пятен на коже леопарда. Возьмите на себя мой срам, и я откажусь от вызова. Дорогой, дражайший мой властелин! самое безценное сокровище во время земной жизни - незапятнанная честь. Когда честь утрачена, мы - только позолоченная глина или разукрашенная грязь. Честь - этот драгоценный камень, заключенный в ларце за десятью замками, является мужественным сердцем в царственной груди. Честь моя - моя жизнь! Отнимите у меня ее, и жизнь моя погибла! Итак, высокочтимый властелин, дозвольте мне защищать свою честь; живу я только для нея, из-за нея и умру.

Король Ричард. Кузен, возврати перчатку; подай пример послушания ты.

Болинброк. Да избавит Бог мою душу от такого черного греха. Могу-ли я на глазах отца явиться с опущенным забралом, или со страхом бледнеющого нищого склонить свое прирожденное величие перед наглостью этого труса? Нет, ранее, чем мой язык дерзнет возвести на мою честь такой незаслуженный позор, я своими зубами откушу это гнусное орудие позора и, пока из него точится еще кровь, словно пятнающий стыд, выплюну прямо в лицо Маубрэ (Гаунт уходит).

Король Ричард. Так как мы, очевидно, рождены не для того, чтобы примирять, а чтобы приказывать; так-как мы не в силах примирить вас, будьте готовы в Ковентри, в день Св. Ламберта, отвечать за себя своею жизнью. Там ваши копья и мечи должны будут доказать, кто прав, кто виноват в вашей постоянно возрастающей ненависти. Когда нам нельзя успокоить вас, мы предоставим суду Божию определить, кому должны достаться честь победы, а ты, лорд-маршал, прикажи нашим герольдам приготовиться, чтобы надлежащим образом упорядочить это междоусобное столкновение.

(Все уходят).

СЦЕНА II.

Лондон. Комната в Ланкастрском дворце.

Входят Гаунт и герцогиня Глостэр.

Гаунт. Поверь, близость моего кровного родства с Глостэром вооружает меня против палачей, отнявших у него жизнь, несравненно сильнее, чем все твои возгласы. Однако, так как власть, обязанная карать за преступление, находится в тех-же руках, которые его совершили, и когда мстить за него мы не в силах, поручим небесам святое дело мести. Когда они увидят, что время для кары настало на земле, они разольются над головами виновных целым ливнем жгучих возмездий.

Герцогиня Глостэр. Неужто привязанность к брату не в состоянии взволновать тебя сильнее? Неужто эта привязанность не может воспламенить твоей остывшей старческой крови? Вое семеро сынов Эдварда, - а ты один из них, - представляли собою семь великолепных сосудов наполненных одною священною кровью, семь пышных отпрысков, выросших от одного и того-же корня. Некоторые из этих сосудов опорожнила в своем течении сама природа; некоторые отпрыски подрезала судьба. Но он, мой Томас, он, ненаглядный мой супруг, он, жизнь моя, мой Глостэр, этот сосуд, весь полный священной крови Эдварда, был разбить, и заключавшаяся в нем кровь пролита! Эта цветущая ветвь, выросшая от царственного корня, была подкошена злодейски. При этом украшавшая эту ветвь летняя листва безвременно увяла, сокрушенная рукою зависти и кровавою секирою убийства! О, Джон Гаунт, его кровь была твоею кровью! Ты был зачат на том-же ложе, как и он, выношен тем-же чревом; то же вещество, отлившееся в ту же форму и сделавшее из него мужа, послужило вам обоим источником жизни. Хотя ты продолжаешь и жить, и дышать, но ты сам убит в лице твоего брата. Так равнодушно относиться к убийству родного брата, бывшого живым подобием твоего отца, значит в значительной степени мириться со смертью этого отца. Не называй этого терпением, Гаунт! В данном случае нами должно владеть не терпение, а отчаяние! Так безучастно относиться к гибели брата, значит открывать убийцам доступ и в твою беззащитную грудь, научать их, как следует расправиться и с тобою самим. То, что называется терпением у людей толпы, в душах более высоких получает название вялой и безцветной трусости. Что-же сказать тебе еще? Лучшим средством, чтобы сохранить собственную твою жизнь, послужит месть за убиение брата.

Гаунт. Решение этого спора принадлежит Богу, потому что виновник убийства - Божий помазанник, принявший помазание на глазах у Создателя. Если убийство было преступлением, пусть за него накажут небеса. Я же никогда не буду в силах поднять вооруженную руку против орудия небес.

Герцогиня . К кому-же после этого обращаться мне с жалобой?

Гаунт. К Всевышнему, защитнику и покровителю вдов.

Герцогиня Глостэр. Хорошо! Прощай, старый Джон Гаунт! Отправляйся в Ковентри смотреть, как вступят в единоборство мой племянник Гирфорд и свирепый Маубрэ. О, если-бы все неправды, жертвами которых пал мой муж, скопились около копья Гирфорда так, чтобы это копье проникло в грудь палача - Маубрэ! Если-же, на наше несчастие, первый натиск не удастся, пусть все грехи Маубрэ придадут его телу такую тяжесть, что спинной хребет его взмыленного коня переломится, а сам всадник, сброшенный в грязь, сделается жертвой племянника моего Гирфорда! Прощай, старик. Жена покойного твоего брата должна окончить жизнь в объятиях верной своей подруги-скорби.

Гаунт. Прощай, сестра. Мне надо отправиться к Ковентри. Пусть благополучие последует и за тобою и останется при мне.

Герцогиня Глостэр. Еще одно слово: - скорбь отскакивает от того места, куда падает, не потому, чтобы она была пуста и легковесна, но потому, что она слишком тяжела. Я прощаюсь с тобою ранее, чем успела высказать хоть что-нибудь вполне убедительное, так как горе не кончается тогда, когда оно, повидимому, излилось вполне... Передай привет моему брату Эдмонду, герцогу Иоркскому... Ну, теперь, кажется, все... Нет, не уходи еще так скоро: - может-быть, я еще что-нибудь припомню... Скажи ему... Но что-же именно? Скажи ему, чтобы он скорее навестил меня в Пдеши. Увы! Что увидел бы там добрый, старый Герцог Иоркский? - ничего, кроме опустошенных жилищ, оголенных стен, безлюдных служб, а так-же плит, по которым уже давно не ступает нога человека? Что он услышит? Ничего, кроме горьких моих возгласов и стонов! Напомни же ему обо мне. Однако, если он боится разстроить себя видом вечно пребывающого там горя пусть лучше не приезжает. Полная глубокого, неисцелимого отчаяния, я удалюсь отсюда, что бы одиноко умереть. Это последнее прости, которое посылают тебе мои переполненные слезами глаза! (Уходят).

СЦЕНА III.

Госфорд-Гринское поле близь Ковентри. Огороженное место для единоборства; около него - трон. Герольды и другие стоят в ожидании.

Входят лорд-маршал и Омерль.

Лорд-Маршал. Скажите, лорд Омерль, Герри Гирфорд уже вооружился?

Омерль. Да, вооружился вполне и в яром нетерпении ждет минуты, чтобы вступить в бой.

Лорд-Маршал. А герцог Норфольк, бодрый и дышащий отвагой, только ожидает призывного возгласа труб.

Омерль

Трубы гремят. Входит король Ричард и садится на трон. За ним Гаунт и другие лорды занимают свои места. Слышен возглас трубы, на который тотчас отвечает другой, за сценой. Вслед за тем в полном вооружении появляется Норфольк, предшествуемый герольдом.

Король Ричард. Маршал, спроси у каждого из единоборцев его имя, и зачем он прибыл сюда в полном вооружении? Заставь также каждого показать под присягой, что он считает свое дело справедливым.

Лорд-Маршал. От имени Бога и государя требую, чтобы вы сказали, кто вы такой и зачем явились сюда с ног до головы облеченным в боевые доспехи? Говорите правду, согласно вашему званию и данному вами обету рыцарства. Пусть каждому защитой служат небо и его собственное мужество.

Норфольк. Я Томас Маубрэ, герцог Норфольк. Явился я сюда, чтобы исполнить священный обет, от измены которому да избавят небеса каждого рыцаря! Явился я за тем, чтобы перед Богом, перед королем и перед ожидающим меня потомством очистить свое честное имя от клевет, взводимых на него герцогом Гирфордом. Явился я за тем, чтобы при помощи Бога и собственного оружия доказать противнику, что он изменник против Бога, против короля и против меня самого. Пусть в этом честном бою небо послужит мне защитой!

При звуках труб, в полном вооружении входит Болингброк, предшествуемый герольдом.

Король Ричард. Маршал, спроси у этого вооруженного рыцаря, кто он и зачем явился сюда закованным в военные доспехи? Однако, согласно нашему закону, спроси у него прежде всего, насколько справедлива причина, заставившая его прибегнуть к оружию?

Лорд-Маршал. Как тебя зовут и зачем явился ты сюда, перед лицо короля Ричарда, на изготовленное по его королевскому приказанию ристалище? Против кого явился ты сражаться и из-за чего? Отвечай, как подобает настоящему рыцарю, и да хранят тебя небеса!

Болинброк. Я родом Генри Гирфорд, герцог Ланкастрский и Дэрби. Я, при помощи небес и собственного своего мужества, готов доказывать здесь, на этом ристалище, что Томас Маубрэ, герцог Норфолькский - гнусный и опасный изменник перед лицом небес, перед лицом короля Ричарда и предо мною. Так как я вступаюсь за правое дело, небо да послужит мне защитой!

Лорд-Маршал. Пусть никто, под страхом смертной казни, не дерзнет переступить за загородку поля, кроме маршала и других должностных лиц, обязанных присутствовать при единоборстве, дабы наблюдать за правильностью боя!

Болинброк. Лорд-маршал, позвольте мне облобызать руку моего государя и преклонить колено перед его величеством, так как теперь оба ми, и Маубрэ, и я сам, подобны двум путникам, обетом обрекшим себя на долгое и трудное паломничество. Затем, дозвольте нам торжественно и от души проститься с нашими многочисленными друзьями.

. Государь, обвинитель, желая исполнить все свои обязанности верноподданного, шлет вам свой привет; он просит позволения поцеловать руку вашему величеству и проститься с присутствующими друзьями.

Король Ричард. Мы сами сойдем с этих ступеней и заключим его в своя объятия. Кузен Гирфорд, так как дело твое правое, желаю тебе выйти победителем из царственного единоборства. Прощай, близкий мне по крови Герри. Если сегодня прольется эта кровь, нам останется только оплакивать ее, но отомстит за убитого мы будем не в состоянии.

Болинброк. О, нет! Если я сделаюсь жертвою копья Маубрэ, пусть ни один благородный глаз не позорит себя слезою обо мне! Я с такою-же уверенностью выступаю против Маубрэ, с какою сокол, разсекая крыльями воздух, набрасывается на мелкую птицу Уважаемый и любимый искренно лорд, примите мой прощальный привет, также, как ты, кузен Омерль. Хотя мне предстоит иметь дело со смертью, я не только не ощущаю слабости или страха, но даже чувствую себя помолодевшим и радостно дышу полной грудью. Как на английских пирах самые вкусные и сладкия яства являются под конец, так я приберегаю к концу самые сладкия ощущения (Гаунту). А ты, земной виновник моего рождения на свет, чей молодой дух возродился во мне, своими молитвами удвой силу моего оружия и помоги ими одержать победу, которая была-бы иначе слишком трудна. Пусть твои благословения заострят стальное мое копье и придадут ему мощь пробить латы Маубрэ, превратив их в слабый, уступчивый воск, чтобы доблестная победа сына еще раз покрыла новым блеском имя отца.

Гаунт. Да поможет тебе небо в праведном твоем деле! Будь при нападении так-же быстр, как молния, и пусть твои удвоенные удары, как одуряющие раскаты грома, с удвоенною силою обрушиваются на шлем твоего злокозненного врага. Заставь кипеть свою молодую кровь, будь доблестен и сохрани жизнь.

. Да послужат мне защитниками моя правота и Св. Георгий (Садится).

Норфольк. Какую-бы участь ни приготовляло мне правосудие судьбы, здесь должен жить или умереть честный, безупречный подданный короля Ричарда, бесконечно преданный его престолу. Никогда еще ни один пленник не сбрасывал с себя цепей рабства и вновь не хватался за золотую и ничем не стесняемую свободу с такою радостью, с какою моя трепещущая от гнева душа готова пиром отпраздновать победу над противником. И вы, всемогущий государь, и вы, товарищи мои, пэры Англии, услышьте из моих уст желание вам долгих лет счастья. Так-же смело, так же радостно иду я на единоборство, как на веселую игру! У того, кто сознает себя правым, сердце спокойно.

Ричард. Прощай, милорд; я с удовольствием вижу, что в твоих взглядах сияют мужество и доблесть. Маршал, вели трубить сигнал: пусть бой начинается (Король и лорды занимают прежния свои места).

Болинброк (Встав). Так же твердо разсчитывая на это право, как на неприступную башню, я с полною надеждою восклицаю "Аминь!"

Лорд-Маршал Отнесите копье Томасу, герцогу Норфолькскому.

1-й герольд. Генри Гирфорд, герцог Ланкастрский и Дэрби стоит здесь за Бога, за своего государя и за самого себя. Он готов признать себя лжецом и клеветником, если не докажет, что Томас Маубрэ, герцог Норфолькский, опорочил себя изменою против Бога, против короля и против него, Гирфорда, поэтому безстрашно вызывает его на единоборство.

2-й герольд Бога и короля, а клеветою против него самого. Поэтому он безбоязненно и нетерпеливо ожидает знака вступить в единоборство.

Лорд-Маршал. Трубы, подавайте сигнал! Противники, выступайте вперед! (Трубы гремят). Остановитесь, король бросил на арену свой жезл!

Ричард. Пусть каждый из них снимет с себя шлем, возвратит копье и вернется снова на прежнее место. Мы отойдем в сторону, а трубы пусть гремят до тех пор, пока мы не вынесем враждующим нашего приговора (Продолжительные звуки труб. Король говорить противникам). Подойдите ближе и выслушайте, что решил наш совет, дабы земле нашей страны не пришлось впитывать в себя ту-же дорогую кровь, которую она же вскормила, и дабы наши взоры не были омрачены печальным зрелищем ран, наносимых междуусобицей близким и нам, и друг другу лицам, мы, - полагая, что наделенные орлиными крыльями гордость и злоба завистливого соревнования своими громкими возгласами, громом труб, раскатами барабанов и режущим ухо бряцанием оружия, нарушающия тихо дремлющий мир нашей страны, словно ребенок, безмятежно спящий в колыбели, - могли только одне заставить вас смутить этот мир, а нас вынудить ступать по крови наших предков, - изгоняем вас, на основании всего сказанного, из пределов нашего государства. Ты, кузен Гирфорд, под страхом смертной казни за ослушание, не увидишь нашего прекрасного королевства, пока весна дважды пять раз не изукрасит наших полей. До тех пор ты, изгнанник, будешь попирать ногами тропинки чужих стран.

. Пусть исполнится ваша воля! Единственным утешением будет мне служить то, что солнце, сияющее для вас здесь, не перестанет светить и мне, что золотые лучи его, уделяемые вам, будут так-же согревать и позлащать мое изгнание.

Король Ричард. На твою долю, Норфольк, выпадает более суровый приговор, и произнести его мне совсем не легко. Срок твоего изгнания не определится медленно тянущимися часами времени: мы приговариваем тебя навек проститься с всякою надеждой увидать дорогую родину, если ты не желаешь лишиться жизни.

. Высокочтимый государь, приговор ваш крайне суров, и я никак не ожидал услыхать его из уст вашего величества. Он отбрасывает меня в пределы крайняго ничтожества. Более справедливой оценки моих заслуг ожидал я от вас, государь, а не безжалостной необходимости дышать воздухом чужой страны. Родной свой язык, на котором изъяснялся целых сорок лет, я вынужден теперь забыть, поэтому язык мой для меня то же, что скрипка или лютня с оборванными струнами. Он тоже, что или запертый в футляр инструмент, или такой, что надо большое искусство, чтобы извлекать из него звуки. По вашему приказанию, государь, мои зубастые челюсти и губы должны держать мой язык в надлежащем повиновении; пошлое, безчувственное, безгласное невежество должно отныне служить ему тюремщиком. Я слишком взросл, чтобы ласкаться к груди своей кормилицы, слишком взросл для того, чтобы изображать из себя школьника. Что-же после этого - ваш приговор, как не безмолвная смерть, которая отнимает у моего языка веяние родного духа?

Король Ричард. Перестань возмущаться! После нашего решения, твои жалобы являются слишком запоздалыми.

. Если так, мне придется отвратить свои взоры от света родины и всю остальную жизнь проводить в унылом мраке безразсветной ночи (Собирается уходить).

Король Ричард же нам вас освобождает изгнание... Итак, клянитесь свято исполнить обет, которого мы от вас потребуем. Вот, в чем заключается обет, который вам предстоит дать во имя чести и перед лицом Бога: - никогда, даже под влиянием личного влечения, не сближаться в изгнании, никогда не встречаться лицом к лицу, не писать один к другому, не приветствовать один другого издали, никогда не стараться укротить мрачную бурю вашей семейной вражды, никогда не замышлять, никогда не предпринимать никаких враждебных действий ни против нас лично, ни против наших подданных.

Болинброк. Клянусь!

Норфольк

. Еще одно только слово, Норфольк, но слово, сказанное врагом! Если-бы король предоставил нам поступить, как мы того хотели, душа которого-нибудь из нас в настоящую минуту уже блуждала-бы в воздушном пространстве. Она так-же была-бы изгнана из нашего тела, как теперь наше тело изгнано из этой страны. Так, ранее, чем навсегда покинуть это королевство, покайся в своих изменах! Когда тебе предстоит такой дальний путь, не уноси с собою гнетущей тяжести, обременяющей твою душу.

Норфольк. Нет, Болинброк! Если я был когда-либо изменником, пусть мое имя вычеркнется из книги жизни, и сам я буду изгнан из небесных селений, как изгнан теперь отсюда. Но что такое ты сам, знает и небо, знаем и мы с тобою, да и король, как я боюсь, узнает это слишком скоро. Прощайте, государь! С этой минуты я не могу заблудиться на пути, потому что все дороги в мире, кроме возвратного пути в Англию, мне открыты.

Король Ричард. Дядя, я вижу, как в твоих глазах, словно в зеркале, отражается скорбь твоего сердца. Эта скорбь из срока изгнания твоего сына вычеркнула целых четыре года. По прошествии шести холодных зим, являйся к нам, кузен, обратно из изгнания, и мы примем тебя с распростертыми объятиями.

Болинброк. Какое большое пространство времени заключается в одном коротком слове! Четыре медленные зимы и четыре радостные весны уничтожаются одним словом; - до того могуче дыхание королей.

Гаунт. Благодарю моего государя, что он, ради меня, сокращает на четыре года срок изгнания моего сына; но мало пользы принесет мне такое сокращение, потому что ранее, чем те шесть лет, которые он вынужден провести вдали от меня, успеют переменить свои месяцы и исполнить обычное свое течение, мой светильник, лишенный масла, и мое пламя затмятся навсегда во мраке вечной ночи; крошечный огарок мой догорит до конца и померкнет, а слепая смерть не дозволит мне еще раз увидать моего сына.

Ричард. Полно, дядя, тебе еще остается много лет жизни.

Гаунт. Ты, король, не можешь удлинить моей жизни ни на одну минуту. Сократить ее, дав на меня обрушиться великому горю и лишив меня ночного отдыха, ты, разумеется, можешь; но дать мне прожит хоть один лишний день ты не в силах. Ты можешь помогать годам бороздить мое лицо морщинами, но не в состоянии остановить ни одной морщины на её пути. Твое слово заодно с годами может ускорить мою смерть, но, когда я умру, вся твоя царственная власть не возвратит мне дыхания жизни.

Король . Твой сын изгнан по приговору мудрого совета, отчасти одобренному собственным твоим языком; теперь-же ты как будто относишься с негодованием к нашему правосудию.

Гаунт как отец. О, если-бы дело шло о постороннем, а не о моем сыне, я был-бы снисходительнее. Я заботился только о том, чтобы меня не упрекнули в лицеприятии, и вот, благодаря собственному моему решению, вся остальная жизнь моя разбита! Я все надеялся, что кто-нибудь из вас заметить, что я не в меру суров, и этою надеждою разбил всю свою жизнь. Но вы дали волю моему говорившему против воли языку и тем заставили меня говорить против себя-же самого.

Король Ричард(Вместе с свитою уходит при звуках труб).

Омерль. Прощай, кузен. То, чего ты не можешь сообщить нам лично, пусть поведает нам бумага о месте твоего пребывания.

Лорд-Маршал

Гаунт. Зачем ты до того скуп на слова, что даже не отвечаешь на привет друзей?

Болинброк. У меня слишком мало времени даже для того, чтобы как следует проститься с тобою, отец. Как бы проворно ни действовал мой язык, он не выскажет бесконечного горя, переполняющого мое сердце.

Гаунт. Твое горе ограничивается только отсутствием на время.

. За отсутствием радости, сердце переполнено одним только горем.

Гаунт. Что значат шесть лет? Они протекут быстро.

Болинброк. Да, для людей, наслаждающихся счастием, но горе превращает каждый час в целые десятки часов.

Гаунт и для собственного удовольствия предпринятое путешествие.

Болинброк

Гаунт. Смотри на предстоящий тебе скорбный путь, как на дорогу к достижению безценного сокровища, долженствующого озолотить тебя при возвращении.

. Нет, скорее каждый мой тяжелый шаг станет напоминать мне, что я удаляюсь от дорогого мне сокровища! Мне предстоит трудное изучение чужестранных дорог, а когда это испытание кончится, чем я в состоянии буду похвалиться, кроме того, что я был поденщиком страдания?

Гаунт. Каждое место, которое небеса окидывают своим взглядом, для ока мудрого человека является надежною пристанью. Научись разсуждать так у необходимости, ибо ничто не может научить разсуждать так здраво, как необходимость. Перестань думать, будто король тебя изгнал, но вообрази, будто сам ты изгнал короля. Горе сильнее гнетет там, где замечает, что ему не умеют сопротивляться. Поезжай! Говори себе, что не король тебя изгнал, а я посылаю тебя за поисками чести. Или вообрази, будто над нашим отечеством тяготеет смертельная зараза, и будто ты сам добровольно бежишь отсюда, отыскивая более благорастворенного воздуха. Предположи, будто все самое тебе дорогое лежит на том пути, по которому ты направляешься, а не там, откуда ты едешь. Вообрази, будто поющия птицы - музыканты; трава, которую ты попираешь ногами - цветочный ковер на полу приготовленного для пиршества зала, цветы - прекрасные женщины, а твои скитания - движения упоительного танца. - Кусающей скорби менее предоставляется возможности впиваться зубами в сердце того, кто над нею смеется или обращает не нее мало внимания.

Болинброк. О, кому поможет воображение удержать в руках раскаленное железо, как-бы он ни старался уверить себя, будто он находится на ледяных вершинах кавказских гор? Разве, представив себе изобильный пир, заглушишь в желудке мучительное ощущение голода? Разве, валяясь голым на декабрьском снегу, вообразишь себе знойное лето? Нет, нет! Представление себе прекрасного делает дурное еще более невыносимым. Ядовитый зуб скорби тогда именно и причиняет самую сильную боль, когда он только кусает, а не прокусывает насквозь.

Гаунт

Болинброк. И так, родная земля, прощай! Безценная страна, прости! Ты была моею матерью, моею кормилицею и до сих пор носишь меня на себе. Куда-бы ни привели меня мои скитания, хотя я и изгнанник, но я все таки могу хвалиться тем, что я настоящий, прирожденный англичанин (Все уходят).

СЦЕНА IV.

В одну дверь входят король Ричард, Бэгот и Грин; в другую - Омерль.

Король Ричард. Мы сами это заметили. Кузен, Омерль, как далеко проводил ты великого Гирфорда?

. Если вам, государь, угодно называть герцога Гирфорда великим, я отвечу, что проводил его до большой дороги.

Король Ричард

. Очень мало, государь. Разставание было очень холодное, и разве только один суровый северо-восточный ветер пробуждал в наших глазах спавшия в них слезы.

Король Ричард. Что говорил наш кузен на прощанье?

. Сказал одно только слово: - "прощайте". А так-как моему сердцу было противно осквернять это слово, я ловко съумел притвориться, будто удручающее меня горе так велико, что слова мои нейдут с языка и скорбью похоронены в могилу. Чорт возьми! Если бы короткое слово "прощай" могло удлинить часы его изгнания и прибавит годы к этому слишком кратковременному наказанию, Гирфорд услыхал бы от меня целую кучу прощаний и пожеланий; но так-как это было невозможно, он не услыхал от меня ровно ничего.

Король Ричард Бэгот и Грин, не раз замечал, что он заискивал у простонародья, что он лаской и смиренным видом старался проникнуть в сердца простолюдинов, почтительно раскланиваясь перед рабами, являясь непотребной девкой перед сволочью, и своими лживыми улыбками, своим будто-бы покорным примирением с суровою долею, выпавшею ему по воле судьбы, стараясь внушить черни такую любовь, которой не изгладило бы даже изгнание. Он снимал шапку перед продавщицами устриц. Двое-трое ломовых извозчиков крикнут ему бывало: - "Да хранит вас Господь!" и тотчас-же его гибкия колени принимались отвешивать поклоны, сопровождаемые словами: - "Благодарю вас, сограждане, дорогие мои друзья!" как будто Англия была будущею его собственностью, а сам он законным нашим наследником.

Грин. Хорошо, что он уехал, а с ним и все его мечты. Теперь-же, государь, с теми крамольниками, которые объявились в Ирландии, следует расправиться безотлагательно, то-есть, ранее, чем промедление даст им возможность прибегнуть к мерам, выгодным для них самих и крайне невыгодным для вашего величества.

Король Ричард. Мы на войну против Ирландии отправимся лично, а так-как наша казна, благодаря слишком большой пышности двора и слишком сильным вознаграждениям, несколько оскудела, мы вынуждены отдать наши королевския поместья на откуп; этого дохода будет достаточно, чтобы покрыть предстоящия нам издержки. Если-же и этого окажется мало, мы выпустим бланки, под которыми заставим подписаться всех богатых людей, обязывая их по первому нашему требованию вносить крупные суммы золотом. Такие взносы будут иметь значение временного пособия, потому что нам необходимо немедленно отправиться в Ирландию. Что нового, Боши?

Боши. Государь, старик Джон Гаунт заболел внезапно и сильно. Он прислал гонца с просьбой, чтобы вы, ваше величество, навестили его.

Король Ричард

Боши. В Эли-Хаузе.

Король Ричард. О, небо, внуши врачу его мысль поскорее спровадить его на тот свет! Того, чем начинены его сундуки, нам хватит, чтобы сшить новое одеяние для нашего войска, предназначенного идти войною против Ирландии. Идемте, господа, и все навестим больного. Будем молить Бога, чтобы, торопясь, мы пришли слишком поздно!