Как вам это понравится.
Действие третье.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Комната во дворце.

Входят: Герцог Фредерик, Оливер, придворные и свита.

Герцог. Ты не видал его с тех пор? Мессир, мессир, это не может быть; и еслибы во мне не преобладало милосердие, я не стал бы искать отсутствующего предмета моей мести, если ты на лицо. Но, смотри, отыщи своего брата, где бы он ни был; ищи с огнем, доставь его, живого или мертвого, в течение двенадцати месяцев, или же не возвращайся в наши владения. Твои земли и все, что ты называешь своим и что стоит взять, перейдет в наши руки, до тех пор, пока ты не оправдаешься устами своего брата от подозрений наших на тебя.

Оливер. О, еслибы ваша светлость знали, что у меня на сердце! Я никогда в жизни не любил этого брата.

Герцог. Тем подлее ты. Ну, вытолкайте его вон, и пусть те мои служащие, которым это надлежит, опишут его дом и земли. Чтоб это было сделано немедленно; и выгнать его! (Уходят).

СЦЕНА II.

Лес.

Входит Орландо с запиской.

Орландо. Висите здесь, мои стихи, свидетельствуя о моей любви; а ты, трижды венчанная царица ночи, блюди своим целомудренным оком, с высоты твоей бледной сферы, за именем твоей ловительницы, губящей всю мою жизнь. О, Розалинда! Эти деревья будут моими записями, я начерчу мои помыслы на их коре, так чтобы каждый глаз, смотрящий в этом лесу, мог видеть твои достоинства засвидетельствованными повсюду. Беги, беги, Орландо, вырежи на каждом дереве ее - прекрасную, непорочную, невыразимую! (Уходит).

Входят: Корен и Оселок.

Корен. Ну, как нравится вам эта пастушья жизнь, мессир Оселок?

Оселок. Правду сказать, пастух, если взять эту жизнь самое по себе, жизнь не дурная; но если в том смысле, что это жизнь пастухов, то она никуда не годится. В том отношении, что она уединенная, она мне очень нравится; но в том, что она захолустная, это очень подлая жизнь. Так как она в полях, то она очень по мне; но так как не при дворе, то очень скучна. Будучи умеренной, видишь ли, она мне по вкусу, но она очень не изобильна, и потому претит моему желудку. Ты способен философствовать, пастух?

Корен. Лишь на столько, чтобы знать, что чем более хвор человек, тем хуже он себя чувствует; и если нет у него денег, средств и довольства собою, то не достает ему трех добрых друзей. Знаю тоже, что свойство дождя в том, чтобы вымачивать, а свойство огня - жечь; что от хорошей пастьбы овцы жиреют и что главная причина темноты ночи в отсутствии солнца. Знаю еще, что тот, у кого нет ума, ни от природы, ни от ученья, может жаловаться на то, что учили его плохо, или же на то, что происходит от очень тупых родителей.

. Это у тебя натуральная философия. Бывал ты при дворе, пастух?

Корен. Нет, воистину.

Оселок. Так ты проклять.

Корен. Надеюсь, что нет.

Оселок. Верь, что проклят; ты будешь, как худо спеченое яйцо, поджарен с одной стороны.

Корен. За то, что не был при дворе? Растолкуйте это.

Оселок. Если ты не бывал при дворе, ты никогда не видывал хорошего обращения; если ты не видывал хорошего обращения, обращение у тебя должно быть дурное; а все дурное - грех, а грешники прокляты. Твое положение опасно, пастух.

Корен. И нисколько, Оселок. То, что считается хорошим обращением при дворе, очень смешно в деревне, как деревенское - смешно при дворе. Вы рассказывали мне, что вы не иначе здороваетесь при дворе, как поцеловав себе ручку; это было бы очень неопрятно, еслибы придворные были пастухами.

Оселок. Доказательство, мигом! Ну же, скорее!

Корен. Да мы постоянно трогаем своих овец, а шерсть у них, вы знаете, жирная.

Оселок. А разве у придворных руки не потеют? И разве овечий жир менее здоров, чем человечий пот? Слабо, слабо! Нужно доказательство получше; ну же, говори!

Корен. Руки у нас грубоваты.

Оселок. Тем чувствительнее оне для губ. Слабо опять; подавай доказательство посильнее; ну-же!

Корен

Оселок. О, тупой человек! Ты тухлятина по сравнению с хорошим куском мяса, право! Учись у умных и заруби себе: мускус худшего происхождения, нежели деготь; это весьма неопрятное истечение кошачье. Измени свои доказательства, пастух.

Корен. У вас слишком придворный ум для меня; я отступаюсь.

Оселок. Ты хочешь оставаться проклятым?.. Господь, да спасет тебя, тупоумный! Да подстругает Он тебя! Ты совсем неотесанный.

Корен. Я простой земледелец; я ем то, что жну, добываю то, что ношу; не питаю ни к кому ненависти, не завидую ничьему счастью; радуюсь чужому благополучию, покоряюсь своим бедам и ничем так не тешусь, как глядя на то, как мои овцы пасутся, а ягнята сосут.

Оселок. В этом опять твой грех по неведению: ты сводишь овец и баранов, добываешь себе пропитание совокуплением скота; ты сводник при баране с бубенчиками и даришь годовалую овечку кривоногому, старому, рогоносцу - барану, не годному уже в разумный союз. Если ты не будешь проклят за это, то, значит, самому дьяволу не нужны более пастухи; иначе, не знаю, как ты от него спасешься.

Корен. Вот идет мессир Ганимед, брат моей новой хозяйки.

Входит Розалинда, читая записку.

Розалинда (читает). "От востока до западной Индии, нет драгоценности, равной Розалинде. Ея достоинства, несомые ветром, гласят по всему миру о Розалинде. Все портреты, нарисованные прекрасно, черны перед Розалиндой. В душе не должно оставаться другого образа, кроме красоты Розалинды".

Оселок. Я готов рифмоплетничать вам так восемь лет подряд, за исключением часов для обеда, ужина и спанья. Это вроде того как едет в перевалку торговка на базар.

Розалинда. Прочь, дурак!

Оселок. Не угодно ли? Если оленю нужна дань, пусть он отыщет Розалинду; если кошка желает дружка, то, наверное, желает того Розалинда. Зимняя одежда должна быть с подбоем, так и стройная Розалинда; кто пожинает, должен собирать в снопы и вязать, чтобы везти потом с Розалиндой; у самого сладкого ореха самая горькая скорлупа; такой орех и Розалинда. Кто хочет найти благоуханнейшую розу должен взять шипы любви и Розалинду!" Это какая-то поддельная скачка стихов; охота вам заражать себя ими!

Розалинда

Оселок. Плохие же оно приносит плоды.

Розалинда. Я привью его к тебе, а потом привью к нему кизильник; тогда оно даст самые ранние плоды во всей стране, потому что ты сгниешь прежде чем на половину созреешь, что и составляет настоящее качество кизила.

Оселок. Вы присудили, но, разумно или нет,- пусть решит лес.

Входит Целия, читая записку.

Розалинда. Тише! Вот идет моя сестра, читая... Отойдите в сторону.

Целия. "Почему должна безмолвствовать эта пустыня? Потому ли, что она необитаема? Нет; я повешу по языку на каждое дерево и они будут вещать торжественные слова: одни - о том, что человеческая жизнь пробегает свое блуждающее странствие так быстро, что на протяжении пядени уместится сумма его лет; другие - о нарушении клятв между двумя дружественными душами. Но на самых красивых ветвях и на конце каждого изречения я напишу "Розалинда" для того, чтобы всякий читающий знал, что небо сосредоточило самую тонкую сущность всякого изящества в ней, как в миниатюре. Небо поручило природе соединить в одном теле все прекрасное, рассеянное в мире, и природа собрала тогда для нея: лицо Елены, но не её сердце; величавость Клеопатры, все, что было лучшего в Аталанте, и унылую скромность Лукреции. Так многосторонне была одарена Розалинда небесным синклитом; многия лица, очи и сердца сообщали ей свои драгоценные черты. Небо решило, что она будет обладать этими дарами, а я буду жить и умру её рабом".

Розалинда. О, благий Юпитер!... Какою скучнейшею проповедью любви изморил ты своих прихожан, даже не прибавя: "Потерпите, добрые люди!"

Целия. Вы здесь, меньшая братия? Пастух, отойди немного; и ты с ним, сударь.

Оселок. Пойдем, пастух, совершим почетное отступление, если не с оружием и обозом, то с записочками и сочиненьицами. (Уходит с Кореном).

Целия. Выслушала ты эти стихи?

Розалинда. О, да, выслушала все и даже более того, потому что в некоторых из них более стоп, нежели полагается для стиха.

Целия. Это не беда, лишь бы такие стоны поддерживали стих.

. То-то, что стопы хромали и не могли бы устоять без стихов. почему оне калечили и стихи.

Целия. Но не странно ли тебе было услышать, что твое имя должно быть вырезано или подвешено на этих деревьях?

Розалинда. Я дивилась уже семь дней из девяти до тебя, потому что, взгляни, что я нашла на одном пальмовом дереве. Никогда еще не прославляли меня так в стихах со времен Пифагора, когда я была ирландскою крысой, о чем я плохо припоминаю.

Целия. Подумай, кто бы мог это устраивать?

Розалинда. Человек?

Целия. И с того цепью на шее, которую ты когда-то носила. Ты меняешься в лице?

Розалинда. Прошу тебя, кто-же?

Целия. О, Боже, Боже! Другу с другом трудно сойтись, но горы могут сдвинуться при землетрясении и встретиться.

Розалинда. Да, ну же, кто это?

Целия. Возможно-ли это'?

Розалинда. Нет, прошу тебя, с самою пылкой настойчивостью, скажи мне, кто это?

Целия. О, изумительно, изумительно, и весьма изумительно - изумительно, и до крайности изумительно, и превыше всяких возгласов!

Розалинда. Чтоб мне поблекнуть! Неужели ты полагаешь, что, нарядясь мужчиной, я одела и свой характер в камзол и штаны? Еще один дюйм ожидания равен для меня поездке на открытия в Южном океане. Прошу тебя, скажи, кто он? Скорее, говори тотчас. Я желала-бы, чтобы ты была заикой, так, чтобы этот тайный человек выскочил у тебя изо рта, как вино из узкогорлой бутылки: или разом хлынет, или вовсе не идет. Прошу тебя, вынь пробку у себя изо рта, так, чтобы я могла испить твои вести.

Целия

Розалинда. Творение-ли он рук Божиих? Что за человек? Стоит-ли своей шляпы его голова, подбородок стоит-ли бороды?

Целия. У него мала борода.

Розалинда. Бог пошлет и более, если человек захочет быть благодарным; но я готова ждать роста его бороды, если ты не отложишь более моего знакомства с его подбородком.

Целия. Это молодой Орландо, тот самый, который поразил за одно и борца, и твое сердце.

Розалинда. Нет, к чорту шутки! Говори серьезно и, если ты чистая девушка.

Целия. Право, сестричка, это он.

Розалинда. Орландо?

Целия. Орландо.

Розалинда. О, горе! Что я теперь стану делать с моими штанами и камзолом?... Что он делал, когда ты его увидала? Что он говорил? Каков у него вид? В чем он одет? И зачем он здесь? Спрашивал он обо мне?.. Где он живет? Как он расстался с тобою? И когда ты увидишь его опять? Отвечай одним словом!

Целия. Дай мне сперва такой рот, как у Гаргантуа: такое слово должно быть слишком громадно для рта современной нам величины. Ответить только через "да" или "нет" на все эти подробности труднее, чем на катехизис.

Розалинда. Но знает ли он, что я здесь, в лесу, и в мужской одежде? Так ли он бодр, как в день той борьбы?

Целия. Легче перечислит пылинки, чем разрешит предположения влюбленной! Но ознакомься с тем, как я его открыла, и слушай это с должным вниманием. Я нашла его под деревом, как упавший жолудь.

Розалинда

Целия. Выслушайте же, почтенная особа.

Розалинда. Продолжай.

Целия. Он лежал тут, вытянувшись, как раненый рыцарь.

Розалинда. Как ни жалостно подобное зрелище, но оно должно украшать пейзаж.

Целия. Крикни "тпру"! своему языку, прошу тебя: он брыкается очень неразумно. Одет он был по-охотничьи.

Розалинда. О, страх! Он намеревается убить мое сердце.

Целия. Я желала-бы пропеть свою песенку без припева: ты сбиваешь меня с тона.

Розалинда. Разве ты не знаешь, что я женщина? Когда я думаю, то должна и высказываться. Ну, милая, говори.

Входят: Орландо и Жак.

Целия. Ты все сбиваешь меня... Тише! Не он ли идет сюда?

Розалинда. Это он... спрячемся и проследим за ним. (Отходят обе в сторону).

Жак. Благодарю вас за общество; хотя, правду сказать, я также охотно остался бы один.

Орландо. Я тоже; однако, ради приличия, и я благодарю вас за беседу.

Жак

Орландо. Я желал-бы лучше, чтобы мы стали и совсем чужими.

Жак. Я попрошу вас, не портите более деревьев, исписывая их кору любовными стихами.

Орландо. Я попрошу вас, не портите более моих стихов, читая их неблагосклонно.

Жак. Вашу возлюбленную зовут: Розалинда?

Орландо. Да, так.

Жак. Не нравится мне её имя.

Орландо. Никто не подумал о том,чтобы вам понравиться, когда ее крестили.

Жак. Какого она роста?

Орландо. Так высока, как у меня сердце.

Жак. У вас на-готове миленькие ответы. Не были-ли вы знакомы с женами ювелиров и не заимствовали-ли все с их перстеньков?

Орландо. Нет, но я отвечаю вам как крашеная ткань, с которой вы заимствуете ваши вопросы.

Жак. У вас юркий ум; думаю, что он сделан из пяток Аталанты. Хотите посидеть со мною? Будем посмеиваться над вашею любовницею, миром и над всеми нашими бедствиями.

Орландо

Жак. Худшая у вас та, что вы влюблены.

Орландо. Это такой проступок, который я не обменяю на вашу лучшую добродетель. Надоели вы мне!

Жак. Клянусь, я искал дурака, когда нашел вас.

Орландо. Он утонул в ручье; загляните только туда и увидите его.

Жак. Я увижу там свою собственную особу.

Орландо. Которую я считаю за дурака или за нуль.

Жак. Не могу более мешкать с вами. Прощайте, почтенный синьор Любовь!

Орландо. Я рад вашему уходу; прощайте, почтенный синьор Меланхолия! (Жак уходит. Целия и Розалинда приближаются).

Розалинда. Я заговорю с ним как развязный слуга и поведу себя нагло, благодаря этой одежде. Слышь, охотник!

Орландо. Слышу. Чего вам надо?

Розалинда. Скажите, который час?

Орландо

Розалинда. Так нет здесь и настоящих влюбленных, потому что, вздыхая каждую минуту и стеня каждый час, они определяли-бы медленный ход времени так-же верно, как часы.

Орландо. Почему не быстрый ход времени? Не точнее-ли это будет?

Розалинда. Никак, мессир. Время идет различным шагом для различных людей. Я могу сказать вам, для кого оно идет иноходью, для кого идет рысью, для кого вскачь, а для кого и на месте стоит.

Орландо. Скажи, прошу, для кого оно идет рысью?

Розалинда. Оно идет большой рысью для девушки между днем её брачного контракта и днем совершения брака. Будь этот промежуток всего в семь ночей, время шагает так тряско, что покажется длиной и в семь лет.

Орландо. А для кого оно идет иноходью?

Розалинда. Для священника, не знающего латыни, и для богача, не болеющего подагрой: первый спит спокойно, потому что не может учиться, а второй живет весело, потому что не испытывает боли; первый избавлен от бремени сухого и губительного учения; другой незнаком с бременем тяжкой, унылой заботы. Для них время ступает иноходью.

Орландо. Для кого-же оно мчится вскачь?

Розалинда. Для вора на пути к виселице, потому что, как-бы тихо он ни передвигал ноги, ему все-же покажется, что он дошел слишком скоро.

Орландо

Розалинда. Для судей во время неприсутственных дней: они спят от срока до срока, почему и не замечают движения времени.

Орландо. Где живешь ты, красивый мальчик?

Розалинда. Я живу с этою пастушкой, моею сестрой, здесь на опушке леса, как на бахромке у юбки.

Орландо. Вы здешний уроженец?

Розалинда. Как кролик, который там и живет, где родился.

Орландо. Но выговор у вас чище, чем тот, который можно усвоить в таких уединенных местах.

Розалинда. Так замечают мне многие, но дело в том, что меня обучал говорить старик дядя, священник, бывший, в своей юности, человеком хорошего общества; он знал хорошо придворный быт; там он влюбился, и я слышал потом от него много проповедей против любви. Благодарю Бога, что я не женщина и потому свободен от многих недостатков, которыми он укорял вообще весь женский пол.

Орландо. Вы можете припомнить главнейшие из зол, которые он ставил в вину женщинам?

Розалинда. Главнейших не было, все были одинаковы, как гроши; каждый недостаток казался чудовищным, пока другой не являлся ему на смену.

Орландо

Розалинда. Нет, я не хочу тратить лекарств, иначе как только на больных. Здесь шатается по лесу человек, который портит молодые растения, вырезая на их коре имя Розалинды; он развешивает оды на шиповниках, элегии на черной малине, обоготворяя в них эту Розалинду. Еслибы мне удалось встретить этого мечтателя, я преподал-бы ему несколько хороших советов, потому что у него, как видно, ежедневная любовная лихорадка.

Орландо. Это меня так трясет от любви.Прошу тебя, объяви мне свое лекарство.

Розалинда. Не вижу я в вас ни одного из дядиных признаков любви. Дядя научил меня, как распознавать влюбленных. Я убежден, что вы не попались еще в эту тростниковую клетку.

Орландо. А какие-же это признаки?

Розалинда. Впалые щеки, а этого у вас нет; глаза, окруженные синевой и ввалившиеся, чего тоже нет; неразговорчивое расположение духа, чего тоже нет; растрепанная борода, чего тоже нет... Но это вам прощается, потому что ваша бородатость равна пока доходам меньших братьев. Далее, ваши штаны должны быть без подвязок, шапка развязана, рукава расстегнуты, башмаки не пристегнуты, и все на вас должно обнаруживать небрежность и запустение. Но вы не таковы: вы скорее изысканы в своей одежде и более походите на то, что любите себя, а не кого другого.

Орландо. Прекрасный юноша, мне хотелось бы убедить тебя, что я влюблен.

Розалинда. Убедить меня? Скорее убедите ту, которую любите, как вы говорите. Она, ручаюсь вам, более склонна к этому, чем к тому чтобы в этом признаться; это один из тех случаев, в которых женщины всегда говорят против совести. Но скажите правду, неужели это вы увешиваете деревья стихами, в которых прославляете Розалинду?

Орландо. Клянусь тебе, юноша, белой рукой Розалинды, это я, несчастный я!

Розалинда. И вы так влюблены, как это говорится в ваших стихах?

Орландо

Розалинда. Любовь - одно безумие; она заслуживает темной комнаты и бича, как сумасшедшие; и если влюбленных не наказывают, как и не лечат, то потому, что подобное помешательство слишком распространено и те, которым пришлось бы сечь других, влюблены сами. Но я берусь излечивать это советом.

Орландо. И вы уже излечивали кого?

Розалинда. Да, одного, и вот каким способом. Он должен был вообразить меня предметом своей любви, своею возлюбленной, и ухаживать за мною ежедневно; а я, как изменчивая особа, то грустна, изнежена, капризна, прихотлива, нежна, горда, причудлива, лукава, слаба, непостоянна, слезлива или готова улыбаться, как будто испытывала всякую страсть хотя в сущности, ни одной, в чем молодые люди и женщины, большею, частью стадо одной масти; то любила его, то не могла терпеть, то ласкала, то ругала его, то рыдала над ним, то плевала на него. Таким образом, я извлекла моего поклонника из безумия любви для перехода в помешательство пожизненное, которое состояло в том, что он отказался от всего мирского потока и отправился на житье в совершенно монашеский угол. Так был он вылечен, и я изберу тот же путь для того, чтобы ваша печень стала столь же чистою, как здоровое овечье сердце, и в ней не осталось бы ни пятнышка любви.

Орландо. Я не хочу выздоравливать, юноша.

Розалинда. Я вылечу вас, если вы только согласитесь звать меня Розалиндой, приходя каждый день в мою хижину, и ухаживать за мной.

Орландо. Хорошо, именем моей любви, я согласен; расскажи мне, где эта хижина.

Розалинда. Пойдем вместе, и я покажу ее вам, а вы расскажите мне дорогою, где живете вы в этом лесу. Хотите идти?

Орландо. От всей души, добрый юноша.

Розалинда. Нет, зовите меня Розалиндой. Сестра, ты идешь с нами? (Уходят).

СЦЕНА III.

Оселок. Иди скорее, милая Одри! Я загоню твоих коз, Одри. Ну, что, Одри? Гожусь я тебе? Мои простые черты удовлетворяют тебя?

Одри. Ваши черты! Господи помилуй! Какие такие черты?

Оселок. Я здесь с тобой и твоими козами, как самый прихотливый поэт, честной Овидий, был между готами.

Жак (всторону). О, плохо помещенная ученость хуже, чем Юпитер под соломённою крышей!

Оселок. Когда наши стихи непоняты, или наше остроумие не поддерживается этим скороспелым ребенком, догадливостью, это человеку более смертельный удар, нежели большой счет за ничтожное угощение. Да, хотелось бы мне, чтобы боги создали тебя поэтичнее.

Одри. Не знаю, что это, поэтичное. Честное что нибудь в делах и в речи? Правдивое что?

Оселок. По правде, нет; потому что искреннейшая поэзия лишь вымысел; а влюбленные склонны к поэзии, и то, в чем они клянутся в своей поэзии, так сказать, как влюбленные; должно быть ими вымышлено.

Одри. А вы все желаете, чтобы боги сделали меня поэтичною?

Оселок. Очень желаю, потому что ты клянешься мне в том, что ты честна; если же ты будешь поэтессой, мне можно будет отчасти надеяться, что ты притворяешься.

Одри. А вам хочется, чтобы я не была честна?

Оселос. Не хотелось бы в том случае, если-бы ты была безобразна; а честность в придачу к красоте, это все равно, что мед соусом к сахару.

Жак (всторону). Набитый знанием дурак!

Одри. Ведь я некрасива, поэтому и прошу богов сделать меня честною.

Оселок

Одри. Я не неряха, хотя и благодарю богов за то, что дурнушка.

Оселок. Ну, возблагодарим богов за твою дурноту! Неряшество может явиться потом. Но, как бы там ни было, я хочу жениться на тебе и я переговорил уже о том с мессиром Оливером Путаницей, викарием ближайшей деревни; он обещался придти на это место в лесу и соединить нас.

Жак (всторону). Желательно посмотреть на эту сходку.

Одри. Да пошлют боги нам счастья!

Оселок. Аминь! Иной трусливый человек и побоялся бы такого шага, потому что здесь нет другого храма, кроме этого леса, нет другого общества, кроме рогатых животных. Но что же из этого? Смелее! Если рога противны, они и необходимы. Сказано: иной человек не видит конца своему богатству; верно! у иного человека хорошие рога и он не видит их конца. Что же, это приданое его жены, а не сам он их приобретает. Рога!.. Ну, да. Только для бедняков?.. Нет, нет; обладает ими как самый благородный из оленей, так и самый захудалый. И разве холостяк блажен? Нет! Как обнесенный стеною город превосходит деревню, так и чело женатого человека почетнее голаго лба холостого, и на сколько искусство защититься лучше неуменья, на столько рога предпочтительнее отсутствия их.

Входит мессир Оливер Путаница.

Вот и мессир Оливер!.. Мессир Оливер Путаница, добро пожаловать! Покончите вы с нами под этим деревом или нам надо пойти с вами в вашу часовню?

Путаница. Кто здесь выдает эту женщину?

Оселок. Я не хочу принимать в подарок ее от какого-нибудь мужчины!

Путаница. Но она должна выдаваться кем-нибудь, или же брак не будет законным.

Жак (подходя). Действуйте, действуйте; я готов выдать ее.

Оселок. Доброго вечера, добрый господин "Как вас звать!" Как поживаете, мессир? Кстати пожаловали. Бог благословит вас за такое появление; очень вам благодарен... Что вы держите в руках эту игрушку, мессир? Прошу вас, накройтесь.

Жак. Ты хочешь жениться, пестрый?

. Как у вола ярмо, у коня удило, у сокола колокольчики, так у человека свои желания; и как голуби целуются, так и в супружестве следует поклеваться.

Жак. И такой воспитанный человек, как ты, хочет венчаться под кустом, как нищий? Иди в церковь, к хорошему священнику, который объяснить тебе, что такое брак. Этот же человек только сколотит вас как деревянную обшивку; один из вас осядет и, как сырая доска, покоробится, покоробится.

Оселок (всторону). Я бы не прочь, чтобы меня обвенчал этот, а не другой, потому что этот обвенчает как нибудь не ладно; а если я буду обвенчан не ладно, это послужит мне потом хорошим извинением к тому, чтобы бросить жену.

Жак. Пойдемте со мною, я научу вас.

Оселок. Пойдем, милая Одри; мы должны обвенчаться или жить прелюбодейно. Прощайте, добрый мессир Оливер!.. (напевает). "Нет, о милый Оливер, о почтенный Оливер, не оставляй меня сзади себя! Но... убирайся прочь, уходи, говорю тебе, я не хочу, чтобы венчал меня ты! (Уходят: Жак, Оселок и Одри).

Путаница. Это ничего не значит. Никогда такие сумасбродные негодяи не вытеснят меня из моей профессии (уходит).

СЦЕНА IV.

Там же. Перед деревенским домиком. Входит Целия и Розалинда.

Розалинда. Не говори мне ничего, я хочу плакать.

Целия. Сделай милость, но только потрудись принять в соображение, что слезы мужчине не к лицу.

Розалинда. Но разве мне нет повода плакать?

Целия. О, самый подходящий; поэтому, плачь.

Розалинда. У него даже волоса вероломного цвета.

Целия

Розалинда. Нет, волоса у него хорошего цвета.

Целия. Превосходнаго: каштановый цвет был всегда наилучшим.

Розалинда. А поцелуи благоговейны, как прикосновение к освященному хлебу.

Целия. Он купил пару целомудренных губ у Дианы, самая замороженная монахиня не целует более набожно: в этих поцелуях самый лед целомудрия.

Розалинда. Но зачем поклялся он, что придет сегодня утром, и не пришел?

Целия. Ясно, что он человек неверный.

Розалинда. Ты так думаешь?

Целия. Да. Он не карманщик, не конокрад, но что касается его любовной верности, я считаю его таким же пустым, как стакан с крышкой или выеденный червем орех.

Розалинда. Неверен в любви?

Целия. Да, когда он влюблен; но мне кажется, что этого нет.

Розалинда. Ты слышала, как он клялся, что был влюблен!

Целия. "Был" не значит "есть", не говоря уже о том, что обеты влюбленного не надежнее заверений кабатчика; оба они подтверждают ложные счеты... Он здесь в лесу с герцогом, твоим отцом.

Розалинда если есть такой человек, как Орландо?

Целия. О, это славный человек! Пишет славные стихи, говорит славные речи, дает славные клятвы и славно нарушает их, пронизывая поперек сердце своей возлюбленной, как неумелый наездник, который дает шпоры коню лишь с одного бока и ломает свою шпагу, как благородный гусь. Но славно все, на чем скачет молодость и чем правит безумие... Кто идет сюда?

Входит Корен.

Корен. Хозяин и хозяйка, вы часто распрашивали о пастухе, который томится любовью; вы видели его, когда мы сидели с ним на лугу, и он восхвалял гордую, высокомерную пастушку, свою возлюбленную.

Целия. Хорошо, что же с ним?

Корен. Если вам угодно видеть настоящее представление между бледнолицею любовью и ярко-румяным издевательством и гордым пренебрежением, пойдемте неподалеку отсюда; я отведу вас туда, где вы увидите это.

Розалинда. О, отправимся... Вид влюбленных питает тех, кто тоже любит... Проводи нас к этому зрелищу, и тебе можно будет сказать, что и я выступлю деятельным актером в этой пьесе (Уходят).

СЦЕНА V.

Другая часть леса.

Входят: Сильвий и Феба.

Сильвий. Милая Феба, несмейся надо мною; не делай этого, Феба! Говори, что ты не любишь меня, но говори это без горечи. Простой палач, сердце которого ожесточилось от привычного вида смерти, и тот не опускает меча на склоненную голову, не попросив наперед прощенья. Неужели ты хочешь быть суровее того, кто живет пролитием крови до своей кончины?

Входят: Целия, Розалинда и Корен, которые останавливаются в стороне.

Феба. Я не хочу быт твоим палачом, я бегу от тебя потому, что не хочу тебя оскорблять. Ты говоришь, что мой взор убийствен. Нечего сказать, прекрасно и очень правдоподобно, что глаза - эти столь нежные и хрупкие органы, смыкающие трусливо свои двери перед каждою пылинкой - могут называться тиранами, резниками, убийцами! Ну, я теперь нахмурюсь на тебя от всего сердца! И если мои глаза могут ранить, пусть она убивают тебя. Притворись, что обмираешь, упади на землю, и если не можешь, так стыдись, стыдись и не лги, говоря, что мои глаза убийственны. Покажи рану, нанесенную тебе моим взором; оцарапай себя булавкой, и то останется у тебя какой-нибудь след; попробуй опереться о куст, и на твоей ладони останется царапина, какой-либо отпечаток, хоть на минуту; а мои глаза, которые я устремляю на тебя, не наносят тебе вреда. Да я и знаю, что нет в глазах такой силы, которая могла бы ранить.

Сильвий. О, дорогая Феба, если когда нибудь - а это "когда-нибудь" может быть очень близко - ты встретишь в чьем-либо красивом лице силу внушить тебе любовь, тогда ты поймешь, какие невидимые раны наносят острые стрелы любви!

Феба. Но, до этого времени, не приближайся ты ко мне; а когда оно настанет, осыпай меня насмешками, не сожалей меня, как и я до той минуты тебя жалеть не буду.

Розалинда (подходя). А почему, скажите? Что была у вас за мать, если вы можете так оскорблять несчастных, так возноситься над ними? Неужели потому, что вы красивы,- хотя я, признаюсь, вижу тут красоты лишь настолько, чтобы пойти в темноте, без свечи, к кровати,- вы должны быть надменной и безжалостной?.. Но что это? Зачем вы так уставились на меня? Я вижу в вас не более, как дюжинное творение природы. О, чтоб меня побрало! Мне кажется, она думает заполонить и мои глаза. Нет, поверьте, гордая госпожа, вам нечего надеяться на это. Ни ваши чернильные брови, ни ваши волоса, похожие на черный шелк, ни ваши воловьи глаза, ни ваши молочные щеки не склонят моего духа на поклонение вам... А ты, глупый пастух, чего ты ходишь за нею, подобно южному туману, нагоняющему ветер и дождь? Ты в тысячу раз лучше, как мужчина, чем она, как женщина. Это именно такие глупцы, как ты, населяют мир безобразными ребятами. Не её зеркало, а ты льстишь ей, и в тебе она видит себя красивее, чем она в действительности. Но, сударыня, придите в себя; станьте на колена и благодарите небо, постясь, за любовь доброго человека, потому что, шепну вам дружески на ушко, продавайте, пока берут; вы не всякому годны. Молите у него прощенья, любите его: примите его предложение. Дурные еще дурнее, когда позволяют себе насмехаться. Итак, бери ее, пастух... Прощайте!

Феба

Розалинда. Он влюбился в её дурноту, а она готова влюбиться в мой гнев! Если это так, то лишь только она ответит тебе с суровым видом, я начну обдавать ее грубостями. Зачем смотрите вы так на меня?

Феба. Не с дурным намерением.

Розалинда Хочешь идти, сестра?.. Пастух, не давай ей спуска... Идем, сестра... Пастушка, будь к нему милостивее, не гордись: еслибы на тебя смотрел весь свет, никто не ошибался-бы так в твою пользу, как он!.. Идем к нашему стаду (Уходят: Розалинда, Целия и Корен).

Феба. Пастух умерший!.. Теперь я понимаю смысл твоего стиха: "Тот не любил, кто не влюбился с первого взгляда"...

Сильвий. Милая Феба...

Феба. Ах!.. Что ты говоришь, Сильвий?

. Милая Феба, пожалей меня.

Феба. Что-же, мне грустно за тебя, добрый Сильвий.

Сильвий. Там, где грусть, может быть и утешение. Если ты сочувствуешь моему любовному горю, то, подарив мне любовь, ты можешь исцелить разом и свою грусть, и мое горе.

Феба

Сильвий. Я желал-бы тебя самое.

Феба. Это уже жадность. Недавно еще, Сильвий, я тебя ненавидела, и теперь еще я не питаю к тебе любви, но потому, что ты можешь говорить о любви так красноречиво, я хочу терпеть твое общество, которое было так несносно для меня, и я буду пользоваться твоими услугами; но не жди дальнейшей награды и радуйся лишь на то, что тебя будут употреблять.

Сильвий сбор. Брось мне порою небрежную улыбку,- и я этим проживу.

Феба. Ты знаешь юношу, который говорил со мной тотчас?

Сильвий. Особенно не знаю, но часто его встречал; он купил усадьбу и поля у старого хрыча, который был тут хозяином прежде.

Феба. Не подумай, что я его люблю, хотя распрашиваю о нем; это глупый мальчишка... Однако, он говорит складно... Но что мне до речей?.. Хотя речи приятны, когда говорящий нравится тому, кто слушает... Красивый юноша... Не то, чтобы очень... Только видно, что горд... Но гордость идет к нему; из него выйдет дельный мужчина... Лучше всего у него цвет лица, и прежде, чем его язык успеет нанести обиду, его глаза уже залечат ее... Он не высок, но довольно высок для своих лет... Ноги у него - так себе; однако, недурны... На губах прекрасный румянец: немного гуще и ярче, нежели на щеках; именно различие между алой краской и нежно-розовой. Иные женщины, Сильвий, успев разобрать его так, как я, могли-бы в него влюбиться; но, что до меня, я не люблю его, и не ненавижу тоже, хотя у меня более причин его ненавидеть, чем любить, потому что зачем ему понадобилось журить меня? Он говорил, что у меня черные глаза и волосы тоже черные, и, как я припоминаю, насмехался надо мной... Удивительно, отчего я ему не возражала? Но это все равно: что отложено, то еще не пропало; я напишу ему очень дерзкое письмо, и ты его снесешь. Сделаешь это, Сильвий?

. От всего сердца, Феба.

Феба. Я тотчас-же напишу. Оно уже готово у меня в голове и в сердце. Я отнесусь к нему едко и без околичностей. Иди со мною, Сильвий (Уходят).