Генрих VIII.
Действие пятое.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Галлерея во дворце.

Входят: Гардинер, епископ Винчестерский, перед ним паж с факелом, и встречается с сэром Томасом Ловелем.

Гардинер. Теперь час, не правда-ли, мальчик?

Паж. Час только что пробил.

Гардинер. Эти часы следовало-бы посвящать только нуждам, а не увеселениям, - это время возстановляет наши силы целебным успокоением, - а не растрачивать их по пустому. Доброй ночи, сэр Томас! Куда вы направляетесь так поздно?

Ловель. Вы от короля, лорд?

Гардинер. Да, от короля; я оставил его играющим в примеро с герцогом Соффольком.

Ловель. Мне необходимо его видеть, прежде чем он ляжет спать. Прощаюсь с вами.

Гардинер. Подождите, сэр Томас. Что случилось? Вы, кажется, взволнованы? Если в этом нет ничего дурного, то дайте мне некоторое представление об этом позднем деле. Дела, которые (как и духи) по народному поверью бродят по ночам, бывают более мрачного свойства, чем дела, выполняющиеся днем.

Ловель. Лорд, я люблю вас и смею доверить вашему уху тайну, гораздо более важную, чем настоящее дело. Королева мучится родами; говорят, что ей угрожает крайняя опасность, и боятся, что она не вынесет этих родов.

. От всего сердца молю за ожидаемый плод; я бы желал, чтобы он вышел вовремя и жил. Но что касается дерева, сэр Томас, то я бы желал вырвать его с корнем.

Ловель. Я способен, мне кажется, ответить вам: аминь! И однако, совесть говорить мне что она - доброе создание, прелестная женщина, достойная наших лучших пожеланий.

Гардинер. Но, сэр, сэр... послушайте меня, сэр Томас; вы джентльмен одного со мною образа мыслей, я знаю, что вы обстоятельны и религиозны. И однако, позвольте мне сказать вам, что из всего этого ничего доброго не будет. Нет, сэр Томас, поверьте мне, не будет, пока Кранмэр, Кромвель, две руки этой женщины, да и она сама, не успокоятся в могилах.

Ловель. Вы говорите, сэр, о двух самых выдающихся людях государства. Что касается Кромвеля, то он, кроме звания хранителя королевских драгоценностей, сделан еще смотрителем архивов и секретарем короля, а затем, сэр, он находится на дороге новых почестей, которые будут возложены на него временем. Архиепископ - правая рука и язык короля. Но кто осмелится сказать против него хотя-бы одно слово?

Гардинер. Да, да, сэр Томас, есть люди, которые осмелятся; да и я сам, я рискнул высказать мое мнение о нем. И, действительно, именно сегодня, сэр (могу вам поверить это), мне кажется, что я внушил лордам совета убеждение, что он (ибо он действительно таков, я это знаю, да и они знают), что он закоснелый еретик, чума, заражающая все государство. Они так были поражены этим, что представили все это королю, а король, выслушав наших врагов (по великой монаршей заботливости своей), предвидя страшные последствия, которые были ему указаны нашими соображениями, приказал завтра-же утром потребовать его к ответу в совет. Это - зловредная трава, сэр Томас, ее необходимо вырвать с корнем. Но я вижу, что слишком долго задержал вас, - вам некогда. Доброй ночи, сэр Томас.

Ловель. Тысяча раз доброй ночи, благородный лорд. Ваш покорный слуга,

Гардинер уходит с пажем.

В то время, как Ловел собирается выйти, входит король с герцогом Соффольком.

Король Генрих. Сегодня, Чарльс, я не хочу больше играть, я что-то рассеян сегодня; для меня ты слишком силен в этой игре.

Соффольк. Государь, я сегодня только в первый раз выиграл у вас.

Король Генрих

Ловель. Я не мог лично передать ей ваше поручение, я его передал через одну из её прислужниц, которая возвратилась с ответом, что королева благодарит ваше величество с покорностию и просит, чтобы ваше величество помолились за нее.

Король Генрих. Что говоришь ты? Как? Помолиться за нее. Так она мучится родами?

Ловель. Так сказала мне одна из её женщин и прибавила, что её страдания так велики, что почти каждое усилие приближает ее к смерти.

Король Генрих. Бедная!

Соффольк. Будем надеяться, что она разрешится благополучно и обрадует ваше величество наследником.

Король Генрих. Теперь полночь, Чарльс. Отправляйся, пожалуйста, спать и в своих молитвах вспомня о страданиях моей доброй королевы. Оставь меня одного, потому что у меня такие работы, которые не любят общества.

Соффольк. Желаю вашему величеству спокойной ночи и в своих молитвах вспомню мою добрую повелительницу.

Король Генрих. Доброй ночи, Чарльс.

Соффольк уходит.

Входит Антони Денни.

. Что, сэр? Что еще?

Денни. Государь, я привел лорда-архиепископа, как вы приказывали.

Король Генрих. А! Кэнтербери?

Денни. Да, ваше величество.

Король Генрих. Так, так. А где-же он, Денни?

Денни. Ожидает приказаний вашего величества.

Король Генрих. Приведи его к нам (Денни уходит).

Ловель. Тут дело касается того, о чем говорит мне епископ; я как раз вовремя попал.

Денни возвращается с Кранмэром.

Король Генрих. Оставьте галлерею (Ловель медлит)... Ну что же! Ведь я сказал... Ступайте вон! (Ловел и Денни уходят).

Кранмэр. Я перепуган... Отчего он нахмурил так брови? Это самое грозное выражение его лица... Хорошего мало.

Король Генрих. Ну, что, лорд? Вы, может быть, желаете узнать, зачем я послал за вами?

. Мой долг - ожидать приказаний вашего величества.

Король Генрих. Встаньте, прошу вас, мой добрый и благородный лорд Кэнтербэри. Пойдемте; мы должны погулять вместе. У меня есть кое-что сообщить вам. Ну, давайте вашу руку. Да, добрый лорд, сожалею о том, что должен сказать вам. К большому моему прискорбию в последнее время я слышал много самых тяжелых, - повторяю, самых тяжких, жалоб на вас; это побудило нас и наш совет потребовать сегодня вас к ответу. Однако, для того, чтобы вы могли вполне оправдаться в взводимых на вас обвинениях, необходимо, прежде чем приступить к дальнейшему расследованию, чтобы вы призвали к себе терпение и сделались на некоторое время жильцом нашего Тоуэра. Относительно такого собрата, как вы, мы должны так поступить, потому что, в противном случае, никто не явится свидетелем против вас.

Кранмэр. Покорнейше благодарю, ваше величество, и с истинною радостью пользуюсь этим случаем окончательно быть провеянным, так чтобы отделить мое зерно от мякины, ибо, я знаю, никого еще не преследовали клеветнические языки в большей степени, чем меня, бедного человека.

Король Генрих. Встань, добрый Кэнтербери; твоя преданность и твоя честность укоренились в нас, твоем друге. Дай мне твою руку, встань. Походим, прошу тебя. Да, что ты, в самом деле, за человек? Я думал, что вы, лорд, будете просить меня доставить вам очную ставку с вашими обвинителями и выслушать вас без тюремного заключения.

Кранмэр. Грозный государь, почва, на которой я стою, это - моя правота и честность. Если оне оставят меня, то я, вместе с моими врагами, стал бы торжествовать над собственной моей личностию, которую я не стал бы ценить ни во что, если бы она осталась свободной от этих двух добродетелей. Я не боюсь того, что могут сказать против меня.

Король Генрих. Но неужели-же вы не знаете, каково ваше положение в обществе и по отношению ко всем? Ваши враги многочисленны и сильны; козни их должны соответствовать их силе и численности, а не всегда справедливость и правда выходят из обвинения с оправдательным приговором. С какой легкостью развращенные души могут подкупить бездельников, готовых свидетельствовать против вас! Такие случаи бывали не раз. Ваши противники так же могущественны, как и настойчивы. Не думаете-ли вы, что вы будете счастливее, по отношению к лжесвидетелям, вашего Господа, которого служитлем вы состоите, когда он еще жил на этой развращенной земле? Полноте, полноте! Вы считаете, что перескочить через пропасть ничего не стоит и неопасно, и ищете, таким образом, своей собственной гибели.

Кранмэр. Пусть Бог и ваше величество защитят мою невинность; в противном случае я попаду в расставленную мне ловушку.

Король Генрих. Будьте покойны, ваши враги восторжествуют на столько, на сколько я им позволю. Не падайте духом и утром не забудьте предстать перед ними. Если они решат, вследствие взводимых на вас обвинений, подвергнуть вас тюремному заключению, - протестуйте против такого решения со всею смелостию, смотря по обстоятельствам. Если-же ваши протесты не помогут, вручите им этот перстень и сошлитесь на нас, - так и сделайте перед ними... Ну, вот - теперь он, добрый человек, плачет! Клянусь честью, он благороднейший человек! Святая матерь Божья! Клянусь, у него искреннее сердце, и нет души лучше во всем моем государстве. Отправляйтесь домой и сделайте, как я вам сказал (Кранмэр уходит). Слезы душили его голос.

Входит старая Лэди.

Джентльмэн (за сценой). Назад! Что вам надо?

Лэди. Не пойду назад. Весть, которую я приношу, сделает мою дерзость любезностию. Пусть добрые ангелы витают над твоей царственной головой и осенят тебя своими светлыми крыльями!

. По твоему лицу я угадываю твою весть. Королева родила? Скажи: да! и мальчика?

Старая лэди. Да, да, мой повелитель, - прелестного мальчика! Да благословит ее Господь теперь, и всегда! Это - девочка, которая в будущем обещает много мальчиков! Государь, королева желает вас видеть, чтобы вы познакомились с этой новой гостьей. Она на вас похожа, как вишенка похожа на вишенку.

Король Генрих. Ловель!..

Входит Ловел.

Ловель. Государь...

Король Генрих. Дай ей сто марок. Иду к королеве (Король уходит).

Старая лэди. Сто марокь! За такую весть можно было бы и больше! Такое вознаграждение приличествует простому конюху, а не мне. Я хочу больше, или-же обругаю его. Разве для такой малости я сказала, что девочка похожа на него? Пусть даст больше, или-же я отопрусь от своих слов; а теперь - пока горячо, давай ковать железо (Уходит).

СЦЕНА II.

Приемная перед залой государственного совета.

Входят: Кранмэр, служитель, придверник и пр.

Кранмэр. Надеюсь, что не опоздал, и, однако, джентльлмэн, посланный ко мне советом, просил меня торопиться. Все заперто? Что-ж это означает? Эй! Кто сегодня в должности? Ты ведь знаешь меня?

Придверник. Да, лорд; но впустить вас не могу.

. Почему?

Придверник. Ваша светлость должны ждать, пока вас позовут.

Входит доктор Ботс.

Кранмэр. Прекрасно.

Ботс. Подлейшая штука! Я очень рад, что попал сюда так кстати. Король сейчас-же узнает об этом (Ботс уходит).

Кранмэр (всторону). Это - Ботс, королевский доктор. Как внимательно он посмотрел на меня, когда проходил! Молю небо, чтобы этим взглядом он не хотел проникнуть во всю глубину в мою немилость! Нет ни малейшего сомнения, все это с целью было устроено некоторыми из тех, кто меня ненавидит. (Да направит Господь их сердца на иной путь. Я никогда не старался возбудить их злобы). Они пожелали унизить меня; в противном случае, им было-бы совестно заставить меня ждать у дверей. Член совета, их товарищ, - и вдруг среди пажей, конюхов и лакеев! Но их приказания должны быть исполнены! Я буду ждать с терпением.

В окне наверху появляются: король и Ботс.

Ботс. Я покажу вашему величеству самое странное зрелище!

Король Генрих. Что-же это такое, Ботс?

Ботс. Я думаю, что подобное зрелище ваше величество видели уже не раз.

Король Генрих. Да где, чорт возьми?

Ботс. Вот там, государь. Посмотрите на необыкновенное повышение его светлости лорда Кэнтербери, который держит свой прием у дверей среди конюхов, пажей и лакеев!

Король Генрих. Да, в самом деле! Так вот какие почести они воздают друг другу! Хорошо еще, что есть кто-нибудь над ними. Я думал, что у них найдется по столько честности (или, покрайней мере, приличия), чтоб не заставлять человека его сана и находящагося в такой у нас милости дежурит в лакейской, в ожидании соизволений их светлостей, - у дверей, точно посыльного с пакетами. Клянусь святой Марией, Ботс

Зало совета.

Входят: лорд Канцлер, герцог Соффольк, герцог Норфольк, граф Соррей, лорд Камергер и Кромвель. Лорд Канцлер садится у верхнего конца стола, налево; несколько выше оставлено пустое место архиепископа Кэнтерберийского, прочие члены государственного совета рассаживаются по порядку, по обеим сторонам стола. Кромвель - на нижнем конце в качестве секретаря.

Канцлер. Приступите к делу, господин секретарь. По какому делу мы собрались в совет?

Кромвель. С позволения ваших светлостей, главное дело относится к его светлости, архиепископа Кэнтерберийскаго.

Гардинер. Извещен он об этом?

Кромвель. Да.

Норфольк. А кто ждет там?

Придверник. Лорд архиепископ; он уже около получаса ожидает ваших приказаний.

Канцлер. Пусть войдет.

Придверник. Ваша светлость можете теперь войти. (Кранмэр входит и приближается к столу совета).

Канцлер. Мой добрый лорд-архиепископ, мне очень жаль, что, сидя здесь в эту минуту, я принужден видеть это место уже занятым. Но все мы - люди, слабые по природе приспособляющиеся к нашему телу. Немного среди нас ангелов... По этой то именно слабости, по недостатку истинной мудрости, вы, который могли бы быть лучшим нашим учителем, вы сами оказались виновным, - и в весьма сильной степени, - во-первых, против короля, а потом против его законов, наполняя все государство вашими учениями и учениями ваших капелланов (ибо так извещают нас), новыми мнениями, опасными и ложными, которые суть не более, как ересь, и если эта ересь не будет исправлена, то сделается гибельной.

. И это исправление должно быть совершено немедленно, ибо те, кто укрощают диких лошадей, не водят их, чтоб сделать их, спокойными, они сжимают им морду крепкою уздой и ударяют их шпорами, пока оне не станут повиноваться. Если мы станем терпеть (из легкомыслия, из детской снисходительности, вследствие уважения к чести того или иного человека) эту заразительную болезнь, то нам придется проститься со всеми лекарствами. Каковы же будут последствия? Потрясения, смуты, повсеместная испорченность всего государства, как это было еще так недавно у наших соседей верхней Германии, горький опыт которых еще так свеж в нашей памяти.

Кранмэр. Добрые лорды, до сих пор, в течение всей моей жизни и моего служения, я постоянно трудился, и не без больших усилий, так, чтоб мое учение и сильное течение моей власти могли идти одним надежным путем, цель которого - благо. Нет живого (я говорю это вполне искренно, лорды) человека, который бы более ненавидел, чем я, как по своей совести, так и по обязанностям, возложенным на меня, всех нарушителей общественного мира. Молю небо, чтобы король никогда не нашел сердца менее ему преданнаго! Люди, для которых пищею служит зависть и пресмыкающаеся злоба, смеют кусать и самых добродетельных. Прошу ваши светлости, чтобы мои обвинители, кто бы они были, были поставлены лицом к лицу со мною и свободно высказали свои обвинения против меня.

Соффольк. Нет, лорд; этого невозможно сделать, - вы член государственного совета и, вследствие этого, никто не осмелится обвинять вас.

Гардинер. Благородный лорд, так как нас ожидают еще более важные дела, то по вашему делу достаточно будет нескольких слов. По воле его величества и вследствие нашего согласия, ради большего беспристрастия суда, мы должны вас отправить в Тоуэр. Там, снова сделавшись частным лицом, вы увидите, с какою смелостью выступят против вас обвинители и, я боюсь, в большем количестве, чем вы думаете.

Кранмэр. Ах, мой добрый лорд Винчестер, благодарю вас. Вы попрежнему мой добрый друг; если бы ваши желания осуществились, то я бы нашел в вашей светлости одновременно и судью, и присяжного заседателя, - до такой степени вы сострадательны. Я ведь вижу цель, к которой вы стремитесь: цель эта - моя гибель. Любовь и снисхождение, благородный лорд, идут лицу духовному лучше, чем честолюбие. Кротостью обращайте заблудшиеся души, не отвергайте ни одну. Что я оправдаюсь, какие бы тяжести вы ни взваливали на мое терпение, - у меня так же мало сомнений в этом отношении, как у вас мало совести, чтобы ежедневно делать новые несправедливости. Я бы многое мог еще сказать, но уважение к вашему сану смиряет меня.

Гардинер. Лорд, лорд, вы - еретик; вот истинная правда. Лоск, покрывающий вас, позволяет видеть тем, кто вас хорошо понимает, одни лишь слова и слабость.

Кромвель. Благородный лорд Винчестер, - с вашего позволения, вы слишком резки. Люди такого высокого сана, если бы они и были виновны, все-таки имеют право на уважение, ради того, чем они когда-то были: жестоко оскорблять падающего человека.

Гардинер. Милейший господин секретарь; да извинит меня ваша честь, но из всех заседающих у этого стола вы меньше всего можете так говорить.

Кромвель. Почему, благородный лорд?

Гардинер. Разве мне не известно, что вы один из тех, кто благоприятствует этой новой секте? Вы не совсем-то чисты.

. Я нечист?

Гардинер. Не чист, повторяю это.

Кромвель. Как желал бы я, чтобы вы хоть на половину были так же чисты, как я. Тогда вы были бы предметом молитв людей, а не их страха.

Гардинер. Я не забуду этих дерзких речей.

Кромвель. Но не забывайте также и всего вашего дерзского существования.

Канцлер. Это уж слишком. Ради приличий, воздержитесь, лорды!

Гардинер. Я кончил.

Кромвель. И я также.

Канцлер. Возвратимся к вам, лорд; решено, как мне кажется, единогласно, - что вы будете сейчас же отведены в Тоуэр, где и останетесь до дальнейших повелений короля. Согласны вы на это, лорды?

Все. Да, согласны.

Кранмэр

Гардинер. Какого другого снисхождения можете вы ожидать? Вы удивительно докучливы. Приготовить стражу!

Входит стража.

Кранмэр

Гардинер. Возьмите его и позаботьтесь, чтобы он отведен был в Тоуэр.

Кранмэр. Подождите, добрейший лорд, мне еще надо сказать вам несколько слов. Взгляните на это, лорды. В силу этого перстня, я выхватываю мое дело из когтей этих жестоких людей и передаю его в руки более благородного судьи, в руки короля, моего повелителя.

. Это - перстень короля!

Соррей. Не поддельный.

Соффольк

Норфольк. Неужели вы думали, лорды, что король даже пальцем позволит притронуться к этому человеку?

Камергер. Нет никакого сомнения. Как дорожит он его жизнью! Желал-бы я выпутаться из этого позора.

. Предчувствие говорило мне, что, подбирая доносы и жалобы против этого человека, которого честность могут ненавидеть лишь дьявол и его поклонники, вы вздули огонь, который сожжет вас. Ну, берегитесь-же теперь!

Входит король, гневно на них взглядывает и садится.

Гардинер. Грозный государь, сколь много должны мы ежечасно благодарить небо за то, что оно даровало нам такого монарха, не только доброго и мудрого, но и столь преданного церкви; монарха, который со всем подобающим смирением ставит церковь высшею целию своего царствования, который, желая еще более укрепить этот священный долг, в своей трогательной заботливости сам становится судьей, чтобы выслушать тяжбу между ею и её великим оскорбителем.

. Вы всегда славились способностию говорить экспромтом похвальные речи, епископ Винчестерский. Но знайте, что я пришел сюда не с тем, чтобы слушать лесть; в моем присутствии она слишком откровенна и нагла и не может скрыть того, что меня возмущает. Вы не обойдете меня. Вы становитесь болонкой и вилянием языка надеетесь обольстить меня; но, что бы ты ни думал обо мне, я уверен, что ты жесток и кровожаден (Кранмеру). Садись, добрый человек. А теперь, посмотрим! Пусть самый дерзкий осмелится только погрозить тебе хотя-бы одним пальцем. Клянусь всем, что есть самого святого, ему лучше поколеть с голоду, чем подумать, что ты здесь не на своем месте.

Соррей. Если угодно вашему величеству...

Король Генрих этого честного человека, точно вшивого лакея, ожидать у дверей палаты?- его, вашего равнаго! Какой позор! Заставляли-ли вас мои распоряжения забываться до такой степени? Я дал вам власть судить его, как члена совета, а не как конюха. Среди вас, я вижу, находятся люди, которые, скорее из чувства злобы, чем из правосудия, были-бы готовы подвергнуть его самому ужасному, еслибы они могли это сделать, но этой власти у вас никогда не будет, пока я жив.

Лорд Канцлер. Позвольте мне, грозный государь, сказать несколько слов в оправдание всех нас. То, что мы решили относительно его заключения, было сделано (если только можно доверить людям) скорее, чтобы дать ему возможность оправдаться в глазах целаго света, а вовсе не из чувства злобы, в этом я уверен, по крайней мере относительно самого себя.

Король Генрих. Ну, и прекрасно; уважайте его, опять примите его в свою среду и будьте к нему расположены, - он этого достоин. Скажу еще более: если монарх может быть обязан чем-либо своему подданному, то именно я, за его любовь ко мне и службу. Не воздвигайте передо мною новых забот и обнимите его и будьте ему друзьями, хотя бы из чувства приличия. Лорд Кэнтербери, у меня есть к вам просьба, в которой вы мне не можете отказать; заключается она в том, что есть прекрасная маленькая девочка, нуждающаеся в крещении; вы должны быть её крестным отцом и отвечать за нее.

. Величайший монарх, ныне живущий, мог бы гордиться подобною честью. Но как могу я быть достоин этой чести, - я, ничтожный и смиренный подданный ваш?

Король Генрих. Э, полноте, полноте! вам бы хотелось, конечно, приберечь ваши ложки. У вас будут два благородных товарища: старая герцогиня Норфольк и маркиза Дорсет. Довольны вы? Еще раз прошу вас, лорд Винчестер, - обнимите и любите этого человека.

Гардинер

Кранмэр. Бог свидетель, что это уверение мне особенно дорого.

Король Генрих. Добрый человек, эти радостные слезы показывают твое сердце. Народная поговорка, я вижу, оправдывается тобою; она говорит: "Сделайте лорду Кэнтербери злую штуку, и он навсегда будет вашим другом". Ну, лорды, довольно; мы только попусту теряем время; мне бы поскорее хотелось сделать из этого малыша христианку. Я вас примирил теперь, лорды, оставайтесь-же друзьями. Благодаря этому, у меня будет больше силы, а вы выиграете в почете (Уходят).

Дворцовый двор.

За сценой шум и беготня. Входит привратник и с ним работник.

Привратник. Сейчас прекратить этот шум, канальи! Уже не думаете-ли вы, что двор - парижский сад? Грубые бездельники, перестаньте горланить!

. Добрый господин привратник, я приставлен к кладовой.

Привратник. Да хоть бы к виселице ты был приставлен, - все равно висеть тебе на ней, мошенник. Место-ли здесь орать? Принеси-ка мне дюжину хороших яблонных палок, да покрепче; эти - не более, как хлыстики для них. Я тебе нацарапаю голову, - будешь помнить. Хочется лишь поглазеть на крестины, - элю, да пирогов захотелось вам, бездельники!

Работник святого Павла, чем прогоним их!

Привратник. Как они ворвались сюда, висельник?

Работник. Не знаю. Как наступает прилив? Все, что могла сделать здоровая дубина в четыре фута (вот посмотрите её жалкий остаток), - я сделал, и не щадя никого.

. Ничего вы, сэр, не сделали.

Работник. Я не Самсон, не сэр Гуг, не Кольбранд, и не могу я их всех уложить перед собой; но если я пощадил хоть одного из тех, у кого нашлась голова для ломки, молодого или старого, самца или самку, рогоносца или рогосоздателя, - то пусть не увижу я никогда бычачьяго хвоста, а на это я не соглашусь даже за корову, да помилует ее Бог!

Голос за сценой

Привратник. Сейчас буду к вашим услугам, господин щенок. Не отворяй дверей, бездельник!

Работник. Да что-же вы хотите, чтобы я сделал?

. Что я хочу? Да, чтобы ты их колотил дюжинами. Разве здесь Мурфильдс, что-ли, чтобы допускать подобные сборища? Или, может быть, при дворе появился какой-нибудь чудодейственный индеец с невиданными инструментами, что женщины так осаждают нас? Да благословит меня Господ! Посмотри только, какой блуд совершается у ворот! Собственною христианской совестию клянусь, что одни эти крестины народят тысячи других крестин: тут найдешь и отца, и крестника, - все разом.

Работник. Ну, что-жь? Крестинных ложек, может, будет больше, сэр. У самых ворот стоит малый; если судить по лицу, он непременно медник, потому-что, клянусь честью, в носу у него по крайней мере двадцать собачьих дней; а те, которые окружают его, находятся под экватором, - другого покаяния им не полагается. Этого огненного дракона я здорово огрел раза три по голове и три раза его нос обдавал меня пламенем; он стоит тут точно мортира, которая сейчас примется бомбардировать нас. Около него стояла жена мелочного торговца, которая ругала меня до тех пор, пока сплюснутая миска не слетела с её головы, - в науку за то, что произвела такой страшный пожар в государстве. Я как-то замахнулся было на метеора, но задел эту особу, которая завопила: "Палок", и вот человек сорок палочников, - лучшая надежда Срэнда, где она проживает - немедленно явились ей на помощь. Они бросились на меня; я стою твердо; наконец, они подошли ко мне на расстоянии какой-нибудь метлы; я продолжаю защищаться. Как вдруг из-за них целая стая уличных мальчишек выпустила против меня такой град камней, что я принужден был спасти свою честь бегством и оставить в их власти укрепление. Между ними наверное был дьявол.

Привратник собратий. Некоторых из них я уже усадил в Limbo Patrum и там, по всей вероятности, они попляшут эти три дня, не считая, конечно, некоторого банкета, в виде розог, которым напоследок угостят их два сторожа.

Входит лорд Камергер.

Камергер. Господи, какая толпа! Она все время ростет; они сбегаются сюда со всех сторон, точно мы ярмарку здесь устроили! Да где-же привратники, эти негодные лентяи? Наделали вы дел, ребята: красивую сволочь пропустили вы сюда! Уже не вышли-ли эти приятели из предместий? Конечно, много места останется для дам, когда оне будут возвращаться с крестин!

Привратник

Камергер. Клянусь жизнию, если король сделает мне выговор, я немедленно почешу ваши пятки и напущу на ваши головы порядочную пеню за ваше нерадение. Вы - негодные лентяи; вы опорожняете бочки, вместо того, чтобы заниматься своим делом. Слышите? Трубы уже трубят, оне возвращаются с крестин. Живо! растолкайте толпу, расчистите дорогу, чтобы процессия могла свободно пройти, или-же я вам найду забаву на целых два месяца в Маршальси.

Привратник. Дорогу принцессе!

. Посторонись, верзило, или будешь у меня жаловаться на головную боль.

Привратник. Эй, ты, в камлоте, долой с решетки, или я тебя посажу на её железные спицы!

СЦЕНА IV.

Входят, играя, трубачи; за ними два альдермэна, лорд-мэр, герольд, Кранмэр, герцог Норфольк с маршальским жезлом, герцог Соффольк; два лорда несут большие чаши на ножках, для крестинных даров. За ними четыре лорда, несущие балдахин, под которым идет герцогиня Норфольк, крестная мат, с ребенком, завернутым в богатую мантию. Шлейф её несет лэди; за ними следует маркиза Дорсет, другая крестная мать и многия лэди. Процессия проходит по сцене в то время, как герольд говорит.

Герольд. Небо, по неисповедимой доброте своей, даруй счастливую и долгую жизнь великой и могущественной принцессе Англии, Елисавете!

Трубы. Входит король со свитой.

(преклоняя колена). А для вашего величества и для нашей доброй королевы - благородные восприемницы и я молим всяческого счастия и всяческой радости, которыми когда-либо осчастливливало небо родителя и которые вы найдете в этой прекраснейшей принцессе!

Король Генрих. Благодарю вас, добрый лорд-архиепископ! Как её имя?

Кранмэр

Король Генрих. Встаньте, лорд (Король целует ребенка). С этим поцелуем прими мое благословение. Да хранит тебя Бог, в руки Которого отдаю я твою жизнь!

Кранмэр. Аминь.

. Мои благородные кумушки, вы ужь слишком расщедрились. От всего сердца благодарю вас. Тоже сделает и это лэди, когда узнает английский язык.

Кранмэр. Позвольте мне, государь, сказать несколько слов, ибо небо повелевает мне сделать это в эту минуту. И да никто непримет слов моих за лесть, потому что в них со временем найдут правду. Это царское дитя (да хранит ее небо), хотя и в колыбели еще, обещает ужь этой стране тысячи тысяч благословений, которые созреют с течением времени. Она будетъ(но немногие из нас увидят это благо) образцом не только монархов своего времени, но и тех которые будут царствовать после нея. Никогда Сава не жаждала больше мудрости и добродетели, чем будет жаждать эта чистая душа. Все царственные доблести, которые вмещают в себе эти могущественные создания, как и все добродетели, украшающия добрых, удвоятся в ней. Истина будет питать ее, святые и небесные помыслы будут её советниками. Ее будут любить и страшиться. Свои будут благословлять ее. Враги вострепещут, как побитая нива, и печально поникнут головой. Добро будет рости вместе с нею. В её дни, каждый будет спокойно насыщаться тем, что под своим виноградником посеет, и будет напевать веселые песни мира всем своим соседям. Бога познают истинно, и те, которые будут окружать ее, научатся от неё истинному пути чести и этому будут обязаны своим возвеличением, а не рождением. И этот мир не заснет вместе с нею. Когда дивная птица, девственный феникс, умирает, его прах родит наследника, столь-же дивного, как и она сама. Подобно этому (когда небо призовет ее из этой юдоли мрака), она передаст свои дары наследнику, который из священного праха её славы возстанет, подобно светилу, и на ту же высоту славы, как и она, и останется на этой высоте. Мир, изобилие, любовь, истина, страх, бывшие служителями этого избранного дитяти, перейдут также и к её наследнику и обовьются вокруг него, как виноградник. Повсюду, где будет светить свет солнца, его слава и величие его имени проникнут и образуют новые народы. Он будет процветать как горный кедр, он осенит своим огромными ветвями все окрестные долины. Дети наших детей увидят все это и будут благословлять небо.

Король Генрих

Кранмэр. Она будет для счастия Англии, пожилая монархиня, многие дни увидят ее и, однако, ни один из этих дней не пройдет не увенчанный каким-нибудь великим деянием. Я бы не желал знать ничего более; но она должна будет умереть, святые будут ожидать ее; девой, незапятнанной лилией она пройдет по земле и весь мир будет оплакивать ее.

Король Генрих. О, лорд-архиепископ, ты сделал меня теперь новым человеком; до этого благословенного дитяти у меня не было ничего: новое радостное предсказание так обольстило меня, что и тогда, когда я буду на небе, я буду желать видеть, что творит здесь это дитя, и буду благословлять моего Создателя. Благодарю вас всех. Вам, мой добрый лорд-мэр, и вам, добрые альдермэны, я всем весьма признателен; ваше присутствие делает мне великую честь, и вы найдете меня благодарным. Возобновите ваше шествие, лорд; вы еще должны повидаться с королевой, и она должна поблагодарить вас; в противном случае, она заболеет. Сегодня никто не должен думать о своих домашних делах, ибо все должны здесь остаться. Этот малыш из этого дня сделает праздник (Уходит).