Лорд Байрон

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лорд Байрон (старая орфография)

"Ни один писатель", говорит Маколей в своей статье о Байроне, "не повелевал такими массами красноречия, насмешки, мизантропии и отчаяния. Никакое искусство не могло усладить, никакия излияния не могли истощить этих вечногорьких вод... От безумного смеха до пронзительного плача он овладел всеми нотами человеческой скорби". Маколей заключает свою статью следующими многозначительными словами: "Что его (Байрона) поэзия пройдет через строгую оценку, что многое, чем восхищались современники, будет отвергнуто, как недостойное - мы почти не сомневаемся. Но мы не сомневаемся также, что после самого строгого исследования останется еще многое, что может погибнуть только вместе с английским языком".

одному такого перевода, сделанного пополнить сказанный пробел по плану уже осуществленному мною однажды, при издании "Собрания сочинений Шиллера в переводах русских писателей". Именно, я задумал разделить труд перевода между несколькими писателями, из которых каждый выбрал бы для передачи на русский язык то, что наиболее согласуется с его талантом и направлением. При этом, само-собою разумеется, не могли быть забыты и прежние переводчики, которыми многое передано уже в достаточной степени совершенства. У иностранцев подобные коллективные полных первоклассных писателей других наций. Успех "Шиллера", некоторые томы которого печатаются в настоящее время четвертым, изданием, показал ясно, что русская читающая публика нуждается в полных переводах великих иностранных писателей, и готова поощрить своим вниманием всякую добросовестную к тому попытку.

"Еврейския Мелодии", числом 23, в 29 переводах, поэмы: "Шильонский узник", "Оскар Альпский", "Смерть Колмара и Орлы", "Мазепа", и пяти-актная трагедия "Сарданапал". Некоторые из названных пиес являются здесь в первый раз, другия - в исправленном виде; остальные - перепечатаны без изменения, что подробно означено в моей библиографической статье, помещенной в конце книжки. Второй том "Байрона", куда войдут около сорока мелких его стихотворений, поэмы: "Абидосская Невеста", "Гяур", "Паризина" и пяти-актная трагедия "Двое Фоскари", уже приготовлен к изданию; следующие томы не замедлят выходом.

10-го апреля 1864 года.

Джордж Байрон-Гордон родился 22-го января 1788 года в Лондоне, не в очень счастливых семейных обстоятельствах: отец его, прозванный бешеным Джэком, был порядочный кутила и через три года по рождении сына умер, оставив жену и дитя при довольно скудных средствах. Молодаявдова удалилась в Банфф, в Шотландию, и отдалась вполне заботам о сыне, который, при красивом лице и сложении, имел несчастие явиться на свет кривоногим. Этот недостаток стал главным источником угрюмой мизантропии Байрона. Постоянные насмешки, которые ему приходилось выслушивать от школьных товарищей и даже матери над его хромотою, произвели глубокое впечатление на необыкновенно чувствительного мальчика и рано довели его до того горького настроения, которое впоследствии заставило его сказать однажды: "Как, чорт возьми! можно было сделать свет, подобный нашему? С каким намерением, для какой цели можно создать франтов, и вельмож, и магистров, и женщин известного возраста, и кучу мужчин всякого возраста, и наконец даже и меня! К чему же?" Может быть, не будет слишком смело предположить, что в душе мальчика, который, в детской досаде, сличал учение катихизиса о всеблагом Провидении с своим телесным недостатком, данным на его долю промыслом, возник уже зародыш того мрачного, подкапывающагося скептицизма, который демонически царит во всех созданиях Байрона. Между тем воздух горной Шотландии, куда мать привезла восьмилетняго ребенка, так сильно укрепил его слабое тело, что во всех играх своих сверстников он был первым по ловкости, твердости и смелости, как впоследствии, в года своей молодости, он получил пальму первенства во всех телесных упражнениях: в плаваньи, верховой езде, фехтованьи и стрельбе. Жизнь среди чудес природы и сказаний оставила, без сомнения, значительное влияние и на его ум. Смерть чудака, лорда Вилльяма, двоюродного его деда, доставила в 1798 году молодому Байрону звание лорда и пера, и мать отправилась теперь с ним в Англию, чтобы поместить его для приготовительного образования в знаменитую школу в Гарро. Он провел шесть лет в этот заведении, и в 1804 году, во время каникул, познакомился у своей матери в Ноттингэме с мисс Мэри Чеворт, которая стала предметом его пламенной страсти. Мисс Чеворт не очень, впрочем, ценила любовь "хромого юноши" и вскоре за тем вышла замуж за совершенно незначащого человека, что страшно оскорбило гордого Байрона. Как глубоко и истинно было чувство юноши, доказывает прекрасное стихотворение "Сон", написанное в 1816 году. Оно изображает эту юношескую любовь и полно грустной задушевности. А что этот печальный опыт вовсе не мог уменьшить в нем наклонности презирать мир и людей - это ясно. Он не уменьшил и его тщеславия, самой видной его слабости, принимавшей все большие и большие размеры. Забавным примером тому может служить следующий случай. Байрон приехал в Рим к Торвальдсену, с просьбою сделать с него бюст. Приготовленный великим художником бюст поэта всеми был найден необыкновенно похожим; один только Байрон с досадою вскричал: "Нет, это на меня не похоже: я гляжу несравненно несчастнее!" Некоторые из его поэтических опытов относятся к пребыванию его в Гарро, откуда он вышел в 1805 году, чтобы продолжать свое образование в кембриджском университете. Он отдался здесь шумной студенческой жизни, так что ученые парики обрадовались, когда он оставил университет, не достигши еще девятнадцати лет. По настоянию своих друзей, Байрон в первый раз выступил, как поэт, в 1807 году, издав небольшое собрание стихотворений под названием "Часы Досуга" (Hours of idleness). Это были непритязательные начатки, принятые публикой довольно благосклонно; но критики "Эдинбургского Обозрения" только и высматривали кругом литературной жертвы - и таким образом в этом журнале появился в высшей степени несправедливый разбор Байронова сборника, написанный самым презрительным тоном. Впрочем, следует поблагодарить критика за этот поступок, потому-что он, безспорно, много помог Байрону вступить на его настоящую дорогу. Вскоре эдинбургские критики должны были увидеть, к собственной невыгоде, что они разбудили спящого льва. Пожив в 1808 году некоторое время гениально-разгульною жизнью поэта и весельчака в древнем готическом родовом замке Ньюстид-Абби, в кругу веселых товарищей, Байрон издал в марте 1809 года уничтожающую сатиру "Английские барды и шотландские обозреватели" (English bards and Scotch reviewers), которая была направлена против современных недостатков литературы. После своего появления в палате лордов, поэт, соскучив в Англии, отправился летом 1809 года с другом своим, Гобгоузом, в путешествие на Восток. Путь лежал сперва через Португалию и Испанию в Албанию, где Байрон познакомился с пресловутым гениальным деспотом Али-Пашею, и начал первую песнь "Чайльд-Гарольда". Объехав в два следующие года Турцию и Грецию, переплыв, как Леандр, Геллеспонт от Сеста к Абидосу, он вернулся в июле 1811 года в Англию, где вскоре после того лишился матери. 27-го февраля 1812 года произнес он в верхней палате свою первую речь, которая имела успех, а через два дня явились две первые песни "Странствований Чайльд Гарольда" (Childe Harold's pilgrimage). Впечатление, произведенное во всей Англии этим произведением, первое издание которого было раскуплено в продолжение одной недели, было чрезвычайно. Оно увлекло самих врагов, завистников и пристрастных критиков до непритворного восторга и поставило автора в ряду первых литературных знаменитостей. И при этом случай обнаружилось, что, несмотря на кору мрачной мизантропии, так сильно повидимому сдавившей сердце Байрона, доброжелательство и одобрение людей, когда оно доставалось на его долю, производило на него самое сильное влияние. Только успех "Гарольда" дал впервые гению Байрона выказаться во всей его силе и положил начало целому ряду блестящих произведений, быстро следовавших теперь одно за другим. Издав, без подписи имени, в марте 1813 года сатиру "Вальс", он в мае напечатал рассказ из турецкой жизни - "Гяур", результат путешествия поэта по Леванту; это ввело его в область поэтического рассказа, где Байрон признается величайшим художником. Восхищение, с которым публика приняла этот рассказ о любви и мщении, пылающий страстью, сверкающий всем великолепием поэтической живописи, еще более увеличилось появлением в декабре того же года поэтических рассказов: "Абидосская невеста" и "Корсар", которые соединяют достоинства "Гяура" с более строгим единством плана, с большею ясностью в ходе содержания и с более старательною отделкой стиха. В следующем году Байрон торжествовал падение Наполеона в своей Ode to Napoleon, конечно, не с английской точки зрения, а с точки зрения свободы. Ода принадлежит, впрочем, к слабейшим его стихотворениям и во многих местах сбивается на тон уличных певцов. В августе 1814 года появился "Лара", продолжение и окончание "Корсара" - мрачное и таинственное, но увлекательное и строгое по Форме; год не пришел еще к концу, как уже были написаны "Еврейския мелодии". Оне принаровлены к. древним израильским песням, касаются в элегической картине отдельных случаев иудейской истории, или выражают в необыкновенно задушевных звуках печаль несчастного народа о своем прошедшем и настоящем. Женитьба в начале 1815 года оказалась несчастным шагом для Байрона, который и вообще не годился к семейной жизни и не легко мог отыскать себе женщину, которая была бы в состоянии понять и осчастливить его. Что Анна Изабелла Мильбанк-Ноэль, на которой он женился 2-го января*1815 года, не была такою женщиной - это верно. И внешния неблагоприятные обстоятельства, следствие разстроенного состояния поэта, не были выгодными условиями для семейной жизни; но они не мешали, однако, поэтической деятельности Байрона, который именно в это время создал "Осаду Коринфа" и "Паризину". Жена, родив поэту дочь, разсталась с ним в январе 1816 года, повидимому, в самых лучших отношениях, но уже никогда более не возвращалась к нему, после чего развод был решен и исполнен. Кто из двух супругов был более виноват в этой катастрофе - наверно неизвестно. Байрон открыто сознает свою вину в трогательном стихотворении (Fare thee well, and if for ever!), которое адресовано к потерянной супруге и тем самым дало еще более поводов к яростным нападениям целой ватаге лицемеров, мнимых моралистов и ревнителей обрядной нравственности, которыми, как известно, кишит Англия. С этого времени он стал предметом безпрерывных и самых неразборчивых нападений от всех приверженцев "кэнта" (cant, известной смеси манерности, щепетильного жеманства, лицемерия и ханжества), число которых в Англии легион. Он чувствовал, по словам Мура, невозможность остановить ненависть и преследования, которые поднялись на него отовсюду. Поэтому он продал Ньюстид-Абби и 25-го апреля 1816 года покинул Англию, чтобы никогда уже более ее не видеть. Плывя вверх по Рейну, он начал третью песнь "Чайльд-Гарольда", потом отправился к Женевскому озеру и на берегах его, на вилле Диодати, прожил лето с новым своим другом и товарищем по деятельности, Шелли, проводя время в странствованиях по горам и в постоянной поэтической работе. Здесь возникла страшная картина отчаяния - "Тьма" (Darkness), и смелая рапсодия "Прометей"; здесь написан поэтический рассказ "Шильонский узник", с превосходным гимном к свободе (Eternal Spirit of the chainless Mind!); здесь был начат "Манфред", драма, когорая вращается в глубочайших загадках человеческого бытия и составляет байроновскую варьяцию сказания о Фаусте. Явившись осенью в Италию, прежде всего он выбрал своим постоянным местопребыванием Венецию и провел здесь зиму среди разнообразных любовных приключений. Весною 1817 года он совершил поездку в Феррару, где написал пламенную "Жалобу Тассо", и в Рим, который он так великолепно оплакал и воспел вскоре потом, как Ниобу народов, the Niobe of Nations. Возвратившись в Венецию, он бросился в омут самого ревностного наслаждения жизнью, окружил себя гаремом и, казалось, хотел растратить жизнь и гений в необузданных оргиях. Но, наперекор всему этому разгулу, его гений каждый раз с новою силою развертывался в удивительных созданиях. Четвертая, заключительная песнь "Чайльд-Гарольда", была начата и кончена {"Чайльд-Гарольд", написанный спенсеровыми стансами, есть самое своеобразное и самое законченное создание Байрона. "Симпатия к природе, в явлениях ужасов и красоты, симпатия к угнетенным, бьющимся за свою свободу народам", говорит неизвестный критик (Blätter zur Kunde der Literatur des Auslandes, 1837, s. 27), "энтузиазм к гению, добродетели, любви и величавая меланхолия, останавливающаяся с тайным наслаждением на картинах и сценах печали и запустения - таковы главные черты этой поэмы; но богатство образов, мыслей, сцен неизмеримо, и язык так благороден, так могуч, меток, в такой степени соединяет в себе несказанную нежность с громовой силой, что едва ли можно поставить что-нибудь подобное на ряду с этим произведением истинного вдохновения. В нем заключено невыразимое поэтическое обаяние, целое - окружено какою-то чудной атмосферой, все покрывающей веяньем красоты". Как особенно блестящия места, отмечу я: описание сарагосской девушки (I, 51--55), бой быков (I, 71--80), описание Албании и Али-паши (II, 42--73), песню о Драхенфельзе (III, 55), стансы о Руссо и Вольтере и описание Женевского озера (III, 79 и сл.), размышления о Венеции (IV, 1--17), о поэтах Италии (IV, 30--42), о Риме (IV, 78--175), наконец - обращение к морю (IV, 179--183). "Чайльд-Гарольда" нельзя отнести ни к одному из принятых обычаем видов поэзии. Это - путевые заметки в стихах, а герой их - сам поэт. Если сделалось общепринятым Фактом, что каждый герой Байрона всегда есть в сущности он сан и что это безпрестанное повторение собственной личности в изображении характеров, по крайней мере мужских его характеров, сообщает его произведениям несколько невыгодную монотонность, то, с другой стороны, неоспоримо, что именно это преобладание бурной индивидуальности Байрона и сообщает его созданиям это, им только свойственное, очарование и что именно в этом и заключается непреодолимое действие "Чайльд-Гарольда". Чем слабее поэт придерживает легкую маску своего героя, чем более открывает он из-за нея свои собственные черты, тем сильнее становится его песнь, которой он начинает придавать более трагический тон и которой он пророчит безсмертие.

описываемых им положений одною только Фантазией, но всегда умел соединить с ним более глубокое душевное впечатление, что на внешнее он всегда, я часто одним только слегка брошенным словом, налагал отпечаток внутренняго состояния.}, написан комический рассказ "Беппо", эта шутка, полная прелестнейшого юмора, далее - возвышенная, сверкающая молниями свободы "Ода к Венеции" и "Мазепа", где серьёзное содержание облечено всею роскошью эпической живописи. Тогда же был начат и несравненный новый эпос - "Дон-Жуан", который Гёте называет, как известно, "безгранично-гениальным созданием, с ненавистью к людям, доходящею до самой суровой свирепости, с любовью к людям, доходящей до глубины самой нежной привязанности. "Дон-Жуам" написан восьмистрочными стансами; он доведен только до 16-й песни и потому остался отрывком, но, несмотря на то, есть самое большое и самое зрелое произведение Байрона. С легкой творческой силой он охватывает широкое содержание и с царственным искусством повелевает при его построении всеми демонами своей поэзии. Красиво и ловко извиваясь, как ручной тигр, язык исполняет все, даже самые прихотливые обороты, указанные ему мановением поэта. Все страсти, самые дурные и самые благородные, попеременно овладевают скипетром. Острота, шутка, насмешка, самый резкий сарказм, самая ядовитая сатира, ликующее оскорбление святыни, сладострастие и жестокость, самое горькое презрение к миру и людям, смешиваются в вихре вакхической пляски; но как только уймется на несколько мгновений изступленный хоровод - открывается любовь, в образе греческой девушки Гаиде, мечтающая в уедименном скалистом гроте, с улыбкой и поцелуями. Великолепием своей Фантазии поэт доказывает, что ему равно доступны как высочайшия области, так и самые глубокия бездны бытия, юг и север, запад и восток, и потаеннейшие уголки человеческого сердца, и самые своеобразные черты чужих нравов, и учения древней и новой история. Оттого поэма получает ту универсальность, тот космополитический колорит, которые составляют необходимое условие настоящого новейшого эпоса. Если прибавить к этому, что питический стиль Байрона достигает в "Дон-Жуане" совершенства, которое заставило Бёрые с восхищением воскликнуть: "Как нежно и сильно он гремит громам на Флейте!" (Wie mild und stark zugleich er donnert auf der Flöte!); если еще прибавить, что поэт одинаково велик здесь как в высоком, так и в комическом; если, наконец, прибавить еще, что у него, в случае надобности - и пусть это заметят те, которые в Байроне хотят видеть только лирика! - в полном распоряжении удивительная эпическая сила и пластика {Стоит только вспомнить описание бури на море во 2-й и штурм Измаила, изображенный с страшною энергией, в 8-й песни. Я не знаю, нужноль ль говорить, что содержание "Дон-Жуана" составляют приключения героя в Испании, Греции, Константинополе, России и Англии. По плану поэта Дон-Жуан должен был погибнуть во Французской революции, в чем выказывается мысль окончательного примирения.}, то в "Дон-Жуане" должно признать, как венец созданий Байрона, так и настоящий эпос нового времени. Но как наим всеми произведениями великого поэта, так и над этим нависло мрачное, задернутое тучами небо, непозволяющее вздохнуть полною грудью и гром, раздается в бесконечных видоизменениях мефистофелевская тема: все, что возникает, имеет цену потому-что уничтожается! Но в этом-то именно и состоит величие Байрона, это-то и делает Байрона самым истинным поэтом нашего времени, что его произведения служат поэтическим воплощением того, что терзает и мучит всех нас; что он чувствовал и воспроизводил в наглядных образах, как корабль истории останавливается на мели отрицания, как разрыв с прошлым совершился вполне в мысли, не получив осуществления на деле, как, поэтому, настоящее порождает в нас один только скептицизм, и мы глядим на темное будущее, не умея себе помочь. ,

Между тем более благородная и искренняя привязанность вывела его из безпорядочной жизни в Венеции; эта привязанность внушена была поэту шестнадцатилетнею, выданною замуж за старика, графиней Терезою Гвиччиоли, урожденною Гамба. Он отправился за нею в январе 1820 года в Равенну и прожил здесь подле нея, по разводе её с мужем, год счастливого времени, которое нарушалось только его болезненностью. По желанию своей милой, он написал "Пророчество Данта" терцинами, под пару "Жалобе Тассо", и вскоре потом окончил трагедию "Марино Фальеро", содержание которой взято из венециянской истории, а исполнение не драматично и отзывается довольно-холодною реторикой. Впрочем, образ Анджьолины прекрасен и проклятие, посылаемое дожем перед своей казнью Венеции, полно истинно байроновского пафоса. В 1821 году Байрон выдержал известную литературную войну с Боульзом из-за Попа {Критика была слабой стороной Байрона. Он позволил себе - вероятно, из желания оригинальности - смешную выходку, поставив Попа выше Шекспира.} и вслед за тем написал прекрасную трагедию "Сарданапал", которую автор посвятил "знаменитому Гёте, как дар литературного вассала своему ленному господину". Превосходный образ ионянки Мирры, составляющий, очевидно, средоточие всего произведения, дает мне повод сказать несколько слов об упреке, который часто делают великому поэту. Странным образом тому самому Байрону, в созданиях которого из-за ненависти и гнева постоянно выглядывает любовь, смеющаяся сквозь слезы, делали упрек в отсутствии любви. Уже одно множество прекрасных и трогательных мест, где поэт выражается No любви, должно было бы показать нелепость этого упрека, тем более, что у Байрона по всей его организации не было ни капли лицемерия. Но кто на столько ограничен или недобросовестен, чтобы считать притворными и эти по разным местам разбросанные вздохи, вырывавшиеся из груди Байрона от страданий и радостей любви, того должен же убедить, наконец, в лучшем характер Мирры, потому-что сама любовь во всей нежности, возвышенности и страсти не могла бы задумать и создать этот характер благороднее и прекраснее. Женские характеры Байрона, его Леила, Зулейка, Медора, Гюльнара, Паризина, Анджьолина, Ада, Мирра, Нейга, Гаиди, Марина, составляют вообще торжество женской красоты и верности. Кроме "Сарданапала", в 1821 году явилась еще трагедия "Двое Фоскари", венециянская государственная драма, наглядно воспроизводящая мрачное тиранство правительства ресаублики; далее, глубокая мистерия "Каин", за которой, в виде эпилога, следовала мистерия "Небо и Земля" (Heaven and Earth), где Байрон обработывает то же самое содержание, которое взято Муром в его "Любви ангелов". "Каин" и "Сарданапал" дают новое убедительное доказательство No поэтическом могуществе и силе Байрона. Он бросает свет своего гения на обе пресловутые личности мифа и истории, и вот оне являются не только в другом освещении, но и существенно другими. В Равенне же написал Байрон блестящую сатиру "Видение Суда" (Vision of judgement); он вызвав был к этому нелепым произведением Соути {Блюститель слова "Видению Суда" жесточайшим образом напал на Байрона и его друзей и, кончив речь о людях, с "больным сердцем и развращающей фантазией, которые возмущаются против священнейших учреждений человеческого общества" к котором, разумеется, принадлежит и жалованье придворным господам и придворным поэтам, и "с ненавистью нападают на откровенную религию", прибавил: Школа, основанная ими, может быть собственно названа сатанинской школой, так как их произведения проникнуты духом Белиала в их сладострастных частях и духом Молоха в тех гнусных образцах жестокостей и ужасов, которые им приятно изображать, то наиболее характеристическую черту их составляет сатанинский дух гордости и дерзновенного нечестия". С такою грубою нелепостью и Фанатизмом судили, да еще и до сих пор часто судят, о Байроне в его отечестве. Впрочем, картина появления Сатаны, рисуемая Байроном в его "Видении Суда", кажется мне - ужь конечно не в смысле Соути - верным во многих отношениях изображением байроновской музы}. Поэт не в одних только стихах сочувствовал личной и народной свободе, но принимал участие в замыслах и действиях карбонаров и вследствие мер, принятых для подавления итальянской революции, должен был оставить Равенну со своею милой и со своими друзьями, её отцом и братом, графини Гамба; он переселился в Пизу, где имел несчастие неожиданно потерять своего Шелли. В продолжение 1822 года в Пизе были написаны незначительная трагедия "Вернер" и странный драматический отрывок "The deformed transformed". Переехав в сентябре 1822 года из Пизы в Геную, он ознаменовал свое пребывание там политическою сатирой "Медный век" (The age of bronze) и поэтическим рассказом "Остров", одним из лучших произведений его в этом роде, открывающим райский мир островов Тихого океана. Тут он принял живейшее участие в судьбах Греции, где преданный европейскою дипломатией народ решился сам сломить турецкое иго. Байрон предпринял, с мечом в руке, помочь этому народу завоевать то, что он воспевал в тысячах вдохновенных стихов и отдать делу новых эллинов имущество, кровь и жизнь. Он собрал все, что было у него денег, и 14-го июля 1823 года отплыл с несколькими верными друзьями в Грецию и при был 5-го января 1824 года в Миссолонги, где был принят с радостью и торжеством. На собственный счет он составил бригаду сулиотов и получил начальство над войсками, назначенными к нападению на Лепанто. Замедление этого предприятия привело Байрона, жаждавшого деятельности, в лихорадочное напряжение, быстро развившееся от простуды в смертельную болезнь. Той песни, которую написал он 5-го января и которая полна тяжолых предчувствий, "Tis time this heart should be unmoved" (Приходит пора перестать биться этому сердцу), суждено было стать лебединою его песнью. С мужественным сознанием близкого конца встретил он смерть, похитившую его на тридцать шестом году, 19-го апреля 1824 года, среди полного расцвета его гения. Тело его было привезено в Англию, но английское лицемерие и ханжество отказало ему в могиле в Вестминстерском аббатстве. Прах Байрона покоится в церкви деревни Гокнелль.