О возвышенном
(Старая орфография)

Собранiе сочиненiй Шиллера въ переводе русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ IV. С.-Пб., 1902

Переводъ Э. Л. Радлова

О возвышенномъ.

"Ни одинъ человекъ не долженъ долженствовать" сказалъ еврей Натанъ дервишу, и это справедливо въ более обширномъ смысле, чемъ, можетъ быть, многiе думаютъ. Въ воле состоитъ родовое отличiе человека, и разумъ представляетъ собой лишь ея вечное правило. Разумно поступаетъ вся природа; однако, прерогативой человека является то, что онъ поступаетъ сознательно и произвольно. Все предметы должны", человекъ же есть то существо, которое хочетъ.

свою человечность. Но, кажется, это требованiе безусловнаго освобожденiя отъ всего, что именуется насилiемъ, предполагаетъ существо, одаренное въ достаточной мере силою, чтобы оградить себя отъ всякой другой силы. Если это требованiе находится въ существе, которое въ царстве силъ не занимаетъ высшаго места, тогда возникаетъ несчастное противоречiе между стремленiемъ и способностью.

Въ такомъ положенiи находится человекъ. Человеческая природа, окруженная безчисленными силами, которыя могущественнее ея и господствуютъ надъ нею, предъявляетъ права на то, чтобы не терпеть никакого насилiя. Правда, разумъ человека искусственнымъ путемъ увеличиваетъ его силы и до известнаго предела ему действительно удается физически стать властелиномъ надъ всемъ физическимъ. Всего можно избегнуть, говоритъ пословица, кроме смерти. Но это единственное исключенiе, если оно является действительно таковымъ, въ строгомъ значенiи слова, уничтожаетъ всецело понятiе человека. Никоимъ образомъ человекъ не можетъ быть существомъ хотящимъ, если есть хоть одинъ случай, въ которомъ онъ безусловно долженъ претерпеть то, чего не хочетъ. Это единственно ужасное, что онъ долженъ и чего онъ не хочетъ, станетъ преследовать его какъ привиденiе и отдастъ его - какъ это действительно и случается съ большинствомъ людей - во власть слепому страху, созданному его фантазiей. Хваленая свобода есть чистое ничто, если человекъ связанъ хотя бы только въ одномъ пункте. Культура должна освободить человека и помочь ему осуществить всецело свое понятiе. Она должна сделать человека способнымъ настоять на своемъ, ибо человекъ есть существо хотящее.

Это возможно двоякимъ путемъ, или реалистическимъ, когда человекъ силе противуполагаетъ силу же, когда онъ какъ природа овладеваетъ природою; или когда онъ преодолеваетъ природу и, такимъ путемъ, по отношенiю къ себе уничтожаетъ понятiе насилiя.

Физическая культура делаетъ его способнымъ къ первому. Человекъ вырабатываетъ свой разсудокъ и чувственныя силы, дабы сделать силы природы, пользуясь законами ея, орудiями своей воли, или же дабы обезопасить себя отъ техъ явленiй природы, которыя онъ имеетъ возможность направить. Но овладеть силами природы или обезопасить себя отъ нихъ можно только до известнаго предела; за этимъ пределомъ оне ускользаютъ изъ сферы могущества человека и подчиняютъ его своей власти. И человекъ лишился бы своей свободы, еслибъ онъ не былъ способенъ ни къ какой иной культуре, кроме физической. Онъ долженъ быть безъ ограниченiя человекомъ, т. е. ни въ какомъ случае не терпеть чего либо противнаго его воле. Если онъ не въ состоянiи противопоставить физической силе соответственную физическую силу, то ему, дабы не терпеть насилiя, не остается ничего иного, какъ совершенно порвать столь невыгодное для него отношенiе и уничтожить въ понятiи насилiе, которое онъ фактически претерпеваетъ. Унитожить насилiе въ понятiи означаетъ не что иное, какъ добровольное ему подчиненiе. Культура, которая делаетъ человека способнымъ къ этому, называется нравственною.

Нравственно образованный человекъ, и только онъ одинъ, совершенно свободенъ. Онъ или преодолелъ силу природы или же чувствуетъ себя въ единенiи съ нею. Что бы природа съ нимъ ни делала, это не будетъ насилiемъ, ибо прежде чемъ последнее коснется его, оно станетъ уже его собственнымъ действiемъ, и динамическая природа никогда не достигнетъ человека, ибо онъ свободно устранилъ себя отъ всего, чего оно можетъ достигнуть. Этотъ образъ мыслей, который нравственность обозначаетъ словомъ подчиненiя необходимости, а религiя подводитъ подъ понятiе смиренiя предъ божественнымъ промысломъ, требуетъ, для того чтобы быть деломъ свободнаго выбора и размышленiя, большей ясности мысли и более высокой энергiи воли, чемъ обыкновенно свойственно человеку въ деятельной жизни. Но по счастью, въ его рацiональной природе имеется не только предрасположенiе къ нравственности, которое можетъ быть развито при помощи разсудка, но даже въ его чувственной и разумной, т. е. человеческой природе существуетъ эстетическое къ ней стремленiе, которое можетъ быть пробуждено некоторыми чувственными предметами и, путемъ очищенiя чувствъ, можетъ образовать идеалистическiй подъемъ духа. Объ этомъ-то по своему понятiю идеалистическомъ предрасположенiи, которое однако и реалистъ достаточно ясно обнаруживаетъ въ жизни, хотя и не признаетъ въ своей системе {Вообще говоря, ничто не можетъ быть названо истинно идеалистичнымъ, чего въ действительности не осуществляетъ безсознательно совершенный реалистъ, хотя по непоследовательности и отрицаетъ.}, я теперь и буду говорить.

Правда, для того, чтобы въ известной мере освободить насъ отъ природы, понимаемой какъ сила, достаточно развитого чувства красоты. Духъ настолько облагороженный, чтобы более быть тронутымъ формою предметовъ, чемъ ихъ матерiей, чтобы почерпать свободное наслажденiе изъ простого разсужденiя о способе проявленiя предметовъ, такой духъ въ себе самомъ имеетъ внутреннiй источникъ жизни, не могущiй быть утраченнымъ, и такъ какъ такой духъ не нуждается въ присвоенiи вещей, среди которыхъ онъ живетъ, то онъ и не подвергается опасности лишиться ихъ. Однако, и самая показность нуждается въ теле, въ которомъ она могла бы проявиться, и до техъ поръ, пока имеется потребность хотя бы только въ красивой показности, остается и потребность въ существованiи предметовъ и следовательно наша удовлетворенность зависитъ еще отъ природы въ смысле силы, повелевающей надъ всемъ существующимъ. Громадная разница, имеемъ-ли мы потребность въ красивыхъ и хорошихъ предметахъ, или же только требуемъ, чтобы предметы были красивыми и хорошими. Последнее можетъ сосуществовать съ высшей свободой духа, первое - нетъ. Мы можемъ требовать, чтобы существующее было красивымъ и хорошимъ, но существованiя красоты и блага можетъ лишь желать. Великимъ и возвышеннымъ называется по преимуществу то душевное настроенiе, которому безразлично, существуютъ ли красота, благо и совершенство, но которое съ ригористической строгостью требуетъ, чтобы существующее было хорошимъ, красивымъ и совершеннымъ, ибо это настроенiе содержитъ въ себе всю реальность прекраснаго характера, не заключая въ себе его ограниченiй.

случая, и можно всегда съ уверенностью сказать, что они уделяютъ слишкомъ большое значенiе матерiи въ предметахъ нравственности и эстетики и что они не вынесутъ высшаго испытанiя характера и вкуса. Нравственно ошибочное не должно вызывать въ насъ страданiя и боли, которыя всегда свидетельствуютъ о неудовлетворенной потребности более, чемъ о неисполненномъ требованiи. Последнее должно сопровождаться бодрымъ аффектомъ и должно скорее укреплять духъ и увеличивать его силы, чемъ делать трусливымъ и несчастнымъ.

Природа даровала намъ двухъ генiевъ въ качестве спутниковъ жизни. Одинъ, общительный и милый, сокращаетъ намъ своею веселою игрою трудный путь, делаетъ легкими оковы необходимости и ведетъ насъ радостно и шутливо до опасныхъ местъ, въ коихъ мы действуемъ, какъ чистый духъ, и должны сложить съ себя все телесное, т.е. до области познанiя истины и осуществленiя долга. Здесь онъ насъ покидаетъ, ибо его область одинъ лишь чувственный мiръ, запределы котораго земныя крылья не могутъ перенесть его. Но вотъ приближается другой генiй, серьезный и молчаливый; сильною рукою переноситъ онъ насъ чрезъ головокружительную бездну.

Въ первомъ генiи мы узнаемъ чувство красоты, во второмъ - чувство возвышеннаго. Правда, красота уже есть выраженiе свободы, однако не той, которая возвышаетъ насъ надъ могуществомъ природы и освобождаетъ отъ всякаго телеснаго влiянiя, а лишь той, которою мы, какъ люди, наслаждаемся въ самой природе. Мы чувствуемъ себя свободными въ красоте, ибо чувственныя стремленiя соответствуютъ законамъ разума; мы чувствуетъ себя свободными въ возвышенномъ, ибо чувственныя стремленiя не имеютъ влiянiя на законодательство разума, ибо духъ здесь действуетъ такъ, какъ будто бы онъ не подчиненъ инымъ законамъ, кроме своихъ собственныхъ.

Чувство возвышеннаго - смешанное чувство. Это сочетанiе страданiя, выражающееся на высшей своей степени ужасомъ, съ радостнымъ настроенiемъ, которое можетъ достигнуть восторга и, не будучи въ настоящемъ смысле наслажденiемъ, далеко предпочитается чуткими душами всякому наслажденiю. Это сочетанiе двухъ противоречивыхъ ощущенiй въ одномъ чувстве безспорно доказываетъ нашу нравственную самостоятельность. Такъ какъ безусловно невозможно, чтобы одинъ и тотъ же предметъ стоялъ къ намъ въ противоположныхъ отношенiяхъ, то изъ этого следуетъ, что мы сами стоимъ къ предмету въ двухъ различныхъ отношенiяхъ; что следовательно въ насъ соединены две противоположныхъ природы, которыя заинтересованы противоположнымъ способомъ въ одномъ и томъ же представленiи. Итакъ, мы, благодаря чувству возвышеннаго, узнаемъ, что состоянiе нашего духа не следуетъ по необходимости состоянiю нашихъ чувствъ, что законы природы не суть необходимо и наши законы, и что въ насъ есть самостоятельное начало, которое совершенно независимо отъ всякихъ чувственныхъ влiянiй.

Возвышенный предметъ бываетъ двоякаго рода. Или мы его относимъ къ нашимъ средствамъ познанiя и оказываемся не въ состоянiи создать себе картину или понятiе о немъ, или же мы относимъ его къ нашей жизненной силе и разсматриваемъ его, какъ силу по сравненiю съ которой наша сила обращается въ ничто. И хотя мы и въ томъ и въ другомъ случае испытываемъ, благодаря этому предмету, непрiятное чувство нашего ограниченiя, все же мы не избегаемъ его, а, напротивъ, онъ насъ влечетъ настолько, что мы не въ состоянiи ему противостоять. Разве это было бы возможнымъ, еслибъ границы нашей фантазiи въ то же самое время были бы границами нашего познаванiя? Было ли бы намъ прiятно напоминанiе о всемогуществе силъ природы, еслибъ у насъ не было въ запасе чего-либо такого, что не становится добычей этого всемогущества? Мы наслаждаемся чувственно безконечнымъ, ибо мы можемъ мыслить то, чего чувства не могутъ воспринять и чего разсудокъ не можетъ понять. Ужасное насъ приводитъ въ восторгъ, ибо мы можемъ хотеть то, что нашимъ стремленiямъ кажется отвратительнымъ, и отвергать то, къ чему они влекутъ насъ. Намъ нравится, когда воображенiе побеждаетъ царство явленiй, ибо въ конце концовъ все же только чувственная сила торжествуетъ надъ другою чувственною же, но безусловно великаго въ насъ самихъ природа, при всей ея безграничности, не можетъ достичь. Мы охотно отдаемъ во власть физической необходимости какъ наше благополучiе, такъ даже и самое наше существованiе, ибо именно это напоминаетъ намъ, что она не имеетъ власти надъ нашими принципами. Человекъ въ рукахъ необходимости, но воля человека только въ его собственныхъ рукахъ.

чтобы навести насъ на следъ открытiя, что мы не рабски подчинены силе ощущенiй. И это следствiе совершенно иного характера, чемъ то, которое могло бы быть получено путемъ красоты, т. е. красоты реальной, ибо въ идеальной красоте должно исчезнуть даже и возвышенное. Въ красоте разумъ и чувственность согласованы между собой, и только это согласiе въ красоте насъ и прельщаетъ. Поэтому красота одна никогда бы намъ не пояснила, что мы предназначены и способны къ проявленiю своей чистотой интеллектуальности. Въ возвышенномъ, напротивъ, разумъ и чувственность не согласованы, и именно въ этомъ противоречiи двухъ началъ и заключается его прелесть, охватывающая нашъ духъ. Физическая и нравственная природа человека здесь разделены самымъ решительнымъ образомъ, ибо именно въ такихъ случаяхъ, когда одинъ испытываетъ лишь свое ограниченiе, другой обретаетъ сознанiе своей силы и безконечно возвеличивается именно темъ самымъ, что другого придавливаетъ къ земле.

Предположимъ, что человекъ обладаетъ всеми качествами, соединенiе которыхъ образуетъ пусть онъ находитъ сильнейшее наслажденiе въ осуществленiи справедливости, благотворительности, умеренности, твердости и верности; пусть все обязанности, которыя возложены на него обстоятельствами, будутъ для него лишь легкою игрою, и онъ не встретитъ препятствiй своей деятельности, къ которой онъ найдетъ побужденiе въ своемъ любвеобильномъ сердце. Кого не восхититъ это прекрасное созвучiе естественныхъ стремленiй съ предписанiями разума, и кто въ состоянiи не полюбить такого человека? Однако можемъ-ли мы, при всемъ расположенiи къ нему, быть уверенными, что онъ действительно добродетеленъ и что, вообще, добродетель существуетъ. Такой человекъ, не будучи глупцомъ, не могъ бы поступать иначе, даже еслибъ онъ стремился къ однимъ прiятнымъ ощущенiямъ, ибо онъ пренебрегъ бы своей выгодой, еслибы захотелъ быть порочнымъ. Можетъ быть, источникъ его действiй и чистъ, но это ужъ дело его сердца; мы ничего подобнаго не видимъ. На нашъ взглядъ, онъ поступаетъ такъ, какъ поступалъ бы умный человекъ, боготворящiй собственное наслажденiе. Итакъ, чувственный мiръ объясняетъ всецело видимость его добродетели, и намъ незачемъ искать основанiй ея вне этого мiра.

Но пусть на этого человека обрушится великое несчастье; пусть онъ лишится своего имущества, пусть его доброе имя будетъ запятнано, болезни прикуютъ его къ ложу страданiй; всехъ, кого онъ любитъ, пусть похититъ смерть; пусть все, кому онъ доверялъ, покинутъ его въ нужде. Посетите несчастнаго, находящагося въ такомъ положенiи и побудите его къ осуществленiю техъ добродетелей, которыя въ счастiи онъ столь охотно выказывалъ. Если онъ во всемъ остался совершенно прежнимъ, если бедность не уменьшила его благотворительности, неблагодарность - готовности услужить, страданiе - ровнаго настроенiя его духа, собственное несчастье - сочувствiя чужому счастью, если измененныя обстоятельства отразились на его наружности, но не на его поведенiи, на матерiи, но не на форме его деятельности, - тогда, конечно, всякое объясненiе изъ понятiя природы окажется недостаточнымъ (такое объясненiе безусловно требуетъ, чтобы настоящее, какъ следствiе, покоилось бы на прошедшемъ, какъ своей причине); ибо нельзя себе представитъ большаго противоречiя, чемъ то, что следствiе не изменится, когда причина заменена противоположнымъ. Итакъ, следуетъ отказаться отъ естественнаго объясненiя, следуетъ совершенно отвергнуть объясненiе поведенiя изъ даннаго положенiя и перенести основанiе объясненiя изъ физическаго порядка явленiй въ совершенно иному, до котораго разумъ можетъ подняться въ своихъ идеяхъ, который, однако, совершенно недосягаемъ для разсудка съ его понятiями. Открытiе безусловной нравственной силы, не связанной условiями природы, придаетъ горестному чувству возвышеннаго, охватывающему насъ при виде такого человека, ту особую, невыразимую прелесть, съ которой не можетъ тягаться никакое чувственное наслажденiе, какъ бы ни было оно облагорожено.

и путемъ потрясенiя исторгаетъ возвышенное самостоятельный духъ изъ сетей, которыми утонченная чувственность его опутала и въ которыхъ она его держитъ темъ крепче, чемъ оне прозрачнее. Какую бы власть мало-по-малу ни получилъ изнеженный вкусъ надъ человекомъ, даже если утонченной чувственности удалось проникнуть, пользуясь соблазнительнымъ покровомъ духовно-прекраснаго, въ тайники нравственнаго законодательства и тамъ отравить святость нравственныхъ правилъ въ самомъ ихъ источнике, - все же часто достаточно испытать чувство возвышеннаго для того, чтобы разорвать сети обмана, сразу вернуть всю энергiю опутанному духу, открыть ему его истинное назначенiе и навязать ему, хотя бы не надолго, чувство собственнаго достоинства. Красота въ образе богини Калипсо околдовала храбраго сына Улисса, и силою своихъ чаръ она долго держала его въ плену на своемъ острове. Долгое время онъ мнилъ, что поклоняется безсмертной богине, между темъ какъ онъ только предавался сладострастiю; но внезапно его охватываетъ возвышенное умиленiе, при виде Ментора онъ вспоминаетъ о своемъ лучшемъ назначенiи, бросается въ пучину и становится свободнымъ.

Возвышенное и красота разлиты съ расточительностью по всей природе, и все люди способны воспринимать какъ то, такъ и другое. Однако, способность къ этому развивается не равно, и искусство должно способствовать развитiю его. Это въ целяхъ природы, чтобы мы стремились къ красоте, въ то время какъ мы еще бежимъ отъ возвышеннаго, ибо красота является охранительницей нашего детства, и она ведетъ насъ отъ грубости естественнаго состоянiя къ утонченности. Но, хотя красота и есть наша первая любовь, и наша воспрiимчивость по отношенiю къ ней развивается ранее всего, однако природа все же позаботилась о медленномъ ея созреванiи, и полному развитiю ея предшествуетъ образованiе разсудка и сердца!

Чувственный мiръ на-веки остался бы пределомъ нашихъ стремленiй, если-бъ вкусъ достигалъ своей полной зрелости ранее, чемъ насаждены въ нашемъ сердце истина и нравственность, притомъ насаждены лучшимъ путемъ, чемъ тотъ, который можетъ быть указанъ вкусомъ. Мы не преступили бы границъ чувственнаго мiра ни въ нашихъ понятiяхъ, ни въ нашихъ убежденiяхъ; и то, чего не въ состоянiи представить себе воображенiе, не имело бы для насъ реальности. Но къ счастью, самой природой устроено такъ, что вкусъ, хотя онъ и разцветаетъ ранее, созреваетъ, однако, позднее всехъ остальныхъ душевныхъ способностей. Между темъ выигрывается достаточно времени для насажденiя целаго сокровища понятiй въ голове и клада убежденiй въ груди, а потомъ уже развивается изъ разума воспрiимчивость красоты и возвышеннаго.

Пока человекъ былъ лишь рабомъ физической необходимости и не нашелъ еще выхода изъ узкаго круга потребностей, пока онъ не подозревалъ еще демонической свободы въ своей груди, необъятная природа могла ему напоминать лишь о границахъ его силы представленiя, а природа разрушительница - лишь о его физическомъ безсилiи; ему приходилось малодушно сторониться первой и съ ужасомъ отворачиваться отъ второй; но какъ только свободное созерцанiе несколько отстранитъ отъ него слепой натискъ природныхъ силъ, какъ только онъ въ потоке явленiй откроетъ нечто непреходящее въ собственномъ своемъ существе, окружающiя его дикiя природныя громады станутъ говорить его сердцу на совершенно иномъ языке, и относительно великое вне его явится зеркаломъ, въ которомъ онъ будетъ созерцать безусловно великое въ самомъ себе. Безъ страха и съ трепетнымъ наслажденiемъ приблизится онъ теперь къ этимъ пугаламъ своей фантазiи и нарочно приложитъ все силы этой способности къ изображенiю чувственно-безконечнаго, для того чтобы, въ случае неуспеха этой попытки, съ темъ большей жизненностью ощутить превосходство своихъ идей надъ темъ, что можетъ быть достигнуто чувственностью. Созерцанiе безграничной дали и необозримой высоты, обширный океанъ у его ногъ и еще более обширный океанъ надъ нимъ - отторгнутъ духъ человека отъ узкой сферы действительности и удручающаго плененiя физической жизни. Въ простомъ величiи природы онъ найдетъ более высокую меру оценки и, окруженный великими образами природы, онъ будетъ не въ состоянiи выносить мелкаго въ мышленiи. Кто знаетъ, сколько светлыхъ мыслей и геройскихъ решенiй породила смелая борьба духа съ великимъ генiемъ природы, возникшая во время прогулки, - этого не въ состоянiи создать ни одинъ кабинетъ ученаго и ни одинъ салонъ. Можетъ быть, более редкимъ общенiемъ съ этимъ великимъ генiемъ и следуетъ отчасти объяснять склонность характера горожанина къ мелочному, его захирелость и вялость, между темъ какъ умъ кочевника открытъ и свободенъ, подобно небесному своду, подъ которымъ онъ разбиваетъ свой шатеръ.

Однако, служить изображенiемъ сверхчувственнаго и поводомъ къ подъему духа можетъ не только недосягаемое для воображенiя, возвышенное въ количественномъ отношенiи, необъятное для разума, но также и хаосъ, если онъ великъ и представляетъ собой явленiе природы (въ противномъ случае онъ презрененъ). Разве намъ не более прiятенъ остроумный безпорядокъ ландшафта, чемъ тупой порядокъ французскаго сада? Не наслаждается ли нашъ глазъ охотнее дикими потоками и туманными вершинами Шотландiи, великой природой Оссiана, не изумляемся ли мы ужасамъ борьбы и разрушенiя на Сицилiйскихъ нивахъ более, чемъ тяжелой победе терпеливой съ правильнымъ очертанiемъ Голландiи надъ самой упрямой стихiей? Никто не станетъ отрицать, что человеку, какъ существу физическому, легче устроиться на лугахъ Батавiи, чемъ у подножiя коварнаго кратера Везувiя, и что разсудокъ, задача котораго все понять и привести въ порядокъ, признаетъ въ правильномъ садоводстве большую пользу, чемъ въ дикой природе. Но человекъ обладаетъ не только потребностью жить и благоденствовать; его назначенiе состоитъ не только въ томъ, чтобы понимать окружающiя явленiя.

совершенно своеобразнаго наслажденiя. Конечно, тотъ, кто освещаетъ великое домоводство природы беднымъ факеломъ разсудка и постоянно стремится къ тому, чтобы смелый безпорядокъ превратить въ гармонiю, - тотъ не можетъ чувствовать себя хорошо въ мiре, въ которомъ правитъ безумная случайность, а не разумный планъ и въ которомъ въ большинстве случаевъ заслуга и счастье стоятъ другъ съ другомъ въ противоречiи. Ему хотелось бы, чтобы въ великой смене событiй все такъ же было устроено, какъ въ хорошемъ хозяйстве, и если онъ не замечаетъ - а иначе это и быть не можетъ - закономерности, то ему не остается ничего иного, какъ ожиданiе, что будущая жизнь и иная природа доставятъ ему удовлетворенiе, котораго не дало ему настоящее и прошедшее. Если же онъ добровольно откажется отъ попытки подвести подъ единство познанiя этотъ не закономерный хаосъ, то онъ въ иномъ отношенiи достатотчо выиграетъ по сравненiи съ темъ, что онъ въ этомъ отношенiи теряетъ. Именно полное отсутствiе какой либо целесообразности въ сочетанiи этого нагроможденiя явленiй, благодаря которому они превышаютъ силы разсудка, долженствующаго придерживаться целесообразности, какъ формы связи, и становятся для него безполезными, именно это делаетъ ихъ точнымъ символомъ чистаго разума, который усматриваетъ въ дикой необузданности природы собственную независимость отъ природныхъ условiй.

Если въ целомъ ряде предметовъ уничтожить ихъ взаимную связь, то получится понятiе независимости, которое удивительно соответствуетъ чистому понятiю разума - свободе. Подъ эту идею свободы, которую разумъ беретъ изъ самого себя, онъ подводитъ въ единстве мысли то, что разсудокъ не можетъ соединить въ одно познанiе; разумъ этой идеею подчиняетъ себе безконечную игру явленiй и темъ самымъ обнаруживаетъ свое превосходство надъ разсудкомъ, какъ чувственно обусловленной способностью. Если вспомнить, какое значенiе должно иметь для разумнаго существа сознанiе независимости отъ законовъ природы, то станетъ понятнымъ, какимъ образомъ люди, одаренные возвышеннымъ душевнымъ настроенiемъ, могутъ считать себя вознагражденными дарованной имъ идеей свободы за неудачи познанiя. Свобода представляетъ для благородныхъ душъ, при всехъ нравственныхъ противоречiяхъ и физическомъ зле, гораздо более интересное зрелище, чемъ богатство и порядокъ безъ свободы, когда овцы терпеливо следуютъ за пастухомъ, а самодержавная воля унижается до роли служебной части въ часовомъ механизме. Последнее делаетъ человека лишь остроумнымъ произведенiемъ и счастливымъ гражданиномъ природы, свобода делаетъ его гражданиномъ и соправителемъ более высокой системы; занимать въ ней последнее место безконечно почетнее, чемъ въ физическомъ порядке предводительствовать рядами.

человека; исторiя и разсказываетъ намъ о победоносномъ исходе этой борьбы. Въ настоящiй моментъ историческаго развитiя о природе (къ которой должны быть отнесены и все аффекты человека) можно разсказать гораздо большiе подвиги, чемъ о независимомъ разуме, который проявилъ свое могущество лишь въ немногихъ исключенiяхъ изъ законовъ природы, напр., въ Катоне, Аристиде, Фокiоне и подобныхъ мужахъ. Кто приступитъ къ исторiи съ большими ожиданiями света и познанiя, тотъ сильно разочаруется! Все попытки философiи, предпринятыя съ добрымъ намеренiемъ привести требованiя нравственнаго мiра въ согласiе съ темъ, что даетъ действительный мiръ, опровергаются показанiями опыта, и насколько въ царстве организмовъ природа услужливо руководствуется или же лишь повидимому руководствуется регулятивными принципами обсужденiя, настолько же въ царстве свободы она необузданно обрываетъ возжи, при Помощи которыхъ спекулятивный духъ желалъ направлять его и держать какъ бы въ плену.

Дело иное, если отказаться отъ объясненiя ея и самую непонятность ея сделать основанiемъ обсужденiя. Именно то обстоятельство, что природа, взятая въ главнейшихъ моментахъ, насмехается надъ всякимъ правиломъ, которое нашъ разсудокъ ей предписываетъ, что она въ своемъ самовольномъ и свободномъ шествiи съ одинаковымъ невниманiемъ попираетъ въ прахъ созданiя мудрости и случая, что она охватываетъ въ одномъ гибельномъ потоке важное и мелочное, благородное и пошлое, что она здесь оберегаетъ муравейникъ, а тамъ охватываетъ руками великана свое прекраснейшее созданiе, человека, и разбиваетъ его, что она въ одинъ легкомысленный часъ расточаетъ самыя трудныя сбереженiя и часто целыя столетiя трудится надъ нелепой работой, - однимъ словомъ это отчужденiе природы, разсматриваемой съ общей точки зренiя, отъ правилъ познанiя, которымъ она подчиняется въ единичныхъ явленiяхъ, выясняетъ безусловную невозможность объясненiя самой природы законами природы, и подчиненiе ея царства тому, что въ немъ имеетъ значенiе; такимъ образомъ духъ неудержимо долженъ стремиться изъ мiра явленiй въ мiръ идей, изъ условнаго въ безусловное.

Коль скоро мы лишь свободно созерцаемъ ужасную и разрушительную природу, тогда она ведетъ насъ далеко за пределы природы чувственно безконечной. Безъ сомненiя, чувственный человекъ, а равно и сама чувственность въ разумномъ человеке, ничего такъ не боятся какъ разрыва съ этой силой, отъ которой зависитъ какъ благополучiе, такъ и самое бытiе.

нравственнымъ мiромъ, определяющимъ наше достоинство. Известно, однако, что не всегда можно служить двумъ господамъ, и еслибъ даже (случай почти невозможный) долгъ никогда не боролся съ потребностями, то все же природная необходимость никогда не вступитъ въ соглашенiе съ человекомъ, и онъ не можетъ обезопасить себя отъ рока ни силою, ни ловкостью своей. Благо ему, если онъ научился переносить, чего не можетъ изменить, и отказываться съ достоинствомъ отъ того, чего спасти не можетъ! Можетъ случиться, что рокъ завоюетъ все бастiоны, на которыхъ человекъ думалъ основать свою безопасность, такъ что ему останется только бегство въ сферу священной свободы духа; бываютъ случаи, когда нетъ другого средства къ удовлетворенiю чувства самосохраненiя, кроме желанiя спастись въ эту сферу, когда нетъ другого средства противостоять мощи природной, какъ опередить ее, уничтоживъ себя морально путемъ свободнаго отказа отъ всехъ чувственныхъ интересовъ, предупредивъ такимъ образомъ дело физической силы.

отражается на его ближнихъ. Патетическое - есть искусственное несчастье и, подобно истинному несчастью, оно насъ вводитъ въ непосредственное общенiе съ закономъ духа, который повелеваетъ въ нашей груди. Но истинное несчастье не всегда хорошо выбираетъ человека и время; оно насъ часто застаетъ врасплохъ безоружными, и, что еще хуже, оно насъ часто делаетъ безоружными. Искусственное несчастье патетическаго рода напротивъ застаетъ насъ въ полномъ вооруженiи, и такъ какъ оно только воображаемое несчастье, то самостоятельный принципъ нашего духа получаетъ просторъ для заявленiя своей безусловной независимости. Чемъ чаще духъ возобновляетъ этотъ актъ самодеятельности, темъ более онъ превращается въ уменiе и темъ больше преимуществъ прiобретаетъ онъ предъ чувственнымъ стремленiемъ, такъ что онъ, подъ конецъ, даже тогда, когда воображаемое и искусственное несчастье превращается въ настоящее, въ состоянiи разсматривать его, какъ искусственное, и такимъ образомъ, при наивысшемъ подъеме человеческой природы, можетъ претворить действительное страданiе въ возвышенное умиленiе. Можно сказать, что патетическое есть прививка неизбежнаго рока, благодаря которой онъ теряетъ свой злостный характеръ и нападенiе его направляется на сильнейшую сторону человека.

Итакъ, отбросимъ ложно понятую снисходительность и слабый изнеженный вкусъ, который набрасываетъ покровъ на серьезный ликъ необходимости и, желая подольститься къ чувствамъ, сочиняетъ какую то гармонiю благополучiя и благого образа действiй, между темъ какъ въ действительномъ мiре нетъ и следа чего-либо подобнаго. Лицомъ къ лицу стоимъ мы предъ злымъ рокомъ. Наше спасенiе не въ неведенiи окружающихъ насъ опасностей, - ибо оно должно же когда-либо прекратиться, - а только въ знакомстве съ ними. Это знакомство мы прiобретаемъ благодаря страшному и въ то же время чудесному зрелищу все сокрушающей и вновь созидающей и вновь сокрушающей смены явленiй, то медленно подкапывающей, то быстро нападающей гибели; это знакомство мы прiобретаемъ благодаря патетическимъ картинамъ борьбы, которую ведетъ человечество съ судьбою, картинамъ неудержимо исчезающаго счастья, обманутой безопасности, торжествующей несправедливости и побежденной невинности, которыхъ такъ много въ исторiи; подражанiе имъ и даетъ нашимъ взорамъ трагическое искусство. Разве можно себе представить человека съ несовсемъ искаженнымъ нравственнымъ чувствомъ, который при созерцанiи сценъ упорной и все же тщетной борьбы Митридата, гибели городовъ Сиракузъ и Карфагена, не преклонился бы въ ужасе предъ тяжкимъ закономъ необходимости, не обуздалъ бы тотчасъ своихъ страстей и, пораженный этой постоянной обманчивостью всего чувственнаго, не обратился бы къ вечно пребывающему въ немъ самомъ. Итакъ, способность ощущать возвышенное составляетъ одну изъ превосходнейшихъ чертъ человеческой природы, которая достойна нашего уваженiя, потому что проистекаетъ изъ самостоятельности нашей способности мышленiя и хотенiя, и заслуживаетъ наибольшаго развитiя, ибо влiяетъ на нравственную сторону человека. Красота служитъ только человеку, возвышенное - чистому демону въ человеке, и такъ какъ наше назначенiе состоитъ въ томъ, чтобы, несмотря на чувственную ограниченность, руководствоваться законами чистаго духа, то возвышенное должно присоединиться къ красоте, чтобы завершить цельное эстетическое воспитанiе и распространить за пределы чувственнаго мiра воспрiимчивость человеческаго сердца, сообразуясь съ целымъ объемомъ нашего назначенiя.

Не будь красоты, существовала бы постоянная борьба между нашимъ природнымъ и разумнымъ назначенiемъ. Стремясь удовлетворить духовному назначенiю, мы пренебрегли бы своей человечностью и, всегда готовые покинуть этотъ чувственный мiръ, остались бы чужестранцами въ той сфере деятельности, которая намъ определена. Не будь возвышеннаго, и красота заставила бы забыть насъ о своемъ достоинстве. Мы потеряли бы бодрость характера, будучи разслаблены непрерывнымъ наслажденiемъ, и будучи неразрывно прикованными къ этой случайной форме бытiя, мы потеряли бы изъ виду свое неизменное назначенiе и свое истинное отечество. Только въ сочетанiи возвышеннаго и красоты и въ равномерномъ развитiи воспрiимчивости той и другой, мы становимся совершенными гражданами природы, не становясь съ темъ вместе ея рабами и не теряя своихъ правъ гражданства въ умопостигаемомъ мiре.

Природа сама по себе доставляетъ уже достаточно объектовъ, на которыхъ мы можемъ упражнять свою воспрiимчивость къ красоте и возвышенному; но человеку удобнее и въ этомъ случае, какъ и въ другихъ, пользоваться посредственными услугами, а не непосредственными, и онъ охотнее принимаетъ приготовленный и избранный матерьялъ изъ рукъ искусства, вместо того, чтобы съ трудомъ и въ ограниченномъ количестве черпать изъ нечистаго источника природы. Подражательное творческое стремленiе не можетъ испытать впечатленiя безъ того, чтобы не постараться подыскать живого образа, и въ каждой красивой или великой форме природы оно усматриваетъ приглашенiе къ борьбе; однако это стремленiе имеетъ передъ природой то преимущество, что оно можетъ разсматривать какъ главную цель и самостоятельное целое то, что природа творитъ только мимоходомъ, имея въ виду осуществленiе более важной цели, - если вообще природа не творитъ совершенно непреднамеренно. Если природа въ ея прекрасныхъ органическихъ образованiяхъ испытываетъ насилiе, благодаря недостаточной индивидуальности матерiи или благодаря вмешательству отличныхъ отъ нея силъ, или если она сама насилуетъ въ своихъ великихъ и патетическихъ сценахъ и действуетъ на человека, какъ мощь, въ то время какъ она можетъ стать эстетичною лишь какъ объектъ свободнаго созерцанiя, то подражающее ей созидающее искусство, совершенно свободно, ибо оно устраняетъ изъ своего предмета все случайныя ограниченiя; оно не затрагиваетъ и свободы духа въ созерцающемъ, ибо искусство подражаетъ лишь показности, а не действительности. Но вся прелесть возвышеннаго и красоты заключается лишь въ показности, а не въ содержанiи, поэтому искусство обладаетъ всеми преимуществами природы, не разделяя ея оковъ.

Написано, вероятно, после 1795 г. и представляетъ собою разсужденiе объ "энергичной" красоте, обещанное въ конце шестнадцатаго "Письма объ эстетическомъ воспитанiи" (стр. 319).

въ "Натане Мудромъ" Лессинга (актъ I, явленiе 3).

Стр. 864. Телемаха см. въ словаре).

Великой природой Оссiана - Баталiя - латинское названiе Голландiи.

Стр. 367. Тщетная борьба Митридата царя Понтiйскаго (132--63 г. до Р. Хр.) съ Римомъ. - фагена - городовъ, также взятыхъ и разграбленныхъ войсками победоносной римской республики.

1. "Санктпетерб. Вестникъ" 1812. ч. III).

2. въ изд. Гербеля.

3. Переведено для настоящаго изданiя.