Рим

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Рим (старая орфография)

"Жизнь ты узнала на лоне Парфенопеи роскошном:                     Здесь, на гробнице веков, смерти значенье узнай!           Правда, латинян стране улыбается ясное небо,                     Чистой лазурью небес Рима одет горизонт;           Град седмихолмный царит над равниной; от цени Сабинской                     Он простирается вдаль, вплоть до морских берегов.           Но путешественник часто, бродя в лабиринте развалин,                     Чувствует грусть на дуле и замедляет свой шаг.           С давних и давних времен всё заснуло здесь сном непробудным,                     Каждый здесь камень хранит прошлых событий печать.           В самом начале ещё, удаляйтесь с Олимпа, нашол здесь                     Сам седовласый Сатурн царство себе и приют;           Тут же простёршей твои владения, Янус двулицый:                     Тысячелетья прошли - холм твоё имя хранить.           Позже сюда ж из цветущей Аркадии прибыл Эвандер,                     Здесь основался, потом принят был здесь Геркулес,           Из Иберии пришедший, под кровлей Панактруна мирной;                     Здесь им в ущелье скалы Кажусь был злой умерщвлён,           Страх всем соседям внушавший, огонь изрыгавший разбойник.                     Так здесь было тогда ней ещё дико крутом.                                Их принимая к себе, Тибр обратился назад:           Знал хороню он, что этот носитель троянских пенатов                     Из Илиона принёс прах плодотворный с собой.           Так основалась Лавяния, позже и Альба; о Риме ж                     Долго из смертных никто слуха ещё не имел.           Медленно зрело рожденье его и предпослано было                     Много событий ему: так был могуч его рост!           Должен был Марс полюбить и весталка родить, и волчицы                     Злость обратиться в любовь, прежде чем время пришло,           Чтоб земледельческий плуг, окружая своей бороздою,                     Ромула город обвёл вкруг Палатинской горы.           Как полубог, в колыбели змею задушивший руками,                     Так и младенческий Рим дивную мощь предвещал.           Зевса двенадцать орлов, увиденных Ромулом, дали                     Знак, что над миром полёт царственный свой он прострёт,           И что не грубою силой он будет велик - нет, он будет,                     Смерти смеяся в лицо, жизни закон уважать.           Ромул молитву и Луперкалийския празднества вводит,                     Он назначает жрецов, сам он был назван Квирин.           Вслед за ним Нума разумный, любовник таинственной нимфы,                                Граждане жили тогда ещё в хижинах, но уж старались                     Внукам оставить своим что-нибудь в память о них,           И, по-этрусски каменья в квадрат обтесавши, сложили                     Грудами их, но ничем их не скрепили онм.           Мало по малу стена так воздвиглась вкруг города Рима                     И Капитолий кругом зданьями был обнесён.           Много правлений минуло, но стены стоят и доныне,                     Стены - плод Анкуса рук, мысли Супербуса дар.           Но вот явилась и Деция сила, и Брута секира!                     Часто, оставив свой плуг, стадо покинув, вожди           Шли усмирять, иль спасать, или шли покорять непокорных                     И возвращались потом к мирным занятьям своим.           Часто у старца чело орошалося потом обильным,                     Но седина над челом царским казалась венцом.           Старцев любил повелитель земли и смертных создатель:                     В лицах их лучше всего виден был образ его.           Правда, для римлян нередко трудна была жизнь и опасна;                     Но не падал их дух, страха не знали они.           Вместе с опасностью мужество их возрастало, за ближних                     Душу свою положить долгом считалось у них.                                Ужас Фабрицию: слон мог ли его устрашить?           Римляне, о, берегитесь! Не раз вы встречали опасность,                     Но впереди предстоит нечто страшнейшее вам.           Скоро созреет для вас многоплодная жатва триумфов,                     Взор ваш усталый едва поле побед обоймёт;           Слава везде будет спутницей вашею; вы покорите                     Гордый богатством своим, страшный для вас Карфаген.           Были б вы судьи народов, царей повелители были б,                     Если б правдивы всегда были в поступках своих;           Вечно б царили над миром по власти богов безпорочной;                     Но обратили во зло счастье своё вы себе.           Нет, не самнитян оружие, не Аннибал и не галлы                     Римлян сразили: собой Рим побеждён был самим.           Кто не дрожал пред железом - от золота взор отврати свой:                     В блеске лукавом его яд василиска сокрыт.           Римлянин, жаждешь ты жизненных благ, ты владеть ими хочешь,                     Или, иначе сказать, быть из полнейших рабом.           Алчность неутолима и много наносных пороков                     Из чужеземных краёв вместе с богатством везёт.           Что вам отчизна? Красс! ты на злато её променяешь:                                Прежния носите вы имена, но краснеть перед древним                     Вам поколеньем должно: так развратился ваш род.           Хуже и хуже всё люди, и все уж напрасны усилья:                     Силе теченьи теперь сопротивляться нельзя.           Всё обратилось вверх дном. Что законы? - сплетенье обманов;                     Вольность - дикий разврат; вера - маска и миф.           То, что, бывало, держалось народным преданьем, то ныне                     Вылито в буквы; но слаб, хоть и написан, закон           Что же ещё устоит, когда римлян свобода и честность                     Низко так пали? Ничто в мире непрочно земном!           Но и падение было велико. Когда обагрился                     Кровью народною меч - всё извратилось тогда,           Всё опустилось, я только Катона душа устояла.                     "В живи свободы ужь нет - в смерти найдёшь ты её"           Правилом было в то время, обломком старинных учений:                     Стоиков в Рое нашлось много достойных тогда.           Но и в упадке у римлян ещё не угасли стремленья,                     И проявлялись порой в смелых порывах они.           В этой эпохе чтить нёчего, но есть чему удивляться:                                В форуме, цирке, театрах, вратах триумфальныч, где видишь                     Греческих зодчих печать в каждой отдельной черте;           Между колонн и фронтонов из мрамора дивы теснятся,                     Словно живые стоят плевные статуи здесь.           Стран, городов украшенья собрал в себе город сеи алчный;                     Что мастерскою рукой грек гениальный творил,           Что египтянин задумчивый делал - всё-тут: подле храма                     Лев из базальта лежит или таинственный сфинкс.           Вот обелиск: Сезострису когда-то его воздвигали                     Негры в честь солнца, теперь он океан переплыл,           Нильские он берега заменял уже тибрскими; видит                     Здесь он чужую страну, солнце чужое ему;           Ныне его ероглифы ещё никому не понятны,                     Но кто проникнет их смысл, иного он скажет тому;           Скажет, что время превратно, что вечны лишь мысли, что царства                     Долго не могут стоять, что всё живое - ничто.           Но произвол может это ничто обратить в исполина:                     И ужь чего не творят деспоты в Риме теперь?           Рабство в него поселивши, они тем ввели незаметно                     Много пороков в него, дали свободный им ход.                                Время не свергнет их всех ниц с алтари со стыдом.           О, как народ тратит силы, как сан он себя развращает!                     Сан растравляет в себе язвы болящия он;                                Множество так ступеней высятся к небу грядой.           Над головами у них завеса из ткани пурпурной,                     Чтобы изнеженный взор солнца сиянье не жгло.           Ниже, у ног их, кровавое зрелище им на потеху -                                Вот для травли ужасной лениво лев дарственный вышел;                     Тут же друг с другом рабы будут сражаться на сперт.           В Африке скоро не станет свирепых зверей: все гиены,                     Тигры и вепри все тут; слон колоссальный, стеня,                                В поле открыток не раз столь устрашавший собой.           Шутка жестокая! Римляне сами себя не узнают!                     Не за свободу свою, не за союзных друзей           Борятся бедные здесь, повинуясь начальнику рати:                                Школы двух разных бойцов здесь стано                     Как бы в сраженьи идёт на легион легион.           Преторианцы напрасно престол продают безпрестанно;                                Тем, кто на дикия тол пленена побеждающей силой,                     Варваров был кто грозой, их настигая врасплох,           Как настигает охотник в берлоге лежащих медведей,                     Ныне и в граде своём собственном страшно под час:                                Их настигают не раз и заставляют бежать.           Вот по песчаным следам рой шакалов голодных несётся,                     Воет во тьме он ночной, падаль ночуя вблизи:           Тот, кого так они злили, хозяин герцинского леса,                                Ныне безстрашно идёт на пролом, презирая преграды,                     Хочет врага он настичь в самых владеньях его.           Враг ужь не полуручной и не робкий, пак звери их цирка,                     Дикий, как родины лес, сан он идёт на борьбу.                                Но для них Мария нет! Чья ж эта бледная тень           В задних отрядах виднеется, грозно кивая тевтонам?                                Рим должен пасть - и падёт: так решили в совете небесном,                                Издали страшен Аттила; но с Римом он драться не хочет:                     Он предлагает союв, с Рима он требует дань.           А Карфаген между-тем присылает флот вандалов к Риму.                                Что Сципнион предрекал, разрушение страшное видя,                     Видя, как ночью огонь страшно взвивался, трещал,           Видя как дынные облаки к небу взвивались клубами,                     В песни той славной своей, что он в то время сложил:           "Некогда время настанет - святой Илион сокрушится,                     Вместе с Приамом-царём сгибнет Приама народ!"           Ныне свершилось: едва лишь главу поднимает из пепла,                     Сделавшись грудой камней, мира всего властелин.           Рим, сотоварищ Паллады, копьём и щитом ей подобный,                                В шлеме носивший своём громовержца победные силы,                     Ныне уныл, молчалив, в прахе трофеи его!           После ужасных ночей, когда всё ужь расхищено было,                                                     Дёрном они поросли, зазеленели травой.           О, пусть в конец разрушаются мирно развалины эти!                     Эти колонны давно уж преклонились к земле.           Улица здесь была прежде. Как часто в народном триумфе                                Ехал и сам победитель, а следом цари шли в оковах.                     Слышался крик торжества, белых пугавший коней;           И принимал все священные знаки победы и славы                     Светлый Юпитер в себе под Капитолия сень.                                Тихо плетутся, везя сельский товар на базар.           Видишь я этот Палладиум? Он, все дворцы совмещая                     В стенах обширных своих, им даёт имя своё.           Ромул его занимал, изгнавши всех древних пенатов;                                Не ослепляют ли взор тебе стены, плющём повитые,                     С свежим зелёным венцом из виноградной лозы?           Здесь виноградаря дети играют над древней купальней;                     Тут же под сводом стены скарб его бедный сокрыт.           "Стадо пасите своё" - вдохновенно вещала Сивилла,                     На дарданийца вопрос чудный давая ответ:           "Пищею вашим быкам пусть трава седмихолмия будет:                     Скоро настанет пора - город там будет стоять."           Что же свершилось? Столетий немало прошло - и вернулся                                Там, где Велабрум - стада свой полуденный отдых вкушают,                     В форуме - даже и там слышны мычанье и рев.           Видишь ли стадо на склоне? К пещере, где прежде жил Какус,                     Смело подходит оно, холм Авентинский пройдя.                                Нас обращает на мысль, что их вскормил Герион           Люди! не стыдно ли вам перед ними? Это ль квириты?                     Чужды военных трудов, чужды ристалищ они!           Сам над собою как-будто готовый в покорной насмешке                     а поле Марса народ.           Что б ни случилось, готов он снести терпеливо и молча;                     Нищим стал этот народ и тунеядцем теперь.           Если б Агриппою вам не завещан был этот источник,                                                     Или бы стали её влагой болот утолять.           Века былого облики, новейших времён украшенье,                     Урны гробниц в алтари преобразились теперь.                                Лучше б вернули себе предков возвышенный дух!           Нет, невозможно! Дубов аппенинских здесь много засохших,                     Плющь по ветвям их ползёт, Вакха венчавший чело;           Все в они изукрашены и зеленеет вершина;                                Так здесь природа щедра только в мелких дарах и случайных,                     Но для великого в ней нет и уменья, ни сил.           Только искусства могли ещё спорит с веками былыми;                     Годы забвенья спустя, снова из праха земли                                Снова себя проявлять начал художников дух.           Нежный писал Рафаэль, гениальный творил Бонаротти,                     И Пантеона, гордясь, купол вознёсся в эфир.           Ах! не надолго тот цвет красовался: увял и опал он!                     "жил, но теперь не живёт!"           Медленно время ползёт и нет ожиданий в грядущем;                                Даже и Янус, бог всяких начал, здесь стоит искажонный:                     Лик, что взирает вперёд, юности красок лишон,                                То, что взирает назад, носит печали печать.           Что теперь птицам пророчить? Что теперь может Сивилла                     В будущем вам предсказать? Вы в настоящем уж труп!           Мир ли стареет? Быть-может, покуда наш род запоздалый                                С хладной душою спокойно кончину всего мирозданья                     Лучше всего ожидать здесь, на могиле веков."           Так однажды я пел у ног пирамиды Сестийской.                     Тихо спускаясь, легла тень её между могил.                                И мне торжественней всё стало казаться кругом.           Грустное что-то шептали, склонясь надо мной, кипарисы,                     Будто сочувствуя мне, тихо качали главой.           Звуки дневного занятия смолкли, всё мрачно молчало:                                Мне стало страшно; казалось, что я, отрешившись земного,                     Вдруг незаметно сошол в мрачное царство теней.                                И ужь ни красок, ни форм глазу нельзя различить.                                И вознестися с земли к небу не смеет наш дух.           Звезд ещё нет - и для жизни как-будто настало затишье:                     Кажется, будто пред нас вечность предстала сама.           Во вот на небе ночные светила опять проглянули                                И с утешением встретил меня твой взор, о подруга!                     Как Диоскуров лучи, сердцу отраден он был.           Истину в нём я нашол с высоким её вдохновеньем:                     В нём и под влагою слёз скорби блаженство живёт!                                Больше смущаться ничем: пусть в нём сомненье умрёт!           Ты прекрасна душою и чувство в тебе так глубоко,                     Кротость и сила в тебе в дивный слилися союз!           Можешь поэта собой вдохновить ты: что было народам                                Дай же услышать, посредница мыслей великих, скорее                     Красноречивую речь уст вдохновенных твоих!           Будем о людях великих минувших веков говорить мы,                                                     Встретится образ один, полный чистейшей любви,           Строгий к себе, равнодушный к неблагодарности чорной,                     Друг человечества и гений хранитель его,           Память его мы почтим - и душой я тогда пожалею,

Ф. Миллер.