| Автор: | Шумахер Г. Ф., год: 1911 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
XVIII
-- Еще раз говорю тебе, ты оскорбил леди Гамильтон без всякого основания. Я требую, чтобы ты попросил у нее прощения!
-- Еще раз повторяю, сэр, что я не желаю!
-- Джосая! Если это не будет сделано, я обращусь к твоей матери! Пусть она скажет тебе, что нечестно позорить порядочную женщину!
-- К моей матери? Ну что же, сделайте это, если хотите причинить ей большое страдание! Пусть она узнает, почему ее супруг так заступается за эту "порядочную женщину".
-- Я не понимаю тебя. Что значат эти темные намеки? Говори начистоту, как это подобает между мужчинами!
-- Вам угодно это? Ну что же!.. Помните ли вы еще об осаде Тенерифа? Ах да, ведь вы потеряли там руку... И так, отец был там ранен, сын ухаживал за ним...
-- Джосая!
-- Сын ухаживал за ним, так как знал, что сердце матери будет разбито, если она потеряет супруга, да кроме того, потому еще, что он питал уважение к этому человеку - ведь он видел в нем твердыню верности и чувства долга. Потому что... Довольно! Словом, сын сидел дни и ночи у кровати отца, сторожил каждый его вздох, страдал вместе с ним каждым страданием. А вечером, когда начиналась лихорадка, когда больным овладевали дикие фантазии... Нет, сын не всегда бодрствовал. Однажды его одолела усталость, и он уснул, но когда он проснулся... Следует ли мне продолжать?
-- Дальше! Дальше!
-- Он увидел отца на ногах. Больной дотащился до письменного стола, открыл потайной ящик. Он сорвал с себя повязки, так что кровь хлынула из раны, хотел умереть... потому что стал калекой, считал себя лишним... Так думал, по крайней мере, я, когда подскочил к нему. Но оказалось, что дело было вовсе не в этом... Говорить ли мне, чей портрет увидел я в его руках? Это не был портрет его жены; тот стоял на карнизе и смотрел, смотрел, как он целовал и кричал, что теперь все кончено, что никогда не осмелится обесславленный калека явиться перед нею - прекрасной, прославленной. Должен ли я назвать вам имя, которое он выкрикивал сквозь рыдания? Имя Далилы, которая уже лишила его всей силы, еще даже не притронувшись к его волосам?
-- И из-за этого ты отдалился от меня? Из-за этого холодно простился со мною, когда я отправился в Англию?
-- Из-за этого, сэр, из-за этого! Что могло быть теперь общего между нами?
-- И все-таки, Джосая... Я нашел этот портрет в Лондоне, у торговца картинами... купил как воспоминание. Думал о леди Гамильтон лишь как о даме, которая была любезна со мной... Никогда к этому не примешивалось нечистое желание; никогда, Джосая, у меня не было мыслей, которые я должен был бы скрыть от твоей матери!
-- Но в грезах вы любили ее!
-- В грезах... что знаю я о своих грезах? Ты хочешь сделать меня ответственным за то, чего я не знаю?
Раздался резкий, враждебный смех Джосаи.
-- Но теперь... я сказал вам все! Теперь-то вы знаете?
Тихий, мечтательный ответ:
-- Индийцы называют грезу мыслью сердца. Ах, никогда нельзя ручаться за свое сердце!.. Ты спрашиваешь, что может быть теперь общего между нами? Может быть, ты и прав; может быть, нам и лучше расстаться. Мне это очень больно, но... Хорошо же! У Трубриджа имеются депеши для Кадикса. Гаст должен был передать их по назначению. Теперь отправишься ты. Вот приказ Трубриджу; он сообщит тебе все подробности. Ты согласен, Джосая?
-- Согласен ли я? Но адмиралу стоит лишь приказать...
-- Тут не адмирал приказывает - отец просит.
-- Отец? Если адмирал был бы на самом деле моим отцом, он отказался бы от своих грез и сбежал бы на другой конец света от "мыслей своего сердца"!
-- Могу ли я уехать отсюда? Я такой же подчиненный, как и ты. Повинуясь приказанию начальства, я должен оставаться здесь...
-- И поэтому... ха-ха-ха!., поэтому Самсон остается у Далилы?
Из груди Нельсона вырвался стон. Затем наступила долгая, мучительная пауза, и наконец раздались слова, падавшие, как удары молота:
-- Теперь приказывает адмирал! Капитан Низбет, через два часа "Талиа" снимается с якоря! Вы останетесь в Кадиксе, пока не получите нового приказа. И горе вам, если вы позволите себе сказать хоть одно оскорбительное слово против леди Гамильтон! Не забудьте, что вместе с нею вы заденете также британского посланника в Неаполе и политику вашего короля. Имя вашей матери не защитит вас впредь - я притяну вас к ответу, как подлого клеветника. Ступайте вон!
Тогда Эмма вышла из-за статуи, хотела спуститься вниз. Но что-то было сильнее ее воли. Она подошла к двери комнаты Нельсона, нажала ручку, вошла...
Он стоял у окна, прислонившись головой к оконному переплету, его плечи вздрагивали. Эмма осталась у дверей, прижавшись к стене, ждала. Наконец он обернулся, увидел ее.
-- Я стояла у дверей, - медленно сказала она, - слышала все. И вот... я у вас!
Она сделала шаг по направлению к нему. Он вскрикнул и, словно защищаясь, простер вперед руки.
-- Миледи! Если вы хоть немного хорошо относитесь ко мне... Уйдите, миледи, уйдите! Вы не знаете...
Но Эмма продолжала приближаться к нему.
-- Хоть "немного хорошо"? Да разве вы не знаете, что я стала вашей с первого взгляда? Том Кидд был прав: это судьба. Она толкает нас друг к другу. Мы не можем уйти от велений судьбы, даже Джосая должен был служить в ее интересах... Он хотел разлучить нас и как раз кинул нас друг к другу! - Теперь Эмма была совсем близко от Нельсона, смотрела на него с мягкой, тихой, трепетной улыбкой, положила голову к нему на плечо, закрыла глаза, шепнула: - Горацио... милый... герой мой...
Тогда он рванул ее к себе.
-- Пусть я погибну от этого! - пробормотал он в полном отчаянии. - Пусть я погибну...
Сквозь окно вливался широкий поток солнечного света. Сияя, опьяненная победой, Эмма вошла в лучистый поток, остановилась, купаясь в нем, словно в океане силы.
Сверкающим взглядом приветствовала она залив, город, горы, острова. Ей принадлежало все это - ей и ему, чтобы они могли радостно шествовать вместе по миру. Им служила природа, и они служили ей. Обняв друг друга, приникли они к лону ее, в вечно зеленеющий, вечно цветущий, вечно плодоносный сад любви.
Раскрыв объятия, Эмма обернулась к Нельсону. Но он... Он, скорчившись, лежал на диване.
Тогда Эмма стала ухаживать за ним, словно долгие годы совместной жизни сделали их самыми близкими людьми. Она применила все, чему учил ее когда-то доктор Грейем: заставила спокойнее течь прилившую страстной волной к голове кровь, массировала его теми самыми мягкими поглаживаниями, которыми некогда прогоняла убийственную меланхолию Ромни. Когда же, очнувшись, Нельсон, стыдясь своей слабости, хотел уйти, она не отпустила его, заключив в объятия, стала успокаивать.
И тогда он наконец признался ей во всем.
Его отец медленно умирал от прогрессирующего нервного паралича; от него, вероятно, и унаследовал он эту болезнь. Он уже родился слабеньким, никогда не имел ощущения полногр здоровья. Самую безобидную радость прогоняла боязнь припадков, которые вызывались у него волнениями как радости, так и страданий.
Ему было двадцать пять лет, когда он полюбил в первый раз. Во Франции он увлекся юной дочерью английского священника в Сен-Омере. Уже целый год у него не было припадков, и он решился наконец признаться в любви. Но в самый момент объяснения с ним сделался припадок, и девушка в ужасе отказалась от него.
С Фанни Низбет его свели спокойная дружба и его симпатия к Джосае. Они поженились без всякой страсти, без волнений и кипения желания. И все-таки... в первую брачную ночь... опять припадок!
человеческое, по высшему, величайшему откровению творчества природы, по тому откровению, которое только и делает мужчину мужчиной, - по ребенку.
Каждый раз, когда он возвращался после своих морских блужданий домой, он бывал преисполнен надежд. Ведь подчинится же наконец это хилое тело воле души!..
Но что это за хрупкая воля, которую могла парализовать какая-нибудь нервная дрожь? К чему иметь душу, если ей запрещено любить? Стоило ли жить после этого?
Нельсон смолк, с отчаянием уставился в пространство, погрузился в мрачные думы.
Теперь Эмма поняла, почему он так опасливо избегал малейшего физического прикосновения к ней. Ведь уже само дыхание ее навевало на него парализующий страх!
Вот сейчас он думал, будто умирает, но остался жив. Что, если все это - лишь воображение? Блуждание разгоряченной страхами фантазии?
Эмма склонилась к нему, обняла за плечи, шепнула на ухо:
-- Помните ли вы доктора Грейема? Ученые называли его шарлатаном, его новую науку - обманом, и все-таки он многих вылечил. А я... я была его помощницей. Все, что он знал, доктор показал мне. Суеверные скажут, что это случилось затем, чтобы Нельсон выздоровел через меня. И так будет!.. Но только вы должны верить в меня, вполне на меня полагаться. Быть может, когда-нибудь...
Вне себя от сострадания, от любви, она приникла к нему, прижалась, осыпала его лицо градом трепетных поцелуев.
-- Когда-нибудь... о, как хочу я этого! Всеми силами своей души хочу я этого! И я знаю, это будет. Однажды я подарю тебе... ребенка, Горацио!