Вероника.
Глава IX

Глава IX

Тишина царила над городом. Только изредка у ворот слышались шаги стражников. Звезды тускло сияли сквозь туманные ночные облака. В доме Этерния Фронтона были потушены уже все огни. Один из рабов, стороживших вход у двери, спал глубоким сном. Копье выскользнуло из его рук. Вино, которым угостил его декурион Сильвий, было очень хмельное...

С востока, из-за галилейских гор, надвигался бледный свет. Прохладный предутренний ветер веял над землей, возвещая приближение дня.

Несколько мужчин пробиралось через площадь осторожно, избегая всякого шума, к дому Этерния Фронтона.

Тамара бредила, шепча несвязные слова; в них слышался сначала смертельный ужас, потом ликующее счастье. Флавий Сабиний! Саломея, успокаивая, гладила ее по голове, но не слышала ее слов. Даже любимое имя скользило мимо нее, как дуновение ветра. Шум у двери заставил ее подняться. В комнату вошли двое людей; один из них приблизился к ней, другой остановился у входа. Через открытую дверь Саломея увидела Гликерию, связанную и лежащую на полу.

Один из вошедших приподнял маску. Флавий Сабиний! Саломея наклонила голову, не произнося ни звука. Ей казалось, что все это сон.

Как во сне, она подняла Тамару с постели и закутала в одеяло, которое Гликерия как бы нечаянно оставила рядом с кувшином воды.

Потом Саломея подошла к оконной решетке.

-- Иди! - сказала она беззвучно.

Флавий Сабиний вздрогнул. Лицо его побледнело.

-- А ты?

Она покачала головой.

-- Я остаюсь.

-- Ты... ты хочешь, - крикнул он, - остаться... у этого?...

Она подняла руку, останавливая его.

-- Зачем бежать? - сказала она, и улыбка показалась на ее губах. - Разве можно бежать от самой себя?

Кровь бросилась ему в голову.

-- Но тогда... Я не понимаю, - проговорил он, задыхаясь. - Прежде я думал, я надеялся, а теперь... Ты не любишь меня, Саломея?...

Она прислонилась к стене и прижала дрожащие руки к задыхающейся груди. Ей казалось, что разрывается сердце от бесконечной боли.

-- Я тебя люблю, - простонала она, - я тебя люблю.

-- И все-таки... Саломея!

-- И все-таки, - продолжала она беззвучно, - именно потому, что я тебя люблю...

Он с ужасом взглянул на нее. Он ее не понимал, и она это видела по его растерянному виду. Она подошла к Тамаре. Сорвав с нее легкую сорочку, она показала на кровавые полосы, покрывавшие ее спину.

-- Я не могла этого вынести, - прошептала она, - не могла смотреть на муки невинного ребенка и тогда...

С тихим, беззвучным рыданием она упала на край постели.

Флавий Сабиний все понял. Крик от бешенства и бесконечной жалости вырвался из его груди. Он опустился на колени рядом с Саломеей и обнял ее. Наступило долгое молчание. Только Тамара блаженно шептала:

-- Флавий Сабиний!

Послышался звук шагов. Тот, кто стоял у двери, тихо крикнул:

-- Скорее, господин, сюда идут.

Саломея вскочила.

-- Иди, - торопила она его, - иди!

-- Я не пойду без тебя, - сказал он и схватил ее за руку.

Она вырвалась.

-- Я остаюсь, - повторила она твердо. - Моя судьба связана с судьбой Фронтона. Разве ты этого не понимаешь? Но, - прибавила она, задыхаясь, если ты меня любишь, спаси эту девочку. Спаси ее, молю тебя. Ради меня!

Она заставила его взять на руки лежащую без чувств Тамару и потащила его за собой к двери.

Раздался громкий крик, потом глухие звуки борьбы. Саломея побледнела.

-- Это Фронтон, - пробормотала она. - Мы опоздали!..

-- Нет, - крикнул Флавий Сабиний яростно, он отдал Тамару Сильвию и повернулся к ней.

Несколько секунд Сабиний и Саломея молча стояли друг против друга.

-- О Саломея, возлюбленная, - шептал он, - прости, что я делаю это, но я уйду только с тобой. - Он поднял ее на руки и понес.

Саломея обвила руками шею Сабиния и притянула его к себе. Долгий поцелуй соединил их уста.

Послышались крики рабов Фронтона, поспешивших на зов господина; они загородили дорогу беглецам.

Флавий Сабиний опустил Саломею на землю и обнажил меч.

Трусливые рабы отступали перед ударами префекта. Вдруг Фронтон схватил меч одного из рабов и бросился на Флавия Сабиния, но тот ловко уклонился от его удара, и острие меча коснулось лица его маски. Она упала.

-- Флавий Сабиний! - вскрикнул Эстерний Фронтон. - Тебе, видно, захотелось познакомиться с палачом, раз ты врываешься, как грабитель... Что, если я донесу об этом цезарю? Бедный Сабиний! Нерон давно ненавидит Флавиев и охотно начнет с тебя...

Он не успел договорить. Меч префекта нанес точный удар. Кровь залила сверкающее лезвие. С глухим звуком вольноотпущенник упал на землю.

Флавий Сабиний, увлекая за собой Саломею, выбежал из дому мимо отступавших в ужасе рабов.

Сильвий ждал их внизу, Тамара лежала, вся дрожа, у него на руках. Они поспешили к галилейским воротам. Саломея молча шла рядом. Флавий Сабиний торопливо рассказал о случившемся. Декурион побледнел, услышав рассказ Флавия.

-- Какое несчастье! - встревоженно сказал он. - Этерний Фронтон был одним из любимцев цезаря, и ты знаешь, как жестоко Нерон мстит за своих любимцев. Даже Веспасиан не сможет тебя защитить. Он сам в немилости у Нерона. Нерон не упустит случая унизить Веспасиана. Я вижу только один выход, господин. Ты должен бежать, тотчас же бежать. Веспасиан, не задумываясь, велит арестовать тебя, как только узнает о случившемся.

-- Бежать, - пробормотал Флавий Сабиний, - но куда?

-- К Мукиану, наместнику Сирии. Он друг твоего отца и сумеет укрыть тебя, пока не забудется это несчастное происшествие.

Взгляд префекта просветлел.

-- Да, к Мукиану, - сказал он. - Туда можно теперь пробраться через Галилею, потому что береговой путь занят войсками Веспасиана. Тем же путем должны следовать Тамара и Саломея в Гишалу.

Сильвий кивнул, одобряя его план.

Они подошли к галилейским воротам. На посту стоял знакомый декуриону солдат, они беспрепятственно вышли из города. На дороге из полуразрушенного домика им навстречу вышел человек. Это был проводник, присланный царицей.

За домиком стояли оседланные лошади. Проводник сел на одну из них, декурион передал ему Тамару. Вдруг Флавий Сабиний отчаянно крикнул:

-- Саломея! - Она только что была около него и вдруг...

С трудом декуриону удалось убедить префекта не возвращаться в Птолемаиду. Только услышав звук цоканья, Флавий Сабиний дал себя усадить на лошадь и вслед за проводником поскакал по направлению к галилейским горам.

Рана Регуэля начала заживать. В первый раз Андромах, врач царицы, позволил раненому оставить постель. Царица позаботилась о том, чтобы парк, окружавший внутреннюю часть дворца, был окружен решетками, обвитыми зеленью, так, чтобы ничей взор не мог проникнуть туда.

Опираясь на руку Андромаха, Регуэль вышел из своей комнаты и, пройдя потайными ходами, очутился на воздухе. Устав от ходьбы, он опустился на скамейку и после ухода врача прислонил голову к стволу дерева.

Наступил полдень. Темные верхушки кипарисов тянулись к синеве небес. Листья, ветви, цветы наполнены были солнечным светом. Птицы молчали, раздавалась только сонная песнь цикад. Перед Регуэлем сверкал на солнце маленький пруд; на его недвижимой поверхности отражалась статуя Венеры. Под блестящим зеркалом воды мелькали золотисто-багровые пятна, когда маленькие рыбки в глубине попадали под луч солнца.

Сладостное томное чувство овладело Регуэлем. Он закрыл глаза. В серебристых переливах воды двигалось стройное тело богини; снежная белизна ее светится сквозь складки одежды, нежная рука поднимается и манит... Окруженная сиянием голова нагибается к нему... Глаза улыбаются, губы шепчут нежные манящие слова... Она все ближе и ближе. Платье ее шуршит, когда она склоняется к нему...

-- Дебора! - прошептал он, когда ее дыхание нежно овеяло его щеку. Он потянулся за золотистой копной волос, погрузил в нее руки, и на лице его засияла улыбка блаженства. Он забыл весь мир.

-- Какое счастье, - сказала она со смехом, - что волосы крепко держатся у меня на голове. Под твоими пальцами всякий обман открылся бы. Но скажи мне, Регуэль, - спросила она, садясь около него, - о чем ты думаешь?

Он улыбнулся.

-- О тебе.

-- Это правда? Ты в самом деле страдал бы, если бы меня не стало.

Он с ужасом взглянул на нее.

-- Если бы тебя не стало?! - вскрикнул он. - Я бы этого не вынес, Дебора.

Она пристально взглянула ему в глаза. Вот человек, который ее любит. Он не знает, что она царица, не знает про ее богатство и любит ее бесконечной, пламенной любовью. От этой мысли сердце ее переполнилось страстным чувством блаженства и вместе с тем никогда не испытываемой печали: ей хотелось плакать от радости и скорби. Она наклонилась к юноше и стала гладить его свесившуюся тонкую руку. Потом она вдруг спустилась со скамейки и положила его руку себе на плечо, как раб, преклоняющийся пред своим властелином. Прерывающимся голосом она сказала:

-- Я тебя так люблю, так люблю!

Они даже не поцеловали друг друга. Им достаточно было того, что руки их касались и сердца их бились вместе. Долго сидели они без слов, без движения. Солнце разбивалось тысячью сияющих лучей в неподвижном зеркале воды. Статуя богини белела вдали, ветви деревьев склонялись над ней.

-- Скажи, милый, кого ты любишь больше меня?

-- Больше тебя? - задумчиво повторил он. - Никого и ничего.

-- А родину?

Он вздохнул и нахмурился.

-- Родину! - с мукой проговорил он. - Да, я забыл о ней... Ей нужны теперь все ее сыны, а я... Я...

-- Ты тоже исполнишь свой долг, - быстро сказала Вероника, голос ее дрожал. - Но ведь ты еще не окреп, прибавила она, успокаивая его и как бы оправдывая. - Тебе еще нужно беречься!

Он слабо улыбнулся, радуясь в глубине души тому, что она так боится потерять его.

-- Ты говоришь как женщина, а не как иудейка.

-- Как женщина и как иудейка, - сказала она, подчеркивая слова. - Родина нуждается в воинах. Может ли быть более возвышенное, скорбное, но блаженное счастье для женщины, чем беречь жизнь своего возлюбленного для того, чтобы он умер, защищая родину?

Он посмотрел на нее с восхищением.

-- Как ты велика, Дебора!

Она наклонилась к нему.

-- Ты хочешь покинуть меня? - спросил он.

-- Не я тебя, а, быть может, ты меня, если ты не исполнишь моей просьбы.

-- Твоей просьбы?

Она помолчала с минуту, потом сказала:

-- Кажется, начинают подозревать о твоем пребывании здесь. За нами следят, и не одни только римляне. И мне самой небезопасно оставаться в Птолемаиде с тех пор, как Агриппа стал на сторону римлян...

-- Агриппа! - проговорил он с презрением. - Неужели он вступил в союз с едомитами, стал врагом Бога и отчизны? Значит, отец мой был прав. Он никогда не доверял царю, считал его игрушкой в руках Рима и его сестры.

Вероника вздрогнула и отвернулась, чтобы он не заметил, как она побледнела.

-- Его сестры, - с трудом проговорила она. - Вероники?

-- Да, Вероники. Это самая презренная женщина из дома Ирода. Она ненавистна всем сынам Израиля.

-- Так говорит твой отец, беззвучно проговорила она, - но ты сам, знаешь ли ты ее?

Затаив дыхание она ждала его ответа.

-- Я никогда ее не видел, - ответил он. - Говорят, она прекрасна, как дух зла, и умеет покорять сердца людей своей пагубной красотой.

-- Как ты ее ненавидишь!

-- Ненавижу? - со смехом сказал он. - Нет, я ее презираю...

Она вздрогнула, как от удара. Сердце сжималось у нее от смертельной муки. Потом она пришла в себя и гордо подняла голову; брови ее сжались. Чувство гордости боролось с любовью. А что, если она ему бросит в лицо: "Вот Вероника, та, которую ты презираешь; ведь ты любишь ее!.." Теперь только она чувствовала, как близок и дорог ей Регуэль. Она боялась потерять его. Ей хотелось испытать до конца счастье первой в ее жизни любви. И все-таки она растравляла раны, которые он наносил ей своим презрением.

Она положила голову на грудь Регуэля, чтобы он не мог прочесть правду на ее лице, и прошептала дрожащими губами:

-- Скажи, что сделала тебе Вероника? Почему ты ее так презираешь?

Он сказал брезгливо:

-- Как, ты не слышала о ее делах? Я не могу передать всего тебе. Про ее первый брак с Иродом из Колхиды известны ужасающие вещи. Она имеет пагубное влияние на Агриппу и пользуется его слабостью. От своего второго мужа, Полемона Понтийского, она убежала. Это низкая женщина. А тем, что она следует внешним правилам нашей веры, она еще более вредит нам. Ведь они могут подумать, что наши законы потворствуют ее беспутной жизни...

-- Ты, может быть, прав, - глухо сказала она. - Может быть, Вероника в самом деле такая, как ты говоришь. Но что нам до этого за дело, что нам Вероника? Будем жить, пока можно, только для себя, для себя одних...

Она едва удерживалась, чтобы не зарыдать. Быстрым движением она схватила со скамейки плетеную коробочку, которую принесла с собой. Там лежали мелко нарезанные кусочки хлеба.

Она громко и весело рассмеялась и побежала легкими шагами к пруду, таща за собой Регуэля. Ее золотые волосы горели на солнце, а глаза манили своим томным блеском.

Он не мог налюбоваться ей. Она стояла воздушно-легкая на краю бассейна и бросала кусочки хлеба золотым рыбкам.

-- Помоги мне, милый, - сказала она и протянула ему корзиночку. Но, когда он потянулся за ней, она быстро ее отдернула. Она продолжала дразнить его до тех пор, пока лицо его не просветлело. Увлеченный ее детской прелестью, Регуэль вторил ее веселому смеху, и погнался за ней, и привлек ее к себе. Она положила голову на его плечо и замерла. Когда он поднял ее голову, чтобы поцеловать ее в губы, он увидел, что глаза ее полны слез. Он хотел спросить о причине слез, но она остановила его, улыбнувшись скорбной, ласковой улыбкой сквозь слезы. Когда Регуэль наклонился, чтобы поцеловать ее, лицо ее вдруг приняло лукавое выражение. Держа между губами маленький кусочек хлеба, она откинула голову и проговорила:

-- Возьми, вот твой хлеб насущный!

Что-то зашуршало в кустах за статуей Венеры, но они не обратили на это внимания.

Эфиоп Вероники стоял за кипарисовым деревом, охватив дрожащими руками ствол; глаза его сверкали, он жадно смотрел сквозь листву на влюбленных, и в глазах его светилась ненависть и любовь. Наступит ли когда-нибудь день, когда эта женщина будет покоиться и в его объятиях? Что этот день наступит, он твердо верил. Без этой надежды он бы, наверное, давно уже уступил своей бешеной страсти и уничтожил цветущее тело Вероники. Нужно ждать! Он сдерживал свой гнев и потемневшими глазами следил за своей госпожой и Регуэлем. Они вернулись к скамейке.

-- Каждый лишний день здесь, среди врагов, увеличивает опасность. Если ты попадешь в руки римлян, ты погиб. Сам Агриппа не смог бы, если бы и захотел, спасти сына Иоанна из Гишалы от плена или от еще худшего, - сказала Вероника.

-- Если бы захотел, - с горьким смехом проговорил Регуэль. - Но ведь он не захочет.

Она не обратила внимания на его слова. Ей было все равно. Что ей до Агриппы и до благополучия дома Ирода. Лишь бы скорее уехать отсюда. Но она уедет только вместе с Регуэлем. Без него жизнь казалась ей пустой, не имеющей цены.

-- Мы последние иудеи здесь в Птолемаиде, - продолжала она убеждать его. - И я боюсь, что наша тайна откроется. Вот почему я так грустна. Только благодаря Андромаху за мной не так следят. Андромах ведь однажды вылечил Веспасиана от тяжелой болезни.

Регуэль ее не слушал. С первых ее слов он смертельно побледнел и задумался. Она заметила безучастное выражение его лица.

-- Что с тобой? - спросила она тревожно.

-- Ты говоришь, что мы последние иудеи в Птолемаиде? А Тамара - моя сестра, а Иаков бен Леви, мой дядя, и Саломея, его дочь? Великий Боже, что если они погибли? Тамара любимое дитя моего отца, единственный луч света среди его тяжелых забот о родине. Я ведь приехал сюда спасти их, а между тем... Он закрыл лицо руками. - Я никогда не смогу больше взглянуть в глаза отцу.

Вероника прижала его голову к груди. Глядя ему прямо в доверчивые глаза, она не смогла бы лгать.

-- Успокойся, милый, шептала она. - Из письма, которое было при тебе, я узнала, зачем ты приехал в Птолемаиду. Мне легко было поэтому предотвратить несчастье, тем более что путь в Галилею еще не был занят римскими войсками.

Все его тело дрожало в ее объятиях.

С радостным возгласом он поднял голову и взглянул на нее...

-- Как, Дебора, ты...

-- Проводник, с которым я сюда пришла, - сказала она, - должен был вернуться на родину, и ему поручены твои родственники. Тамара, Иаков бен Леви и его дочь, вероятно, давно в Гишале. Нет, не благодари меня, - глухо проговорила она, когда он бросился к ее ногам и в безмолвном восторге целовал ее руки и платье. - Подумай лучше о нашем спасении, ведь я надеюсь, - сказала она, делая слабую попытку шутить, - что ты не отпустишь меня одну и без защиты...

гордое, опьяняющее сознание своей силы. Торжественным голосом он произнес свою клятву.

-- Чрез утесы и льды, чрез пламя и терния - с тобой, Дебора, куда ты захочешь.

Песок заскрипел, и приближающиеся шаги испугали Веронику и Регуэля. Показался эфиоп, давая знать царице, что ее требуют во дворце.

Вероника встала.

Она сделала знак эфиопу провести юношу незаметно во дворец. Стефан наклонил голову в знак послушания, но ноздри его гневно подрагивали.

Перед дверью залы, где ожидали, царицу, она остановилась на минуту. Она тихо засмеялась и подумала про себя:

"Еще один раз повидаюсь с Титом и тогда..."