Приподнятая завеса
(Старая орфография)

Конецъ моей жизни близокъ. Въ последнее время, я подвергался припадкамъ Angina pectoris и, по словамъ доктора, при обыкновенномъ теченiи болезни, я могу надеяться, что не проживу долее несколькихъ месяцевъ. Поэтому, если я не нахожусь въ физическомъ отношенiи подъ такимъ же проклятiемъ, какъ въ нравственномъ, и мой физическiй организмъ не представляетъ такого же необыкновеннаго явленiя, какъ нравственная природа, то мне не придется долго стонать подъ тяжелымъ бременемъ земнаго существованiя. Если же случится противное и я проживу до глубокой старости, чего желаетъ и на что надеется большинство людей, то, по крайней мере, я узнаю, могутъ ли муки ожиданiя сравниться съ страданiями предвиденiя, ибо я чувствую, когда я умру, и вижу, что случится въ последнiя мои минуты.

Ровно черезъ месяцъ, именно 20-го сентября 18.. года, въ 10 часовъ вечера, я буду сидеть въ этомъ самомъ кресле, жаждая смерти, измученный постояннымъ предвиденiемъ и всеведенiемъ, безъ иллюзiй и безъ надеждъ. Смотря на синеватый языкъ пламени въ камине, я вдругъ почувствую въ груди страшную боль. Я только успею протянуть руку и позвонить, какъ начну задыхаться. Никто не ответитъ на мой звонокъ. Я знаю почему. Мой слуга и экономка влюблены другъ въ друга и въ это самое время поссорятся. Экономка, за два часа передъ темъ, въ порыве пламеннаго гнева, убежитъ изъ дома, въ надежде, что Перри припишетъ ея исчезновенiе твердой решимости броситься въ реку. Перри мало по малу начнетъ безпокоиться и побежитъ ее искать. А. маленькая помощница экономки будетъ спать на скамейке. Она никогда не отвечаетъ на звонокъ; онъ ея не будитъ. Но вотъ я все более и более задыхаюсь, лампа тухнетъ съ ужаснымъ запахомъ; я делаю надъ собой усилiе и снова звоню. Я хочу жить и никто не является ко мне на помощь. Я жаждалъ неведомого; теперь эта жажда исчезла. О, Боже, оставь меня на земле среди всего, что я знаю, пусть меня мучитъ и терзаетъ ведомое; я доволенъ жизнью. Я все более и более страдаю и задыхаюсь! Земля, поля, ручеекъ, журчащiй въ тени деревьевъ, благоуханiе зелени после дождя, утреннiй светъ, проникающiй чрезъ окно моей спальни, отрадная теплота камина въ зимнiй день... неужели мракъ все это застелетъ на веки?

Мракъ... мракъ... даже нетъ страданiй... одинъ только мракъ. Я куда то иду по этому безконечному мраку. Мысли мои цепенеютъ въ этомъ мраке, но я сознаю, что двигаюсь куда-то...

Но прежде чемъ наступитъ эта минута, я хочу воспользоваться последними часами моего спокойствiя и силы, чтобы разсказать страшную исторiю моей жизни. Я никогда не изливалъ еще своей души передъ какимъ либо живымъ существомъ; я не имелъ основанiя верить въ сочувствiе ко мне ближнихъ. Но каждый изъ насъ можетъ разсчитывать, что после смерти, къ нему выкажутъ некоторое сожаленiе, состраданiе и великодушiе. Только сознанiе, что человекъ живетъ, сдерживаетъ въ ближнихъ чувства снисхожденiя и уваженiя, какъ холодный восточный ветеръ сдерживаетъ дождь. Пока сердце бьется, терзайте его - это единственный случай натешиться надъ нимъ; пока глазъ смотритъ на васъ съ смиренной мольбой, режьте его холоднымъ, ледянымъ, равнодушнымъ взглядомъ; пока ухо, этотъ нежный проводникъ къ тайнику сердца, можетъ воспринять ваше доброе слово, оглушайте его саркастическимъ комплиментомъ, пошлой учтивостью или завистливымъ натянутымъ хладнокровiемъ; пока творческiй умъ сознаетъ несправедливость и жаждетъ братской любви, спешите поразить его ложными сужденiями, легкомысленными клеветами, безсмысленными сравненiями. Но придетъ время, когда сердце замретъ, ubi saeva indignatio ulterius cor lacerare nequit, когда глазъ ослепнетъ, ухо оглохнетъ, умъ перестанетъ жаждать и работать - тогда вы можете дать просторъ своему человеколюбiю, вспомнить и пожалеть трудъ, борьбу, неудачу, воздать честь совершенному делу, и милосердно найти оправданiе ошибкамъ.

Все это, однакожь, нравоученiе прописей, да и къ чему я останавливаюсь на подобныхъ мысляхъ? Ведь оне до меня не касаются. Я не оставлю после себя никакого дела, за которое люди могли бы меня уважать. У меня нетъ близкихъ родственниковъ, которые вознаградили бы слезами на моей могиле все страданiя, причиненныя мне пока я былъ живъ. Только исторiя моей жизни, быть можетъ, вызоветъ после моей смерти въ чуждыхъ мне людяхъ немного более сочувствiя, чемъ она удостоилась бы при моей жизни отъ друзей и знакомыхъ.

Детство кажется мне счастливее, чемъ, вероятно, оно было на деле, отъ сравненiя съ последующими годами. Тогда передо мною, какъ и передъ всеми детьми, не приподнималась завеса будущаго; я наслаждался детской радостью въ настоящемъ и сладостными неопределенными надеждами въ будущемъ. У меня была добрая, нежная мать. Еще теперь, после столькихъ мрачныхъ летъ, я съ какимъ-то содроганiемъ вспоминаю ея ласки, когда, взявъ меня на колени, она крепко обнимала, прижимая свои щеки къ моимъ. Я страдалъ одно время глазами и ничего не видалъ; въ те дни, съ утра до вечера, она не спускала меня съ своихъ рукъ. Но вскоре эта ни съ чемъ несравнимая любовь померкла и жизнь даже моему детскому сознанiю стала казаться холоднее. Какъ прежде, я катался на моей беленькой лошадке, которую велъ подъ уздцы грумъ, но уже более не следили за мною сiявшiе любовью глаза, не встречали меня после прогулки нежныя объятiя. Быть можетъ, я чувствовалъ потерю матери более другихъ семи летнихъ детей, для которыхъ все радости жизни остались те же, потому что я былъ чрезвычайно впечатлительнымъ ребенкомъ. Я помню съ какимъ тревожнымъ и вместе радостнымъ волненiемъ я прислушивался къ топоту лошадей по каменному полу конюшни, къ громко раздававшимся голосамъ конюховъ, къ веселому лаю собакъ, когда кабрiолетъ отца шумно въезжалъ во дворъ, къ громовымъ звукамъ колокола, призывавшаго къ завтраку и обеду. Мерный шагъ солдатъ, которые иногда проходили мимо дома отца изъ соседняго города, где находились большiя казармы, заставлялъ меня дрожать и плакать. Но когда они исчезали изъ моихъ глазъ, мне хотелось ихъ снова увидеть.

Я полагаю, что мой отецъ считалъ меня страннымъ ребенкомъ и не очень меня любилъ, хотя всегда исполнялъ очень рачительно все, что считалъ своей родительской обязанностью. Но онъ былъ человекъ пожилой и имелъ другого сына, кроме меня. Моя мать была его второй женою и онъ женился на ней сорокапяти летъ. Онъ былъ серьёзный, аккуратный, твердый человекъ, съ головы до ногъ банкиръ, но съ оттенкомъ деятельнаго землевладельца, стремящагося къ прiобретенiю влiянiя въ своемъ графстве, одинъ изъ техъ людей, которые всегда одинаковы, не подчиняются действiю погоды, и постоянно ни грустны, ни веселы. Я очень его боялся и при немъ былъ еще застенчивее и впечатлительнее, чемъ когда либо; это обстоятельство, вероятно, побудило отца воспитать меня совершенно по другой системе, чемъ та, которой онъ держался въ отношенiи моего старшаго брага, уже находившагося въ то время въ Итоне. Мой братъ былъ его наследникъ и представитель; поэтому, онъ долженъ былъ пройти Итонъ и Оксфордъ, конечно, съ целью завязать аристократическiя связи. Отецъ вполне понималъ все полезное влiянiе латинскихъ сатириковъ и греческихъ драматурговъ на молодого человека, желающаго занять видное место въ обществе, но, прочитавъ въ переводе Эсхила и Горацiя, мало уважалъ этихъ "мертвыхъ, венчанныхъ призраковъ". Къ этой отрицательной точки зренiя присоединилась и положительная, основанная на недавнемъ его знакомстве съ горнозаводскими спекуляцiями, и заключавшаяся въ томъ, что реальное воспитанiе было единственно полезнымъ для его младшаго сына. Кроме того, ясно, что застенчивый, впечатлительный мальчикъ, какъ я, не былъ въ состоянiи перенести грубую жизнь общественной школы. Мистеръ Летераль прямо и определительно это высказалъ. Мистеръ Летераль былъ господинъ высокаго роста въ очкахъ, который однажды утромъ взялъ своими большими руками мою маленькую голову, подозрительно ощупалъ ее, и потомъ, прижавъ мне виски своими перстами, оттолкнулъ меня немного отъ себя и сталъ пристально разбирать меня по клочкамъ. Этотъ осмотръ, повидимому, привелъ его къ неудовлетворительнымъ результатамъ. Онъ насупилъ брови и, проводя пальцами надъ моими висками, сказалъ отцу:

-- Вотъ где недостатокъ, сэръ, а здесь, прибавилъ онъ, прижимая макушку моей головы: - излишекъ. Первое надо развить, а второе - стушевать.

Я былъ очень взволнованъ отъ страха, при смутной мысли, что заслужилъ порицанiе, и отъ ненависти къ этому высокому господину въ очкахъ, который теребилъ мне голову во все стороны, словно желая ее купить и торгуясь въ цене.

Я не знаю, какое влiянiе имелъ мистеръ Летераль на принятую въ отношенiи меня систему воспитанiя, но вскоре оказалось, что домашнiе наставники, естественная исторiя, положительныя науки и живые, иностранные языки были избраны, какъ лучшее средство для исправленiя недостатковъ моего организма. Я ничего не понималъ въ машинахъ, и потому мне необходимо было ихъ изучать; я имелъ дурную память на классификацiю, и потому меня принуждали заниматься систематической зоологiей и ботаникой; я питалъ жажду къ познанiю человеческихъ чувствъ и деянiй, поэтому меня пичкали сведенiями о механическихъ, и физическихъ явленiяхъ, объ электричестве и магнетизме. Более умный мальчикъ, конечно, извлекъ бы пользу изъ уроковъ моихъ учителей, обставленныхъ научными опытами и, по всей вероятности, нашелъ бы явленiя электричества и магнетизма увлекательными, какъ меня тщетно хотели уверить каждый четвергъ. Но что касается меня, то я столь же мало зналъ обо всемъ этомъ, какъ самый худшiй ученикъ, прогнанный изъ классическаго училища. Я зналъ тайкомъ Плутарха, Шекспира, Донъ-Кихота, и этимъ путемъ наполнялъ себе голову смутными идеями. Наставникъ уверялъ меня, что "развитой человекъ отличается отъ невежды темъ, что онъ знаетъ, почему вода течетъ внизъ съ горы"; но я вовсе не желалъ быть такимъ развитымъ человекомъ; меня радовала сама по себе журчавшая вода и я могъ часами любоваться ручейкомъ, извивавшемся между каменьями и нависшими плакучими ивами. Меня нисколько не занимала мысль, почему вода бежала внизъ, а не на верхъ, и я былъ и безъ того уверенъ, что причина, которая обусловливала такое прекрасное живописное зрелище, должна быть отличная.

Нечего останавливаться на этой эпохе моей жизни. Изъ всего сказаннаго уже видно, что моя натура была впечатлительная, непрактичная и что она развивалась среди несоответствовавшихъ ей условiй, которыя не могли содействовать здоровому, счастливому росту. Шестнадцати летъ я отправился, по желанiю отца, въ Женеву, чтобъ окончить тамъ воспитанiе, и эта перемена была для меня самая благопрiятная. Увидавъ впервые Альпы при закате солнца, я думалъ, что попалъ на небо, и три года, проведенные много въ Женеве, были наполнены постоянными восторгами. Природа, со всеми ея чудесами, опьяняла меня, словно дорогое вино. Вы, можетъ быть, подумаете, что я былъ поэтъ. Но моя судьба не была столь счастливой. Поэтъ изливаетъ свою душу въ стихахъ и веритъ, что рано или поздно найдется сочувствующая ему душа. Но чувствительная, чуткая натура поэта, безъ поэтическаго дара и находящая исходъ лишь въ безмолвныхъ слезахъ при виде отраженiя солнечныхъ лучей на гладкой поверхности реки или въ внутренномъ немомъ содроганiи отъ грубаго голоса или холоднаго взгляда - окружаетъ человека душевнымъ одиночествомъ въ обществе окружающихъ людей. Наименее одинокiя минуты я проводилъ по вечерамъ въ лодке на озере. Мне тогда казалось, что небо, блестящiя вершины горъ и широкая водяная равнина окружали меня такой нежной любовью, съ которой ни одно человеческое лицо не смотрело на меня, съ техъ поръ, какъ любовь матери перестала согревать мою жизнь. Какъ Жанъ-Жакъ Руссо, я ложился на дно лодки, предоставляя ей на свободе скользить по воде, и смотрелъ, какъ постепенно исчезалъ солнечный светъ, перебегая съ одной горной вершины на другую. Когда все белыя макушки заволакивались мглою, я спешилъ домой, ибо за мною тщательно следили и не позволяли поздно возвращаться съ прогулки.

Мой характеръ не располагалъ меня къ дружбе съ многочисленными юношами моего возраста, которые всегда учатся въ Женеве. Однако, я подружился и, странно сказать, съ такимъ юношей, умственныя стремленiя котораго были совершенно противоположны моимъ. Я назову его Шарлемъ Менье; но настоящая его фамилiя, по происхожденiю англiйская, пользуется теперь всеобщей известностью. Онъ былъ сирота, жилъ очень бедно и изучалъ медицину, отличаясь генiальными способностями въ этой отрасли знанiя. Удивительно, что я съ моимъ туманнымъ, впечатлительнымъ и ненаблюдательнымъ умомъ, ненавидя научныя занятiя и питая слабость къ созерцанiю красотъ природы, почувствовалъ теплую привязанность къ человеку, страстно любившему науку. Но насъ связывалъ не умъ, а общность чувствъ, которая, по счастью, соединяетъ глупыхъ съ умными, практическихъ деятелей съ мечтателями. Шарль, какъ бедный и уродливый юноша, былъ предметомъ постоянныхъ шутокъ женевскихъ уличныхъ мальчишекъ и, но той же причине, для него былъ закрытъ доступъ въ гостиныя. Я виделъ, что онъ былъ такой же одинокiй, какъ и я, и, побуждаемый сочувствiемъ къ его грустной доле, первый сделалъ несколько застенчивыхъ шаговъ, чтобъ сойтись съ нимъ. Такимъ образомъ, между нами возникла тесная дружба, насколько это позволялъ нашъ различный образъ жизни. Въ те редкiе дни, когда Шарль былъ свободенъ, мы взбирались съ нимъ на горы, или отправлялись на пароходе въ Вевэ. Во время этихъ прогулокъ, я задумчиво слушалъ его пламенную речь объ его будущихъ научныхъ открытiяхъ, и его слова мешались въ моей голове съ голубой водой, белымъ облачкомъ, пробегавшемъ по небесной лазури, съ пенiемъ птицъ и отдаленнымъ сiянiемъ ледниковъ. Онъ очень хорошо зналъ, что я не вполне слежу за его речью, но любилъ со мною говорить. Ведь иногда мы передаемъ наши надежды и планы безсловеснымъ животнымъ, собакамъ и птицамъ, когда оне насъ любятъ. Я упомянулъ объ этой дружбе, потому что она имела связь съ странной, ужасной сценой, которую мне придется разсказать впоследствiи.

Эта счастливая жизнь въ Женеве была вдругъ прервана серьёзной болезнью, о которой я почти ничего не помню. Только по временамъ, когда я открывалъ глаза, то виделъ передъ собою отца, сидевшаго у моей постели. Потомъ, наступило долгое, однообразное выздоровленiе и мало но малу возвращающiяся силы дозволяли мне предпринимать прогулки въ экипаже. Въ одинъ изъ подобныхъ дней, когда я чувствовалъ себя уже гораздо лучше, отецъ сказалъ мне:

-- Когда ты совсемъ оправишься и будешь въ состоянiи путешествовать, Латимеръ, то я самъ отвезу тебя въ Англiю. Тебе понравится это путешествiе. Мы поедемъ черезъ Тироль и Австрiю; ты увидишь много новыхъ местъ. Наши соседи, Фильморы, поедутъ съ нами, а въ Базеле насъ встретитъ Альфредъ. Потомъ, мы все вместе отправимся домой черезъ Вену и Прагу...

Прага. Передъ моими глазами вдругъ предстало новое, удивительное зрелище: городъ, залитой жгучимъ солнечнымъ светомъ, который, какъ бы накопившись здесь впродолженiи многихъ столетiй, не видавшихъ ни прохладной ночной росы, ни живительнаго дождя, пожиралъ пыльное, полинялое, временемъ изъеденное величiе народа, живущаго только въ своихъ воспоминанiяхъ. Городъ, повидимому, такъ жаждалъ влаги, что широкая река казалась листомъ полированнаго металла, а украшавшихъ длинный мостъ почерневшихъ статуй, въ ихъ старинныхъ одеянiяхъ и съ мученическими венчиками на головахъ, можно было скорее принять за местныхъ обитателей, чемъ суетящуюся, пошлую толпу мужчинъ и женщинъ, походившихъ на случайно набежавшую ватагу минутныхъ, призрачныхъ посетителей. Эти мрачныя, каменныя фигуры, думалъ я: - живутъ въ древнихъ, морщинистыхъ домахъ, которыя лепятся по склону горы, преклоняютъ колена передъ отжившимъ, разшатаннымъ величiемъ стариннаго дворца и молятся въ душныхъ церквахъ; ими не руководятъ ни опасенiя, ни надежды, и приговорены они судьбой быть вечно старыми и, не умирая, жить въ оцепененiи среди солнечнаго сiянiя, не сменяемаго отдыхомъ ночи.

Вдругъ послышался какой-то металлическiй звукъ и я очнулся. У камина упала кочерга изъ сотрясенiя двери, при входе въ комнату Пьера съ моимъ лекарствомъ. Сердце мое сильно билось и я попросилъ Пьера поставить лекарство на столъ.

Оставшись наедине, я началъ спрашивать себя, спалъ ли я? Неужели я виделъ во сне этотъ странный, неведомый мне городъ, представшiй передъ моими глазами до того явственно, во всехъ мельчайшихъ подробностяхъ, что я запомнилъ радужный лучъ света, отраженный на тротуаре моста цветнымъ фонаремъ? Я никогда не видывалъ Праги даже на картине и названiе этого города возбуждало въ моей голове только смутныя историческiя воспоминанiя объ имперскомъ величiи и религiозныхъ войнахъ.

Ничего подобнаго я никогда не видалъ до той минуты во сне, и часто мне было досадно, что мои сны были всегда пошлые, отрывочные, и что только повременамъ я подвергался всемъ ужасамъ удушливаго кошмара. Но мне не верилось, что я спалъ, такъ определительно и медленно развертывалось передо мною это зрелище, какъ новый видъ въ туманныхъ картинахъ или пейзажъ, мало по малу выступающiй изъ утренней мглы, разгоняемой первыми лучами солнца. И въ самомъ начале этого страннаго виденiя я совершенно ясно сознавалъ, что въ комнату вошелъ Пьеръ, доложилъ отцу о приходе мистера Фильмора, и что отецъ поспешно ушелъ. Нетъ, это не былъ сонъ. Неужели во мне вдругъ проснулась натура поэта, доселе дремавшая и только обнаруживавшаяся смутными идеальными стремленiями? Такъ, конечно, Гомеръ виделъ Трою, Дантъ - жилище умершихъ, Мильтонъ - паденiе съ неба дiавола. Быть можетъ, болезнь произвела счастливую перемену въ моемъ организме, укрепила мои нервы и расеяла туманъ, заволакивавшiй мой умъ. Я часто читалъ въ романахъ о подобныхъ неожиданныхъ превращенiяхъ. Впрочемъ, и въ достоверныхъ бiографiяхъ историческихъ личностей можно встретить случаи такого могучаго, животворящаго влiянiя болезни на умственныя способности. Напримеръ, Новалисъ чувствовалъ, какъ съ развитьемъ чахотки, росло въ немъ поэтическое вдохновенiе.

Эта сладостная мысль наполняла все мое существо восторженнымъ трепетомъ, и я захотелъ испытать, действительно ли забилъ во мне родникъ поэтическаго генiя. Удивительное виденiе было вызвано однимъ упоминанiемъ со стороны отца о Праге. Я ни на минуту не думалъ, чтобъ действительно этотъ городъ предсталъ передо много, но я полагалъ, что мой только что оправившiй свои крылья генiй мгновенно нарисовалъ эту картину, черпая краски въ воображенiи и памяти. Еслибъ я теперь сосредоточилъ все свои мысли на другомъ городе, напримеръ, на Венецiи, гораздо более знакомой мне, чемъ Прага, то получился ли бы одинаковый результатъ? Я сталъ думать о Венецiи,. изощрялъ свое воображенiе поэтическими воспоминанiями и старался всеми силами почувствовать себя въ Венецiи, какъ я сознавалъ свое присутствiе въ Праге. Но все тщетно. Я только воскрешалъ въ своей памяти картины Каналетто, висевшiя въ моей старой спальне дома въ Англiи; мой умъ смутно блуждалъ въ поискахъ за живыми образами. Это была прозаическая, сознательная работа мысли, а не пассивное, вдохновенное творчество, приведшее меня въ восторгъ за минуту передъ темъ. Я впалъ въ унынiе и утешалъ себя только темъ, что поэтическое вдохновенiе капризно и такъ же мгновенно приходитъ, какъ исчезаетъ.

Въ продолженiи несколькихъ дней, мои нервы были постоянно напряжены; я все ожидалъ новаго проявленiя моего поэтическаго дара и давалъ мыслямъ широкiй просторъ въ области моихъ познанiй, надеясь, что найдется предметъ, который снова воскреситъ дремлющiя силы моего генiя. Но нетъ, меня по прежнему окружалъ мракъ, не озаряемый более лучемъ страннаго света, хотя я жаждалъ его съ лихорадочнымъ нетерпенiемъ.

Отецъ катался со мной каждый день, а когда я сталъ сильнее, то и сопровождалъ меня въ прогулкахъ пешкомъ. Однажды вечеромъ, онъ обещалъ придти за мною на другое утро въ двенадцать часовъ, чтобъ отправиться вместе для покупки часовъ и другихъ предметовъ, обязательно вывозимыхъ изъ Женевы каждымъ богатымъ англичаниномъ. Онъ былъ одинъ изъ самыхъ аккуратныхъ людей, а потому, я всегда торопился быть готовымъ минута въ минуту, какъ онъ назначилъ. Но на этотъ разъ къ величайшему моему удивленiю, онъ не явился нетолько въ двенадцать часовъ, но даже и въ четверть перваго. Меня разбирало нетерпенiе выздоравливающаго, т. е. человека, ничего не делающаго и, не имея силъ ждать спокойно, я сталъ ходить взадъ и впередъ по комнате. Глаза мои были устремлены на быстрое теченiе Роны, выходившей изъ синяго Лемана, прямо противъ окна моей комнаты, и мысленно я перебиралъ причины, которыя могли задержать отца.

Вдругъ я почувствовалъ присутствiе въ комнате отца и не одного; съ нимъ были еще две фигуры. Странно, я не слыхалъ ни шаговъ, ни скрипа двери; но я виделъ передъ собою отца и по правую его руку нашу соседку мистрисъ Фильморъ, которую я очень, хорошо помнилъ, хотя не видалъ уже пять летъ. Она была самая обыкновенная женщина, среднихъ летъ, въ шелковомъ платье. Но, налево отъ отца, стояла молодая двадцатилетняя девушка, стройная, грацiозная, съ роскошными русыми волосами, тяжелыя пряди которыхъ казались слишкомъ массивными для тонкихъ чертъ ея лица, не имевшаго, однако, детскаго выраженiя. Бледно-серые глаза блестели безпокойно, хитро, саркастически. Они были устремлены на меня съ улыбкой любопытства и я чувствовалъ, что по всему моему телу пробежалъ холодъ, словно меня продулъ северный ветеръ. Ея светло-зеленое платье и зеленые листья, какъ бы увенчивавшiе ея русые волосы, возбудили въ моей памяти образъ наяды, столь часто воспеваемый моими любимыми лирическими поэтами Германiи. Действительно, эта бледная девушка, съ сверкающими глазами и зелеными листьями въ светлыхъ волосахъ, казалось, только что вышла изъ холодныхъ водъ реки.

-- Ну, Латимеръ, ты верно удивлялся, что я опоздалъ, началъ мой отецъ...

Но тутъ вся группа, стоявшая передо мною, исчезла и я увиделъ только китайскую ширму, маскировавшую дверь. Я дрожалъ всемъ теломъ и едва дотащился до дивана, на который и упалъ въ изнеможенiи. Итакъ, странная сила, бывшая во мне, снова проявилась... Но была ли это сила? Не скорее ли назвать ее болезненнымъ проявленiемъ, чемъ-то въ роде перемещающагося бреда, во время котораго мой умъ работалъ съ лихорадочной энергiей, тогда какъ въ здравыя минуты онъ еще более притуплялся. Я виделъ все окружавшее меня сквозь какую-то дымку, и судорожно схватился за колокольчикъ, какъ человекъ, желающiй очнуться отъ кошмара. Пьеръ явялся на мой звонокъ.

-- Вамъ не хорошо? спросилъ онъ съ безпокойствомъ.

-- Я усталъ дожидаться, Пьеръ, отвечалъ я внятно и громко, какъ пьяный, старающiйся казаться трезвымъ: - я боюсь, не случилось ли чего съ отцомъ - онъ всегда такъ аккуратенъ. Сбегайте въ Брюггенскiй отель и посмотрите тамъ ли онъ.

-- Сейчасъ, произнесъ Пьеръ и вышелъ изъ комнаты.

Эта маленькая, прозаическая сцена подействовала на меня успокоительно. Чтобъ еще более унять расходившiеся нервы, я пошелъ въ свою спальню, взялъ съ комода ящикъ съ стоянками одеколона, вынулъ одну изъ нихъ и откупорилъ ее. Потомъ, я обтеръ себе лобъ и руки живительнымъ спиртомъ, вдыхая его съ темъ большимъ наслажденiемъ, что я добылъ его медленнымъ трудомъ, а не внезапной, безумной вспышкой. Ибо я уже начиналъ сознавать ужасъ, присущiй человеческому существу, природа котораго не соответствуетъ простымъ обычнымъ условiямъ жизни.

Продолжая наслаждаться запахомъ одеколона, я возвратился въ гостиную, но она не была пустой, какъ за несколько минутъ передъ темъ. Передъ китайской ширмой стоялъ мой отецъ, на право отъ него, мистрисъ Фильморъ, а налево... стройная, белокурая девушка, съ умнымъ лицомъ и хитрыми глазами, обращенными на меня съ улыбкой любопытства.

-- Ну, Латимеръ, ты верно удивлялся, что я опоздалъ? началъ мой отецъ...

Я ничего более не слышалъ, не чувствовалъ. Когда я очнулся, то лежалъ на диване; подле меня суетились отецъ и Пьеръ. Подождавъ, пока я совершенно пришелъ въ себя, отецъ вышелъ изъ комнаты и чрезъ минуту возвратился.

-- Я сказалъ дамамъ, что тебе лучше, Латимеръ, произнесъ онъ: - оне ждутъ въ соседней комнате. Мы отложимъ сегодня нашу прогулку.

Потомъ онъ прибавилъ:

-- Молодая девушка, Берта Грантъ - племянница мистрисъ Фильморъ. Она сирота и Фильморы взяли ее къ себе, такъ что она теперь наша соседка, а, можетъ быть, вскоре сделается близкой родственницей. Альфредъ ухаживаетъ за нею и она, кажется, не хладнокровна къ нему. Я былъ бы очень радъ этой свадьбе; Фильморъ даетъ ей приданое, какъ родной дочери. Я не зналъ, что тебе неизвестно объ ея пребыванiи у Фильморовъ.

Я не стану останавливаться на всехъ проявленiяхъ совершившейся во мне психической перемены. Я описалъ подробно первые два случая, потому что они имели ясные, определенные результаты въ моей последующей жизни.

Вскоре после второго случая, кажется, на следующiй день, я началъ сознавать новую фазу своей ненормальной впечатлительности, чего ранее не замечалъ, благодаря моимъ малочисленнымъ столкновенiямъ съ другими людьми со времени болезни. Въ моемъ уме теперь отражался умственный процессъ, происходившiй въ другомъ человеке, пустыя отрывочныя мысли или пошлыя, обыденныя чувства какого нибудь не интереснаго лица; напримеръ, мистрисъ Фильморъ вдругъ насильно навязывались моему сознанiю, какъ звуки дурного музыкальнаго инструмента. Но эта непрiятное напряженiе впечатлительнаго органа было временное, и затемъ наступали минуты отдыха, когда души окружающихъ лицъ снова оставались для меня закрытыми, и я тогда чувствовалъ то сладкое успокоенiе, которое утомленнымъ нервамъ доставляетъ безмолвная тишина. Я могъ бы принять это странное провиденiе за болезненную деятельность воображенiя, еслибъ отгаданныя мною слова и поступки другихъ лицъ не доказывали, что оно имело прямую связь съ умственнымъ процессомъ, совершавшемся въ ихъ умахъ. Но эта странная способность, утомительная и скучная, когда дело шло о чужихъ людяхъ, причиняла мне жгучiя страданiя, открывая передо мною души близкихъ мне липъ и обнаруживая, какъ бы подъ микроскопомъ всю незаметную простому глазу паутину мелкаго самолюбiя, всевозможныхъ низостей, суетной пошлости и нелепыхъ капризовъ, скрывающихся подъ рацiональными речами, любезнымъ вниманiемъ, остроумными замечанiями и добрыми поступками.

Въ Базеле къ намъ присоединился мой братъ Альфредъ, красивый, самоуверенный человекъ, двадцати шести летъ, совершенный контрастъ съ моей нервной, тщедушной, не эффектной фигурой. Однако постороннiе признавали во мне какую-то полуженскую, полупризрачную красоту, и портретисты, которыми кишитъ Женева, часто просили позволенiя снять мой портретъ, а одинъ живописецъ изобразилъ меня умирающимъ трубадуромъ въ большой фантастической картине. Но я не терпелъ своей внешности и только мысль, что это - оболочка поэтическаго генiя, могла бы меня помирить съ нею. Но теперь всякая надежда исчезла, и я виделъ на своемъ лице лишь печать патологическаго состоянiя организма, созданнаго для пассивныхъ страданiй, но слишкомъ слабаго для поэтическаго творчества. Альфредъ, съ которымъ я почти всегда находился въ разлуке, былъ мне совершенно чужимъ, но онъ старался поддерживать со мною самыя дружескiя, братскiя отношенiя. Онъ отличался поверхностной добротою самодовольнаго, веселаго человека, небоящагося соперниковъ и не встречавшаго еще никогда непрiятностей. Я не знаю, могъ ли бы я питать къ нему доверчивую привязанность, еслибъ даже не завидовалъ ему, не ревновалъ его и не находился самъ въ болезненномъ, ненормальномъ положенiи. Мне кажется, что между нашими натурами, при всякихъ условiяхъ, существовала бы антипатiя. При тогдашнихъ же обстоятельствахъ, черезъ несколько недель, онъ сделался предметомъ моей пламенной ненависти, и когда онъ входилъ въ комнату или заговаривалъ, то я скрежеталъ зубами. Мое болезненное сознанiе чаще, и дольше сосредоточивалось на его мысляхъ и чувствахъ, чемъ нежели на чувствахъ и мысляхъ кого либо другого изъ окружавшихъ меня лицъ. Меня постоянно выводили изъ себя мелочныя стремленiя его эгоизма, страсть всемъ покровительствовать, самонадеянная уверенность въ пламенной любви къ нему Берты Грантъ и презрительное состраданiе ко мне. Все это я виделъ не въ его словахъ, тоне или мелкихъ поступкахъ, какъ могъ бы заметить каждый наблюдательный, зоркiй умъ, но въ самомъ процессе его мышленiя.

Мы были соперники и враги, хотя онъ этого не подозревалъ. Я еще ничего не сказалъ о впечатленiи, произведенномъ на меня Бертой Грантъ при более близкомъ знакомстве. Главная прелесть ея въ моихъ глазахъ заключалась въ томъ, что изъ всехъ окружавшихъ меня людей только на нее не распространялся мой несчастный даръ провиденiя. Относительно Берты я всегда былъ въ недоуменiи; я съ любопытствомъ следилъ за переменой выраженiя на ея лице и обдумывалъ его тайный смыслъ; я спрашивалъ ея мненiя о томъ или другомъ предмете, действительно не зная, что она ответитъ; я слушалъ ея слова и ловилъ ея улыбку съ надеждой и страхомъ. Она имела для меня все очарованiе неведомой судьбы. Это именно обстоятельство было главной причиной ея необыкновеннаго влiянiя на меня, ибо вообще ея натура не имела никакого сродства съ страстнымъ, романтичнымъ, застенчивымъ юношей, какимъ былъ я. Она была умна и саркастична, отличалась преждевременнымъ цинизмомъ и отсутствiемъ всякаго воображенiя; она оставалась холодной въ самую патетическую минуту, и презрительно критиковала мои любимыя поэмы, особливо германскихъ лириковъ, отъ которыхъ въ то время я сходилъ съ ума. До сихъ поръ я не умею определить, какое чувство я питалъ къ ней; это не было юношеское восторженное поклоненiе красоте, ибо она была совершеннымъ контрастомъ, даже по цвету своихъ волосъ, съ моимъ идеаломъ женщины; съ другой стороны, въ ней не было того энтузiазма ко всему доброму и великому, который я считалъ, даже въ минуты самаго могучаго ея влiянiя на меня, высшимъ элементомъ человеческаго характера. Но сосредоточенная въ себе, негативная натура можетъ прiобрести самую безусловную, тираническую власть надъ болезненно впечатлительнымъ человекомъ, вечно жаждущимъ сочувствiя и поддержки. Самые самостоятельные, независимые умы темъ более ценятъ мненiе человека, чемъ онъ молчаливее, и ощущаютъ особое торжество, слыша одобренiе сатирическаго и презрительнаго критика. Неудивительно, что сомневающiйся въ себе юный энтузiастъ преклонялся предъ неведомой тайной саркастическаго лица женщины, какъ предъ божествомъ, отъ котораго зависела вся его судьба. Молодой энтузiастъ не въ состоянiи понять, чтобъ другой умъ могъ вполне отрицать все чувства, волнующiя его. Онъ полагаетъ, что эти чувства могутъ быть скрытыми, неразвитыми, бездеятельными, но они существуютъ и ихъ можно вызвать къ жизни. Въ минуты счастливой иллюзiи, онъ даже веритъ, что эти чувства темъ сильнее, чемъ менее они заметны снаружи. Ко всему этому надо прибавить, какъ я уже сказалъ, что Берта была для меня единственнымъ существомъ, относительно котораго я могъ питать иллюзiи. Наконецъ, быть можетъ, влiяла тутъ и скрытая физическая притягательная сила, которая часто издевается надъ нашими психологическими предчувствiями и побуждаетъ людей, мечтающихъ о сильфидахъ, влюбиться въ добрую, полную, краснощекую девушку.

Поведенiе Берты въ отношенiи меня только поддерживало мои иллюзiи, распаляло мою юношескую страсть и все более и более подчиняло меня чарующей силе ея улыбки. Смотря на прошедшее съ теперешнимъ моимъ всеведенiемъ, я прихожу къ тому заключенiю, что ея самолюбiе и любовь власти были сильно польщены уверенностью, что я упалъ въ обморокъ, увидавъ ее впервые, отъ могучаго впечатленiя, произведеннаго на меня ея внешностью. Самая прозаичная женщина любитъ быть предметомъ пламенной, поэтической любви и, не имея ни малейшей тени романтичности, Берта отличалась темъ духомъ интриги, который придаетъ пикантность мысли, что братъ человека, за котораго она хотела выйти замужъ, умиралъ отъ любви къ ней и ревности. Но въ то время я не верилъ, чтобъ она хотела выйти замужъ за моего брата. Хотя онъ очень ухаживалъ за него и я хорошо зналъ, что онъ и отецъ желали этого брака, но не было еще ничего решено, и Берта, кокетничая съ братомъ, такъ что онъ былъ уверенъ въ своемъ успехе, давала мне понять отрывочными словами и таинственными взглядами, которыхъ, конечно, нельзя было привести уликами противъ нея, что она смеялась надъ нимъ, считая его пустымъ фатомъ. Меня она открыто ласкала при брате, словно я былъ слишкомъ юнъ и болезненъ для серьёзнаго поклонника; такъ именно и онъ смотрелъ на меня. Но я полагаю, что она внутренно радовалась той лихорадочной дрожи, которая пробегала по мне, когда она играла моими кудрями или смеялась надъ моими цитатами изъ любимыхъ поэтовъ. Она, однако, ласкала меня только въ присутствiи другихъ, а, оставаясь со мною наедине, принимала более сдержанный видъ, и отъ времени до времени пользовалась удобнымъ случаемъ, чтобъ словомъ или незаметнымъ поступкомъ поддержать во мне безумную надежду, что она, действительно, предпочитала меня. И отчего было ей не следовать своей наклонности? Я не имелъ такого блестящаго положенiя, какъ мой братъ, но у меня было состоянiе, а она была старше меня только несколькими месяцами, и вскоре должна была достичь совершеннолетiя, а следовательно, и получить возможность распорядиться собою по личной ея воле.

Подобное колебанiе между надеждой и страхомъ давало мне ежедневно мучительныя, но съ темъ вместе, сладкiя минуты. Одна преднамеренная ея выходка особенно опьянила меня. Пока мы были въ Вене, наступилъ день ея рожденiя. Ей минуло двадцать летъ и такъ какъ она очень любила брильянты и драгоценные камни, то мы все купили ей подарки въ богатыхъ ювелирныхъ магазинахъ германскаго Парижа. Мой подарокъ, конечно, былъ самый недорогой: кольцо съ опаломъ. Этотъ камень былъ моимъ любимымъ, потому что онъ краснеетъ и бледнеетъ, точно имеетъ душу. Я сказалъ это Берте, отдавая кольцо и прибавилъ, что опалъ - эмблема поэтической натуры, изменяющейся съ переменою света солнца и женскихъ глазъ. Къ обеду въ этотъ день она явилась очень нарядно одетой, сiяя всеми драгоценными подарками, за исключенiемъ моего. Я съ пламеннымъ волненiемъ посмотрелъ на ея пальцы, но моего опала не было. Я не могъ найти во весь вечеръ удобной минуты поговорить съ ней, но на следующее утро, после завтрака, оставшись съ ней наедине, я сказалъ:

-- Вы брезгаете моимъ опаломъ. Мне надо было вспомнить, что вы презираете поэтическiя натуры, и выбрать для васъ коралъ, бирюзу или другой твердый, не впечатлительный камень..

-- Я брезгаю? отвечала она, вынимая изъ-подъ корсажа тонкую золотую цепочку, на конце которой висело мое кольцо: - мне немного больно, прибавила она съ своей обычной двусмысленной улыбкой: - носить его тутъ тайно, но если ваша поэтическая натура такъ глупа, что этого не ценитъ, то я не стану более страдать.

Она сняла кольцо съ цепочки и надела его на палецъ, все съ той же улыбкой. Кровь хлынула къ моимъ щекамъ, и я не могъ даже вымолвить просьбы, чтобъ она оставила мой подарокъ тамъ, где онъ былъ. Я былъ совершенно одураченъ этой сценой и въ продолженiи двухъ дней пользовался каждой минутой, когда не могъ видеть Берты, чтобъ, запершись въ своей комнате, предаваться безумнымъ надеждамъ.

Я долженъ заметить, что во все это время, обнимающее не более двухъ месяцевъ, но казавшееся мне, целой жизнью, вследствiе новизны и пламенности ощущаемыхъ мною радостей и страданiй, меня по прежнему мучило мое болезненное участiе въ умственномъ процессе другихъ людей. Мысли то отца, то брата, то мистрисъ Фильморъ, то ея мужа, то нашего немецкаго курьера вдругъ наводняли мое сознанiе, не мешая въ то же время обычному теченiю моихъ собственныхъ идей. Эта странная способность походила на чрезвычайно развитой органъ слуха, благодаря которому одинъ ясно слышитъ то, что до другого не доходитъ даже смутнымъ, отдаленнымъ эхомъ. Я, конечно, не дозволялъ себе обнаруживать чемъ бы то ни было узнанныя такимъ образомъ чужiя мысли, за исключенiемъ одного раза, когда, въ минуту пламенной ненависти къ брату, я высказалъ напередъ одно остроумное замечанiе, которое онъ заранее подготовилъ, но не успелъ произнести. Онъ покраснелъ и посмотрелъ на меня съ удивленiемъ и неудовольствiемъ; я, съ своей стороны, испугался, чтобъ такое предвиденiе словъ, далеко необыкновенныхъ и не легкихъ для отгадки, не возбудило въ Берте и въ другихъ мысль о томъ, что я существо необыкновенное, безумное, котораго следовало избегать. Но я, какъ всегда, преувеличивалъ действiе моихъ словъ или поступковъ; никто не обратилъ вниманiя на мои слова, которыя были приняты за грубую выходку, простительную такому слабому, нервному человеку.

Спустя несколько дней после случая съ опаломъ, мы отправились въ картинную галлерею Лихтенбергскаго дворца. Я никогда не могъ смотреть заразъ много картинъ, ибо картины, если оне генiальны, такъ сильно на меня действуютъ, что, осмотревъ одну или много две, я теряю всякую способность къ воспринятiю дальнейшихъ впечатленiй. Въ это утро я долго смотрелъ на картину Джiорджiоне, изображающую женщину, съ злобно сверкающими глазами, какъ говорятъ, Лукрецiю Борджiа. Очарованный страшной реальностью этого хитраго, безжалостнаго лица, я былъ какъ бы прикованъ къ месту, пока, наконецъ, не ощутилъ какое-то странное чувство, словно вдыхалъ въ себя ядовитое зелье. Быть можетъ, и тогда я не оторвался бы отъ этой картины, еслибъ остальное общество не возвратилось въ залу, объявляя, что идетъ въ Бельведерную галлерею, для разрешенiя пари между мистеромъ Фильморомъ и моимъ братомъ насчетъ одного портрета. Я последовалъ за ними, какъ бы во сне; но все же отказался смотреть въ этотъ день на какую бы то ни было картину; и когда все направились на верхъ въ галлерею, я пошелъ къ большей террасе, где мы должны были встретиться. Несколько времени я сиделъ тамъ, смутно созерцая прилизанный садъ, многолюдный городъ и зеленыя горы вдали, но потомъ, не желая находиться такъ близко къ часовому, я всталъ и спустился съ широкой лестницы, въ намеренiи сесть на скамейку где-нибудь подальше въ саду. Не успелъ я очутиться на песчаной дорожке, какъ почувствовалъ, что чья-то рука взяла мою и нежно ее сжала. Въ ту же минуту, странное, опьяняющее оцепененiе овладело мною, словно продолжалось или достигло до зенита то чувство, которое я ощущалъ еще отъ злобнаго взгляда Лукрецiи Борджiи. Садъ, голубое небо, сознанiе, что рука Берты лежитъ на моей руке - все исчезло, и меня неожиданно окружилъ мракъ, который мало-по-малу разсеялся и я увидалъ себя въ кабинете отца въ нашемъ доме въ Англiи. Предо мною былъ старинный каминъ, съ мраморной доской и медальономъ умирающей Клеопатры посредине. Безнадежное горе терзало мою душу; вдругъ светъ въ комнате усилился; въ дверяхъ показалась, со свечей въ рукахъ, Берта - моя жена, съ злобно сверкающими глазами, въ беломъ бальномъ платье, съ изумрудной брошью на груди и зелеными листьями въ волосахъ. Ея мысли были полны ненависти ко мне и я виделъ ясно, что она думала: - "Идiотъ, съумасшедшiй, отчего ты не убьешь себя"? Это была минута адскаго страданiя. Ея безжалостное сердце было открыто передо мною со всеми ея суетными мыслями и ненавистью ко мне, которыя какъ бы пропитывали всю окружавшую меня атмосферу. Она подошла и остановилась передо мной съ презрительной улыбкой. Я виделъ на ея груди изумрудную змею съ брильянтовыми глазами. Я вздрогнулъ; я презиралъ эту женщину съ холоднымъ сердцемъ и низкими мыслями, но чувствовалъ себя безпомощнымъ передъ нею, словно она сжимала въ тискахъ мое истекавшее кровью сердце. Она была моя жена, и мы ненавидели другъ друга. Постепенно, каминъ, свеча, кабинетъ стушевались и въ моихъ глазахъ светилась только зеленая змея съ брильянтовыми глазами. Наконецъ, я почувствовалъ, что мои ресницы дрожатъ и открылъ глаза. Я увидалъ садъ и услыхалъ голоса. Я сиделъ на ступеняхъ террасы бельведера, и все остальное общество окружало меня.

Это страшное виденiе такъ меня взволновало, что я былъ боленъ въ продолженiи несколькихъ дней, и потому намъ пришлось продлить наше пребыванiе въ Вене. Всякiй разъ, какъ я вспоминалъ о роковой сцене, по всему моему телу пробегала лихорадочная дрожь, а воспоминанiе это постоянно преследовало меня съ самыми мелочными подробностями. И, однако, таково безумiе человеческаго сердца подъ влiянiемъ страсти, я чувствовалъ какую-то дикую радость при мысли, что Берта будетъ моей.

Между темъ я находился более, чемъ когда, подъ влiянiемъ Берты. Хотя я виделъ насквозь сердце Берты, какъ замужней женщины и моей жены, но Берта, молодой девушкой, была все еще очаровательной для меня загадкой. Я дрожалъ отъ ея прикосновенiя, я чувствовалъ чарующую прелесть ея присутствiя, я жаждалъ ея любви. Страхъ яда не можетъ побороть жажды. Я, по прежнему, ревновалъ брата, приходилъ въ ярость отъ его покровительственнаго тона; мою гордость и болезненную чуткость потрясало малейшее оскорбленiе. Будущее, хотя и представшее мне въ страшномъ виденiи, существовало только въ мысляхъ и не могло преодолеть фактическаго настоящаго - моей любви къ Берте, моей ненависти и ревности къ брату.

Мой умъ былъ постоянно занятъ тревожной мыслью, какимъ образомъ я сделаюсь счастливымъ соперникомъ моего брата, ибо я былъ слишкомъ застенчивъ, чтобъ решиться на открытое объясненiе съ Бертой. Но я полагалъ, что даже для этого прiобрету смелость, если мое виденiе о Праге окажется справедливымъ. И въ тоже время, меня ужасала эта роковая минута. За грацiозной молодой девушкой, взгляды и слова которой я жадно ловилъ, стояла женщина съ более развитой красотой, но съ жестокимъ взглядомъ, безжалостнымъ выраженiемъ и себялюбивой, холодной душой; изъ подъ чарующей загадки проглядывалъ суровый фактъ во всей своей непривлекательной наготе. Неужели вы, читающiе эти строки, не отнесетесь ко мне сочувственно? Неужели вы не въ состоянiи представить себе это двойственное сознанiе, эти два могучихъ потока, которые текли параллельно, и никогда не могли слить своихъ водъ? И, однако, вы должны были испытать въ жизни, какъ иногда предчувствiя, основанныя на разсудке, борются со страстью, а мои виденiя были такiя же предчувствiя, доведенныя до ужасающей силы. Вы знаете по опыту всю безпомощность идеи передъ могучимъ пыломъ страсти, а мои виденiя, однажды перейдя въ область воспоминанiй, были только идеями, смутными призраками, которые не могли бороться съ живымъ, любимымъ образомъ.

диковины прежде, чемъ жара сделается нестерпимой, такъ какъ былъ августъ, очень сухой и знойный. Но дамы очень долго промешкали своимъ туалетомъ и, къ заметному неудовольствiю отца, мы довольно поздно выехали изъ дома. Я ощутилъ какое-то смутное наслажденiе, когда мы въехали въ еврейскiй кварталъ; осмотръ старинной синагоги долженъ былъ задержать насъ довольно долго въ этой низменной, замкнутой части города, такъ что полуденный зной, заставъ насъ тамъ, принудилъ бы, по всей вероятности, вернуться въ гостинницу теми же улицами. Благодаря этому, я выигрывалъ одинъ день; неведенiе - единственная форма надежды, доступная устрашенному уму. Но, стоя подъ низкими почерневшими сводами синагоги, при мерцающемъ свете семи тонкихъ свечей въ священномъ паникадиле и при громкомъ чтенiи Моисеева закона нашимъ еврейскимъ проводникомъ, я съ лихорадочной дрожью почувствовалъ, что это странное зданiе, остатокъ средневековаго еврейства, имело очевидную связь съ моимъ виденiемъ. Мрачные запыленные христiанскiе святые, съ более обширными надъ ними сводами и более блестящимъ освещенiемъ, нуждались въ утешительной возможности указать съ презренiемъ на нечто, еще безнадежнее скрытое саваномъ смерти.

Какъ я ожидалъ, выйдя изъ еврейскаго квартала, старшiе члены нашего общества заявили желанiе возвратиться домой. Но я этому теперь не радовался, во мне неожиданно заговорило страстное желанiе пойти прямо на мостъ и сразу положить конецъ томительному недоуменiю, которое я еще такъ недавно жаждалъ продлить. Я заявилъ съ необыкновенной решимостью, что пойду пешкомъ въ гостинницу. Отецъ, видя въ этомъ намеренiи только обыкновенную выходку моей "поэтической глупости", возразилъ, что ходить по жару мне вредно; но когда я настаивалъ, онъ сердито отвечалъ, что я могу следовать своимъ нелепымъ капризамъ, но что нашъ курьеръ Шмидтъ пойдетъ со мною. Я согласился, и вместе съ курьеромъ отправился на мостъ. Не успелъ я миновать старинныхъ воротъ, ведущихъ на мостъ, какъ задрожалъ всемъ теломъ и похолоделъ подъ знойными лучами солнца. Я искалъ одной мелкой подробности виденiя, которая съ особенной ясностью врезалась въ моей памяти. Вотъ она: радужный лучъ света, отраженный на тротуаре цветнымъ фонаремъ.

Осенью, когда еще пожелтевшiе листья держались на буковыхъ деревьяхъ въ нашемъ парке, мой братъ и Берта были объявлены женихомъ и невестой; но свадьба ихъ была отложена до следующей весны. Несмотря на твердую уверенность, съ минуты моего появленiя на мосту въ Праге, что рано или поздно Берта будетъ моей женой, я, по природной застенчивости, не могъ решиться высказать ей свою любовь. Во мне происходила все таже борьба между желанiемъ узнать отъ самой Берты, что она платила взаимностью на мою страсть, и страхомъ услышать презрительный отказъ. И такъ шли дни; я присутствовалъ при объявленiи Берты невестой и слушалъ толки о предстоящей ея свадьбе, какъ человекъ, сознательно подвергшiйся кошмару. Я зналъ, что это сонъ, который исчезнетъ, но все же невидимые когти душили меня немилосердно.

Я часто бывалъ съ Бертой, которая продолжала обращаться со мною ласково, и ея дружескiй, покровительственный тонъ не возбуждалъ ревности въ брате; остальное время я проводилъ въ прогулкахъ пешкомъ или верхомъ и въ долгихъ думахъ въ своей комнате среди непрочитанныхъ книгъ, которыя потеряли всякую способность сосредоточивать на себе мое вниманiе. Мое самосознанiе было напряжено до той степени, когда ощущенiя принимаютъ форму драмы, насильно поглощающей все мысли, и когда мы плачемъ более отъ сознанiя нашихъ страданiй, чемъ отъ физической боли. Я чувствовалъ какое-то мучительное сожаленiе къ своей судьбе, одарившей меня крайне впечатлительной натурой для страданiя, но почти неспособной къ воепринятiю удовольствiй натурой, для которой мысль о будущемъ зле уничтожала въ настоящемъ всякую радость, а мысль о будущемъ счастье не заглушала въ настоящемъ безпокойства и страха. Я переживалъ ту эпоху страданiй, когда поэтъ ощущаетъ необходимость излить въ вдохновенныхъ строфахъ свои муки; но я былъ немъ.

Никто мне не мешалъ вести эту странную, мечтательную жизнь. Я зналъ мненiе отца обо мне:

появился въ дверяхъ Альфредъ, отправлявшiйся на охоту. Цветущiй, самонадеянный, съ широкой, высокой грудью, онъ видимо сознавалъ свою доброту въ отношенiи ко всемъ, съ которыми, въ сущности, могъ обращаться дерзко, благодаря своему превосходству.

-- Латимеръ! сказалъ онъ тономъ сострадательного вниманiя: - жаль, что ты не ездишь на охоту съ собаками. Это лучшее средство разогнать скуку.

-- Скуку! повторилъ я съ горечью, когда онъ ускакалъ: - такъ называютъ грубыя натуры, подобныя тебе, те ощущенiя, которыя вамъ столь же недоступны, сколько и твоей лошади. На вашу долю выпало все земное добро: самонадеянная тупость, презрительное добродушiе и цветущiй эгоизмъ!

Но тутъ я сообразилъ, что мое себялюбiе, въ сущности, было еще сильнее, чемъ его, только мне это чувство причиняло страданiя, а ему наслажденiе. Но, съ другой стороны, мой ужасный даръ провиденiя и отсутствiе въ брате сомненiй, страховъ, неудовлетворенныхъ стремленiй и утонченныхъ терзанiй, составлявшихъ всю сущность моей жизни - освобождали меня отъ всякихъ узъ, долженствовавшихъ насъ связывать. Онъ не нуждался ни въ любви, ни въ состраданiи; его не ожидало никакое несчастье, и если ему не было суждено жениться на Берте, то это лишь значило, что онъ найдетъ себе жену лучше Берты.

позднее, я пошелъ къ Берте. По необыкновенной случайности, она была одна дома и мы съ ней долго гуляли по саду. Я помню, какой прелестной сильфидой она мне казалась при свете клонившагося къ закату ноябрьскаго солнца, лучи котораго отражались въ ея русыхъ волосахъ. По обыкновенiю, она шутила надо мною и весело болтала; я слушалъ ее, полу-упоенный счастьемъ, полу-сумрачный. Быть можетъ, въ этотъ день сумрачность во мне преобладала, такъ какъ я еще не успокоился отъ вспышки ревнивой ярости, которую возбудилъ братъ своимъ покровительственнымъ тономъ. Вдругъ я изумилъ ее дикимъ восклицанiемъ:

-- Берта, какъ можете вы любить Альфреда?

Она взглянула на меня съ удивленiемъ, но черезъ минуту, улыбка снова заиграла на ея губахъ и она отвечала саркастически:

-- Отчего вы думаете, что я его люблю?

-- Какъ можете вы это спрашивать, Берта?

бы его и нашъ домъ стоялъ бы на неприличной ноге. Легкое презренiе къ мужу содействуетъ изяществу и спокойствiю жизни.

-- Берта, вы этого не чувствуете. Зачемъ вы всегда стараетесь меня обмануть, сочиняя такiя циническiя фразы?

-- Мне не надо трудиться и сочинять фразы, чтобы обмануть васъ, мой маленькiй Тассъ (она меня всегда въ шутку такъ называла). Лучшiй способъ обмануть поэта - это говорить правду.

Она смело испытывала справедливость своей эпиграммы и на минуту призракъ Берты, душа которой была открыта моему провиденiю, заслонилъ блестящую сильфиду, составлявшую для меня очаровательную загадку. Я, вероятно, вздрогнулъ и выразилъ какимъ-нибудь жестомъ мгновенно овладевшiй мною ужасъ.

-- Тассъ! сказала Берта, схвативъ меня за руку и, заглядывая мне прямо въ лицо: - неужели вы начинаете понимать, какая я безсердечная девчонка? Да вы и вполовину не такой поэтъ, какъ я думала: вы въ состоянiи поверить правде обо мне.

къ моимъ чувствамъ. Она снова овладела моимъ сердцемъ и воображенiемъ, какъ упоительная песнь сирены, на секунду заглушенная ревомъ грозныхъ волнъ. Эта минута была такъ же сладостна для меня, какъ пробужденiе юноши, видевшаго себя во сне уже старикомъ. Я забылъ все подъ наплывомъ страсти и произнесъ, сверкая глазами:

-- Берта, а вы меня будете любить, когда выйдете за меня замужъ? Я былъ бы счастливъ, еслибы вы любили меня даже самое короткое время.

Изумленный взглядъ, съ которымъ она выпустила мою руку и отскочила отъ меня, далъ мне почувствовать всю странность и преступность моей излишней болтливости.

-- Простите меня, сказалъ я поспешно, какъ только собрался съ силами: - я самъ не понимаю, что сорвалось у меня съ языка.

-- Я вижу, что Тассъ подвергся припадку съумасшествiя, отвечала спокойно Берта, оправившаяся гораздо раньше меня отъ смущенiя: - ему лучше пойти домой и прикладывать къ голове холодную воду. Мне ужь пора, солнце садится.

мне было совестно, что я такъ низко повелъ себя въ отношенiи брата, говоря подобныя вещи его невесте. Я вернулся домой медленно и вошелъ въ нашъ паркъ черезъ маленькую калитку, а не въ большiя ворота. Подходя къ дому, я увидалъ, какъ со двора выехалъ верховой и поскакалъ во весь опоръ. Не случилось ли чего дома? Или это отецъ послалъ куда-нибудь спешнаго гонца по делу? Я ускорилъ шаги и черезъ минуту достигъ дома. Мой братъ лежалъ мертвый; онъ упалъ съ лошади на охоте и убился на месте.

Я пошелъ въ комнату, где онъ лежалъ. Подле него сиделъ отецъ, пораженный безмолвнымъ отчаянiемъ. Со времени нашего возвращенiя въ Англiю, я избегалъ отца; радикальная противоположность нашихъ натуръ делала мое знанiе его чувствъ и мыслей чрезвычайно мучительнымъ. Но теперь, подойдя къ нему и стоя въ печальномъ безмолвiи, я почувствовалъ присутствiе новаго элемента, который соединялъ насъ такъ, какъ мы никогда не были соединены. Мой отецъ былъ одинъ изъ самыхъ счастливыхъ людей; онъ никогда не испытывалъ ни болезней, ни нравственныхъ страданiй. Величайшее испытанiе, которое онъ перенесъ, была смерть его первой жены. Но онъ вскоре женился на моей матери, и я очень хорошо помню, что черезъ неделю и после ея смерти, онъ былъ темъ же человекомъ, какъ за неделю ранее. Но теперь его постигло настоящее горе, горе старости, которая темъ более страдаетъ отъ уничтоженiя своихъ надеждъ, чемъ оне призрачнее. Его сынъ долженъ былъ вскоре жениться и, вероятно, выступить кандидатомъ на следующихъ парламентскихъ выборахъ. Существованiе этого сына было лучшимъ объясненiемъ ежегодныхъ его покупокъ земли для округленiя поместiя...

Видя насквозь удрученное отчаянiемъ сердце моего отца, я ощутилъ къ нему глубокое сожаленiе. Еслибъ я не находился подъ влiянiемъ этого чувства, я былъ бы печально пораженъ темъ неудовольствiемъ, съ которымъ отецъ сталъ относиться ко мне, какъ къ наследнику всего состоянiя. Только помимо своей воли и какъ бы насильно, онъ сталъ думать обо мне съ тревожной заботой. Каждый заброшенный ребенокъ, которому смерть очистила место любимца родителей, пойметъ то, что я хочу сказать.

моя слабая натура. Я виделъ, что все более и более выяснявшаяся возможность моего брака съ Бертой его радовала и даже теперь онъ предполагалъ поселить меня съ женою въ одномъ доме съ нимъ. Благодаря коему мягкому чувству къ отцу, это время было счастливейшимъ въ моей жизни; къ тому же это были последнiе месяцы, когда я еще сохранялъ иллюзiю, когда любилъ Берту и жаждалъ ея любви, надеялся на нее. После смерти брата, она обращалась со мною какъ-то сдержаннее, да и я находился въ неловкомъ положенiи; меня удерживало чувство деликатности къ памяти брата и тревожила мысль, какое впечатленiе произвели на нее мои неосторожныя слова. Но эта новая завеса, созданная между нами взаимной сдержанностью, только полнее подчинила меня ея власти. Берта, грацiозная, белокурая молодая девушка, мысли и чувства которой въ эту минуту были для меня загадкой, сосредоточивала на себе все силы и стремленiя моей натуры. Такъ непреодолимо жаждетъ наша душа чего либо скрытаго, неизвестнаго, что еслибъ вся наша будущность была окрыта передъ нами, за исключенiемъ сегодняшняго дня, то весь интересъ нашего существованiя сосредоточился бы на неведомой судьбе этихъ немногихъ часовъ. Представьте себе положенiе человеческаго ума, еслибъ все вопросы были разрешены до очевидности и только оставался бы до вечера и дня вопросъ, подлежащiй спору. Искуство, философiя, наука, литература накинулись бы, какъ пчелы, на этотъ вопросъ, сохранившiй въ себе медъ неизвестности, накинулись бы темъ энергичнее и пламеннее, что времени для наслажденiя тайной такъ мало.

Берта заставила меня верить въ ея любовь. Никогда не покидая своего обычнаго со мною тона шутки и игриваго превосходства, она опьяняла меня сознанiемъ, что я былъ ей необходимъ, что она была счастлива только въ моемъ присутствiи, только подчиняя меня своей шуточной тиранiи. Женщинамъ такъ легко обойти насъ подобнымъ образомъ! Полувыговоренное слово, секунда неожиданнаго молчанiя, даже гневная вспышка противъ насъ - служатъ самымъ действительнымъ гашишемъ. На основанiи едва заметныхъ признаковъ, я дошелъ до убежденiя, что она всегда безсознательно любила меня более, чемъ Альфреда, но что, какъ всякая другая неопытная молодая девушка, она поддалась самолюбивой мысли быть женою человека, игравшаго въ свете такую блестящую роль, какъ мой братъ. Она очень мило шутила надъ своимъ самолюбiемъ и суетностью. А я, при всемъ своемъ роковомъ даре провиденiя, не думалъ вовсе о томъ простомъ факте, что теперь я пользовался всеми преимуществами брата, кроме его личныхъ качествъ.

онъ былъ уверенъ, что моя свадьба окончательно преобразуетъ мой характеръ и сделаетъ меня настолько практичнымъ и светскимъ, что я достойно займу место въ обществе здравомыслящихъ людей. Восхищаясь умомъ и тактомъ Берты, онъ ожидалъ, что она заберетъ меня въ руки и будетъ управлять мною. Мне минулъ только двадцать одинъ годъ и я былъ безумно влюбленъ въ нее. Бедный отецъ! Онъ сохранилъ свои надежды, и параличъ спасъ его отъ ужаснаго разочарованiя.

Остальную часть моей исторiи я разскажу гораздо быстрее.

Впродолженiи довольно долгаго времени после нашей свадьбы, мы жили въ вихре выездовъ и прiемовъ, давая великолепные обеды, производя эффектъ во всемъ околодке блестящими экипажами и представляя всемъ знакомымъ достаточно случаевъ пожалеть, что я такъ плохо игралъ роль молодого мужа и богатаго наследника. Утомительное и нервное напряженiе подобной жизни, не искренность и пошлость окружающихъ меня лицъ, вдвойне мною сознаваемыя наблюденiемъ и провиденiемъ были бы мне не по силамъ, еслибъ я не находился въ безумномъ упоенiи первой любви.

Во все это шумное, блестящее время, внутренняя жизнь Берты оставалась для меня по прежнему загадкой и я читалъ ея мысли только по ея словамъ и взглядамъ. Я все еще недоумевалъ, приноситъ ли ей удовольствiе то, что я говорилъ и делалъ, жаждалъ слышать отъ нея слова любви и придавалъ излишнее значенiе ея улыбкамъ. Однако, я сознавалъ некоторую перемену въ ея обращенiи со мною; она начинала проявлять ко мне нечто въ роде надменной холодности. Это новая черта въ моей жене, впрочемъ, обнаруживалась только въ упорномъ уклоненiи отъ обеда или прогулки вдвоемъ, которыхъ я такъ жаждалъ. Конечно, это меня очень огорчало, и сердце мое болезненно трепетало отъ сознанiя, что мое кратковременное счастье близилось къ концу.

Я помню (и какъ этого не помнить) день, когда я освободился отъ ея влiянiя и потерялъ все иллюзiи, день, когда грусть, внушаемая мне отчужденiемъ Берты, стала мне казаться радостью, какъ больному последнiя страданiя въ парализованной руке или ноге. Это былъ день смерти моего отца, болезнь котораго естественно удалила насъ отъ общества и заставила более сидеть дома наедине. Тогда впервые приподнялась завеса, скрывавшая отъ меня душу Берты. Быть можетъ, тогда же впервые и страсть моя къ ней была уровновешена другимъ всепоглощающимъ чувствомъ. Я сиделъ у постели отца и былъ свидетелемъ последняго сознанiя любви, выразившагося въ пожатiи моей руки. Что значитъ наша мелкая страсть въ виду предсмертной агонiи? Въ первыя минуты после лицезренiя смерти, все отношенiя къ живымъ стушевываются.

и смутное, но сильное сознанiе, что я одинокъ на свете, и что Берта меня ненавидитъ. Я знаю, на что я походилъ въ эту минуту, ибо увидалъ свое отраженiе въ мысляхъ Берты, которая подняла свои серые глаза и посмотрела на меня. Я былъ несчастнымъ мечтателемъ, окруженнымъ призраками среди белаго дня, дрожавшимъ отъ дуновенiя даже такого ветра, который не колыхалъ и листьевъ. Мы стояли лицомъ къ лицу и могли вполне сознательно судить другъ о друге. Съ этого вечера и въ продолженiи последующихъ печальныхъ летъ, я ясно виделъ все закоулки узкаго сердца этой женщины. Тамъ, где я воображалъ чувствительность и блестящiй умъ, я виделъ теперь мелкую хитрость и отрицанiе всякаго чувства; легкомысленная суетность молодой девушки приняла форму систематичнаго кокетства и холоднаго эгоизма; капризы превратились въ жестокосердiе и ненависть.

Берта также, съ своей точки зренiя, была разочарована во мне. Она думала, что моя дикая, поэтическая любовь къ ней сделаетъ меня ея рабомъ и что я буду исполнять ея волю во всемъ. Благодаря ея легкомысленной, неодаренной воображенiемъ натуре, она не понимала, что впечатлительность не есть слабость. Она думала, что моя слабость предастъ меня всецело въ ея руки, а это слабость оказалась такой силой, съ которой она не могла совладать. Наши положенiя совершенно изменились. До свадьбы она царила надъ моимъ воображенiемъ, потому что была загадкой для меня, и я самъ создавалъ то неведомое, отъ котораго приходилъ въ судорожное волненiе. Но съ техъ поръ, какъ ея душа была открыта передъ много, и я зналъ все ея помыслы и стремленiя, она потеряла всякое на меня влiянiе, и только возбуждала во мне холодную дрожь отвращенiя.

Имея такого мужа, Берта заслуживала общее состраданiе и все это громко выражали. Красивая, блестящая женщина, грацiозно улыбавшаяся, царившая на балахъ и весело болтавшая о светскихъ пустякахъ, она очень легко переманивала всехъ на свою сторону, такъ что никто не сочувствовалъ больному, мечтательному и, какъ многiе полагали, съумасшедшему мужу. Даже слуги въ нашемъ доме оказывали ей предпочтенiе, уважая и сожалея ее. У насъ не было никогда открытыхъ ссоръ, и наше взаимное отчужденiе и отвращенiе скрывалось въ глубине нашихъ сердецъ, такъ что если Берта много выезжала, то это было очень естественно: ея мужъ былъ такой странный. Я обходился хорошо и справедливо съ слугами, но возбуждалъ въ нихъ лишь отталкивающее, полу-презрительное сожаленiе.

Мало по малу я такъ отдалился отъ Берты и такъ мало мешалъ ей, что, право, удивительно, почему ея ненависть ко мне ежедневно увеличивалась. Но, благодаря тому, что я иногда невольно проговаривался, она начала подозревать во мне необыкновенную силу проницательности, дававшей возможность знать ея мысли и намеренiя. Это естественно возбуждало въ ней страхъ Она постоянно думала о томъ, какъ бы освободиться отъ ненавистныхъ узъ, связывавшихъ ее съ человекомъ, котораго она презирала, какъ дурака, и боялись, какъ инквизитора. Долгое время она надеялась, что мое мрачное отчаянiе доведетъ меня до самоубiйства, но самоубiйство не было въ моей натуре. Во мне слишкомъ преобладало сознанiе, что я нахожусь подъ влiянiемъ неведомыхъ силъ, чтобъ верить въ возможность самоосвобожденiя. Я совершенно пассивно относился къ своей судьбе, ибо единственное пламенное побужденiе, руководившее мною, замерло. Поэтому я не помышлялъ и о разводе, который только сделалъ бы публичнымъ наше взаимное отчужденiе.

Жизнь, которую я обрисовалъ въ двухъ словахъ, продолжалась несколько летъ. Богатымъ людямъ очень легко жить вместе и порознь въ одно и тоже время.

платье - белое съ зелеными листьями и изумрудной брошью. Светъ восковой свечи прямо падалъ на медальонъ умирающей Клеопатры на камине. Зачемъ она пришла ко мне прежде, чемъ уехать на балъ? Она уже несколько месяцевъ не входила въ кабинетъ, где я обыкновенно сиделъ. Зачемъ она стояла предо мною свечкой въ руке, устремивъ на меня свой жестокiй, презрительный взглядъ, и сверкая блестящей змеей на груди? Въ первую минуту, я подумалъ, что исполняется мое виденiе въ Вене, и что наступилъ какой-нибудь важный кризисъ въ моей жизни, но я не виделъ ничего въ уме Берты, кроме презренiя къ мрачному, отчаянному выраженiю моего лица... "Идiотъ, съумасшедшiй! отчего ты не убьешь себя?" вотъ, что она думала. Наконецъ, ея мысли сосредоточились на деле, по поводу котораго она пришла ко мне.

-- Я наняла новую горничную, сказала она громко: - Флетчеръ выходитъ замужъ и проситъ, чтобъ вы отдали въ аренду ея мужу кабачекъ и ферму въ Мольтоне. Я этого желаю. Обещайте, что вы исполните ея просьбу и тотчасъ. Флетчеръ уезжаетъ завтра, да и я тороплюсь.

-- Хорошо, можете ей обещать, что все будетъ сделано, сказалъ я равнодушно, и Берта вышла изъ кабинета.

Я никогда не любилъ новыхъ лицъ, но мне особенно претило видеть новую горничную, потому что я узналъ объ ея поступленiи въ такую минуту, которую считалъ для себя роковой. Я боялся, что она будетъ действующимъ лицемъ въ мрачной драме моей жизни. Когда же я, наконецъ, случайно ее встретилъ, то неопределенный страхъ превратился въ полнейшее отвращенiе. Мистрисъ Арчеръ была женщина высокаго роста, съ черными глазами и красивымъ лицомъ, благодаря чему ея грубая, холодная натура отличалась смелымъ, самонадеяннымъ кокетствомъ. Этого было достаточно, чтобъ заставить меня всячески избегать ее, независимо отъ того, что она сама постоянно смотрела на меня съ презренiемъ. Я редко ее виделъ, но заметилъ, что она очень быстро стала любимицей своей госпожи, а, спустя восемь или девять месяцевъ, въ душе Берты возникло къ этой женщине смешанное чувство страха и подчиненiя. Я такъ мало видалъ теперь жену, что не могъ проследить точнее ея отношенiя къ горничной и только смутно виделъ какiя-то сцены между ними въ уборной, въ чулане, где оне что то спрятали.

Впрочемъ, въ последнiй годъ произошла во мне умственная, перемена, все более и более усиливавшаяся. Моя способность провиденiя стала слабеть и проявлялась туманнее, отрывочнее. Все личные интересы во мне умерли и мало по малу стала исчезать моя способность видеть личныя стремленiя и планы окружающихъ меня лицъ. Но рядомъ съ этимъ освобожденiемъ отъ тяжелаго дара провиденiя въ отношенiи мыслей и чувствъ людей, онъ сталъ усиливаться насчетъ внешнихъ сценъ. Повидимому, моя связь съ ближними порвалась, а связь съ неодушевленными предметами быстро развивалась. Чемъ более я удалялся отъ общества и чемъ более мое отчаянiе переходило въ пассивное чувство застарелой боли, темъ чаще представлялись мне такiя виденiя, какъ картина Праги. Передъ моими глазами проходили большiе города, песчаныя пустыни, древнiя развалины, горныя ущелья, зеленые луга, освещенные вечернимъ солнцемъ и лазуревое небо, усеянное необыкновенными светилами. И среди этихъ сценъ, я чувствовалъ, что меня гнететъ что-то неведомое, безжалостное. Наконецъ, меня всегда преследовало виденiе моей смерти: я чувствовалъ, какъ буду задыхаться и бороться съ смертью въ последнюю минуту жизни.

наловчилась въ фамильярной, но натянутой болтовне, которая можетъ существовать между мужемъ и женою, живущими вместе изъ приличiя, но, въ сущности, отчужденными другъ отъ друга. Я переносилъ это съ пассивнымъ терпенiемъ и, недостаточно интересуясь причинами такой перемены, не следилъ за нею съ особымъ вниманiемъ. Однако, я не могъ не заметить какого-то волненiя и торжества въ ея лице и во всей ея фигуре. Я былъ очень счастливъ, что ея душа сделалась снова для меня загадкой и чувствовалъ горькую радость, когда по временамъ отвечалъ ей не въ попадъ, обнаруживая темъ полное забвенiе того, что она говорила за минуту передъ темъ. Я помню очень хорошо ея взглядъ и улыбку, съ которыми она сказала мне однажды после подобной ошибки съ моей стороны:

-- Я думала прежде, что вы ясновидящiй, и потому такъ резко отзывались о другихъ ясновидящихъ. Но я вижу, что вы стали теперь еще глупее другихъ.

Я ничего не отвечалъ. Мне вошла въ голову мысль, что, можетъ быть, она стала искать моего общества съ целью удостовериться, могу ли я открыть ея тайны; но эта мысль тотчасъ исчезла. Ея побужденiя и поступки уже не имели для меня никакого интереса, и къ тому же я не хотелъ мешать ей ни въ чемъ, что она считала для себя прiятнымъ. Въ моей душе все еще жило чувство сожаленiя къ каждому живому существу...

Въ это время случилось обстоятельство, которое вывело меня изъ летаргiи и придало въ моихъ глазахъ настоящему такой интересъ, котораго оно, какъ я полагалъ, уже никогда не могло иметь для меня. Шарль Менье написалъ мне, что онъ прiедетъ въ Англiю отдохнуть отъ слишкомъ усидчиваго труда и желаетъ увидеться со мною. Хотя онъ теперь пользовался европейской известностью, но его письмо дышало благороднымъ воспоминанiемъ о прошедшихъ дружескихъ услугахъ, оказанныхъ ему мною. Я почувствовалъ, что свиданiе съ нимъ воскреситъ меня къ более счастливой жизни.

Онъ прiехалъ, и насколько это было возможно, я возобновилъ наши старинныя прогулки, но уже не по горамъ и ледникамъ, а по дорожкамъ, прудамъ и лужкамъ моего парка. Года изменили насъ обоихъ, но совершенно противоположно. Менье былъ блестящей фигурой въ обществе; его съ интересомъ слушали великосветскiя красавицы, а знатные аристократы хвалились его знакомствомъ. Онъ былъ очень деликатенъ со мной, не выразилъ никакого изумленiя при виде меня, не обнаружилъ желанiя навязать мне свое сочувствiе, и старался всячески сделать свое посещенiе какъ можно более прiятнымъ. Берта была очень поражена привлекательностью гостя, и пустила въ ходъ все свое кокетство, чтобъ пленить его. Повидимому, она успела въ этомъ намеренiи, и онъ былъ очень внимателенъ къ ней. На меня же его присутствiе такъ благотворно действовало, особливо наши прогулки, во время которыхъ онъ разсказывалъ объ удивительныхъ случаяхъ его медицинской практики и психологическомъ сродстве болезней, что я спрашивалъ себя иногда, не разсказать ли ему все тайны своей жизни. Можетъ быть, въ его науке найдется средство, которое вылечитъ и меня. Во всякомъ случае, его обширный, широкiй умъ не могъ не откликнуться сочувственно на мою просьбу о помощи. Но эта мысль почти немедленно улетучилась, не принявъ формы определеннаго желанiя. Страхъ узнать снова тайны чужого сердца заставлялъ меня скрывать тайны своего собственнаго.

я заметилъ между Бертой и ея горничной какое-то охлажденiе: оне, повидимому, поссорились во время поездки Берты съ мистрисъ Арчеръ къ какимъ-то знакомымъ, у которыхъ она прогостила несколько дней. Темъ более меня поразили нежныя попеченiя Берты, когда она занемогла. Берта не допускала никого до постели больной и сама сидела у нея день и ночь. Нашъ домашнiй докторъ куда-то уехалъ на это время и Менье взялся лечить больную, выказывая къ ней особенный интересъ. Мне показалось это странно и я однажды спросилъ его:

-- Васъ очень занимаетъ ея болезнь, разве въ ней есть что-нибудь необыкновенное?

-- Нетъ, отвечалъ онъ: - это простой перитонитъ и она непременно умретъ; этотъ видъ ничемъ не отличается отъ известныхъ уже мне случаевъ. Меня занимаетъ не самая болезнь, а опытъ, который, съ вашего позволенiя, я хочу сделать надъ нею Онъ не можетъ причинить ей никакого вреда и она не почувствуетъ ни малейшей боли, потому что я сделаю этотъ опытъ, когда въ ней исчезнетъ всякое сознанiе жизни. Я хочу посмотреть, какое действiе произведетъ переливка чужой крови въ ея артерiи после того, какъ ея сердце перестанетъ биться. Я делалъ много опытовъ съ животными, и результаты были поразительные; я хочу испытать тоже на человеке. У меня въ чемодане необходимыя для этого маленькiя трубки, а все остальное не трудно приготовить. Кровь же я выпущу изъ своей руки. Эта женщина не переживетъ ночи и я желалъ бы, чтобъ вы помогли мне произвести опытъ. Я не могу сделать его безъ посторонней помощи и не желалъ бы приглашать для такого дела провинцiальныхъ докторовъ. Они, пожалуй, станутъ разсказывать самыя невероятныя, глупыя исторiи.

-- По правде сказать, отвечалъ Менье: - я не хочу, чтобы она объ этомъ знала. Женщины обыкновенно противятся подобнымъ вещамъ, а действiе на мертвое тело можетъ быть поразительное. Мы съ вами будемъ сторожить минуту ея смерти. При известныхъ признакахъ я васъ введу въ комнату и, подъ какимъ-нибудь предлогомъ, удалю всехъ остальныхъ.

Мы приготовили все, что было необходимо для опыта, и Менье далъ мне точную инструкцiю, какъ своему помощнику. Онъ не сказалъ ни слова Берте о неизбежной смерти больной въ эту ночь и уговаривалъ ее пойти отдохнуть. Но она упорно отказывалась уйти изъ комнаты, подозревая, что смерть близка. Я съ Менье оставался въ моемъ кабинете, но онъ часто навещалъ больную, при чемъ всегда приносилъ известiе, что все идетъ согласно его предположенiямъ.

-- Неужели эта горничная имеетъ какое-нибудь злое чувство къ госпоже, которая такъ преданно за ней ухаживаетъ? спросилъ Менье после одного изъ такихъ посещенiй.

-- Кажется, у нихъ была ссора передъ ея болезнью. Но зачемъ вы это спрашиваете?

этой болезни, умъ часто остается светлымъ до последней минуты.

-- Я нисколько этому не удивляюсь, отвечалъ я: - она всегда возбуждала во мне недоверiе и отвращенiе.

Менье замолчалъ и, усевшись у камина, глубоко задумался. Черезъ несколько времени онъ всталъ и пошелъ снова къ больной. Онъ оставался тамъ долее обыкновеннаго и, возвратясь, сказалъ мне спокойно:

-- Пойдемте.

Я последовалъ за нимъ въ комнату умирающей. Темныя занавеси кровати рельефно выставляли бледное лицо Берты, сидевшей подле. Она вздрогнула, увидавъ меня, и бросила на Менье гневный, вопросительный взглядъ. Но онъ поднялъ руку, какъ бы требуя молчанiя, и сталъ слушать пульсъ умирающей, пристально смотря на ея исхудалое, морщинистое лицо. Крупныя капли холоднаго пота выступили у нея на лбу и полуопущенныя веки почти совсемъ скрывали большiе черные глаза. Черезъ минуты две, Менье перешелъ на другую сторону кровати, где сидела Берта, и своимъ обычнымъ любезнымъ тономъ просилъ ее оставить больную на нашемъ попеченiи, такъ какъ она уже не сознавала ея присутствiя. Берта колебалась и, повидимому, хотела исполнить его желанiе, но еще разъ посмотрела на лицо умирающей, и увидела, что опущенныя веки Арчеръ приподнялись. Берта вздрогнула и молча села на свое прежнее место, объясняя знакомъ, что она не уйдетъ изъ комнаты.

костюме она, какъ всегда была изящной фигурой, достойной занять место въ картине современной светской жизни; но я невольно спросилъ себя, какъ могъ я когда-нибудь признать такую личность настоящей женщиной, рожденной отъ женщины, помнящей свое детство, способной страдать и нуждающейся въ нежныхъ ласкахъ? Черты ея лица казались теперь такими резкими, глаза такими холодными, лютыми, словно она была не человеческимъ существомъ, а олицетворенiемъ зла. На лице ея блеснулъ лучъ торжества, когда последнее дыханiе замерло на губахъ Арчеръ. Какая тайна связывала Берту съ этой женщиной? Я отвернулся отъ нея съ ужасомъ, боясь, чтобъ мой роковой даръ провиденiя вдругъ не возвратился и не заставилъ меня насильно быть свидетелемъ всего, что происходило въ сердцахъ двухъ жестокихъ женщинъ. Я чувствовалъ, что Берта ждала минуты смерти Арчеръ, какъ освобожденiя отъ страшной опасности; я благодарилъ Бога, что эта тайна была скрыта отъ меня.

-- Она умерла, сказалъ спокойно Менье и подалъ руку Берте, которая безмолвно дозволила вывести себя изъ комнаты.

Черезъ несколько минутъ и, вероятно, по ея приказанiю, две пожилыя служанки вошли въ комнату, но я ихъ прогналъ, говоря, чтобъ оне подождали въ корридоре, пока я позвоню, такъ какъ докторъ хотелъ сделать операцiю, чтобъ вполне убедиться въ смерти Арчеръ. Действительно, Менье уже вскрылъ артерiю на длинной, изсохшей шее, неподвижно лежавшей на подушке. Въ продолженiи следующихъ двадцати минутъ, я забылъ обо всемъ, кроме Менье и его опыта. Сначала я поддерживалъ искуственное дыханiе въ теле умершей после переливанiя крови, но потомъ Менье заменилъ меня и я могъ на свободе следить за удивительнымъ, хотя и медленнымъ возвращенiемъ жизни. Грудь ея начала колыхаться, дыханiе ускорилось, веки задрожали.

Въ эту минуту дверь скрипнула. Вероятно, Берта узнала отъ служанокъ, что ихъ отослали изъ комнаты умершей и побуждаемая опасенiями, явилась сама. Лицо ея выражало смутный страхъ, но, подойдя къ постели, она вскрикнула.

Глаза умершей были широко открыты. Она узнала Берту, съ злобой, съ ненавистью. Рука, которую Берта считала на веки окоченевшей, указала на нее и отрывочный, глухой голосъ произнесъ.

Губы ея продолжали шевелиться, но уже ничего нельзя было разобрать изъ ея словъ. Вскоре и неясные звуки замерли. Пламя жизни быстро выгорело и потухло.

задачей.

Съ техъ поръ мы съ Бертой живемъ врознь. Она въ своемъ родномъ графстве, а я заграницей, скитаюсь съ места на место. Только недавно я прiехалъ въ мое Девонширское гнездо, чтобъ умереть. Бертой все восхищаются и все ее сожалеютъ. Что могъ я иметь противъ этой очаровательной женщины, съ которой всякiй, кроме меня, былъ бы счастливъ? Никто не былъ свидетелемъ сцены въ комнате умирающей Арчеръ, кроме Менье, а онъ свято хранилъ данное мне слово, никому не открывать этой тайны.

Раза два или три, утомившись постоянными странствiями, я поселялся въ любимой живописной местности, и мое сердце сочувственно пылало къ окружавшимъ меня людямъ. Но наконецъ, болезнь окончательно овладела моимъ теломъ и приковала меня къ этой комнате, поставивъ въ полную зависимость отъ слугъ. И снова проснулась во мне роковая способность видеть, что творится въ душе окружающихъ меня лицъ. Я знаю все ихъ пустыя мысли, мелкiя страстишки, и презрительное сожаленiе ко мне.

моей предсмертной агонiи...