Адам Бид.
Книга пятая.
XL. Разлив горя.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга пятая. XL. Разлив горя. (старая орфография)

XL.
Разлив горя.

Мистер Ирвайн возвратился из Стонитона в почтовой карете в эту же ночь. Когда он вошел в дом, то Карроль тотчас же сообщил ему, что сквайр Донниторн умер; его нашли мертвым в постели в десять часов утра; а мистрис Ирвайн приказала сказать, что она не будет спать, когда мистер Ирвайн приедет домой, и просит его не ложиться, не повидавшись с нею.

-- А, Адольф, наконец-то! сказала мистрис Ирвайн, когда её сын вошел в комнату. - Итак, безпокойство и упадок духа старого джентльмена, заставившие его послать за Артуром столь внезапно, действительно имели значение. Карроль, я предполагаю, сообщил вам, что Донниторна нашли мертвым в постели сегодня утром. Другой раз вы поверите моим предвещаниям, хотя, вероятно, мне придется в моей жизни предсказать еще только мою смерть.

-- Что жь сделали относительно Артура? спросил мистер Ирвайн. - Послали ли кого-нибудь, чтоб дождаться его в Ливерпуле?

-- Да, Ральф поехал туда еще прежде, чем мы получили известие о случившемся. Дорогой Артур! я еще при жизни увижу его господином на лесной даче, увижу, как при нем наступит хорошее время для его имения, так-как он человек великодушный. Он теперь будет счастлив, как король.

Мистер Ирвайн не мог удержать слабый стон: он измучился от безпокойства и усталости и легкия слова его матери были для него почти-невыносимы.

-- Отчего вы так грустны, Адольф? Нет ли у вас дурных известий? Или вы думаете об опасности, которой может подвергнуться Артур, переезжая через этот страшный Ирландский Канал в такое время года?

-- Нет, матушка, я не думаю об этом. Но я вовсе не расположен к веселью, именно в настоящее время.

-- Вас утомили дела, для которых вы ездили в Стонитон. Ради Бога, что же это такое, что вы не можете мне рассказать об этом?

-- Вы узнаете об этом современем, матушка. Но и поступил бы дурно, рассказав вам теперь. Прощайте. Вы скоро уснете теперь, так-как вам нечего более слушать.

Мистер Ирвайн отказался от своего намерения послать письмо на встречу Артуру, так-как оно теперь не ускорило бы его возвращения. Известие о смерти деда заставит его возвратиться, как только он может скорее. Теперь он мог лечь спать и предаться необходимому отдыху. Утром ему предстояла тяжкая обязанность сообщить свои горестные вести на господской мызе и в доме Адама.

Адам не возвратился сам из Стонитона: хотя он и не имел мужества видеть Гетти, все же не мог и оставаться вдали от нея.

-- К-чему мне ехать с вами, сэр? сказал он священнику. - Я не могу идти на работу, пока она находится здесь, и мне будет невыносимо видеть вещи и людей, окружающих меня дома. Я поселюсь здесь в каком-нибудь уголку, откуда мне видны будут стены тюрьмы, и, может-быть, современем, я буду в состоянии увидеть и ее.

Адам не был поколеблен в своем убеждении, что Гетти была невинна в преступлении, в котором ее обвиняли. Мистер Ирвайн, чувствуя, что убеждение в вине Гетти было бы для Адача новым разрушительным ударом при несчастии, уже тяготевшем над ним, не сообщил ему фактов, которые к нам самом не оставляли никакой надежды. Не было никакого основания с-разу бросить на Адама всю тяжесть несчастья, и мистер Ирвайн, при прощаньи, сказал только:

-- Если очевидные доказательства в её виновности будут слишком-сильны, Адам, то мы все-еще можем надеяться на прощение. Её юность и другия обстоятельства могут служить ей некоторым оправданием.

-- Да; и это только справедливо, чтоб узнали, как ее сманили на дурной путь, сказал Адам с горькою важностью. - Люди должны узнать непременно, что настоящий джентльмен волочился за нею и вскружил ей голову разным вздором. Вспомните, сэр, вы обещали рассказать моей матери и Сету и всем на господской мызе, кто вывел ее на дурную дорогу; а то они будут судить о ней строже, чем она заслуживает. Вы причините ей вред, щадя его; а я считаю его виновнее перед Богом, что бы она там ни сделала. Если вы пощадите его, то я открою о нем все!

-- Я считаю ваше требование справедливым, Адам, сказал мистер Ирвайн: - но когда вы несколько успокоитесь, вы станете снисходительнее к Артуру. Я говорю теперь только то, что его наказание находится в других руках, а не в наших.

Тяжело было мистеру Ирвайну думать, что он должен объявить о печальном участии Артура в этом деле греха и горя. Он заботился об Артуре с отцовскою привязанностию, думал о нем с отцовскою гордостью. Но он ясно видел, что тайна должна открыться скоро, даже и без решения Адама, так-как едва-ли можно было предполагать, что Гетти до конца будет хранить упорное молчание. Он решился не скрывать ничего от Пойзеров, а сообщить им с-разу все подробности несчастии, потому-что теперь ужь не было времени передать им известия мало-по-малу. Суд над Гетти должен был происходить при ассизах во время поста, которые открывались в Стонитоне на будущей неделе. Трудно было надеяться, что Мартин Пойзер избегнет грустной неприятности быть призванным к суду в качестве свидетеля, и лучше было знать ему обо всем как-можно-раньше.

В четверк утром до десяти часов дом на господской мызе был погружен в печаль, по поводу несчастия, казавшагося всем хуже самой смерти. Чувство семейного безчестья было слишком-резко, даже в добродушном Мартине Пойзере младшем, и не допускало ни малейшого сострадания относительно Гетти. Он и его отец были простые фермеры, гордые своим неомраченным характером, гордые тем, что происходили из семейства, которое не склоняло головы и пользовалось заслуженным уважением все время, пока только имя его находилось в приходской книге; и Гетти всем им нанесла безчестие, безчестие, которое нельзя было смыть никогда. Это было все-подавляющее чувство в сердце отца и сына, жгучее чувство безчестия, которое делало недействительными все другия ощущения; и мистер Ирвайн был поражен удивлением, заметив, что мистрис Пойзер была не так строга, как её муж. Нас часто поражает суровость кротких людей при необыкновенных обстоятелытвам; это происходит потому, что кроткие люди скорее всего подвергаются гнету понятий, перешедших к ним по преданиям.

-- Я готов заплатить, сколько потребуют, чтоб спасти ее, сказал Мартин младший, когда мистер Ирвайн отправился, между-тем как старик-дедушка плакал против сына в кресле: - но я не хочу иметь ее возле себя, или снова видеть ее добровольно. Она сделала хлеб горьким для нас всех на всю нашу жизнь, и мы никогда не будем держать голову прямо ни в этом приходе, ни в каком-либо другом. Священник говорит, что люди жалеют нас: жалость плохое для нас удовлетворение.

-- Жалость? сказал дед резко. - Я никогда не нуждался в жалости людей в мсей прежней жизни... а теперь я должен сносить, что на меня станут смотреть свысока... когда мне стукнуло ужь семьдесят-два года вот в последний Фомин день, и все друзья, которых я выбрал себе в носильщики на своих похоронах, находятся в этом приходе и в ближайшем к нему... А теперь они ненужны мне... пусть положат меня в могилу чужие.

-- Не горюйте так, батюшка! сказала мистрис Пойзер, говорившая очень-мало, потому-что была почти испугана необыкновенною жесткостью и твердостью своего мужа. - Ваши дети будут с вами; а мальчики и малютка подростут так же хорошо в новом приходе, как и в старом.

-- Ах! теперь ужь нам нечего и думать оставаться в этой стране, сказал мистер Пойзер, и крупные слезы медленно катились по его круглым щекам. - Мы думали, что это будет нашим несчастьем, если сквайр пришлет к нам уведомление в это Благовещение, а теперь я сам должен послать уведомление и поглядеть, не найдется ли человек, который пришел бы да принял на себя засев, что я положил в землю; потому-что я не хочу оставаться на земле этого человека ни одного лишняго дня, если только не буду принужден к тому. А я считал его таким добрым, прямым молодым человеком и думал, что буду так радоваться, когда он сделается нашим помещиком! Никогда более не сниму я шляпы перед ним, никогда не буду сидеть в одной церкви с ним... человек, который навлек позор на порядочных людей... а, сам притворялся, будто был таким другом для всех... И бедный Адам также... славным другом был он для Адама, произносил речи и говорил так прекрасно, а сам в то же время отравлял всю жизнь молодого человека, так-что и ему нельзя долее оставаться в этой стране, как и нам.

-- А тебе придется еще идти в суд и признаться, что ты ей с родни, сказал старик. - Да ведь кто-нибудь и упрекнет, не сегодня, так завтра, нашу крошку, которой теперь всего-то четыре года... упрекнет ее в ток, что у нея была двоюродная сестра, которую судили на ассизах за смертоубийство.

-- В таком случае, люди обнаружат этим только свою собственную жестокость, возразила мистрис Пойзер, и в её голосе слышалось рыдание. - Но Тот, Кто над нами, будет печься о невинном ребенке; иначе какая же правда в том, что говорят нам в церкви. Теперь мне еще грустнее, чем прежде, умирать и оставить малюток, и некому будет заменить им мать.

-- Хорошо было бы послать за Диной, еслиб мы знали, где она, сказал мистер Пойзер. - Но Адам сказал, что она не оставила адреса, где остановится в Лидсе.

-- Она, вероятно, остановилась у той женщины, которая была так дружна с её тётушкой Мери, отвечала мистрис Пойзер, несколько-утешенная предложением мужа. - И помню, Дина часто говорила о ней, но я забыла, как она называла ее. Да Сет Бид, вероятно, знает ее, потому-что эта женщина проповедница, которую методисты очень уважают.

лишь только узнаем адрес.

-- Жалкое дело писать письма, когда вы хотите, чтоб люди пришли к вам в несчастьи, произнесла мистрис Пойзер. - Может случиться, что письмо, Бог весть, сколько времени будет в дороге и, наконец, все-таки не дойдет до нея.

Еще до прихода Алика с поручением, мысли Лисбет также обратились к Дине и она сказала Сету:

-- Э-э-х! ужь нам не знать более спокойствия на этом свете, разве еслиб ты постарался, чтоб Дина Моррис пришла к нам, как в то время, когда умер мой старичок. А хотелось бы мне, чтоб она вошла сюда, опять взяла меня за руки и поговорила со мной. Ужь верно она поговорила бы со мною об этом, как следует... может быть, знала бы найдти что-нибудь и доброе во всем этом горе и во всей этой кручине, что вот достались бедному парню, который во всю жизнь не сделал никому ни капельки зла, а был лучше всех других сыновей, хоть выбирать во всем околотке. Эх, голубчик ты мой, Адам... бедное ты мое дитятко!

-- А тебе не хотелось бы, чтоб я тебя оставил и пошел привезть Дину? спросил Сет, видя, что мать его рыдала и качалась взад и вперед.

-- Прввезть ее? повторила Лисбет, подняв голову и перестав на-время горевать, как плачущий ребенок, который услышал, что его обещают утешить. - Ну, а в каком месте, говорят, находится она?

-- Да неблизко отсюда, матушка, в Лидсе, очень-большом городе. Но я мог бы возвратиться домой чрез три дня, еслиб ты могла обойдтись без меня.

-- Нет, нет, я не могу обойтись без тебя! Ты поди лучше навести брата, да принеси мне вести о том, что он делает. Мистер Ирвайн сказал, что придет и разскажет мне; но я не так-то могу понимать его, когда он говорит со мною. Ты сам должен сходить к ним, так-как Адам не велит мне сходить туда. Да ты разве не можешь написать Дине письмо? Ведь ты куда какой охотник писать, когда тебя не просят!

-- Я не знаю хорошенько, где она находится в том большом городе, сказал Сет. - Еслиб я пошел сам, то мог бы найти ее, разспрашивая членов общества. Впрочем, если я напишу на конверте "Сара Вильямсон, методистка-проповедница, Лидс", то письмо, может-быть, и дойдет до нея, потому-что, весьма-вероятно, она живет у Сары Вильямсон.

В это время пришел Алик и передал свое поручение. Сет, узнав, что мистрис Пойзер будет писать Дине, отказался теперь от своего намерения писать ей. Но он отправился на господскую мызу, чтоб сообщить Пойзерам все, что мог знать об адресе письма; он хотел также предупредить их, что письмо, может-быть, дойдет до Дины не так-скоро, так-как ему не был известен её верный адрес.

Простившись с Лисбет, мистер Ирвайн поехал к Джонатану Бёрджу, который также имел право знать то, что могло удержать Адама от занятий несколько времени. Таким-образом до шести часов в этот вечер только немногим в Брокстоне и Геслопе не были известны грустные вести. Мистер Ирвайн не называл имени Артура Бёрджу, а между-тем история его поведения с Гетти, со всею мрачною тенью, которую бросали на него страшные последствия, стала мало-по-малу так же хорошо известна всем, как то, что его дед умер и что он вступал теперь во владение имением. Мартин Пойзер не видел никакой побудительной причины хранить молчание перед одним или двумя соседями, которые решились в первый день навестить его и дружеским пожатием руки выразить свое сочувствие к его горю; а Каррель, державший уши на-стороже при всем, что только происходило в священническом доме, сочинял различные заключение и толкования об этом происшествии и пользовался всяким удобным случаем для их передачи.

Одним из соседей, приходивших к Мартину Пойзеру пожать ему руку, помолчав несколько минут, быль Бартль Масси. Он закрыл свою школу и шел в дом священника, куда и прибыл вечером около половины восьмого, и приказав засвидетельствовать мистеру Ирвайну свое глубокое почтение, просил извинения, что безпокоил его в такую позднюю пору, имея нечто-особенное на душе. Его тотчас же впустили в кабинет, куда скоро вошел к нему мистер Ирвайн.

-- А, Бартль! произнес мистер Ирвайн, подавая ему руку. Обыкновенно он не так приветствовал школьного учителя, но несчастие заставляет нас обращаться со всеми, сочувствующими нам, как с равными. - Садитесь.

-- Я думаю, вам, вероятно, так же хорошо известно, зачем я пришел, как и мне самому, сэр, промолвил Бартль.

-- Вы хотите знать, на сколько справедливы грустные известия, которые дошли до вас о Гетти Соррель?

-- Нет, сэр, мне хотелось бы узнать об Адаме Биде. Я понял так, что вы оставили его в Стонитоне, и прошу вас покорнейше сказать мне, в каком состоянии находится бедный молодой человек и что он намерен делать. Что жь касается той восковой куклы, которую обезпокоились посадить в тюрьму, то она, по моему мнению, не стоит и гнилого ореха... гнилого ореха... разве только, если взять во внимание зло или добро, которое, по милости её, случится с порядочным человеком, с этим парнем, которого я так ценил, надеясь, что мои невеликия познания помогут ему проложить себе хорошую дорогу в свете... Право, сэр, он был мой единственный ученик во всей этой глупой стране, у которого было желание выучиться математике и способности к этой науке. Еслиб ему ненужно было работать так сильно, бедняге, то он, вероятно, занялся бы высшею отраслью науки, и тогда этого ужь никак бы не случилось.

Скорая ходьба и душевное волнение разгорячили Бартля, и он не был в-состоянии удержаться и не излить своих чувств при первом случае. Но теперь он замолчал и отер влажный лоб и, вероятно, влажные глаза.

когда никто не хочет ее слушать. Я пришел послушать, что вы скажете, а не длятого, чтоб говорить самому. Позвольте же обезпокоить вас и спросить, что делает бедный наш малый?

-- Не подавляйте ваших чувств, Бартль, сказал мистер Ирвайн. - Дело в том, что я нахожусь теперь сам почти совершенно в таком же положении, как и вы. Много боли накопилось у меня на душе, и тяжело было бы мне умалчивать о моих собственных чувствах и только обращать внимание на чувства других. Я разделяю ваше участие к Адаму, хотя и не одним только его страданиям сочувствую в этом деле. Он намерен остаться в Стонитояе до окончания суда, который соберется, вероятно, завтра через неделю. Он нанял там комнатку, и я сам одобрил его намерение, так-как думаю, что ему лучше быть теперь не у себя дома. И он, бедняжка, все еще верит, что Гетти невинна... он хочет собрать все свое мужество, чтоб видеть ее, если может, и решительно отказывается оставить место, где находится она.

-- Да разве вы считаете это существо виновным? спросил Бартль. - Не-уже-ли вы думаете, что ее повесят?

-- Я опасаюсь, что ее ожидает тяжкий конец: доказательства против нея весьма-ясны. И дурной признак уже то, что она запирается во всем... запирается, что у ней был ребенок и это перед самыми положительными доказательствами. Я видел ее сам, и она упорно молчала передо мною. Она содрогнулась, как испуганное животвое, когда увидела меня. Ничто в жизни не поражало меня в такой степени, как перемена, происшедшая с ней. Но я надеюсь, что в крайнем случае нам удастся испросить помилование ради невинных, запутанных в этом деле.

-- Вздор и пустяки! воскликнул Бартль, в своем негодовании, забывая с кем говорил. - Извините меня, пожалуйста, сэр. Я хотел сказать, это вздор и пустяки, что невинные заботятся о том, будет ли она повешена или нет. Что касается меня, то, по моему мнению, чем скорее подобных женщин отправят с этого света, тем лучше; да и мужчины, помогающие им делать зло, лучше также отправились бы вместе с ними, по той же самой причине. Какое делаете вы добро, оставляя жить такую гадину? она только ест пищу, которая могла бы питать разумные существа. Но если Адам на столько безразсуден, что заботится о ней, то я не желаю, чтоб он страдал сверх меры... Что, он очень убит, бедняжка? присовокупил Бартль, вынимая очки и надевая их, будто они могли помочь его воображению.

остаться при нем. Но я снова отправлюсь в Стонитон завтра; я довольно-твердо надеюсь на силу нравственных правил Адама, которые дадут ему возможность перенесть худшее и удержат его от безразсудных поступков.

Мистер Ирвайн, последними словами скорее невольно-выразивший свои собственные мысли, а необращавшийся с ними к Бартлю Масси, все еще думал, что дух мщения против Артура, в форме которого горе Адама являлось безпрестанно, может-быть, заставит его искать встречи, которая, вероятно, имела бы более роковой исход, чем стычка в роще. Эта мысль увеличивала безпокойство, с которым он ожидал прибытия Артура. Но Бартль думал, что мистер Ирвайн намекал на самоубийство, и на его лице отразился новый страх.

-- Я скажу вам, сэр, мою мысль, заговорил он: - и надеюсь, что вы одобрите ее. Я намерен закрыть школу. Если ученики и придут, то они должны будут возвратиться домой - вот и все. А я отправлюсь в Стонитон и буду ходить за Адамом, пока не кончится все это дело. Я скажу ему, что пришел посмотреть на ассизы: против этого он не может сказать ничего. Как вы думаете об этом, сэр?

-- Да, отвечал мистер Ирвайн несколько-медленно: - это было бы действительно отчасти полезно... и ваша дружба к нему делает вам честь, Бартль. Но вы должны думать о том, что будете говорить ему - не так ли? Я боюсь, что у вас немного сочувствия к тому, что вы называете его слабостью к Гетти.

-- Вы можете быть во мне вполне уверены, сэр. Я знаю, что вы хотите сказать. В свое время и я был также дураком, но это останется между вами и мною. Я не стану мучить его, я только буду надзирать за ним и заботиться о том, чтоб у него была хорошая пища, и только изредка скажу слова два.

к нему.

её вечные жалобы, а нее - таки она женщина порядочная и опрятная, а не какая-нибудь неряха. Позвольте мне проститься с вами, сэр, и поблагодарить вас за время, которые вы уделили мне. Вы друг всех в этом деле. Тяжкое бремя несете вы на своих плечах.

-- Прощайте, Бартль, до свидания в Стонитоне, я надеюсь.

Бартль поспешно вышел из священнического дома, уклонившись от Карроля, видимо-приглашавшого его побеседовать; потом, обращаясь к Злюшке, которая поспешно била по песку своими коротенькими лапками рядом с ним, с раздражением произнес:

-- Ну, ведь мне поневоле придется взять вас с собою, негодная. Ведь вы умрете с горя, если я вас оставлю - не правда ли? или попадетесь в лапы к какому-нибудь бродяге. Вы, пожалуй, теперь попадетесь в дурное общество, будете совать нос свой во все углы и диры, до которых вам нет никакого дела. Но, помните, если вы сделаете что-нибудь безчестное, то я откажусь от вас - помните же это, сударыня!