Адам Бид.
Книга пятая.
XXXIX. Известия.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга пятая. XXXIX. Известия. (старая орфография)

XXXIX.
Известия.

Адам повернул по направлению в Брокстон и пошел самым скорым шагом, посматривая на часы, из опасения, чтоб мистер Ирвайн не выехал из дома, может-быть, на охоту. Опасение и торопливость привели его в сильное волнение, прежде чем он дошел до ворот дома приходского священника. Перед воротами он увидел глубокие свежие следы подков на крупном песку.

Но следы были обращены к воротам, а не шли от ним, и хотя у дверей конюшни стояла лошадь, то не была, однакожь, лошадь мистера Ирвайна: она, очевидно, пробежала в это утро не малое разстояние и, должно быть, принадлежала лицу, приехавшему по делу. В таком случай, мистер Ирвайн был дома; но Адам едва мог собраться с духом и спокойно передать Карролю, что хочет переговорить с мистером Ирвайном. Двойной гнет определенной грусти начинал потрясать сильного молодого человека. Буфетчик посмотрел на Адама с удивлением, когда последний бросился на скамейку в корридоре и безсмысленно устремил глаза на часы, висевшие на стене против него. Карроль отвечал, что у его господина был кто-то; но он услышал, что дверь кабинета отворилась, посетитель, казалось, выходил, и так-как Адам торопился, то пошел тотчас же доложить о нем своему господину.

Адам продолжал смотреть на часы: минутная стрелка пробегала последния пять минут до десяти часов с громким, тяжелым, однообразным шумом, а Адам наблюдал за движением и прислушивался к звуку, будто имел какую-нибудь причину на то. В минуты нашего горького страдания почти всегда бывает эти паузы, когда наше сознание делается онемелым ко всему, и мы понимаем и чувствуем только маловажное. На нас как бы нападает слабоумие, чтоб позволить нам отдохнуть от воспоминаний и страха, которые не хотят оставить нас и во сне.

Карроль, возвратившись из комнаты, вызвал Адама к сознанию его горестного положения. Он должен был тотчас же идти в кабинет.

-- Я не могу себе представить, зачем приехал этот странный господин, добавил буфетчик, единственно лишь потому, что, идя впереди Адама к двери, не мог удержаться от замечания: - он пошел в столовую. Да и у моего господина какой-то странный вид, будто он испуган чем-то.

Адам не обратил внимания на эти слова: в нем не возбуждали участия дела других. Но когда он вошел в кабинет и посмотрел на лицо мистера Ирвайна, то в одно мгновение почувствовал, что лицо имело новое выражение, странно-отличавшесся от выражения теплой дружественности, с которым мистер Ирвайн всегда встречал Адама прежде. На столе лежало открытое письмо, которое мистер Ирвайн прикрывал рукою; но изменившийся взгляд, который он бросил на Адама, нельзя было приписать вполне тому, что мистер Ирвайн был озабочен каким-нибудь неприятным делом, потому-что он с особенным выражением посматривал на дверь, будто приход Адама производил в нем сильное безпокойство.

-- Вы хотели говорить со мною, Адам, сказал он тихим, принужденно-спокойным тоном, каким обыкновенно говорит человек, когда решается подавить волнение. - Сядьте вот здесь.

Он указал на стул прямо против него, не более, как на аршин разстояния от его собственного стула, и Адам сел, чувствуя, что такое холодное обращение мистера Ирвайна было новым, более-неожиданным затруднением для его объяснений. Но когда Адам решался на какую-нибудь меру, то отказывался от нея разве только по самым крайним причинам.

-- Я обращаюсь к вам, сэр, сказал он: - как к джентльмену, которого уважаю больше всех. Мне нужно сообщить вам нечто весьма-неприятное... что вам будет столь же неприятно слышать, как неприятно мне сообщить вам. Но если я вам стану говорить о зле, совершенном другими, то вы увидите, что я заговорил имея на то основательные причины.

Мистер Ирвайн медленно кивнул головою и Адам продолжал несколько-дрожащим голосом:

-- Вы знаете, что вам приходилось женить меня и Гетти Соррель пятнадцатого нынешняго месяца. Я думал, что она меня любит, и считал себя счастливейшим человеком в приходе. Но меня постиг страшный ударь.

Мистер Ирвайн вскочил с своего стула, как бы невольно, но потом, решившись подавить свое волнение, подошел к окну и стал смотреть в него.

-- Она скрылась, сэр, и мы не знаем куда. Она сказала, что отправляется в Снофильд, в пятницу, две недели назад. В прошлое воскресенье я поехал за ней, чтоб привезти ее домой, а она вовсе не была там; она поехала в дилижансе в Стонитон, но дальше этого я не мог отъискать её следов. Теперь же я отправляюсь в далекий путь искать ее, и никому, кроме вас, не могу доверить, куда отправляюсь.

Мистер Ирвайн отошел от окна и сел на свое место.

-- Не имеете ли вы какой-нибудь идеи о причине, по которой она скрылась? спросил он.

-- Довольно-ясно, что она не хочет выйти за меня замуж, сэр, сказал Адам. - Она была недовольна, что срок свадьбы так приблизился. Но я боюсь, что это еще не все. Я должен сказать вам, сэр, что здесь еще нечто другое. Это дело касается еще другого человека, кроме меня.

На лице мистера Ирвайна, выражавшем чрезвычайное безпокойство, показался луч чего-то, походившого почти на облегчение или на радость. Адам смотрел на пол и молчал несколько времени: не легко было ему произнесть теперь то, что он должен был сказать. Но когда он стал продолжать, то поднял голову и посмотрел прямо на мистера Ирвайна. Он сделает то, на что решился, не отступая ни на шаг.

-- Вы знаете человека, которого я считал своим величайшим другом, сказал он: - и я, бывало, гордился мыслью, что проведу всю жизнь, работая для него, и питал к нему эти чувства с тех самых пор, как мы оба были еще мальчиками...

голосом вымолвил:

-- Нет, Адам, нет... не говорите этого, ради самого Бога!

Адам, удивленный необыкновенным порывом чувства мистера Ирвайна, раскаялся, что слова сорвались у него с языка, и сидел в печальном безмолвии. Мистер Ирвайн, однакожь, моло-по-малу перестал сжимать его руку, откинулся назад на своем стуле и сказал:

-- Продолжайте. а должен знать это.

-- Этот человек играл чувствами Гетти и вел себя с нею так, как не имел никакого права поступать с девушкой её звания... делал ей подарки и обыкновенно ходил встречать ее, когда она выходила из дома. Я узнал об этом, только два дня перед тем, что он уехал отсюда... я видел, как он цаловал ее, когда они прощались друг с другом в роще. Тогда еще не было ничего сказано между мною и Гетти, хотя я и любил ее уже давно и она знала о том. Но я упрекал его в дурных поступках, и мы обменялись оскорбительными выражениями и ударами. После этого, он торжественно уверил меня, что все это был вздор и только пустое волокитство. Но я заставил его написать Гетти письмо и сказать ей, что он не имел никакой серьёзной цели. Я видел довольно-ясно, сэр, по различным обстоятельствам, которых я не понимал в свое время, что он овладел её сердцем, и я полагал, что она, вероятно, все будет думать о нем и никогда не полюбит другого человека, который захотел бы жениться на ней. Я отдал ей письмо; она, казалось, переносила все это гораздо-лучше, чем я ожидал... стала обращаться со мною все ласковее и ласковее... я думаю, она в таком случае не знала своих собственных чувств, бедняжка!.. и все это возвратилось снова, когда уже было слишком-поздно... Я не хочу порицать ее... я не хочу думать, что она хотела обмануть меня. Но я видел подтверждение своей мысли, что она любит меня и... остальное вы знаете, сэр. Но мне приходит на мысль, что он поступил со мной неискренно, сманил ее из дома, и она бежала к нему... И я теперь отправляюсь искать ее, так-как я не могу более работать, пока не буду знать, что с нею сталось.

Впродолжение рассказа Адама, мистер Ирвайн имел время приобресть самообладание, вопреки тягостным мыслям, толпившимся в его голове. Ему горько было вспомнить теперь то утро, когда Артур завтракал с ним и, казалось, готов был сделать какое-то признание. Теперь было довольно-ясно, в чем он хотел признаться. И еслиб их беседа приняла другой оборот... еслиб он сам был менее деликатен и настоятельно навязался бы в тайны другого человека... тягостно было думать, какое ничтожное обстоятельство могло бы предупредить весь этот грех и горе. Он видел теперь все это происшествие при страшном освещении, которое настоящее проливает на прошедшее. Но каждое из чувств, стремительно-охватывавших его, уступало перед состраданием, глубоким, исполненным уважения состраданием к человеку, сидевшему перед ним, человеку, который был уже так убит, с грустною слепою покорностью готов был встретить еще недействительное горе, между тем как действительное было так недалеко от него и выходило гораздо-дальше пределов обыкновенного испытания, которого он мог бы опасаться. Его собственное волнение подавлялось известным благоговением, которое охватывает нас в присутствии сильной душевной боли, потому-что он уже имел перед собою боль, которую должен был причинить Адаму. Он си за взял руку Адама, лежавшую на столе, но теперь весьма-осторожно и торжественно произнес:

-- Адам, мой дорогой друг, вы уже имели тяжкия испытания в вашей жизни. Вы умеете переносить несчастие, как следует мужчине, а также и действовать таким образом. Господь требует теперь от вас и того и другого. Вас ожидает более-тяжкое несчастие, чем какое-либо из тех, которые вы знали до этого времени. Но вы не виноваты... не вы будете иметь самую худшую из всех печалей. Да поможет Господь тому, кто будет иметь ее!

Два бледные лица смотрели друг на друга; на лице Адама выражалось трепетное недоумение, на лице же мистера Ирвайна замешательство, страх и сострадание. Но он продолжал:

-- Я получил известие о Гетти сегодня утром. Она не пошла к нему; она в Стонишейре... в Стонитоне.

Адам вскочил со стула, будто думал, что может в одну минуту очутиться у нея; но мистер Ирвайн снова схватил его за руку и убедительно сказал:

-- Подождите, Адам, подождите.

Адам сел на свое место.

-- Она в весьма-несчастном положении... в таком положении, что вам, мой бедный друг, легче было бы лишиться её навсегда, чем встретиться с нею таким образом.

Губы Адама задрожали, но звука не было; оне снова задрожали и он прошептал:

-- Говорите!

-- Она арестована... она в тюрьме.

Будто оскорбительный удар возвратил Адаму дух сопротивления. Кровь бросилась ему в лицо, и он громко и резко сказал:

-- За что?

-- За великое преступление... убийство своего ребенка.

-- Не может быть! почти заревел Адам, вскочил со стула и сделал шаг к двери; но он снова повернулся и, прислонившись спиною к книжному шкапу, устремил на мистера Ирвайна свирепый взгляд. - Это невозможно! У ней не было вовсе ребенка. Она не может быть виновна. Кто сказал это?

-- Но кто же говорит, что она виновна? неистово спросил Адам. - Разскажите мне все.

-- Вот письмо судьи, которому она была представлена, а констебль, арестовавший ее, у меня в столовой. Она не хочет сознаться, как ее зовут и откуда она; но я опасаюсь, весьма-опасаюсь, что это именно Гетти. Описание совершенно соответствует ей, только, говорят, что она очень-бледна и нездорова. В кармане у ней был небольшой красный кожаный бумажник и в нем написаны два имени: одно, вначале, "Гетти Соррель, Геслоп", а другое, в конце: "Дина Моррис, Снофильд". Она не хочет сказать свое собственное имя; она запирается во всем и не отвечает ни на какие вопросы. Таким образом обратились ко мне, как к судье, чтоб я принял меры для удостоверения её, так-как предполагают, что первое имя - её собственное.

-- Но какое имеют они доказательство против нея, если это действительно Гетти? сказал Адам столь же неистово и с усилием, которое, казалось, потрясло все существо его. - Я не верю этому. Этого быть не могло, и никто из нас не знает этого.

-- Ужасное доказательство, что она находилась в искушении совершить это преступление. Но мы имеем еще некоторую надежду, что она в-действительности не совершила преступления. Постарайтесь прочесть это письмо, Адам.

Адам схватил дрожащими руками письмо и пытался твердо остановить на нем глаза. Мистер Ирвайн в это время вышел из комнаты, чтоб отдать некоторые приказания. Когда он возвратился, глаза Адама все еще смотрели на первую страницу: он был ко в-состоянии прочесть, он был не в-состоянии связать слова и понять их значение. Наконец он бросил письмо и сжал кулак.

-- Это его дело, сказал он. - Если тут совершено преступление, то виноват он, а не она. Он выучил ее обманывать... он обманул меня первый. Пусть же и он идет к суду... пусть он станет рядом с нею и я разскажу всем, как он овладел её сердцем, сманил ее на дурное и потом обманул меня. Не-уже-ли он останется свободным, между-тем как все наказание падет на нее одну... столь-слабую и молодую?

Образ, вызванный последними словами, дал новое направление безумным чувствам бедного Адама. Он был безмолвен и смотрел в угол комнаты, будто видел там что-то. Потом он снова воскликнул и в его голосе слышалась грустная мольба:

могу вынесть этого... О, Боже мой! это бремя мне не по силам... мне слишком-тяжело думать, что она преступница.

Мистер Ирвайн снова сел на свое место в безмолвии; он был слишком умен, чтоб говорить в настоящую минуту утешительные слова; притом же вид Адама, стоявшого перед ним с выражением внезапной старости, которое отражается иногда на молодом лице в минуты страшных потрясений - тяжкий вид кожи без капли крови под нею, глубокия борозды около судорожно-подергивавшагося рта, морщины на лбу - вид этого сильного, твердого человека, как-бы разбитого невидимым ударом несчастья, трогал его до глубины души, и говорить было ему нелегко. Адам стоял неподвижно, безмысленно продолжая смотреть в угол минуты с две: в это короткое мгновение он снова переживал все время своей любви.

-- Она не могла совершить это, сказал он, не отводя глаз, как-бы разговаривая только с самим собою: - только страх заставляет ее скрываться... Я прощаю ей то, что она обманывала меня... я прощаю тебя, Гетти... ты также была обманута... Тяжела твоя доля, моя бедная Гетти... но меня никогда не заставят поверить этому.

Он опять замолчал на несколько минут и потом сурово и отрывисто проговорил:

будет преследовать его всю его жизнь... теперь он не отделается ложью... я приведу его, притащу его сюда сам.

Адам направился к двери, потом машинально остановился и искал глазами шляпу, вовсе не сознавая, где находился или кто был вместе с ним здесь. Мистер Ирвайн последовал за ним, взял его за руку и спокойным, но решительным тоном сказал:

-- Нет, Адам, нет. Я уверен, что вы захотите остаться здесь и попытаться сделать что-нибудь доброе для нея, а не уйти отсюда и искать безполезной мести. Наказание настигнет виновного непременно и без вашей помощи. Притом же, он уже не в Ирландии; он должен быть на пути домой или по-крайней-мере уедет гораздо-прежде, чем вы успеете прибыть туда. Я знаю, что его дед писал к нему о том, чтоб он возвратился, по-крайней-мере десять дней тому назад. Я хотел бы, чтоб вы отправились теперь со мною в Стонитон. Я приказал оседлать лошадь и для вас, чтоб вы могли ехать с нами, лишь только успокоитесь.

-- Вспомните, продолжал мистер Ирвайн: - что, кроме вас самих, Адам, есть еще другие, о которых надобно подумать и для которых надобно действовать. Есть родные Гетти, добрые Пойзеры, для которых этот удар будет так тягостен, что я не могу без содрогания подумать о том. Я надеюсь на вашу нравственную силу, Адам, на ваше чувство долга перед Богом и людьми, и твердо убежден, что вы постараетесь действовать до-тех-пор, пока ваша деятельность может приносить какую-нибудь пользу.

-- Хотите вы ехать со иною в Стонитон, Адам? спросил он еще раз после минутного молчания. - Нам надобно узнать, действительно ли Гетти находится там.

-- Да, сэр, отвечал Адам. - Я сделаю то, что вы считаете нужным. Но люди на господской мызе...

-- Я хочу, чтоб они не знали, пока я не возвращусь, и тогда я сам сообщу им об этом; тогда я буду уже вполне убежден в том, в чем я еще не совершенно убежден теперь, и возвращусь как только можно скорее. Пойдемте же теперь, лошади готовы.