В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга I. Мисс Брук.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга I. Мисс Брук. Глава I. (старая орфография)

РОМАН
ДЖОРЖА ЭЛЛИОТА

КНИГА I.
Мисс Брук.

I.

Мисс Брук обладала тех родом красоты, который как-бы еще рельефнее выдается при бедной одежде. Кисти её рук и самые руки имели такое прекрасное очертание, что ей не зачем было заботиться о фасоне рукавов, и она без ущерба для своих красивых рук могла-бы носить даже и такия рукава, которые встречаются на картинах итальянских художников XII и XIII столетий, изображавших особенно-некрасивую женскую одежду. Профиль, стан и вся осанка мисс Брук как-бы получали еще большее достоинство от её простого платья, которое, своею провинциальною отсталостью от моды, придавало ей характер прекрасной цитаты из библии, - или из какого-нибудь старинного поэта, - приведенной в статье современной газеты. Все знавшие мисс Брук отзывались о ней, как о замечательно-умной девушке, но обыкновенно прибавляли при том, что у сестры её, Целии, более здравого смысла. Но и Целия не любила украшать свои платья разными оборками и отделками, и только слишком внимательный наблюдатель мог заметить некоторое различие между её платьем и сестриным, и небольшую тень кокетства в его отделке. Обе сестры, повидимому, были одного мнения насчет выбора фасона платьев. И действительно, простота наряда мисс Брук была результатом глубоких соображений, которые находила вполне основательными и мисс Целия. В основе этих соображений отчасти лежало желание не уронить достоинства истинных леди: происхождение Бруков хотя и не было чисто-аристократическое, однакож, было несомненно, что они из "хорошей" фамилии. Пересматривая их родословное дерево за поколение или за два назад, можно было убедиться, что в числе их предков а это время не было ни одного аршинника или колотырника, а все народ чиновный: адмиралы, да духовные сановники. Можно было дорыться даже до одного пращура, сражавшагося вместе с Кромвелем в качестве пуританского джентльмена, - впоследствии, однакож, примирившагося с Стюартами и съумевшого выбраться здравым и невредимым из политических бурь, при чем он сохранил свое значительное родовое поместье. Девушки из такого рода, живя в тихом деревенском доме глухой провинции и посещая сельскую церковь, едва превосходившую размерами небольшую гостиную, естественно смотрели на модные тряпки, как на предмет, достойный внимания дочерей какого-нибудь лавочника. Оне сочувствовали той благовоспитанной экономии, которая в старые годы осуществлялась в одежде, хотя для расходов, служивших более отличительным признаком звания, не налагалось никаких границ. Даже одной этой причины, помимо религиозных побуждений, былобы достаточно для предпочтения простоты в одежде, но мисс Брук видела в этой простоте также и точное исполнение религии; Целия, с своей стороны, кротко покоряясь всем соображениях сестры, воспринимала их с тем здравым смыслом, который помогает усвоивать все замечательные учения без всякого умственного эксцентрического волнения. Доротея знала наизусть отрывки из "Мыслей" Паскаля и из творение Джереми Тэйлора, и для нея, смотревшей на судьбы человечества через призму строгого пуританства, женския стремления одеваться по моде казались крайне неестественными, - болезнью, которую следовало лечить в доме умалишенных. Она решительно не могла понять, как можно согласовать требования духовной жизни с живым участием в фасону манишки или в искусному расположению складок на платье. Склад ума у нея был чисто-теоретический и по своей природе она стремилась к созданию себе возвышенного мира, - который, впрочем, мог ограничиваться одним типтонским приходом, - и правил для своего собственного руководства, как держаться в нем. Она была полна любви и преданности ко всему, что, по её убеждению, носило на себе характер великого и сильного; она готова была одинаково на мученичество, на отречение, на всякое страдание за свои симпатии и убеждения. Конечно, подобные качества в характере девушки-невесты не только не могли ускорит её замужество, напротив, препятствовали ему совершиться по обычаю, ради приятной наружности невесты, по тщеславию или по простой собачьей привязанности. Ко всему этому, ей, старшей из сестер, не было еще двадцати лет, и обе оне с двенадцатилетняго возраста, оставшись сиротами, воспитывались по плану одновременно и узкому, и многостороннему, сначала в одной английской семье, а затем в швейцарской, в Лозанне; их опекун, старый холостяк, дядя, старался исправить таким образом недостатки их сиротского положения.

Едва прошел год с той поры, как оне поселились в Типтон-Грэндже, у своего дяди, старика лет под шестьдесят, человека характера уживчивого, но с весьма неопределенными убеждениями. Он путешествовал в своих молодых годах; поэтому-то, говорили в околодке, - он и усвоил себе слишком блуждающее настроение духа. Предугадать решение, какое примет мистер Брук в известном деле, было не легче, чем предсказать погоду: можно было безошибочно сказать наперед только одно, что он будет действовать с благими намерениями и истратит, при этом, так мало денег, как только будет возможно. Но известно, что в самых тягуче-неопределенных умах кроются кой-какие твердые семяна привычки; были свои привычки и у м-ра Брука, и хотя он давно уже утратил определенное понятие даже о своих собственных интересах, однакож, не выпускал из своих рук табакерки; он берег ее, как зеницу ока и подозрительно смотрел на всякого, кто, обращал на нее внимание.

Наследственной пуританской энергии, очевидно, не имелось у м-ра Брука, но, в племяннице его, Доротее, она просвечивала одинаково сквозь недостатки и добрые качества, и заставляла иногда девушку выходить из себя при толках дяди или его образе действий, по которому дела в имении предоставлялись "собственному течению". В виду этого последняго обстоятельства, она с особенной горячностью ждала своего совершеннолетия, т. е. того вожделенного времени, когда ей можно будет действовать более самостоятельно и употреблять часть своих денег на приведение в исполнение её великодушных замыслов. На Доротею смотрели, как на девушку с приданым, потому-что, сверх семисот фунтов годового дохода, который обе сестры наследовали от своих родителей, в случае брака Доротеи и рождения ею сына, этот сын должен был наследовать имение м-ра Брука, приносившее до трех тысяче фунтов в год; а такой доход казался огромным богатством для провинциальных семейств, все еще обсуждавших образ действий Роберта Пиля по вопросу о католиках, живущих в Великобритании, - тех семейств, которые пребывали в блаженном неведении о золотых жатвах той роскошной плутократии, которая с подобающим величием расширила потребности светской жизни.

Такой красивой девушке и с такими блестящими надеждами, как Доротея, представлялись все шансы выйдти замуж без всякого затруднения. Повидимому, ничто не могло препятствовать её замужеству, кроме крайностей её характера и её настойчивости устроить свою жизнь на таких началах, которые могли заставить даже не слишком осторожного человека задуматься при мысли делать ей предложение, или, наконец, могли довести ее до отвержения всякого сватовства. Молодая девушка, довольно хорошого происхождения и с порядочным состоянием, напускающая на себя: причуды, которые под стать разве какой-нибудь фанатичной католичке, исповедующей убеждения средневекового Рима, - такая девушка, будь она раскрасавица, способна охладить самого пылкого обожателя. Ему невольно приходит в голову, что подобная супруга в одно прекрасное утро может напасть на него с таким проектом на счет употребления её доходов, который, пожалуй, будет стоять в полном противоречии с политической экономией и содержанием верховых лошадей на конюшне. Каждому претенденту на руку подобной девушки натурально приходилось дважды подумать, прежде чем он решится на вступление с нею в брачный союз. От женщин обыкновенно не ждут других мнений, кроме хилых и ошибочных; и большинство уверено, что общество и семейная жизнь охраняются именно тем, что эти мнения никогда не приводятся в исполнение. Здоровые люди поступают как все, как их соседи, если-же некоторые сумасшедшие находятся на свободе, то каждый может узнать их и избегать.

Общественное мнение типтонского населения, даже мнение фермеров, - высказывавшееся на счет обеих сестер, склонялось в пользу Целии, как девушки очень приветливой и с невинным личиком, между тем как большие глаза мисс Брук были, подобно её мистическому настроению, слишком необыкновенны и поразительны. Бедная Доротея! при сравнении с нею, невинно-смотрящая Целия была опытною и светски-мудрою. - Ум человеческий несравненно утонченнее, чем наружные ткани, составляющия для него род геральдики или циферблата, - и понять ум труднее, чем наружность.

Однакож все, кому приходилось иметь сношения с Доротеей, хотя и были предубеждены против нея ходившими о ней тревожными слухами, - находили в ней особую прелесть, как-то непонятно совмещавшуюся со всеми её причудами, которые отталкивали от нея общественное мнение. Многие мужчины находили ее восхитительной, когда они видели ее верхом на лошади. Она любила свежий воздух и разнообразие сельских картин, и когда её глаза и щеки озарялись чувством удовольствия, она вовсе не походила на поклонницу мистицизма. Она дозволяла себе верховую езду как снисхождение, хотя и чувствовала угрызение совести за допущение в себе такой слабости; она сознавала, что получаемое ею удовольствие от верховой езды имеет язычески-чувственный характер, но все откладывала свое воздержание от нея.

Доротея была прямодушна, горяча и нисколько не страдала недостатком самопоклонения. Напротив, в своем воображении она постоянно украшала Целию всемы совершенствами и прелестями, далеко превышавшими её собственные достоинства; и если какой-нибудь джентльмен приезжал в Грандж, повидимому, не с одним только желанием навестить м-ра Брука, Доротея тотчас-же заключала, что он влюблен в Целию. Так, например, на сэра Джемса Читама, она смотрела не иначе как на жениха Целии, и не мало времени провела в размышлении о том, можно-ли Целии принять его предложение. Но если-бя кто вздумал считать Читама её собственным женихом, такое предположение она сочла-бы смешною нелепостию. При всем своем стремления в познанию жизненных истин, Доротея сохраняла самые ребяческия понятия о супружестве. Она была уверена, что вышла-бы замуж, например, за разсудительного Гукера, еслибы родилась во время, чтобы спасти его от его печальной брачной ошибки; - или-же за Джона Мильтона, в то время, как он ослеп, или за какого-нибудь другого великого человека, переносить странности которого было-бы достославным подвигом; но какой-нибудь любезный, красивенький баронет, который говорил: "Именно так", даже тогда, когда в её словах выражалось недоумение, - мог-ли он быть в её глазах женихом? Из её замечаний о браке можно было заключить, что, по её мнению, настоящая сладость супружества могла осуществляться лишь в том случае, если муж был чем-то в роде отца и мог учить жену даже еврейскому языку, еслибы она этого пожелала.

Такия особенности в характере Доротеи не нравились соседям и знакомым м-ра Брука и они строго осуждали его за то, что он не пригласил в свой дом какую-нибудь даму средних лет в руководительницы и компаньонки для своих племянниц, но сам м-р Брук до того страшился того высшого сорта женщин, из которых только и возможно было выбрать достойную подобного положения особу, что легко склонился на отводы Доротеи, и в этом случае выказал достаточно мужества, чтобы противустоять всему свету, - то есть, жене пастора, миссис Кэдуэлладер, и небольшому кружку джентри северовосточного уголка Домшэйра, с которыми он водил хлеб-соль. Таких образом, мисс Брук осталась хозяйкою в доме своего дяди, нисколько не тяготясь своею новою властью и выражениями почтения, с нею связанными.

Сэр Джемс Читам должен был сегодня приехать в Грэндж к обеду с другим джентльменом, незнакомым ни той, ни другой из сестер, которого однакож Доротея ожидала с некоторым благоговением. То был достопочтенный Эдуард Казобон, слывший в графстве за человека глубокой учености, посвятившого уже многие годы на большое сочинение по истории религии. Казобон имел довольно значительное состояние, что, конечно, придавало еще более блеска его набожности; его мнения славились самобытностью, которая должна была особенно высказаться при издании его сочинения. Если и теперь его имя было притягательной силой, то что-же будет в то время, когда это имя занесется в летописи учености.

Воротясь рано поутру из детской школы, которую она завела в деревне, Доротея села на свое обыкновенное место в хорошеньком будуаре, разделявшем спальни сестер, и нагнулась над оканчиваемым ею планом какой-то постройки (она очень любила этот род работы). Целия, с нетерпением поджидавшая её возвращения, поспешила прервать её занятие.

дядя отдал их тебе, а ты с тех пор на них и не взглянула.

В физиономии Целии была тень неудовольствия, полное его проявление задерживалось привычным благоговением в Доротее и по принципу - двумя соединенными элементами, которые однакож при неосторожном прикосновения к ним могли выказать скрытую электрическую силу. К утешению Целии, глаза Доротеи засветились веселостью, когда она подняла их на сестру.

-- Какой ты отличный маленький календарь, Целия! Шесть месяцев солнечных или лунных?

-- Сегодня последнее число сентября, а дядя дал их тебе первого апреля. Ты помнешь, он сказал еще, что постоянно забывал отдать их. Я полагаю, ты и не вспоминала о них с того времени, как заперла их в этот комод.

-- Ты права моя милая, но ведь ты знаешь, что мы носить их не будем.

Доротея говорила приветливым голосом, наполовину ласковым, наполовину наставительным. Она не выпускала карандаша из рук и чертила мелкия детали плана на полях.

Целия покраснела и её лицо приняло серьезное выражение.

-- Я думаю, милочка, сказала она, - что мы не докажем должного уважения к мамашиной памяти, если оставим эти вещи без всякого внимания. И к тому-же, прибавила она с некоторою запинкою в голосе, готовая заплакать с досады, - к тому-же ожерелья теперь в общем употреблении... и мадам Пуансон, которая была даже строже тебя в некоторых вещах, носила драгоценные украшения. Да и вообще христианки.. Я уверена, что спаслись многия из тех женщин, которые носили здесь драгоценные вещи...

Целия признавала в себе некоторую душевную твердость, когда пускалась в практическия разсуждения.

-- Тебе хотелось-бы носить их? воскликнула Доротея, с видом крайняго изумления при таком открытии, оживившем всю её особу драматическим порывом, заимствованным от той самой мадам Пуансон, которая носила драгоценные украшения. - В таком случае, вынем их. Зачем-же ты мне ранее о том не сказала? Но ключи... где ключи?

Она сжала себе руками виски, отчаиваясь, повидимому, в своей памяти.

-- Вот они, сказала Целия, которая долго обдумывала и подготовляла это объяснение.

-- Так отвори комод, выдвинь большой ящик и вынь шкатулку с драгоценностями.

Шкатулка тотчас-же была отперта и различные украшения высыпались из нея, покрывая стол блестящим цветником. Их оказалось не особенно много, но некоторые из них были действительно хороши. Первыми бросались в глаза ожерелье из пурпуровых аметистов, превосходно оправленных в золото, и жемчужный крест с пятью бриллиантами. Доротея тотчас-же взяла ожерелье и застегнула его вокруг шеи сестра, которую оно обхватило почти как браслет; но такая кайма очень шла к голове и шее Целии, в чеи она сама могла убедиться, взглянув в трюмо, стоявшее у ней за спиной.

-- Ожерелье, Целия, как раз подойдет в твоему платью из индейской кисеи. А крест пойдет лучше к темным платьям.

Целия старалась не улыбнуться от радости.

-- О, Додо, крест ты должна оставить себе!

-- Нет, моя милая, нет, отвечала Доротея, отклонялся руку.

-- Право, ты должна взять... Тебе будет очень к лицу... при твоем черном платье, говорила Целия, настаивая. - Это ты можешь носить.

-- Так ты будешь считать нечестием и с моей стороны, если я его надену, сказала Целия с смущением.

-- Нет, милая моя, нет, ответила Доротея, поглаживая щеку сестра. - Души тоже имеют свой цвет лица: что идет к одной, другой не пристало.

-- Но тебе приятно будет сохранить этот крест, хотя в память мамаши?

-- Нет, у меня много других вещей, от мамаши. Её шкатулка из сандального дерева, которую я так люблю... множество других вещей... А все это твое, моя милая. Нам нечего и толковать об этом более. Уноси свое имущество.

Целия чувствовала себя несколько оскорбленною. В этом пуританском снисхождении было сильное сознание превосходства, - и оно для нежной плоти невосторженной сестры, едвали не было тяжело, чем самое пуританское преследование.

-- Какже я буду носить золотые вещи, если ты, старшая сестра, никогда не наденешь ничего подобного!

-- Ну, Целия, было-бы уже слишком требовать от меня, чтобы я носила безделушки из-за того только, чтобы поддерживать тебя. Надеть на себя подобное ожерелье, для меня все равно, что начать вертеться; голова у меня закружится и я не буду знать, как и куда идти.

-- К тому-же оно было-бы узко для твоей шеи; тебе более к лицу такое украшение, которое висит, например, серьги, или свободно обхватывает руку, как браслет, проговорила она с удовольствием. Полная непригодность ожерелья для Доротеи, со всех точек зрения на него, утешила вполне Целию, так-как они могла теперь без всякого оскорбления сестры овладеть этой вещью. Затем она открыла одну за другой разные коробочки с кольцами, между которыми нашлось одно с прекрасным изумрудом и бриллиантами; в эту-же самую минуту солнце, выглянув из-за облаков, осветило стол радужными лучами.

-- Как прекрасны эти драгоценные каменья, произнесла Доротея под наплывом нового овладевшого ею чувства, столь-же внезапного, как и сверкнувший солнечный свет. - Удивительно, как глубоко проникают цвета в человека, точно благовония. Я думаю, что именно по этой причине в откровении св. Иоанна, драгоценные каменья употреблены в смысле духовных эмблем. Они походят на частицы неба... А изумруд кажется мне красивее всех прочих камней.

-- Вот и браслет парный к кольцу, сказала Целия. - Мы не заметили его сначала.

-- Они хороши! проговорила Доротея, надевая перстень и браслет на свою чудно-выточенную руку и держа ее перед окном в уровень с своими глазами. Надевая на себя эти украшения, она старалась объяснить свое наслаждение красками путем мистически-религиозного удовольствия.

собственному цвету лица даже еще лучше, чем пурпуровые аметисты. - В таком случае, ты должна взять себе, по крайней мере, этот браслет и кольцо... если уже не хочешь брать ничего другого. Но взгляни, как милы тоже эти агаты... и как скромны они.

-- Да! я возьму их... этот браслет и перстень, сказала Доротея. Потом, опустив руку на стол, она прибавила совсем другим голосом: - Но как несчастны те люди, которые отыскивают эти каменья, работают над ними и продают их!...

Она снова остановилась и Целия подумала, что её сестра намерена отказаться от драгоценностей, как того и требовала последовательность.

-- Да, моя милая, я оставлю эти вещи себе, решительно произнесла Доротея. - Но убери все остальное вместе с шкатулкой.

Она снова взялась за свой карандаш, не снимая драгоценностей и не спуская с них глаз. Она думала, что хорошо держать их часто возле себя, чтобы питать свой взор этими маленькими источниками чистого цвета.

Доротея быстро взглянула на сестру. Как ни легко наделяло её воображение совершенством любимых ею лиц, однакож, все-таки в ней проглядывала иногда острая сметливость, не лишенная некоторой едкости. И если мисс Брук упрекала себя иногда, что не может достигнуть полнейшого смирения, то она отнюдь не могла жаловаться на недостаток в себе внутренняго огня.

-- Может быть, ответила она довольно высокомерно. - Я еще не могу определить теперь, до какой степени я упаду.

сложила их в шкатулку и унесла в свою комнату. Доротея была тоже неспокойна и, продолжая чертить свой план, допрашивала себя насчет чистоты своих собственник чувств и речей во время сцены, закончившееся маленькой размолвкой между сестрами.

Совесть Целии объяснила ей, что она была вовсе не виновата; с её стороны было естественно и простительно задать такой вопрос Доротее, и Целия повторяла, что её сестра была непоследовательна, ей следовало или принять всю свою долю драгоценностей, или-же, после своих резких слов, отказаться совершенно от них.

хотя, конечно, ее они должны-бы связывать. Но она не всегда последовательна.

Так раздумывала Целия, сидя над своею вышивкою по канве, пока сестра не кликнула ее.

-- Целия! поди сюда и посмотри на мой план. Мне кажется, что я великий архитектор, если я только не сочинила невозможных лестниц и печей.

Когда Целия нагнулась над бумагой, Доротея ласково прижалась щекою к её руке. Целия поняла это движение. Доротея сознавала свою вину, и Целия простила ей. С тех пор, как оне могли себя запомнить, в отношениях Целии к старшей сестре была всегда смесь благоговения и критики. Младшая сестра постоянно несла ярмо; а существует-ли подъяремное существо, которое-бы не имело своих личных мнений?