В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга V. Мертвая рука.
Глава XLV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга V. Мертвая рука. Глава XLV. (старая орфография)

ГЛАВА XLV.

На оппозицию против нового госпиталя, о которой Лейдгат говорил Доротее, как и на всякую другую оппозицию, можно было смотреть с различных точек зрения. Лейдгат объяснял ее смесью зависти и тупого предубеждения. М-р Бюльстрод, кроме зависти медиков, видел в ней желание досадить ему, - желание, вызванное ненавистью к той жизненной религии, представителем которой он служил, - ненавистью, находившею себе, и помимо религии, предлоги в различит слабостях его, которые нетрудно подметить во всяком человеке. Это были, если можно так выразиться, министерския точки зрения. Но оппозиции обладают обыкновенно способностью выставлять безграничное число обвинений, которые, не останавливаясь на пределах известного, стремятся в безпредельное пространство неизвестного. Мидльмарчская оппозиция большею частью вторила голосу своих вожаков, но, тем не менее, в ней проявлялись всевозможные оттенки мнений, начиная с деликатной сдержанности доктора Минчина до резких отзывов м-с Доллон, содержательницы трактира Танкорд в Слоутер-Дэне. М-с Доллон все более и более убеждалась в том, что "доктор Дейдгат принял на себя заведывание госпиталем, если, может быть, и не для того, чтобы отравлять своих пациентов, как она слышала, то, во всяком случае, для того, чтобы они умирали там, и он мог их резать без всякой помехи: известное дело, что он хотел резать м-с Гоби, почтенную женщину, которой еще до замужества отдавали деньги на сохранение. "Ну что это за доктор! всем известно, что доктор только тогда и хорош, если он знает, что делается с вами, пока вы еще живы; а что толку, что он станет разглядывать вам нутро, когда вы умрете." Иначе м-с Доллон не могла объяснить себе, зачем доктор Лейдгат поступил в госпиталь. Большая часть посетителей её заведения, конечно, разделяли её мнение.

Даже и это мнение оказало свое влияние на судьбу мидльмарчских медиков. Трактир Танкорд был сборным пунктом одного благотворительного клуба, который за несколько месяцев до открытия нового госпиталя пускал на голоса вопрос: не отказать-ли ему своему постоянному медику, доктору Гамбиту, и не пригласить-ли взамен его доктора Лейдгата, который производит просто чудеса, воскрешает больных, которых осудили на смерть все другие доктора. Хотя этот вопрос в то время и был решен против Лейдгата, но ничтожным большинством, всего двух голосов; противники Лейдгата торжественно заявляли, что они считают способность воскрешать людей, уже отпетых всеми, весьма двусмысленною рекомендациею, посягательством на неисповедимые пути провидения. Но теперь, благодаря слухам, которые ходили о молодом медике в трактире Доллон, против Лейдгата возстали и те из членов благотворительного клуба, которые прежде держали его сторону.

Год тому назад, когда Лейдгат еще не приобрел в Мидльмарче репутации искусного врача, в обществе о нем ходили самые разнообразные мнения, по большей части, неблагоприятные, и очень немногие решались обращаться к нему. Прежде других познакомились с ним пациенты с хроническими болезнями, в роде старика Фэтерстона; затем его стали приглашать к себе обыватели, которые не любят расплачиваться по докторским счетам, но не прочь завязать знакомство с новым доктором и послать за ним, чтобы он прописал успокоительное лекарство раскапризившемуся ребенку, на что старые доктора практики всегда ворчали. Эти пациенты объявили, что Лейдгат, судя по всему, доктор искусный. Вскоре в городе утвердилось мнение, что Лейдгат искуснее других лечит болезни печени, поэтому многие обратились к нему за рецептом его микстуры; они убеждали себя, что если эта микстура и не поможет, то всегда можно возвратиться к слабительным пилюлям, которые, если и не уменьшали желтизны, то все-же поддерживали жизнь. Впрочем, такого мнения держались только люди средней руки. Мидльмарчские аристократы не переменяли доктора без важных побудительных причин; те-же из них, у кого лечил прежде м-р Пикок, недоверчиво отнеслись к новому доктору, заменившему Пикока: они были убеждены, что едва-ли он может сравняться искуством с своим предшественником.

Но Лейдгат не успел пробыть в городе и нескольких недель, как о нем стали ходить слухи, способствовавшие образованию более установившихся мнений на его счет, хотя большинство этих слухов было, конечно, лишено всякого значения.

Ранее других распространился слух, что Лейдгат не любит пичкать лекарствами. Это показалось оскорбительным и врачам, которые увидели в этом посягательство на свое значение, и аптекарям; и те и другие охотно-бы притянули новатора в суду за то, что он, не состоя лондонским доктором медицины, осмеливается требовать с больных плату за визит, не прописывая им лекарства. В своей неопытности Лейдгат и не подозревал, что такая система лечения возстановит против него не только докторов и аптекарей, но даже самих больных. Мало-того, он имел неосторожность, разговаривая с м-ром Момсеем, торговцем овощными товарами, который не был его пациентом, заявить, что многие врачи роняют свою репутацию и вредят своим пациентам, получая с них плату в форме длинных счетов за микстуры, капли и пилюли:

-- В этом случае врачи столько-хе вредны, как и простые шарлатаны, заметил Лейдгат легкомысленно: - чтобы заработать себе кусок хлеба, они опаивают лекарствами верноподданных короля; а это равносильно измене, м-р Момсей, так как своими действиями они посягают на самый организм общества.

М-р Момсей был не только попечителем бедных, но вместе с тем страдал одышкой и обладал огромным семейством. Таким образом, и с медицинской точки зрения, и с своей собственной, он был человеком с весом и смотрел на себя, как на истого патриарха мидльмарчского захолустья; обходился он со всеми радушно и покровительственно, с игривою любезностью, при чем скромно воздерживался выказывать свой ум во всем блеске. Эта-то любезная игривость м-ра Момсея и побудила Лейдгата отвечать ему таким тоном.

Последния слова свои Лейдгат произнес с улыбкой, занося ногу в стремя, и м-р Монсей расхохотался громче, чем-бы разсмеялся в том случае, если-бы знал, кого именно подразумевал Лейдгат под словом "верноподанные короля". "Доброго утра, доброго утра, сэр, сказал он с видом человека, который все понял. Но, на самом деле, он был приведен в сильное смущение. Впродолжении многих лет он платил по докторским счетам с тщательно подведенными итогами, так что знал, что за каждые полкроны и восемнадцать пенсов ему отпускалось что-нибудь осязаемое. Он платил по этим счетам с удовольствием, включая это в число своих обязанностей мужа и отца; чем длиннее был счет, тем более он им гордился. Таким образом, он не только приобретал массу лекарств для себя и семейства, но имел удовольствие изучать непосредственное действие каждого из этих лекарств, так что мог даже руководить своими указаниями м-ра Гамбита - врача, стоявшого по положению несколько ниже Вренча и Толлера и известного более, как акушера. М-р Момсей вообще был о нем очень не высокого мнения, но замечал вполголоса, что, как врач, он, пожалуй, искуснее всех своих мидльмарчских товарищей.

Доводы, приведенные Лейдгатом, не убедили м-ра Момсея, но они оказались еще более несостоятельными в его мнении, когда они подверглись критике м-с Момсей, женщины, отличавшейся необыкновенным плодородием, вызывавшем частые посещения м-ра Гамбита, и подверженной болезненным припадкам, для лечения которых являлась необходимость приглашать доктора Минчина.

-- Так этот м-р Лейдгат говорит, что совершенно безполезно прописывать лекарство? заговорила она, когда муж передал ей свой разговор с новым доктором. - Хотела-бы я спросить его, откуда-бы у меня брались силы на ярмарочное время, если-бы я не начинала принимать за месяц подкрепляющих лекарств. Вы себе не можете представить, моя милая, какая мне бывает тогда возня с покупателями, обратилась она к своей приятельнице, уписывавшей в это время паштет из телятины, штуфат, окорок, язык и пр. и пр. - Я нахожу, что малиновая микстура действует на меня гораздо лучше, чем бурая. Не понимаю, м-р Момсей, как вы, с вашей опытностью, могли спокойно слушать его разглагольствования. Я бы прямо сказала ему, что я смыслю в этом деле побольше его.

-- Нет, нет, нет, возразил м-р Момсей, - я вовсе не желал высказывать ему своего мнения. Выслушивай все и затем составляй свое мнение - вот мой девиз. Лейдгат и не подозревал, с кем он имеет дело. Меня он не обойдет. Многие часто разговаривают со мной в таком тоне, как будто хотят сказать: "Момсей, вы дурак." Но я только улыбаюсь на это: я умею приноровиться к слабой стороне каждого. Если-бы лекарства приносили вред мне или моему семейству, я-бы давно уже заметил это.

На следующий день м-ру Гамбиту было сообщено, что Лейдгат находит, что лекарства совершенно безполезны.

-- В самом деле! сказал Гамбит приподнимая брови с осторожным удивлением - (Он был дородный человек с сиплым голосом и огромном перстнем на четвертом пальце). - Какже он будет лечить своих больных?

-- Я то-же говорю, возразила м-с Момсей, имевшая обыкновение придавать вес своим словам особенном ударением на местоимениях. - Неужели он воображает, что ему станут платить за то только, что он придет, посидит, да с тем и уйдет.

М-р Гамбит сам по-долгу засиживался у м-с Момсей, беседуя с ней о своем собственном здоровье и других, более или менее интересных, предметах; но он знал, что в словах её не заключается никакого ядовитого намека, так как его посещения и рассказы никогда не ставились на счет. Поэтому он отвечал шутливом тоном:

-- Как знать, Лейдгат очень красивый молодой человек.

-- Я бы, по крайней мере, никогда его не приглашала к себе. Другие, конечно, могут поступать, как им угодно.

М-р Гамбит ушел, успокоенный на счет того, что у главного овощного торговца его не вытеснит соперник, но он вынес убеждение, что Лейдгат один из тех лицемеров, которые стараются подорвать кредит своих конкурентов, заявляя о своей честности, и что его следует разоблачить. Впрочем, у м-ра Гамбита была весьма порядочная практика, преимущественно среди лавочников, так-что он большую часть платы за свои докторские визиты получал не наличными деньгами, а натурою. Поэтому он не торопился обличать Лейдгата. Сам он получил весьма скудное образование, так-что ему долго пришлось бороться против презрения собратьев по профессии, чтобы кое-как создать себе практику; но хотя он и не умел правильно описать дыхательный аппарат, это не мешало ему быть сносным акушером.

Другие врачи чувствовали себя более способными. У м-ра Толлера была самая аристократическая практика в городе и сам он принадлежал в древней мидльмарчской фамилии. Толлеры служили по судебному ведомству и вообще стояли выше сферы лавочников. М-р Толлер составлял совершенную противоположность с нашим раздражительным приятелем Вренчем; он относился обыкновенно легко к таким вещам, которые, повидимому, должны-бы были вызывать в нем раздражение. Человек вполне светский, спокойного, веселого характера, он жил на большую ногу, любил при случае поохотиться, был очень дружен с м-ром Гоулеем и относился враждебно в м-ру Бюльстроду.

Но странно, несмотря на свой тихий, спокойный нрав, он лечил всегда самыми энергическими мерами: кровопусканием, мушками, морением пациентов с голоду; и такая противоположность между его личным характером и способом лечения подымала в глазах его пациентов его репутацию, как врача: "никто, говорили они, не относится так серьезно к своему делу; правда, он несколько мешкает приехать, но за то, приехав, наверное принесет пользу". Его очень любили в кружке его знакомых, и невыгодные отзывы его о ком-бы-то ни было приобретали особенный вес уже потому, что он высказывал их небрежным, ироническим тоном.

"А!" когда ему передавали, что преемник м-ра Пикока возстает против лекарств, поэтому раз, когда м-р Гакбют заговорил об этом на одном обеде, м-р Толлер заметил, смеясь:

-- По крайней мере, Диббитс освободится от своих затхлых снадобий. Я люблю маленького Диббитса и радуюсь за него.

-- Я понимаю, что вы хотите сказать, Толлер, подхватил м-р Гакбют, - и совершенно согласен с вами. Врач ответствен за качество лекарств, которые употребляют его пациенты. Вот самая рациональная система лечения. Но ничто меня так не возмущает, как хвастливое щеголяние реформою, когда в сущности никакого действительного улучшения не производится.

-- Хвастливое щеголяние реформой, заметил м-р Толлер насмешливо. - Признаюсь, я этого не замечаю. Можно-ли хвастать тем, во что никто не верит. Реформы тут нет ни какой: весь вопрос сводится к тому, кто будет платить доктору за лекарства: аптекарь или пациент, и следует-ли платить доктору кроме лекарства еще за визиты.

-- Да, разумеется, то-же шарлатанство, только под другим видом, сказал м-р Гоулей, передавая графин м-ру Вренчу.

М-р Вренч, человек обыкновенно воздержанный на счет вина, бывал иногда не прочь выпить лишнюю рюмку в компании и становился тогда еще раздражительнее.

-- Шарлатанство, Гоулей, разгорячился он: - этим словом обыкновенно слишком злоупотребляют. Для меня невыносимо, когда врачи сами раззоряют свое собственное гнездо и поднимают крик на весь округ, что врач, прописывающий лекарство, не джентльмен. Я с негодованием отношусь в подобным инсинуациям. Я нахожу, что недостойно джентльмена лезть в круг своих собратьев по профессии с нововведениями, которые являются пасквилем на их освященную временем практику. Вот мое мнение, и я готов защищать его против всякого, кто вздумает противоречить мне.

Голос м-ра Вренча был необыкновенно резок.

-- Я не могу доставить вам этого удовольствия, Вренч, сказал м-р Гоулей, засовывая руки в карманы брюк.

-- Любезный друг, сказал Толлер примирительным тоном, поглядывая на Вренча, - никому не приходится так страдать, как врачам. Не поднимайте вопроса о личном достоинстве, предоставьте это Минчину и Спрэгу.

-- Неужели медицинская юриспруденция не в состоянии оградить врачей от подобных посягательств? спросил м-р Гакбют, с безкорыстным желанием подслужиться своими сведениями. - Нет-ли чего по этому поводу в законах, Гоулей.

-- Ровно ничего, я уже собирал справки для Спрэга. Вам придется уйти с носом из суда, если вы вздумаете затеять здесь какое-нибудь дело.

-- Пустяки, к чему тут закон, вмешался Толлер. - На практике попытка его окажется чистейшею нелепостью. Ни одному пациенту не понравится такой способ лечения, в особенности пациентам Пикока, которые привыкли ко всевозможным лекарствам. Передайте мне вино.

Предсказание м-ра Толлера отчасти сбилось. Если уже м-р и м-с Момсей, которые и не думали приглашать к себе Лейдгата, были возмущены его антипатией к лекарствам, то тем более лица, приглашавшия его к себе, зорко следили затем, "употребляет-ли он все средства какие следует в данном случае". Даже добродушный м-р Поудерель, отличавшийся необыкновенно снисходительным отношением к людям и почувствовавший к Лейдгату уважение за сознательное преследование системы, признанной им лучшей, - даже и он смутился, когда жена его заболела рожей, и заметил Лейдгату, что м-р Пикок в подобном случае прописал м-с Поудерель какие-то удивительные пилюли, благодаря которым, заболев рожей в августе в нестерпимо жаркую погоду, она поправилась в Михайлову дню. Мучимый борьбою между опасением оскорбить Лейдгата и страхом, что не все средства употреблены, он уговорил жену принимать очистительные пилюли Виджона. Пилюли эти славились в Мидльмарче, как средство пресекающее всякую болезнь в самом корне и действующее непосредственно на кровь. От м-ра Лейдгата было скрыто, что м-с Поудерель прибегла к этим пилюлям, - сам м-р Поудерель не вполне им доверял, но все-таки надеялся, что авось и оне помогут.

В такое критическое для лекарсвой репутации Лейдгата время его вывезло то, что мы обыкновенно необдуманно называем счастливою случайностью. Нет, кажется, ни одного лекаря, который, поселявшись в новом месте, не изумил-бы кого-нибудь особенно удачными случаями излечения больных. Больные, обращавшиеся в Лейдгату, обыкновенно выздоравливали, даже если были серьезно больны. В городе стали поговаривать, что новый лекарь с своею новою системою лечения поднимает на ноги людей, которые стояли уже одной ногой в могиле. Такого рода толки страшно сердили Лейдгата; они придавали ему то обаяние, которое было-бы очень лестно для человека невежественного и неразборчивого на средства; но он понимал очень хорошо, что остальные медики из ненависти к нему объяснят эти толки его старанием пустить пыль в глаза людям невежественным, обвинят его в шарлатанстве. Однакоже бороться против этих толков было также безполезно, как стараться разогнать туман хлыстом, а судьба, нас нарочно, подслуживалась ему, давая постоянно новую пищу этим толкам.

У м-с Ларчер заболела поденщица, и когда доктор Минчин приехал к ней, она попросила осмотреть ее и дать ей свидетельство на пользование в больнице; он осмотрел больную и выдал ей свидетельство, в котором значилось, что у больной Нанси Наш нарост, и что ее следует пользовать в больнице, как приходящую больную. Нанси, по дороге в больницу, зашла домой и показала свидетельство доктора Минчина корсетчику и его жене, у которых она жила на квартире; скоро об этом свидетельстве узнали все соседи, и Нанси сделалась предметом соболезновательних толков во всех окрестных лавочках улицы Черчьярд-Лэна; весь этот день так только и разговору было, что об её наросте, величиною с утиное яйцо; к вечеру нарост этот оказался уже величиною с кулак. Большая часть доброжелателей Нанси находила, что этот нарост следует вырезать; некоторые, впрочем, держались того мнения, что больной следует давать внутрь какого-то масла, которое размягчает и уничтожает всякие наросты и опухоли.

Нанси между-тем отправилась в больницу; Лейдгат в это время был там. Разспросив и осмотрев больную, он сказал вполголоса фельдшеру: "Это не нарост, это спазмы". Он прописал ей мушку и какую-то микстуру и приказал идти домой и лечь; в то-же время он дал ей записку к м-с Ларчер, в которой писал, что больной нужна хорошая пища.

Но Нанси становилось все хуже; и хуже; предполагаемый нарост разошелся вследствие мушки, но боль перешла в другое место. Жена корсетчика сходила за Лейдгатом, он втечении двух недель пользовал Нанси у нея на квартире и она совершенно оправилась, так-что могла снова приняться за работу. Но в Черчьярд-Лэне и соседних с нею улицах болезнь её по-прежнему считали за нарост; того-же мнения держалась и м-с Ларчер, потому-что, когда она рассказала доктору Минчину об удачном лечении Лейдгага, тот не сознался, конечно, в своей ошибке, а заметил: "Ну, да, это был простой нарост, непредставлявший никакой опасности". Он, однако, сильно разсердился, когда, через два дня после выдачи свидетельства Нанси, справившись о ней в больнице, он узнал от фельдшера, который был не прочь подразнить Минчина о том, что сказал Лейдгат. Мничин внутренно решил, что со стороны медика в высшей степени неприлично так открыто высказываться против диагноза своего собрата по профессии и вполне согласился с доктором Вренчем, что Лейдгат обнаруживает самое возмутительное презрение к приличиям. Лейдгат нисколько не возгордился этим случаем и не стал вследствие того свысока смотреть на доктора Минчина; он очень хорошо знал, что подобные промахи случаются нередко даже и с очень искусными докторами. Но молва подхватила этот случай с наростом, который в представлении большинства смешивался с раком и представлялся тем более ужасным, что переходил с места на место; быстрое излечение Нанси от упорного нароста, который не поддавался никаким средствам и чуть не до смерти замучил ее, подняло веру в изумительное искуство Лейдгата и сильно поколебало предубеждение против его системы лечения.

Что оставалось делать Лейдгату? Как объяснить даме, восхищавшейся вашим искуством, что она ошибается и что восхищение её просто глупо. Входить-же в подробные объяснения свойства болезней значило-бы еще более нарушить все медицинския приличия. Таким образом, ему приходилось покориться этим невежественным похвалам, сулившим ему успех, но лишенным всякого действительного значения.

В деле лечения более видного пациента, м-ра Бортропа Трембеля, Лейдгат сознавал, что выказал себя не совсем дюжинным медиком, хотя и в этом случае полученные им результаты были весьма двусмысленного характера. Красноречивый акционер заболел воспалением в легких и, как бывший пациент Пикока, послал за Лейдгатом, которому решил покровительствовать. М-р Трембель, как человек крепкого сложения, оказывался, как нельзя более пригодных субъектом для испробования теории выжидания, наблюдения за ходом интересной болезни, предоставленной по возможности самой себе, для ознакомления со всеми фазисами развития её в видах более успешного лечения её на будущее время. По тону, которым пациент его излагал ему свои болезненные припадки, Лейдгать заключил, что ему хотелось, чтобы медик советывался с ним, чтобы он сам, так-сказать, участвовал в своем излечении. Акционер не выразил никакого изумления, когда Лейдгать сообщил ему, что при его сложении он может быть оставлен без всякого лечения, конечно, при тщательном наблюдении доктора, и дать, таким образом, возможность наблюдать на себе самом за развитием болезни во всех её фазисах; без сомнения, он человек на-столько развитой, что согласится дать испробовать на себе рациональную систему лечения и принести всему обществу пользу разстройством своих легочных отправлений.

М-р Тромбель тотчас-же изъявил готовность на это и вполне согласился с тем, что его болезнь - находка для медицины.

-- Не безпокойтесь, сэр, вы говорите с человеком, который смыслит кое-что в vis medicatrix, сказал он, щеголяя по обыкновению ученостью своих выражений. И он мужественно решился воздерживаться от приема лекарств; решимость эта поддерживалась в нем в значительной степени измерением его температуры посредством термометра, сознанием, что он доставляет, предметы для наблюдений под микроскопом, и удовольствием выучиться новым словак, вполне соответствовавшим важности его болезни. Лейдгать был настолько умен, что тешил его техническими разговорами.

высокую степень развития; в этих рассказах он не скупился на похвалы медику, съумевшему оценить так верно пациента, с которым имел дело. Акционер был человек до известной степени великодушный; он любил отдавать людям должное по заслугам. Выучившись термину "выжидательная система", он приправлял этим и тому подобными учеными выражениями уверения, что Лейдгать "смыслит гораздо больше остальных докторов и глубже посвящен в тайны своей профессии, чем большинство его собратов по ремеслу".

Это случилось до болезни Фреда Винци, придавшей более определенный, личный характер вражде Вренча к Лейдгату. Пришлец грозил сделаться опасных соперником: и теперь уже своими критическими замечаниями он не мало вредил своим опытным старшим собратьям, у которых было слишком много серьезного дела на руках, чтобы они могли заниматься непроверенными практикой теориями. Практика его увеличивалась, круг его знакомства расширился после того, как в Мидльмарче были получены сведения, что он принадлежит к хорошей фамилии, так-что другим докторам нередко приходилось встречаться с ним на обедах в лучших домах, а постоянные встречи с человеком антипатичным редко порождают взаимную симпатию. Ни в чем мидльмарчские медики не проявляли такого трогательного единодушия, как в мнении, что Лейдгат - заносчивый молодой человек, но обнаруживает однако из честолюбивых видов самую рабскую угодливость перед Бюльстродом. М-р Фэрбротер, имя которого служило знаменем антибюльстродской партии, брал всегда под свою защиту Лейдгата и находился с ним в самых дружеских отношениях; но это объясняли его необыкновенною двуличностью.

Вражда медиков нашла себе новую пищу в слухах о том уставе, который м-р Бюльстрод составил для нового госпиталя; устав этот возбуждал особенное негодование уже потому, что не оказывалось ни малейшей возможности помешать приведению его в исполнение, так как, за исключением лорда Мидлькота, никто не захотел участвовать в устройстве госпиталя, - все нашли, что лучше поддерживать старую больницу. М-р Бюльстрод взял на себя все издержки, и, конечно, этим приобрел себе полное право проводить свои нововведения без помехи со стороны предубежденных участников в предприятии. Он затратил огромные суммы денег, а постройки все еще не были окончены. За них сначала взялся Калэб Гарт, но отказался еще прежде, чем вспыхнули внутренния междоусобицы; тем не менее всегда, как только заходила речь о госпитале, он говорил, что Бюльстрод любит прочные постройки и понимает толк в трубах и печках. Госпиталь стал любимым детищем Бюльстрода: он готов-бы был охотно жертвовать на него огромные суммы ежегодно, чтобы только заправлять им диктаторски без всякого комитета; но у него была еще другая любимая мечта, на осуществление которой нужны были также деньги, - ему хотелось купить себе землю в окрестностях Мидльмарча, и потому нужно было завербовать жертвователей для поддержки госпиталя. Проект устава уже был у него готов.

Госпиталь предназначался для горячечных болезней во всех их видах; главное заведывание им поручалось Лейдгату с предоставлением ему права заниматься теми сравнительными исследованиями, в необходимости которых он был убежден; остальным медикам, служащим при госпитале, предоставлялся только совещательный голос, и они не имели права противоречить распоряжениям Лейдгата; общее управление госпиталем сосредоточивалось исключительно в руках м-ра Бюльстрода и пяти директоров, которые пользовались правом голоса в размере своих взносов; комитет этот сам должен был избирать членов взамен выбывших, так что чернь - мелкие жертвователи - была лишена всякого участия в управлении.

Все городские доктора на-отрез отказались посещать горячечный госпиталь.

-- Отлично, говорил Лейдгат м-ру Бюльстроду, - у нас великолепный фельдшер, ловкий и смышленый парень, мы пригласим Уэбба из Крабсли приезжать к нам два раза в неделю, - он не хуже любого из наших здешних докторов, а в исключительных случаях будем посылать в Брассинг за Протером. Мне придется работать побольше, - вот и все; я уже отказался от места в больнице. На зло им наш госпиталь пойдет отлично и тогда они сами-же придут к нам. Дела не могут долго оставаться в таком положении; реформы неизбежными тогда молодые доктора с радостью пойдут к нам учиться.

Лейдгат был в необыкновенно-возбужденном настроении духа.

-- Я не отступлюсь, можете на меня положиться, м-р Лейдгат, говорил Бюльстрод. - Вы всегда найдете во мне поддержку для приведения в исполнение ваших высоких предначертаний. Я смиренно уповаю, что провидение, поддерживавшее меня до сих-пор в борьбе против духа зла в здешнем городе, не отступится от меня и на будущее время. Подходящих директоров мне, вероятно, удастся найти... М-р Брук уже обещал мне свое содействие и обязался делать ежегодные взносы: он не определил цифры этих взносов и едва-ли можно сомневаться, что они будут незначительны. Но он будет полезным членом комитета.

Полезным, на языке м-ра Бюльстрода, значило, вероятно, таким, который не станет высказывать самостоятельных мнений и постоянно будет подавать голос за одно с м-ром Бюльстродом.

Мидльмарчские медики теперь уже не пытались более скрывать своей антипатии в Лейдгату. Конечно, ни доктор Спрэг, ни доктор Минчин не говорили, что им антипатичны знания Лейдгата, антипатично его стремление улучшить систему лечения; нет, им антипатична была его заносчивость, отрицать которую никто не мог. Они говорили, что Лейдгат нахален, самонадеян и затевает нелепые нововведения исключительно ради того, чтобы пошуметь и заставить говорить о себе; что он ни более ни менее, как шарлатан.

Раз произнесенное слово "шарлатан" пошло в ход. В это время весь мир был взволнован изумительным открытием некоего м-ра Сен-Джона-Лонга, извлекшого какой-то экстракт, в роде ртути, из висков одного своего пациента, о чем свидетельствовали - "нобльмены и джентльмены".

"Бюльстрод нашел в Лейдгате человека себе под пару; шарлатан в деле религии естественно чувствует симпатию во всякого рода шарлатанам."

-- Ну, еще-бы, сказала м-с Тафт, занятая в это время счетом петель и заботясь о том, чтобы не забыть, что она насчитала их тридцать, - их столько теперь развелось. Да вот, например, м-р Чешайр, врачующий от кривизны людей, которых сам Бог создал кривыми.

-- Ну, нет, возразил м-р Толлер;--Чешайра нельзя причислять в шарлатанам. А вот, например, Сен-Джон-Лонг, объявляющий о такой системе лечения, которая решительно никому неизвестна, вот это настоящий шарлатан; - это человек, старающийся наделать шуму уверениями, что смыслит в деле более всех остальных своих собратий. Од уверяет, например, что выжал ртуть из мозгов одного своего пациента.

-- Боже милостивый! можно-ли так страшно рисковать жизнью больных! воскликнула м-с Тафт.

С тех пор о Лейдгате стала ходить молва, что он ради собственных целей рискует жизнью почтенных людей, и что нет ничего мудреного, если он, в своей безумной страсти к экспериментам, станет четвертовать госпитальных больных. Предположение это находило себе сильную точку опоры в словах трактирщицы Тонкарда, что он непременно станет резать покойников, в чем ее убеждал случай с м-с Гоби. Лейдгат лечил эту м-с Гоби; она умерла, повидимому, от болезни сердца; но симптомы болезни обнаружились не совсем ясно и он имел дерзость попросить у её родственников позволения вскрыть её тело; слух о таком возмутительном требовании распространился далеко за пределы Парлей-Стрита, где она жила впродолжении многих лет, и возбудил всеобщее негодование.

-- Они меня не вытеснят отсюда, говорил он Фэрбротеру в задушевном разговоре. - Здесь я получил возможность работать во имя целей, которые для меня особенно дороги; я уверен, что буду иметь на столько практики, чтобы жить с женою. Жить я буду очень скромно; меня ничто не в состоянии отвлечь от дома и от работы. Я все более и более убеждаюсь, что возможно доказать однородное происхождение всех тканей. Распайль и многие другие уже разработывают этот вопрос, а я потерял столько времени.

-- Конечно, я не пророк, сказал м-р Фэрбротер, задумчиво потягивавший трубку; - но что касается вражды здешняго общества, то вам удастся победить ее, если вы станете действовать с тактом.

-- Т. е. какже это с тактом? Я делаю то, что признаю необходимым. Не виноват-же я, что люди глупы и невежественны. Не могу-же я оградить себя от нелепых толков, которых даже и предвидеть невозможно.

-- Вы совершенно правы, смешно было-бы и требовать этого от вас. Но я желаю предостеречь вас. Во-первых, держитесь подальше от Бюльстрода; конечно, вы можете продолжать работать для ваших целей с его помощью; но не входите с ним в слишком тесные сношения. Вы можете заподозрить, что во мне говорит личное чувство - отчасти, да, - я этого и не отрицаю, но в личном чувстве не может быть ничего предосудительного, если оно выражается в форме простого мнения.

еще вы хотели меня предостеречь? спросил Лейдгат, небрежно заложив ногу на ногу с видом человека не особенно нуждавшагося в советах.

отношении вы совершенно правы. Но остерегайтесь прибегать к займам. Может быть, предостережение мое совершенно излишне. Да отчегоже не прочитать при случае мораль, особенно, когда сам грешен в том, отчего желаешь предостеречь другого.

Лейдгат никому не позволил-бы давать себе подобные советы, но от Фэрбротера он принял их очень добродушно и при этом невольно вспомнил, что вошел в небольшие долги за последнее время, но долги эти были вызваны решительною необходимостью; он был убежден, что более ему не придется прибегать к ним, так как он будет жить очень скромно. Мебель, из-за которой он вошел в долги, долго не будет нуждаться в подновлении; даже вина у него был значительный запас.

Лейдгат чувствовал себя в это время в необыкновенно-бодром настроении духа. Человека, который увлечен какой-нибудь великой целью, всегда поддергивает среди мелочной вражды, воспоминание о тех великих деятелях, которые боролись. до него.

Вечером в день своего разговора с Фэрбротером, Лейдгат сидел дома в своей любимой позе, растянувшись на диван во всю длину, закинув голову назад и заложив за нее руки. Розамунда играла на фортепьяно пьесу за пьесой; на её супруга музыка эта производила такое-же впечатление, как мелодичное завывание морского ветра. Лейдгат был очень хорош в эту минуту; в темных глазах его, на всем лице, выражалось спокойное сознание определенной цели.

-- Довольно с вас музыки, милорд? спросила она, складывая руки с самым смиренным видом.

-- Да, милая, если ты устала, сказал Лейдгат, оборачивая к ней глаза, но не переменяя позы. Присутствие Розамунды в эту минуту было для него совершенно безразлично и она тотчас угадала это своим тонким женским чутьем.

-- О чем ты думаешь? спросила она, наклоняясь к нему.

Он ласково положил руку ей на плечо.

-- Не знаю, кто это, сказала Розамунда, качая головой. - У м-с Лемон мы часто играли в отгадывание имен исторических личностей, только не анатомов.

-- Имя его Везалиус. Для того, чтобы изучить анатомию, ему приходилось красть ночью тела с кладбищ и откапывать трупы казненных.

-- Фи! сказала Розамунда, скорчив гримасу. - Как я рада, что ты не Везалиус. Неужели он не мог найти менее ужасного средства изучить анатомию.

-- Не мог, отвечал Лейдгат, слишком поглощенный своими мыслями, чтобы обратить внимание на тон жены. - Чтобы достать полный скелет, он должен был украсть кости одного каторжника, зарыт их в землю, и затем переносить к себе по частям ночью, потихоньку.

себе довольно врагов.

-- У Везалиуса также было много врагов, Роза. Я нисколько не удивляюсь тому, что мидльмарчския медицинския ничтожества злобствуют на меня; на Везалиуса негодовали величайшие из современных ему докторов за то, что они верили в Галена, а он доказывал, что Гален ошибался. Они называли Везалиуса лгуном и ядовитым чудовищем. Но за него возстали свидетелями сами человеческия кости и он восторжествовал над своими врагами.

-- Что-же с ним случилось потом? спросила Розамунда с любопытством.

-- О, ему пришлось бороться до конца жизни. Его до того преследовали, что он, наконец, сжег большую часть своих работ. Потом он потерпел крушение по дороге из Иерусалима в Падую, где ему была предложена кафедра. Умер он самою печальною смертью.

Наступило небольшое молчание. Розамунда первая прервала его.

-- Не говори этого, Рози, заметил Лейдгат, привлекая ее к себе. - Это все равно, как если-бы ты сказала, что тебе досадно, зачем ты вышла замуж за меня, а не за кого-нибудь другого.

-- Вовсе нет: с твоим умом ты был-бы способен ко всему и мог-бы избрать себе какую-нибудь другую карьеру. Твои квалингханские родственники находят, что, выбрав медицинскую профессию, ты унизил себя в среде их.

-- Но все-таки, мне кажется, что это не совсем красивая профессия, мой милый, настаивала Розамунда.

их запаха. Пожалуйста, не говори этого никогда, мне тяжело выслушивать подобные мнения.

-- Слушаю-с, серьезно-лицый доктор, отвечала Рози шутливо. - С этих пор я стану говорить, что обожаю скелеты, похитителей трупов и стклянки со всевозможными жидкостями, и буду ссориться со всяким встречным и поперечным, а ты, благодаря этому, умрешь печальною смертью.

-- Ну, уж ты смотришь на вещи через-чур мрачно, сказал Лейдгат, бросая нравоучительный тон и лаская жену.