В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга V. Мертвая рука.
Глава XLVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Книга V. Мертвая рука. Глава XLVI. (старая орфография)

ГЛАВА XLVI.

В то время, как Лейдгат, обзаведясь женой и пристроившись при госпитале, боролся с Мидльмарчем во имя реформы в медицине, Мидльмарч все более и более увлекался национальной борьбой за реформу другого рода.

Обсуждение проекта Джона Росселя в палате общин вызвало сильное политическое брожение в Мидльмарче и новое распределение партий, дававшее право заключить, что в случае новых выборов результаты получатся далеко не те, какие получались до сих пор. А новых выборов ждали многие, утверждая, что парламент в его настоящем составе никогда не проведет билля о реформе. Этого мнения держался и Виль Владислав, объясняя м-ру Бруку, как он хорошо сделал, что не пробовал до сих пор своего счастья на выборах.

-- Вы увидите, что скоро будут новые выборы, говорил он, - а к тому времени мидльмарчцы приобретут кое-какие новые идеи. Нам необходимо теперь действовать посредством "Пионера" и устроивать политические митинги.

-- Вы совершенно правы, Владислав, мы создадим совершенно новое общественное мнение, поддакивал м-р Брук. - Но я желаю сохранить полную независимость по вопросу о реформе, понимаете, мне-бы не хотелось заходить слишком далеко. Я намерен идти по следам Уильберфорса и Томильи; понимаете, работать в пользу освобождения негров, реформы уголовного законодательства и тому подобных мер. Но, конечно, я стану поддерживать Грея.

-- Если вы стоите за самый принцип реформы, то вы должны вполне сообразоваться с тем положением, в котором находится этот вопрос. Если всякий станет отстаивать свой личный взгляд и входить в препирательство со всеми остальными, то, конечно, вопрос этот не подвинется ни на шаг вперед.

-- Да, да, я вполне согласен с вами, я совершенно разделяю вашу точку зрения. Я буду поддерживать Грея, понимаете. Но я не желаю перемещения центра тяжести конституции, да, вероятно, и сам Грей этого не желает.

-- Но страна именно этого и требует. В противном случае, нет никакого смысла в политических союзах и агитации. Стране нужна палата общин, состоящая не из одних представителей, а из представителей общих народных интересов. Добиваться какой-нибудь другой реформы все равно, что опасаться кусочка лавины, когда она вся уже грозит громовым обрывом.

-- Прекрасно сказано, Владислав. Напишите-ка статейку в таком тоне; нам нужно собрать документальные данные относительно настроения страны и бедственного положения народа.

-- Ну, что касается до документальных данных, то оне могут уместиться на самом крошечном клочке бумаги. И бедственное положение народа, и степень его политической зрелости могут быть выведены при помощи нескольких строк и цифр.

-- Превосходно: развейте это несколько подробнее, Владислав. Великолепная мысль: напишите-ка по этому поводу статейку в "Пионере". Выставьте цифры, на основании которых можно вывести бедственное положение народа и пр., понимаете. Вы обладаете необыкновенною способностью красно излагать ваши мысли. Вы напоминаете мне Берка, и мне досадно, что у нас нет в руках избирательного округа, которого вы могли-бы быть представителем. Иначе вас никогда не изберут, и мы постоянно будем нуждаться в талантах в палате; реформа - реформой, но ведь и талант - вещь необходимая. Эта лавина и этот громовый обрыв положительно напоминают Берка. Я решительно пасую в этом отношении, т. е. понимаете, не относительно идей, а относительно способа выражения их.

-- Иметь избирательный округ в своих руках - вещь превосходная, сказал Виль, - если только под руками есть какой-нибудь Берк.

Виль был сильно польщен сравнением его с Берком, хотя это сравнение и исходило от м-ра Брука; как хотите, а обидно сознавать, что обладаешь даром выражаться лучше, чем другие, и что этот дар проходит незамеченным. Виль чувствовал, что его литературные работы выше уровня понимания мидльмарчцев, и, мало-по-малу, начинал пристращаться в занятию, за которое принялся от нечего делать, и изучал политическое положение страны с таким-же увлечением, с каким в былое время отдавался поэзии и изучению средних веков. Конечно, если-бы не Доротея и желание находиться вблизи от нея вместе с полным незнанием, что делать с собою, Виль не стал-бы размышлять о потребностях английского народа и критиковать английских государственных людей, а, вероятно, путешествовал-бы теперь по Испании, и, как прежде, сочинял-бы программы драм, пробовал-бы свои силы в стихах и прозе, снова находил-бы первые через-чур искуственными, вторую через-чур сухою; принимался-бы за копии с древних картин и бросал их за "негодностью" и, в конце-концов, пришел-бы к заключению, что самообразование всего важнее; по политическим вопросам он-бы горячо сочувствовал свободе и прогрессу вообще. Человек только тогда перестает быть дилетантом и начинает серьезно относиться в своей деятельности, когда нападает на какое-нибудь действительное дело.

Владислав напал в настоящее время на такое дело; правда, оно не было одним из тех исполинских дел, о которых он мечтал в годы более ранней молодости, находя, что только им одним и стоит посвящать жизнь. Но его живая, активная натура увлеклась вопросами, имеющими непосредственное отношение в действительности; прирожденный ему дух независимости способствовал пробуждению в нем гражданского чувства. На зло м-ру Казобону, изгнавшого его из Ловика, он чувствовал себя счастливым; он обогащал свой ум новыми сведениями, имевшими непосредственное приложение к практической жизни, и, благодаря его статьям в газете "Пионер", пользовался известностью даже в Брассинге.

Правда, м-р Брук нередко выводил его из терпения, но, возвратясь в себе в Мидльмарч, он скоро забывал свою досаду.

Лейдгат совершенно верно сказал о нем, что он никогда не разбирал положения людей; ему очень правилось, что сам он не имеет никакого положения и возбуждает некоторое смущение в домах, где появляется; раз только это смущение раздосадовало его, когда он подметил его в Доротее при встрече с ним у Лейдгата, но негодование его тут-же перенеслось на м-ра Казобона, предсказавшого заранее, что Виль уронит себя в глазах своего сословия.

Общественное мнение города в этом пункте сходилось со взглядом м-ра Казобона на нового редактора "Пионера". Аристократическое родство Виля не могло послужить ему выгодной рекомендацией, как Лейдгату; напротив, мидльмарчцы разсуждали, что если молодой Владислав и приходится племянником или двоюродным братом Казобону, то ведь м-р Казобон знать его не хочет.

-- Брук взял его под свое покровительство, говорил м-р Гаулей, - потому что этого не сделал-бы ни один здравомыслящий человек. Поверьте, что у Казобона есть весьма основательные причины отвертываться от молодого человека, которого он воспитал на собственный счет.

Некоторые, более или менее поэтическия странности Виля, повидимому, оправдывали мнение м-ра Кэка, редактора "Трубы", утверждавшого, что Владислав не только польский эмиссар, но еще вдобавок человек помешанный, чем объясняется сверхъестественная быстрота, с которою он произносит речи в общественных собраниях; такая способность выражаться без малейших запинок не могла не смутить всякого солидного англичанина. Кэка в особенности возмущало, что молокосос с вьющимися кудрями осмеливался громить учреждения, "существовавшия уже тогда, когда он еще был в колыбели". В одной передовой статье в "Трубе", Как следующими словами охарактеризовал речь, произнесенную Владиславом на митинге по вопросу о реформе: "это был бред бесноватого, жалкое усилие замаскировать блестящими фейерверками дерзость бездоказательных выводов и бедность знания самого дешевого сорта".

-- А вы написали вчера громовую статью, Кэк, сказал ему доктор Спрэг саркастическим тоном. - Мне показалось только несколько странным слово бесноватый.

-- О, это термин, вошедший в употребление со времени французской революции, отвечал Кэк.

Но рядом с такими опасными наклонностями, Владислав проявлял такия черты характера, которые шли прямо в разрез с ними. Так он очень любил маленьких детей и, собрав целую толпу засаленных ребятишек, хаживал с ними летом за орехами, зимою за прутьями; устраивал для них импровизированные угощения и драматическия представления из марионеток собственного изделия. Это была одна из его странностей. Другая заключалась в том, что в домах, где он был принят на дружеской ноге, он имел обыкновение разговаривать полулежа на диване, посторонние посетители нередко заставали его в таком положении, которое он не переменял при входе их в комнату; эти странности все более и более убеждали почтенных обитателей Мидльмарча в плебейском происхождении Виля и его нравственной распущенности.

Но за то статьи и речи Виля служили ему отличной рекомендацией в семействах, члены которых при новом строгом разделении партий высказались за реформу. Приглашал его у себя и м-р Бюльстрод, но здесь Виль не мог разваливаться на диване, и м-с Бюльстрод находила, что отзывы его о католических странах, смахивавшие на сделку с антихристом, обличали предрасположение к помешательству, составляющее отличительную особенность людей интеллигентных.

На оборот, в доме у Фэрбротера, которого ирония судьба поставила на одну сторону с Бюльстродом в деле национального движения, Виль сделался любимцем дам, в особенности, маленькой мисс Нобль. Когда он встречал ее на улице с её маленькой корзиночкой в руке, он обыкновенно предлагал ей свою руку и на глазах всего города провожал ее - новая странность - к маленьким приятельницам и приятелям, которым она раздавала сбереженную ею собственную долю лакомств.

Но чаще всего он бывал у Лейдгатов, охотнее всего валялся на их диване. Несмотря на резкую противоположность между ним и Лейдгатом, они были очень дружны, между собою. Лейдгат был резок, но не раздражителен и не обращал никакого внимания на мигрень людей здоровых; Виль, с своей стороны, никогда не капризничал с людьми, необращавшими внимания на его капризы. За то с Розамундой он бывал раздражителен, сердит, иногда даже груб: тем не менее его общество для нея, мало-по-малу, стало необходимо и приятно: он отлично играл на фортепиано, болтал с нею о разных житейских мелочах, у него не было той деловой озабоченности, которая досаждала ей иногда в муже, несмотря на всю его нежность и снисходительность и усиливала её отвращение от медицинской профессии.

Лейдгат, любивший подтрунивать над суеверною верою сторонников "билля реформы", в его чудотворное действие в то время, как никто не заботился о жалком состоянии патологии, приставал иногда в Вилю с очень неприятными для него вопросами. В один мартовский вечер Розамунда сидела за чайным столом в своем пунцовом платье, обшитом лебяжьим пухом; Лейдгат, только-что вернувшийся домой, усталый, сидел на кресле у камина и читал нахмурившись "Пионера". Розамунда, заметив, что он не в духе, старалась не смотреть на него и внутренно благодарила Бога, что сама никогда не страдала дурным расположением духа. М-р Владислав, растянувшись на диване, напевал вполголоса: "Когда впервые я тебя увидел".

-- Вы совершенно напрасно выставляете Брука землевладельцем-реформатором, Владислав, - в этом только повод "Трубе" в новым нападкам.

-- Это ничего не значит; читатели "Пионера" не читают "Трубы", ответил Виль, прихлебывая чай и принимаясь ходить по комнате. - Неужели вы воображаете, что публика читает газеты в видах составления какого-нибудь мнения.

-- Что- же, попытка не беда. Всегда хорошо иметь представителями постоянных местных жителей.

-- Почему?

-- Они лучше представляют собою местную тупость, отвечал Виль смеясь и потряхивая своими кудрями; - они стараются заслужить доброе мнение соседей. Брук - человек очень порядочный, но, конечно, он не сделал-бы столько добра в своем имении, если-бы не добивался места в парламенте.

-- Он не годится в общественные деятели, заметил Лейдгат решительным тоном. - На него невозможно ни в чем положиться: я это вижу по госпиталю. Спасибо еще, что там Бюльстрод запрег его и погоняет.

-- Ну ужь это обыкновенная манера всех вас, публицистов, Владислав; вы обыкновенно превозносите какую-нибудь меру как универсальное средство, и восхваляете людей, которые сами составляют болезнь, требующую излечения.

-- Так что-ж? Они, сами ничего не подозревая, могут помочь излечить страну от самих себя, отвечал Виль с своею обыкновенною находчивостью.

-- Во всяком случае, это не может служить оправданием для поощрения суеверных, преувеличенных надежд на действительность одной какой-нибудь исключительной меры; непростительно ради этого посылать в парламент попугаев, годных только на то, чтобы провести эту меру. Вы возстаете против испорченности, но я нахожу высшей степенью испорченности старания убедить людей, что общество может быть излечено политическим фокус-покусом.

-- Все это превосходно, любезный друг. Но ведь нужно-же, как-нибудь начать лечение, а между-тем тысячи злоупотреблений, тормозящих наше развитие, не могут быть изменены, пока не осуществится избирательная реформа. Припомните, что сказал на днях Стэнли? Он говорил, что палата потратила слишком много времени на разбор вопросов о мелких подкупах, на разследование, получил-ли тот или другой избиратель какую-нибудь жалкую гинею, когда всем известно, что места продавались оптом. Можно-ли требовать совести от избирательных агентов? Единственная совесть, которой возможно доверять, это пробудившееся в целом обществе сознание нанесенной ему несправедливости; единственная разумная система управления - это управление посредством уравновешения интересов. Я так смотрю на дело: если какая-нибудь сторона обижена, я стану поддерживать человека, который отстаивает её права, а не добродетельного поборника несправедливости.

что я стою за опиум, как за средство против подагры.

-- Я вовсе не уклоняюсь от вопроса; мы спорим о том, стоит-ли приниматься за что-нибудь, пока мы не найдем непогрешимых исполнителей. Но скажите пожалуйста, если-бы вы встретили двух людей, из которых один стоял-бы за реформу в медицине, а другой противился-бы ей, неужели вы стали-бы допытываться, который действует на основании лучших побуждений, у которого ум более здравый?

-- Само собой разумеется, отвечал Лейдгат, чувствуя себя побитым своим-же собственным оружием, - что если не работать с людьми, которые у нас под руками, то придется вовсе отказаться от всякого дела. Положим, например, что худшее из ходячих о Бюльстроде мнений будет самым верным, тем не менее, я знаю, что у него хватает смысла и решимости делать то, что я считаю необходимым на пользу делу, которому я служу; это единственное основание, по которому я поддерживаю с ним сношения, добавил Лейдгат, припомнив советы Фэрбротера. - Во всех других отношениях он для меня ничто; я не стал-бы восхвалять его из-за каких-нибудь личных побуждений.

-- Вы намекаете, что я восхваляю Брука из личных побуждений, вскричал Виль, задетый за живое. В первый раз он почувствовал себя оскорбленным Лейдгатом, отчасти может быть потому, что ему вовсе не хотелось, чтобы разбирались мотивы сближения его с м-ром Бруком.

-- И не думал, отвечал Лейдгат. - Я просто объяснял свое поведение. Я хотел сказать, что человек может работать ради какой-нибудь специальной цели с людьми двусмысленного характера, если он вполне уверен в своей личной независимости и сознает, что им не руководят личные интересы, желание получить место или деньги.

оснований предполагать, что я добиваюсь чего-нибудь лично для себя от Брука, как я не имею оснований предполагать, что вы добиваетесь чего-нибудь лично для себя от Бюльстрода. Побуждения - это вопрос чести, никто не может доказать, что мною руководят такия, а не другия побуждения. Что-же касается до места или денег, заключил Виль, откидывая голову назад, то я думаю, никто не может заподозрить, чтобы я действовал под влиянием таких корыстных соображений.

-- Вы совершенно не поняли меня, Владислав, успокоивал его изумленный Лейдгат. Занятый оправданием своего собственного поведения, он совершенно упустил из виду, что Владислав мог принять его слова за намек на себя. - Простите меня, что я совершенно ненамеренно оскорбил вас. Напротив, я нахожу, что вы относитесь с слишком романическим пренебрежением к вашим личным интересам.

-- Как вы скучны сегодня оба! вмешалась Розамунда. - Я решительно не понимаю, к чему вы еще подняли вопрос о деньгах. Кажется политика и медицина достаточно непривлекательны, чтобы удовольствоваться спором из-за них однех. Вы готовы затеять ссору с каждым встречным и поперечным и друг с другом из-за этих двух предметов.

Произнеся эти слова, Розамунда встала, чтобы позвонить и пошла к своему рабочему столу.

-- Бедная Рози! сказал Лейдгат, взяв ее за руку, когда она проходила мимо него: - подобные споры слишком скучны для таких нежных созданий, как ты. Позабавься музыкой. Попроси Владислава спеть с тобой.

-- Что тебя так раздражило сегодня, Тертий?

-- Меня? Владислав был раздражен, а не я. Он точно порох.

-- Нет, еще раньше. Что-нибудь разсердило тебя в госпитале, ты пришел домой сердитый, оттого-то ты и затеял спор с м-ром Владиславом. Мне бывает всегда неприятно, Тертий, когда ты не в духе.

-- Да так, дела.

На самом деле он получил письмо с настоятельным требованием уплаты за мебель. Но Розамунда была беременна и потому Лейдгат оберегал ее от всяких неприятностей.