В тихом омуте - буря (Мидлмарч).
Заключение.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В тихом омуте - буря (Мидлмарч). Заключение. (старая орфография)

Заключение.

Каждая граница может быть, в одно и то-же время, и началом, и концом. Кто долго прожил в среде молодых существ, тому естественно захочется узнать, что с ними случилось в последующие годы, потому что отрывок жизни, хотя-бы она и не была типична, далеко не все равно, что отрывок какой-нибудь ровной ткани. Обещания могут быть не исполнены, пламенное стремление может угаснуть, затаенные силы могут найти удобный случай, чтобы вырваться наружу, прошедшая ошибка может получить страшное возмездие.

Самый брак, служивший рубежом для стольких описаний, есть ничто иное, как великое начало. Мы видим это на Адаме и Еве, которые провели свой медовый месяц в раю, а колыбель для своего первенца устроили среди терний и колючих растений пустыни. Брак есть начало домашней эпопеи, где супруги или постепенно завоевывают себе, или безвозвратно разрушают тот крепкий союз, для которого идущие вперед года служат только как-бы ступенями лестницы, а старость ничто иное, как период жатвы сладких взаимных воспоминаний.

Мы знаем супругов, которые, подобно рыцарям крестовых походов, вступали на путь бранной жизни во всеоружии блестящих надежд и энтузиазма, а возвращались разбитые, утомленные и потерявшие веру друг в друга и в весь мир.

Всем, кто сколько-нибудь интересовался Фрэдом Винци и Мэри Гарт, будет приятно узнать, что они прошли свой жизненный путь без потрясений, и мирно, спокойно дожили свой век. Фрэд не раз удивлял своих соседей самым неожиданным образом. Он, например, прославился в своем краю, как фермер теоретик и практик и издал сочинение под заглавием: "О способе разведения овощей и об экономическом откармливании телят", которое заслужило громкия похвалы на всех агрономических митингах. Но жители Миддльмарча отнеслись к этому сочинению несколько скептически; они подозревали, что честь авторства принадлежит не Фрэду, а жене его, так-как им и в голову не могло придти, чтобы Фрэд Винци был способен писать статьи о репе и других овощах.

За-то, когда Мэри сочинила небольшую книжку для своих мальчиков, под заглавием: "История великих людей; подражание Плутарху," и отдала ее напечатать и издать Гриппу и К^о, в Миддльмарче, то все в городе были убеждены, что книгу эту сочинил Фрэд, на том основании, что он был в университете, где изучали древних авторов и что он мог-бы быть священником, если-бы того захотел.

Это ясно доказывало, что жителей Миддльмарча трудно было обмануть и что там находили совершенно лишним хвалить автора какой-нибудь книги, потому что не тот, так другой все равно сочинил-бы ее.

Фрэд сохранил свою прежнюю любовь к верховой езде, но на охоту ездил редко, и если иногда принимал приглашение поохотиться, то заставлял своих друзей трунить над робостью, с которою он приближался теперь к препятствиям во время скачки. За каждым кустом или забором он видел Мэри и кудрявые головки своих мальчиков.

"Это было-бы большое горе для твоей матери". - М-с Винци, все более и более стареясь и живя далеко не в той роскошной обстановке, как бывало прежде, чрезвычайно осталась довольна, что двое из мальчиков Фрэда были вылитые Винци и ничем не напоминали Гартов; за то Мэри втайне радовалась, что меньшой из трех родился в дедушку - её отца. Мальчик отличался необыкновенной верностью руки и глаза при игре в мяч или при сбивании камушками спелых груш.

Бэн и Лэтти Гарт, сделавшиеся дядей и теткой, далеко не достигнув еще совершеннолетия, вечно спорили между собой, чего им лучше желать: племянников или племянниц? Бэн уверял, что девочки неоспоримо менее полезны, чем мальчики, иначе оне не ходили-бы вечно в юбках, а это самое и доказывает их ничтожное назначение, - за что Лэтти, всегда почерпавшая свои доказательства из книг, очень разсердилась, говоря, что Адам и Ева, по повелению Божию, сделали себе одинаковые платья из звериных шкур и что она наверное знает, что на дальнем Востоке мужчины также носят юбки. Последний аргумент, столь оскорбительный для достоинства мужского пола, вывел Бэна из терпения. "Значит, они дураки!" воскликнул он с негодованием и бросился немедленно в матери с вопросом: кто лучше - мальчики или девочки? На это м-с Гарт отвечала, что мальчики и девочки одинаково шалят, но мальчики несравненно крепче сложены, могут быстрее бегать и с большей меткостью бросать мячики и камни. Бэн остался очень доволен таким приговором домашняго оракула, а Лэтти очень обиделась, внутренно сознавая, что в умственном отношении она всетаки сильвее брата.

Мэри с летами сделалась очень похожа лицом на свою мать, хотя характеры их были совершенно различные. Мэри не обременяла своих мальчиков систематическим ученьем, почему м-с Гарт находилась в постоянном страхе, что её внучата никогда не будут знать основательно грамматику и географию. Но когда мальчиков отдали в школу, то они оказались отлично приготовленными; быть может, это произошло оттого, что дети целые дни проводили с матерью.

Если навести справки, то может оказаться, что Мэри и Фрэд до сих-пор живут в Стон-Корте; что вьющияся растения по прежнему осыпают своими белыми цветами красивую каменную ограду, выходящую в поле, вдоль которой тянется ряд ореховых деревьев; что в солнечный день эти два любящия друг друга существа, обручившияся когда-то колечком от зонтика, может быть, сидят и теперь, уже седенькия, спокойные, у того самого открытого окна, откуда Мэри Гарт, при жизни старика Питэра Фэтерстона, по приказанию его, сторожила приезд м-ра Лейдгата.

Лейдгат не дожил до седых волос. Он умер 50 лет, обезпечив жену и детей значительной суммой, в которой застраховал свою жизнь. Он приобрел себе отличную практику, разъезжая, смотря по сезону, из Лондона на континент и обратно; кроме того, он написал трактат о подагре - этой болезни одних богатых людей. Он получал огромные деньги от некоторых из своих пациентов, но постоянно считал свою карьеру неудавшеюся, так-как он не совершил всего того, что намерен был совершить. Знакомые завидовали ему, находя, что у него прелестная жена, и вплоть до смерти Лейдгата ничто не поколебало этого общого мнения. Розамунда ужь никогда более не компрометировала себя какой-либо неосторожностию; она по прежнему была кротка в обращении, но настойчива, любила читать наставления мужу и умела очень ловко делать все по своему. С годами муж все менее и менее ей противоречил, из чего Розамунда заключила, что он, наконец, научился отдавать должную справедливость её мнениям; с другой стороны, и она убедилась в его медицинских способностях, с тех пор, как он начал зарабатывать большие деньги и, вместо тесной клетки в Брэйд-Стрите, устроил ей квартиру, всю уставленную цветами и украшенную бронзою, где только и могла жить такая райская птичка, как Розамунда. Короче сказать, Лейдгат имел, что называется, успех; но он умер преждевременно от воспаления, а Розамунда, впоследствии, вышла вторично замуж за пожилого и богатого доктора, который очень привязался к её четверым детям. Приятно было смотреть, как она каталась с дочерьми в открытой коляске и, навещая своих друзей, с увлечением говорила о своем настоящем счастии, называя его вознаграждением, - Розамунда не объясняла, за что именно, но, вероятно, она подразумевала под этих перенесенные ею страдания от далеко не безупречного характера Тертия.

и богатством, выйдя замуж за Владислава, который жестоко-бы оскорбился, если-бы узнал, что такая мысль могла придти ей в голову. Оба они были крепко, неразрушимо связаны между собой взаимной любовью. Праздное спокойствие было немыслимо для Доротеи, а потому она создала себе жизнь, полную благотворительной деятельности. Виль сделался пламенным публицистом и работал с успехом в ту эпоху, когда вводившияся реформы возбуждали твердые надежды на их благотворное влияние, - надежды, заметно охладевшия в наше время. Кончилось тем, что он поступил в парламент и избиратели сами заплатили за него издержки. Доротея не желала ничего лучшого; она радовалась, что её муж находится среди людей, борющихся за искоренение зла, и что она может быть ему полезна своими советами. Многие из знавших ее близко сожалели, что женщина с таким солидным умом и с такими редкими достоинствами допустила поглотить себя жизнию мужа и что она слывет в известных кружках только как хорошая жена и мать; но с точностию определить, на что именно была способна Доротея, никто не мог, начиная с сэра Джэмса Читама, который все продолжал твердить, что ей не следовало выходить за Виля Владислава.

Но такое суждение его ни разу не подало повод к семейному раздору. М-р Брук, например, с самого начала не мог отказать себе в удовольствии переписываться с Вилем и Доротеей, и однажды утром, когда он необыкновенно пространно росписался о проекте муниципальной реформы, из под пера его, совершенно неожиданно, вылилось приглашение приехать в Грэндж обоим супругам. Чтобы вычеркнуть написанную фразу, пришлось-бы пожертвовать всем драгоценным письмом, а такая жертва для м-ра Брука была невозможна. Втечении первых месяцев своей переписки с Доротеей, м-р Брук постоянно намекал сэру Джэмсу о своем непреложном намерении лишить ее прав наследства, и даже в тот самый день, когда своевольное перо его импровизировало приглашение в Грэндж, он явился в Фрэшит нарочно за тем, чтобы удостоверить сэр Джэмса в неизменности своего решения принять самые энергическия меры предосторожности к устранению от наследства имением Бруков таких потомков, в жилах которых течет смешанная кровь.

Но в это утро, в Фрэшит-Голле случилось нечто необычайное. Целия получила письмо, над которым она долго плакала молча, а когда сэр Джэис, не привыкший видеть её слез, с испугом спросил: в чем дело? - она разразилась такими рыданиями, каких он и не ожидал от нея.

-- У Доротеи родился мальчик! говорила всхлипывая Целия... а ты не пускаешь меня навестить ее... я уверена, что она нуждается в моем присутствии... она ведь не знает, как обращаться с детьми... Бог знает еще, что они там наделают... Все думали, что Доротея умрет... Это ужасно!... Представь себе, если-бы я и маленький Артур находились в таком положении и Додо запретили-бы нас навещать... Можно-ли быть таким злым, Джэмс!...

-- Боже мой! Целия! воскликнул Джэис, уничтоженный слезами жены, - скажи, чего ты хочешь? я все готов для тебя сделать. Хочешь, я повезу тебя сам завтра-же в город.

Тотчас после этого разговора приехал м-р Брук; встретив баронета в саду, он завел с ним свой обыкновенный разговор, в полном неведении новости, о которой сэр Джэмс не счел за нужное немедленно сообщить ему. Но лишь только речь между ними коснулась наследства, сэр Джэмс возразил:

-- Дорогой сэр, я не имею права давать вам советов; что-ж до меня касается, то я оставил-бы это дело без перемен, так, как оно есть.

М-р Брук был до того поражен изумлением, что в первую минуту забыл даже порадоваться, что его избавляют от хлопот переделывать завещание.

Подчиняясь сердечным стремлениям Целии, сэр Джэмс, волей или неволей, должен был согласиться на примирение с Доротеей и с её мужем. Когда между женами существует крепкая привязанность, мужья должны стараться умерять свои взаимные антипатии. Однако, сэр Джемс никак не мог добиться того, чтобы полюбить Владислава, а тот, с своей стороны, всячески избегал случаев оставаться с ним глаз на глаз. Оба они, можно сказать, только терпели друг друга и разговор между ними клеился лишь в присутствии Доротеи и Целии.

радостию в Типтон - играть там с своими кузенами, не взирая на то, что в жилах последних текла не такая чистая кровь, как у них.

М-р Брук дожил до глубокой старости; имение его наследовал старший сын Доротеи, которому предлагали быть депутатом от Миддльмарча; но он на это не согласился, находя что он менее будет стеснен в своих убеждениях вне пределов своей родины.

человека болезненного и такого старого, что он годился-бы ей в отцы; что менее чем через год после его смерти она отказалась от всего состояния и вышла замуж за кузена первого мужа, человека без средств, темного происхождения и такого молодого, что годился-бы ей в сыновья. Люди, незнавшие лично Доротеи, обыкновенно замечали при этом, что, вероятно, она была не очень красива, иначе не вышла-бы ни за того, ни за другого.

Нет сомнения, что эти два решительные шага в жизни были далеко не идеально-прекрасны и что их скорее можно назвать результатом порывов молодой, благородной натуры, изнемогавшей среди прозаической обстановки. В Миддльмарче много толковали о заблуждениях Доротеи, но ни один голос не поднялся в защиту её, чтобы сказать, что такого рода заблуждения возможны только в обществе, которое относится равнодушно в бракам болезненных стариков с молодыми девушками и к небрежному воспитанию женщин, и при этом действует радикально-противоположно громко проповедуемым им правилам. Пока в обществе будет существовать подобное направление, до тех пор будут постоянно случаться такия противоречия, какие мы видели в жизни Доротеи; возвышенные чувства будут казаться заблуждениями, а истинная, горячая вера - иллюзией, потому что нет человека, на дух которого не имела-бы влияния окружающая его среда. В наш век не мыслимы ни св. Терезы, ни Антигоны; среда, из которой оне почерпали силы для своих пламенных порывов, исчезла навсегда; мы же, ничтожные люди, с нашими будничными словами и действиями, подготовляем судьбу многих других Доротей, жизнь которых представит еще более грустный обращик жертв, чем жизнь знакомой уже нам Доротеи. Её тонко-развитая душа открывала ей выходы из её тяжкого положения, хотя для других они были невидимы. Её богатая натура, подобно широкой реке, разделилась на безчисленные рукава, имена которых остались неизвестны; но благотворное влияние её жизни разлилось на множество людей. Все хорошее в человечестве есть, большей частию, последствие совершенно не исторических фактов, и если вам и мне живется лучше, чем могло-бы житься, мы обязаны этим малому числу безвестных деятелей, умерших в скромной доле и покоящихся в могилах, которых никто не посещает!