Любовь мистера Гильфиля.
Глава XI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Любовь мистера Гильфиля. Глава XI. (старая орфография)

ГЛАВА XI.

На следующее воскресенье, утро было дождливое; было решено, что семейство не поедет, как обыкновенно, в Комбермурскую церковь, но что мистер Гильфиль отправит утреннюю службу в часовне.

В назначенный час Катерина сошла в гостиную; но она таг была бледна и разстроенна, что леди Чеверель с безпокойством осведомилась о её здоровье, и узнав, что у ней сильно болит голова, решила, что Катерина не должна идти в часовню, и тут же уложила ее на диване у камина, прикрыла ее и вложила ей в руки том проповедей Тилотсона, на случай если она почувствует себя лучше и будет в силах заняться назидательным чтением.

Проповеди доброго архиепископа могут быть отличным лекарством для страждущей души, но эти лекарства не пришлись по болезни Тины. Она сидела с открытою на коленях книгой, и с глазами, обращенными на портрет прелестной леди Чеверель, жены славного сэр-Антони. Она глядела на портрет, не думая о нем, и белокурая красавица казалось смотрела на нее с этою доброжелательною безсознательностию, с этим кротким удивлением, с каким счастливые и самообладающия женщины смотрят на своих взволнованных и слабых сестер.

Катерина думала о близком будущем, о предстоявшей свадьбе, обо всем том, что ей придется перенести в продолжении следующих месяцев. О, еслиб я могла заболеть и умереть до тех пор! думала она. - Когда человек очень болеп, ничто ужь его не тревожит и не заботит. Бедная Патти Ричардс цазалась такою счастливою, когда умирала. Она уже не думала о своем женихе: она ни о чем не жалела; ей нравился только запах цветов, которые я приносила ой. О, еслиб я могла только полюбить что-нибудь, могла думать о чем-нибудь другом! Еслиб я только могла избавиться от этих ужасных чувств, я бы помирилась с своим несчастием; я не стала бы роптать, я всячески старалась угождать леди Чеверель и сэр-Кристоферу. Но когда находит на меня это бешенство, я не знаю что делать. Я все <испорчено>ваю и только чувствую, что голова моя кружится и сердце мое бьется; я способна тогда сделать что-нибудь ужасное. Никто, кроме меня, я уверена, не испытывал таких чувств. Это должно быть очень дурно. Но Бог сжалится надо мной, он знает, как мне тяжело и горько.

В таких размышлениях провела Тина время, пока не услышала голосов в корридоре; приподнявшись, она заметила, что проповеди Тилотсона лежат на полу. Только что успела она поднять их и расправить измявшиеся листки, как в комнату вошла леди Эшер, Беатриса и капитан Вибрау, все с тою бойкостию и веселостию, которая обыкновенно распространяется на лицах людей по окончании проповеди.

Леди Эшер тотчас же подошла к Катерине, и уселась подле нея. Полчаса спокойной дремоты очень освежили ее, и придали новую силу её языку.

-- Что, милая мисс Сарти, как вы теперь себя чувствуете?

-- Немного лучше, кажется. Я убеждена, что вам нужно только спокойствие. Эти головные боли происходят ни от чего другого, как от слабости. Вам не надобно утомляться, и вы непременно должны пить горькия травы. Когда я была ваших лет, то точно также страдала головными болями, и старый доктор <испорчено>он бывало говорил моей матери: "сударыня, у вашей, до, кроме слабости, нет никакой болезни." Он такой был <испорчено>ительный, этот доктор Самсон. Но как жаль, что вы не слыхали сегодняшней проповеди. Прекрасная проповедь! Мистер Гильфиль говорил о десяти девах, мудрых и правдивых, и все это объяснял нам. Какой приятный молодой человек, этот мистер Гильфиль! Такой тихий и скромный, и так хорошо играет в вист. Я бы желала заманить его к себе в Фарлей. Как бы полюбил его покойный сэр-Джон! Он такой веселый и добронравный за картами, а мой сэр-Джон был такой охотник до них, сэр-Джон. А наш курат такой раздражительный человек; он всегда сердится, когда проигрывает. По моему, пастор не должен слишком заботиться о деньгах, как вы полагаете? <испорчено>ите же, как вы думаете?

Ах, леди Эшер, вступилась Беатриса с презрительною улыбкой, - не утомляйте бедной Катерины такими скучными вопросами. У вас, кажется, все еще болит голова, милая Катерина, - прибавила она с видом большого участия, обращаясь к Катерине: - возьмите мой флакон с душистым спиртом и оставьте его себе. Он, быть-может, освежит вас.

-- Нет, благодарю вас, отвечала Катерина, - я не п<испорчено> отнимать его у вас.

-- Уверяю вас, милая моя, он мне вовсе не нужен; вы непременно должны взять его, продолжала убеждать ее миледи Эшер, протягивая ей флакон.

Тина покраснела, с нетерпением оттолкнула флакон и сказала: - Благодарю вас; я никогда не употребляю этого. Я не люблю духов.

Мисс Эшер положила флакон в карман молча, но с удивлением и неудовольствием во взгляде, и капитан Вибрау на лице которого выразился некоторый испуг, поспешно сказал: - Посмотрите, Беатриса, погода совершенно разгулялась. Мы успеем прогуляться до завтрака. Наденьте шляпу мантилью, и походим по саду.

-- Да, милая моя, не худо пройдтись, сказала леди Эшер, - я пойду посмотреть, не расхаживает ли сэр-Кристофер по галлереи.

Как только дверь затворилась за двумя дамами, капитан Вибрау, стоявший спиной к камину, обратился к Катерине, и сказал ей тоном строгого наставника: - Милая Катерина, постарайтесь поболее сдерживать себя, и не давать такой воли своим чувствам. Вы просто невежливы с мисс Эшер, я вижу, что она удивлена и обижена. Подумайте только, как странно ей должно казаться ваше поведение. Она будет допытываться причины этих вспышек. Поверьте, милая Тина, прибавил он, подходя к ней, и стараясь взять её руку: - я для вас же самих желаю, чтобы вы вежливо отвечали на её внимание. Она очень хорошо расположена к вам, и я был счастлив видеть вас друзьями.

Катерина уже и то находилась в таком состояния болезненного раздражения, что самое невинное слово капитана Вибрау заставило бы ее страдать, как жужжание самой маленькой мошки заставляет страдать тяжело-больного. Но её благосклонно-увещательный тон был совершенно невыносим. Он так был виноват перед нею, а говорил с нею теперь, как снисходительный наставник. Это было новое оскорбление. Его уверения в дружбе были самою обидною низостью.

Катерина вырвала из рук его свою руку, и сказала с негодованием: - Оставьте меня, капитан Вибрау; я вам, кажется ничего не делаю.

-- Катерина, отчего вы так раздражительны, так несправедливы? Я за вас дрожу и безпокоюсь. Мисс Эшер уже заметила ваше странное обращение с нею и со мной, и это ставит меня в очень неприятное положение. Что могу я сказать ей?

-- Что сказать? с волнением и горечью проговорила Катерина, вставая с своего места и направляясь к дверям: - а скажите, что я глупая девчонка, что я влюбилась в вас, и ревную вас к ней; но что вы никогда не имели ко мне другого чувства, кроме жалости, не показывали мне ничего, кроме дружбы. Скажите это ей, и она еще больше полюбит вас.

всю её ревность, в душе её еще не совсем исчезла вера в Антони; она все еще надеялась, что в сердце его скрывается больше любви к ней чем он показывает; ей в голову не приходило подозревать его в этой вине против себя, которая всякой женщине обиднее даже неверности. И она произнесла эти язвительные слова потому только, что в эту минуту не находила достаточно-сильного выражения своему негодованию.

улыбка, с которою обыкновенно являются в комнату молодые особы, убежденные, что появление их самое приятное событие; но в следующее же мгновение она взглянула на Катерину с изумлением, а на жениха своего с недоверием и неудовольствием. Лицо капитана Вибpay выражало сильное утомление и досаду.

-- Быть-может, вам некогда идти гулять со мной, капитан Вибpay, я пойду одна.

-- Нет, нет, я ждал вас, отвечал он, спеша к ней и подавая ей руку.

Они вышли из комнаты, не взглянув на бедную Катерину, которая все еще стояла посереди комнаты, уничтоженная и пристыженная. Как горько она теперь раскаивалась в своей неожиданной вспышке!