| Автор: | Эмар Г., год: 1878 |
| Категории: | Роман, Приключения |
XII
ПРИКЛЮЧЕНИЯ КАПИТАНА ВАТАНА
Вернемся теперь к капитану Ватану, оставленному нами на веревочной лестнице над водой Сены в совершенной темноте.
Капитан Ватан принадлежал к числу решительных, смелых людей, которые находят особенную прелесть во всем неизвестном и неожиданном, потому что вполне уверены в себе и чувствуют себя всегда в состоянии все одолеть.
Авантюрист совершенно спокойно спускался по веревочной лестнице, конца которой в темноте не было видно.
Не прошло, однако, двух минут, как он почувствовал под ногами какую-то твердую опору: это было дно довольно большой лодки.
Когда он выпустил из рук лестницу, Клер-де-Люнь взял его за руку.
- Позвольте, я вас поведу, капитан, - оказал он, - и, главное, не бойтесь!
-- Ты о чем это говоришь? - резко ответил капитан. - Не смеяться ли вздумал надо мной?
- Виноват, капитан, обмолвился. Пожалуйте.
- Ладно, да смотри у меня, больше не обмолвливаться!
- Слушаю, капитан. Черт возьми! Вы не изменились, надо вам отдать справедливость, все такой же терпеливый.
Капитан засмеялся.
- Я тебе пошучу, - сказал он. - Ну, когда же конец? Где мы теперь?
- Под аркой Нового Моста, капитан.
- Ты тут живешь?
- Не совсем тут, вот увидите; поднимитесь по этой лестнице.
- Опять?
- Это последняя...
- Не стоило спускаться, чтобы сейчас же опять подниматься.
- Да я ничего не вижу!
- Не обращайте на это внимания.
- Ну ладно, если нужно! Только черт бы побрал этакую прогулку!
Клер-де-Люнь засмеялся и тихонько свистнул,
В ту же минуту на расстоянии футов двенадцати, над ними заблестела, как звезда, светлая точка.
- А! Вот теперь вижу, куда идти,--сказал капитан и стал взбираться по лестнице,
Клер-де-Люнь следовал за ним, забавляясь, по-видимому, колебаниями своего бывшего начальника.
В лестнице было всего перекладин десять; взобравшись наверх, капитан, к величайшему своему изумлению, очутился перед отверстием, сделанным в самом своде арки.
- Проходите! - сказал Клер-де-Люнь,
- Прошел!--отвечал капитан.
Клер-де-Люнь последовал за ним и нажал какую-то невидимую пружину.
В отверстие без шума вдвинулась каменная масса и герметически закрыла его.
- Ну, вот мы и дома! - довольно сказал Клер-де-Люнь. - Теперь, капитан, позвольте указать вам дорогу.
- Показывай, мой любезный, не церемонься, ты ведь здесь у себя дома. Странное только помещение ты выбрал.
- Надежное, по крайней мере.
- Конечно, но я не понимаю, как ты мог устроить это, не возбудив ничьего подозрения.
- Это не я устроил, капитан, это подземелье существовало раньше меня, я его только дополнил.
Разговаривая таким образом, авантюристы шли при неясном свете чадившей лампы, достаточно, однако, освещавшей помещение, чтобы можно было его рассмотреть.
Оно имело шесть футов в высоту и четыре в ширину, образуя множество галерей с выходами в разные стороны, запертыми в некоторых местах толстыми железными решетками с зубьями наверху; такие же решетки шли местами и по главному коридору, где проходили авантюристы.
- Pardieu, капитан, и крепость неприступная!
- Гм! Разве ты не знаешь, что крепости для того и сделаны, чтобы их брать?
- Только не эта, капитан. Ведь тут совершенно свободно может спрятаться пятьсот человек так, что их и не найдешь!
- Даже если бы нашли вход, через который мы сейчас прошли?
- Pardieu! Да таких входов целых шесть. - Черт возьми!
- Да, чтобы захватить нас, надо было бы взорвать мост, да и то не удалось бы, пожалуй.
- Послушай, а что же это за шум над нами?
- Мы идем теперь под Самаритянкой.
- А! Но куда же мы идем?
- В одну из моих квартир.
- Как! Да их разве несколько у тебя.
- Точно так, капитан.
- Скажите пожалуйста! Сколько же именно?
- Три основных, не считая той, которую я занимаю в самом подземелье.
- Черт тебя подери! Да ты, подобно самому его величеству Людовику Тринадцатому, можешь выбирать резиденцию!
- Да, капитан, только меня все здесь слушаются по одному знаку, мои подданные слепо повинуются мне.
- А про нашего бедного короля этого нельзя сказать, гм? И много у тебя подданных?
- Ну, каких-нибудь несколько тысяч человек, не больше.
- Гм! Недурно! Да ты, значит, царь всех парижских оборванцев?
- Не отказываюсь. Все может случиться, не надо никем пренебрегать.
- Справедливо сказано, капитан.
- Но где же твоя квартира, в которую ты меня ведешь?
- На набережной Сольнери, в доме банщика Дубль-Эпе.
- Известного банщика, у которого собирается вся знать?
- Того самого, капитан, это один из моих адъютантов.
Ватан остановился, снял шляпу и с иронической важностью поклонился.
- Что это вы, капитан?
- Кланяюсь тебе, corbieux! Клер-де-Люнь, друг мой, ты - великий человек! Предсказываю тебе, что если не будешь повешен, то далеко пойдешь.
- Или высоко поднимусь! Аминь, и благодарю вас, капитан. Но вот мы и пришли. Потрудитесь войти.
Клер-де-Люнь прижал пружину, отворилась невидимая дверь, и они очутились в светлой, богато убранной комнате.
Капитан оглянулся: дверь исчезла.
- Вы что-нибудь ищете? - лукаво спросил Клер-де-Люнь.
- Нет, ничего; право, ты великий человек! Так мы в доме банщика?
- Да, капитан, на первом этаже. Взгляните, в окно виден Новый Мост.
- Чудесно! Ты ведь расскажешь мне, надеюсь, историю этого подземелья?
- Вам интересно знать?
- Я очень любопытен,
- Извольте! Я расскажу за ужином, если вам угодно.
- Так пожалуйте в столовую.
- А это какая же комната?
- Мой будуар! - с гордой самоуверенностью ответил Клер-де-Люнь.
Капитан смотрел на него во все глаза, совсем сбитый с толку,
- Там, сзади будуара, моя спальня и уборная, затем у меня есть еще столовая и передняя. Видите, как скромно?
- Хороша скромность! Ты говоришь, у тебя три таких квартиры?
- Точно таких, немножко лучше, может быть, устроенных.
- Но ведь это тебе, должно быть, стоит громадных денег?
- Да нет же, капитан! Ведь это моя собственность.
- Так у тебя свой дом?
- И не один, капитан.
- Послушай, Клер-де-Люнь, это ведь дерзкие шутки!
- Да я нисколько не шучу, капитан, вы спрашиваете, я отвечаю.
- И говоришь правду?
- Честное слово!
- Ну ладно! Пойдем в столовую, друг мой.
- Идемте, капитан, - сказал Клер-де-Люнь, приподнимая тяжелую портьеру.
Столовая оказалась большой комнатой, уставленной буфетами, полными золота, серебра и хрусталя.
С потолка спускалась громадная люстра на золотой цепи. Посредине стояли треугольником три стула, и возле каждого ожидала служанка с корзинкой, в которой лежали тарелки, ножи, вилки, ложки и хлеб.
- А я вам приготовил сюрприз, капитан, - сказал Клер-де-Люнь.
- Еще? Я на каждом шагу вижу сюрпризы.
- Этот вам доставит удовольствие, капитан.
- Не сомневаюсь. Не ужин ли, который ты мне обещал и которого я все еще не вижу?
- Нет, капитан, ужин явится в свое время.
- Так что же это?
- Гость... приглашенный.
- Когда же ты успел его пригласить? Ты ни на секунду не отходил от меня.
- Я послал за ним.
- Кто же этот гость?
- Дубль-Эпе, капитан.
- Твой адъютант?
- Он самый, славный малый, вы будете им довольны.
- Гм! Странное у него имя.
- Он очень недурно владеет шпагой. Впрочем, сами увидите.
- Как знаешь, друг, я в настоящую минуту хочу только поскорей поужинать.
- Вот и наш гость, - сказал Клер-де-Люнь, - войди, сын мой, очень тебе рады!
Отворилась дверь, и вошел красивый молодой человек лет двадцати двух, с тонкими благородными чертами лица, живым взглядом и насмешливым ртом.
- Милый Дубль-Эпе, - сказал Клер-де-Люнь, - рекомендую тебе капитана Ватана; капитан, это мой друг и товарищ Дубль-Эпе.
- Крестный, обнимите же вашего крестника Стефана, - взволнованно сказал он.
Капитан не успел опомниться, как Дубль-Эпе обнял его.
- Черт тебя возьми, шалопай! - вскричал капитан, обрадованный в душе, горячо отвечая на объятия молодого человека. - Ну, я рад тебя видеть... но объясни, пожалуйста...
- Все, что угодно, крестный! - весело воскликнул Дубль-Эпе.
- Что скажете о сюрпризе, капитан?
- Скажу... скажу... Э, к черту ложный стыд! От души спасибо, Клер-де-Люнь. Ведь хоть этот чертенок и сделался дрянью, но все-таки он мой крестник, и я люблю его.
- И я, крестный, люблю вас, как родного отца.
- Ну, довольно об этом. Уметь помолчать никогда не бывает худо.
- Справедливо, крестный.
- Да, Стефан, но от разговора ведь в горле пересыхает и есть начинает хотеться.
- А вот мы сейчас будем и есть, и пить, крестный,
- Гм! До сих пор что-то ничего еще не вижу.
- Постойте, крестный, садитесь!
- Да где? Ведь стола нет!
- За столом дело не станет, сядьте на один вот из этих стульев.
Капитан неохотно сел.
- Что же дальше-то? - проворчал он.
Молодой человек топнул; одна половина пола отодвинулась, и из открывшегося отверстия поднялся стол, уставленный кушаньями.
- Это что такое? - вскричал капитан, поспешно отодвинувшись.
- Ну, признаю себя побежденным, - добродушно сказал он. - Я старею, вы слишком хитры для меня, детки, не злоупотребляйте своим преимуществом!
- Как вы можете так говорить, крестный! Вы такой храбрый солдат!
- Да, - сказал он, покачав головой, - я старый, храбрый солдат, я это доказал, но мне пришлось увидеть столько необыкновенных вещей с тех пор, как я приехал в Париж, что ей-Богу, не знаю, что и делать; я точно в каком-то чужом городе.
- Это пустяки! Ведь в появлении стола, например, нет ничего необыкновенного. Это уже старая вещь. Вспомните, что вы у банщика, то есть в таком месте, где особенно много тайн,
- Так, ну а подземелье, которым я сюда пришел?
- Это, капитан, еще проще. Впрочем, я ведь обещал рассказать вам его историю.
- Так, так, братец! Говори же, я слушаю; за твое здоровье!
- За ваше, капитан! Как вам нравится это кипрское?
- Чудесно!
- Вам известно, капитан, что Новый Мост начат при Генрихе Третьем, а закончен после многих остановок только при Генрихе Четвертом. Во время смутного времени Лиги было не до него.
- Так! За твое здоровье! Право, какое чудесное вино!
- За ваше здоровье, капитан! Толпа ирландцев и разных мошенников завладела тогда некоторыми законченными арками моста и поселилась там.
- А! Так это они устроили подземелье с его ходами и переходами?
- Именно, капитан. Они воспользовались смутами гражданской войны и особенно горячо работали во время осады Парижа - той страшной осады, когда за разными бедствиями никто и не заметил даже их работ.
- Да, бедственное это было время; голод доводил до того, что матери съедали своих детей. Ну, подальше это воспоминание! За твое здоровье! И за твое, крестник!
Они чокнулись.
- Наконец, король вступил в Париж, проданный ему Бриссаком и компанией. Заключили мир. Новый Мост стали достраивать. Между рабочими было много оборванцев, и я в том числе.
- А! И ты был?
- Да, после всех наших бед! Эти рабочие объединились с ирландцами, и под моим надзором подземные галереи были проведены по всем направлениям, как вы сегодня видели. Никто этого и не подозревал. В один прекрасный день дозорный накрыл ирландцев, и всех их сейчас же отправили на родину. Вот и все, капитан. Дело, как видите, простое.
- Pardieu! Да ведь у нас есть шпионы между ними же!
- А! Да у тебя, как видно, и своя полиция, Клер-де-Люнь?
- Надо всегда быть настороже!
- Конечно, я тебя и не порицаю за это, ты защищаешь самого себя, и ты прав, однако ж...
- Что, капитан?
- Ведь тот, кто продаст такой драгоценный секрет купеческому старшине или кому-нибудь из полиции, провернет выгодное дело?
- Нисколько, капитан.
- Отчего же?
- Оттого, что через час он не будет существовать,
- Гм! Ты быстро действуешь, братец.
- У нас нельзя иначе; впрочем, между нами изменников нет.
- Смотри, не говори таких громких слов! Ну, а предположим, что кто-нибудь посторонний знает вашу тайну и выдаст ее?
- Никто ее не знает, кроме вас, а так как уж вы-то, конечно, не выдадите, я спокоен.
- Спасибо за хорошее мнение, Клер-де-Люнь. Ну, а вот об этом ты знаешь? --сказал капитан, вынимая из кармана бумагу и показывая ее tire-laine.
- Что это такое?
- Утверждение в должности полицейского чиновника.
- На ваше имя?
- Посмотри подпись! Видишь?
- Да! - озадаченно протянул tire-laine,
Но тот не имел сил ответить ему.
Капитан медленно допил стакан, как-то нехорошо улыбаясь. Собеседники долго молчали. Клер-де-Люнь и Дубль-Эпе искоса переглядывались, и их взгляды говорили не в пользу капитана.
Тот, не показывая вида, что замечает их, и потягивая маленькими глотками вино, следил за ними.
- Что же вы вдруг примолкли, - спросил он через минуту. - Жаль! Вы так славно говорите!
- О, капитан! - пробормотал Клер-де-Люнь. - Кто бы этого мог ожидать?
- Чего, дитя мое?
- Чтобы такой человек, как вы, стал помогать полиции?
- Что? Как ты говоришь?
- Вы, капитан, человек таких редких достоинств, вдруг сделались простым полицейским чиновником!
- А почему бы и нет? Ведь должность честная!
- Преследовать бедняков!
- Да, я их очень жалею, - сказал капитан, обводя ироничным взглядом комнату.
- Все равно, капитан, я этого от вас не ожидал/
- Чего, скажи, пожалуйста, дитя мое?
- Чтобы вы нам изменяли.
- Да кто тебе сказал это?
- Dame! A я так доверял вам, ничего от вас не скрыл!
- Берегись, Клер-де-Люнь! Ты плохо выбираешь выражения, любезный!
- Не понял, капитан?
- Ты
- Да оно так ведь, кажется?
- Ты не прав. Рассуди. Я разве принадлежу к вашей шайке? Нет ведь? Я поймал тебя, когда ты залез в мой карман; вместо того, чтобы убить, я тебя пощадил. Где же измена?
- Так, капитан. Но потом?
- Что потом? Я хотел поговорить с тобой и звал тебя к себе, ты отказался, найдя более удобным пригласить меня к себе; я согласился исполнить твое желание. Ты начал сыпать передо мной сюрпризами. Я ведь ни слова не говорил. Наконец, и мне захотелось удивить тебя сюрпризом. Ты вдруг рассердился, надулся, стал сурово на меня поглядывать и обвинять в измене. Ну скажи, разве ты прав? Не думаю.
- Да, капитан, я виноват, простите, я не подумал, что вы не способны...
- Воспользоваться неожиданно представившимся случаем? Ошибаешься, братец.
- Что вы хотите сказать, капитан?
- Вот что: я тебе предлагаю условие, но предупреждаю, выбирай и решай сам, я же ничего не изменю со своей стороны.
- Заранее принимаю, капитан, такая договоренность во всяком случае будет мне выгодна.
- Не торопись, подумай!
- Я уже обдумал и соглашаюсь, закрывая глаза. Вы такой человек, что ничего не выиграешь, тягаясь с вами в хитрости. Вам лучше прямо отдаться в руки.
- Ты, может быть, прав, братец!
- Pardieu! Конечно, прав, капитан.
- Заметь, однако, что мой уговор будет касаться не только тебя, но и всех твоих сообщников.
- Здесь и говорить нечего, я знал об этом заранее, капитан.
- И все-таки согласен?
- Больше чем когда-нибудь,
- Ну, давай руку, братец! Я опять уважаю тебя.
- Благодарю вас, капитан, даю слово; вы знаете, умею ли я держать его.
- Мне, крестный, нечего сказать. Ведь вы знаете, я ваш душой и телом, что бы ни случилось! Вы - благодетель моей семьи.
- Об этом не будем говорить, дитя мое.
- Напротив, крестный. Я могу быть негодяем, но, поверьте, не такой уж я гадкий, как говорят: у меня еще есть кое-что в сердце.
- Я и не сомневаюсь, дитя мое, поэтому тут не о чем и говорить. Я живу у твоего отца. Не скрою, он сильно жалуется на тебя. Расскажи мне, что такое у вас было, чтобы я мог рассудить.
- Извольте, крестный, но тут и рассказывать-то нечего, дело очень обыкновенное.
- Все равно, говори; выслушав, я могу сказать тебе мое мнение!
- Виноват, я вас перебью, капитан, не лучше ли нам прежде переговорить о нашем уговоре?
- Не беспокойся, друг Клер-де-Люнь, время еще есть. Мы ведь не торопимся по домам?
- Конечно, нет.
- Ну, так дай мне выслушать малого, дружище, и делай как я: пей, слушая его.
- Как угодно, капитан, я ведь сказал...
- Чтобы знать, чего держаться; успокойся, друг, скоро все узнаешь, обещаю тебе.
- Так за ваше здоровье, капитан.
- За твое, Клер-де-Люнь. Говори, Стефан, мы тебя слушаем, сын мой.
- Если уж вы требуете, крестный...
- Нет, я прошу тебя.
- Для меня это не имеет значения. Видите ли, крестный, у меня с самого детства отвращение ко всему, что сколько-нибудь пахнет лакейством.
- Понимаю,
- Первое удовольствие для меня составляло убежать из дому и бегать с товарищами по полям и лугам; я вечно дрался, бил и был сам бит, фехтовал и ножами, и кинжалами, и всем, что только под руку попадало. С летами эта наклонность страшно во мне развилась, я никогда не мог понять искусства сварить соус или суп, но оружием владел с редким искусством; мне, наконец, мало стало одной шпаги, я непременно должен был держать две - в обеих руках по шпаге,
- Я это не из хвастовства говорю, крестный, а потому что это правда.
- А что же говорил отец?
- Он был в отчаянии.
- И было от чего.
- Приезд наш в Париж довершил дело. Сначала я только изредка приходил домой, а вскоре и совсем перестал. Мать бросилась искать меня, умоляла вернуться, все было напрасно: я решил свою участь. Завелись у меня дурные товарищи, я ходил по кабакам, дрался на дуэли несколько раз со шпагой в каждой руке и выходил победителем; одним словом, был потерян для семьи. Меня так и прозвали - Дубль-Эпе {Двойная Шпага.}, я был из первых щеголей Нового Моста и с каждым днем все глубже и глубже погрязал в беспутстве. Наступил день, наконец, когда я увидел, что не только проиграл свое немногое, но и еще большую сумму на честное слово; я был пьян. Придя в себя, я понял, в какую бездну упал, и, решив покончить с жизнью, побежал на Новый Мост.
- Отличное средство спасаться из одной бездны, бросаясь в другую! - заметил с улыбкой капитан.
- Я совсем обезумел, забыл и семью, и друзей, и все на свете; была уже ночь, на мосту никого; я посмотрел вниз: подо мной шумно неслись грязные волны Сены, я невольно вздрогнул, но сейчас же взял себя в руки, перекрестился и приготовился броситься в воду, прошептав имя матери; в эту самую минуту кто-то сильно схватил меня за платье и отдернул назад.
- Ventre-Saint-Quenert! И вовремя, крестник! Кто же это тебе помог?
- Вот кто, крестный! - отвечал Дубль-Эпе, протягивая руку tire-laine.
- Клер-де-Люнь?
- Он. Он не только спас мне жизнь, но спас меня и от нищеты, дав средства на устройство моего заведения без всяких процентов, без условий, без всякой задней мысли.
-- Но ты, однако, его адъютант?
- Против его желания, крестный, он всеми силами старался запретить мне войти в его шайку, но я настоял на своем. Я ему всем обязан, но разве не справедливо было бы, чтобы посреди окружающих его разбойников, готовых продать самого Бога, около него был хоть один друг, на которого он мог бы рассчитывать!
- Хорошо! Я доволен всем, что слышал, и помирю тебя с отцом, крестник.
- О крестный, если бы это вам удалось!
- Да ведь говорю же тебе, corbieux! Что я, ребенок, что ли? Я очень рад, Клер-де-Люнь, что у тебя в душе еще остались добрые чувства. Спасибо тебе за добро, которое ты сделал этому малому.
- За что же, капитан? Ведь это было совершенно естественно. Мальчуган чуть не при мне родился, как мне было не спасти его!
- Не старайся уменьшить достоинство твоего поступка. Ты ведь послушался голоса сердца, ты не знал человека, которого спасал.
- Только после, капитан, я только после...
- Право, капитан, вы так всегда повернете дело, что не знаешь, что вам отвечать, но вы довольны, а это главное.
- И тем более я рад слышать все это, значит, я могу положиться на вас обоих.
- В этом случае, капитан...
- Постой, друг Клер-де-Люнь, если у тебя в жизни есть два-три поступка, какими ты можешь гордиться, так есть множество других, какие, к несчастью, должны тяжело лежать на твоей совести.
- Что? - проговорил Клер-де-Люнь, смущенно отвернувшись.
- Да, так ведь, старый товарищ? - продолжал капитан с грустным добродушием. - И между этими дурными поступками, будем говорить прямо - между этими преступлениями, есть одно дело, в которое и меня впутала судьба, когда я сделался твоим невинным, почти бессознательным сообщником. Помнишь ты это? Клер-де-Люнь молча опустил голову.
- Помнишь ты, - продолжал авантюрист. - Ту ночь, когда был взят Гурдон? Это одно из самых отдаленных твоих воспоминаний, правда...
- Довольно, капитан, - глухим голосом перебил его tire-laine. - Это дело вечно будет лежать на моей совести. Бедное дитя! Такая прекрасная, благородная, чистая, невинная! А я, подлец, дикий зверь, не внял ее слезам и просьбам и отдал ее, лишившуюся чувств, в руки человека, которому вино отуманило рассудок. Сжальтесь, капитан, не напоминайте мне об этом преступлении!
- Ты его помнишь, раскаиваешься?
- О да! Если бы вы могли читать в моем сердце!..
- Я верю твоему раскаянию, Клер-де-Люнь.
- А что же сталось с ней, бедняжкой? Простила ли она меня?
- Она умерла.
- Умерла! - повторил ошеломленный Клер-де-Люнь.
- Да, умерла, дав жизнь ребенку, плоду гнусного преступления, которое над ней совершили; умирая, она простила того, кто злоупотребил ее слабостью, и его сообщников.
- Благодарю вас за эти слова, капитан, - мрачно произнес Клер-де-Люнь. - Но если этот ангел простил мне, так я сам себя никогда не прощу. Ах, капитан, я негодяй, мошенник, что угодно, но у меня есть сердце, corneboenf! В этом деле я был подлецом.
- Да, Клер-де-Люнь!
- Если бы я мог, - продолжал он, - не исправить зло, оно непоправимо, а отдать свою жизнь за...
- Ты можешь это сделать, - поспешно перебил капитан.
- Да, выслушай, дитя живо, оно превратилось в женщину, увы! Такую же прекрасную и чистую, какой была ее мать, и я боюсь, такую же несчастную.
- О! Вы знаете ее?
- Нет. И она не ведает о моем существовании и не догадывается, какие узы нас связывают. Знаю только, что она богатая, знатная дама, замужем за любимым человеком и мать, как говорят, прелестного ребенка.
- Так вы дедушка, капитан?
- Послушай, Клер-де-Люнь, - холодно сказал капитан, - на этот раз я прощаю тебя, но если ты еще позволишь себе сказать на этот счет хоть одно двусмысленное слово, я тебе череп раскрою, понял?
- Совершенно, капитан, я вас ведь хорошо знаю.
- Так теперь дама счастлива? - спросил Дубль-Эпе, чтобы повернуть разговор в прежнее русло.
- Да, но боюсь, что это счастье скоро смутится или даже разрушится. Я решил оберегать ее и спасти от горя во что бы то ни стало. Она считает себя дочерью воспитавшего ее человека и никогда не слыхала даже намека на свое настоящее происхождение. Граф, ее муж, тоже ничего не подозревает. Я один все знаю. Мне уже раз удалось спасти жизнь ее мужу, следовательно, я спокойно могу явиться к нему, меня хорошо примут, и я выжидаю удобного случая, который, наверное, не замедлит подвернуться.
- Так что же вы хотите сделать?
- Стать другом графа, его собакой, его рабом, если нужно, и иметь таким образом возможность защищать его жену от всех на свете, от него самого в случае необходимости. Говорю тебе, я хочу, чтобы она была счастлива.
Он помолчал с минуту, как бы обдумывая свои слова, и продолжал:
- Теперь слушайте, дети, вот уговор, который я вам представлю и который ты, Клер-де-Люнь, должен подписать. Ведь на твоей совести самая тяжелая часть преступления.
- Подписываюсь от всей души, капитан, к каким бы результатам это ни привело меня самого!
- И я тоже, крестный, не только потому, что люблю вас, как отца, но и потому, что хотел бы кинуться за вас в огонь и воду и отплатить за покровительство, которое вы постоянно оказываете моей семье! Говорите же, я каждую минуту готов повиноваться малейшему вашему знаку, клянусь вам!
особенно если это добрая цель. Сам Бог будет за нас. Итак, решено! Мы втроем будем действовать как один человек.
- Да, да, капитан!
- Непременно, крестный!
- Теперь я могу сказать вам все и назову графа; это будет вашей первой наградой; это имя веками уважается в нашей старой Лимузенской провинции. Люди, которым мы собираемся служить, - граф Оливье и графиня Жанна дю Люк.
- Граф дю Люк! - вскричал Дубль-Эле. - Сын человека, который был так добр к моей семье!
- Ах, pardieu! Нам везет! - вскричал Клер-де-Люнь. - Семья дю Люк всегда была провидением несчастных.
- Да, детки! Вот кого нам придется оберегать от всего дурного.
- Клянемся, капитан!
- Что же касается моего назначения в полицию, так это условно, я богат, мне ничего не нужно. Обер-полицмейстер в хороших отношениях со мной, я ему много раз оказывал услуги, и он по моей просьбе дал мне эту бумагу больше для моей же безопасности в случае нужды, но это ни к чему меня не обязывает. И вам нечего бояться, ибо бумага даст мне возможность предупредить вас, если полиция что-нибудь против вас задумала. Только, ради Бога, будьте осторожны. Слушайте, ищите, высматривайте, но ни словом, ни делом не давайте ничего никому заметить. Сам граф даже не должен ничего подозревать. Поняли вы меня?
- У вас, капитан, верно, есть какие-нибудь подозрения, - сказал Клер-де-Люнь, - иначе вы не принялись бы за дело так горячо.
- Да, есть, это правда, но беда в том, что я все-таки ничего не знаю наверняка. Граф дю Люк, до сих пор уединенно живший в замке с женой, вдруг почему-то изменился, сошелся опять с гугенотами и сделался одним из их вождей. Говорят даже, что он выбран идти с депутацией для представления объяснений королеве-матери.
- Слышал я об этих объяснениях; господа, посещающие мое заведение, говорили о них при мне. Дела-то, как видно, запутываются.
- И очень. Но это бы все равно, не будь замешан граф. К черту политику и политиков!
- Я? - сказал он, иронично улыбнувшись и пожав плечами. - Есть мне время этим заниматься! Я никакой веры не исповедую. Сегодня вечером, когда ты так некстати залез ко мне в карман, я следил за двумя молодчиками, они несколько раз упоминали имя графа, наверное, что-нибудь затевают против него. Но что именно? Вот что мне нужно знать!
- Я ведь обещал вам их отыскать, капитан.
- Знаю, и это меня немножко утешает, только бы не опоздать!
- Да хоть сейчас найду, капитан, я знаю, где они.
должен так ставить перед ним вопросы, чтобы в ответ тому пришлось употребить три слова: Париж, горе, удовольствие.
- Хорошо, будем помнить!
- И у посланного должно быть красное с черным перо на шляпе.
- Хорошо.
- Во всем будем давать вам отчет, капитан.
- Ладно, пойдемте же.
Они надели плащи, шляпы и ушли.