| Автор: | Эмар Г., год: 1858 |
| Категории: | Роман, Приключения |
ГЛАВА XVIII. Отец Серафим
Господа, - начал охотник, - вот что я вам предлагаю. Измена Красного Кедра, который выдал правительству тайну нашего заговора, делает ваше положение критическим, и выйти из него для вас очень и очень трудно... Вы находитесь между жизнью и смертью... Вам нужно или победить, или погибнуть. Порох сейчас вспыхнет, почва минирована под вашими ногами, взрыв неизбежен... Ну так что же, поднимите перчатку, которую вам бросает измена, и открыто признайте созданное вам изменой положение. Не ждите, пока на вас нападут, а начинайте борьбу сами... Не забывайте простонародную, но зато вполне справедливую поговорку: тот, кто бьет первым, бьет вдвое сильнее... Ваши враги испугаются вашей смелости, проявления которой они меньше всего ожидают теперь, потому что воображают себе, что держат в своих руках все нити заговора; это и погубит их, если вы будете действовать искусно и, в особенности, быстро. Все зависит от первого удара: он должен быть ужасен и должен парализовать их мужество, испугать их, иначе вы пропали.
-- Все это верно, но у нас слишком мало времени на это, - заметил генерал Ибаньес.
-- Времени всегда бывает довольно, когда им умеют пользоваться как следует, - решительно отвечал Валентин, - еще раз повторяю вам, вы должны предупредить ваших противников.
В эту минуту под сводами пещеры раздался шум шагов.
В зале, где находилось пятеро заговорщиков, моментально наступила тишина.
Все машинально взялись за ружья.
Шаги быстро приближались, и скоро у входа в залу показался человек.
При виде его присутствующие испустили крик радости и поднялись с почтительным возгласом: "Отец Серафим!".
Человек этот, улыбаясь, приблизился к находившимся в гроте людям, любезно поклонился им и легким и мелодичным голосом, звучный и быстрый темп которого шел прямо в душу, сказал:
-- Садитесь, господа, пожалуйста. Мне будет очень неприятно, если я своим появлением обеспокоил вас. Позвольте мне только отдохнуть несколько минут возле вас.
Присутствующие поспешили дать ему место...
Отец Серафим был молодым человеком, не старше двадцати четырех лет, хотя перенесенные им труды и лишения, неизбежно сопряженные с принятым им на себя подвигом, оставили глубокие следы на его симпатичном лице с тонкими и правильными чертами; особенно привлекательны были его большие голубые задумчивые глаза, сиявшие кротостью и добротой.
Отец Серафим был французом; он принадлежал к ордену Лазаристов [Орден Лазаристов - монашеский орден, основанный итальянскими рыцарями во время крестовых походов].
Уже целых пять лет странствовал он в качестве неутомимого миссионера по неисследованным пустыням Техаса и Новой Мексики, проповедуя Евангелие индейцам, безропотно перенося всевозможные лишения и не обращая внимание на опасности, грозившие ему на каждом шагу; все его оружие составлял один только страннический посох.
Отец Серафим был одним из тех многочисленных солдат, неизвестных мучеников армии веры, которые, вооружившись вместо щита Евангелием и подвергая свою жизнь опасности, сеют слово Божье в этих варварских странах и в тридцать лет стариками геройски умирают на поле битвы, истощенные непосильными трудами, но с сознанием, что они потрудились недаром и наставили на путь истины заблудших овец и пролили свет в среду невежественных.
Самоотречением и преданностью этих скромных, но великих сердцем людей слишком пренебрегают и слишком мало интересуются во Франции, откуда, тем не менее, отправляется наибольшее число этих добровольных мучеников; их подвиги проходят незамеченными, потому что, благодаря плохому знанию заокеанских стран, у нас даже и не подозревают о том, какую борьбу приходится им вести с климатом, одинаково губительным как для миссионеров-европейцев, так и для их прозелитов.
Да и кто им поверит? Самые ярые враги миссионеров не индейцы, которые почти всегда принимают их если не с радостью, то с уважением, а наоборот, люди, которые получают пользу от их трудов и должны были бы помогать им и защищать их всей своей властью.
Нет таких оскорблений и унижений, которым не подвергали бы их представители власти в Мексике или в Североамериканских Соединенных Штатах для того, чтобы заставить их отказаться от своей деятельности и покинуть арену, на которой они так благородно сражаются.
Обрадовавшись случайной встрече с соотечественником среди обширных пустынь, отстоящих так далеко от той Франции, которую он не надеялся больше уже увидеть, отец Серафим близко сошелся с Валентином, которого он полюбил от души.
Охотник платил ему той же монетой и, со своей стороны, чувствовал глубокую симпатию и неодолимое влечение к этому проповеднику слова Божьего.
Они очень часто подолгу странствовали вместе по пустыне, и охотник даже провожал его через бесплодные пространства Апачерии к индейским племенам.
Как только отец Серафим занял место у очага, Орлиное Перо и Курумилла принялись ухаживать за ним и подали ему несколько кусков жареной дичины и маисовых лепешек.
Миссионер с улыбкой принимал услуги вождей и брал все, что они ему предлагали.
-- Давно уже мы не видали вас, отец мой, - сказал асиендадо, - вы нас совсем забыли... Моя дочь спрашивала меня о вас всего два дня тому назад, ей так хотелось бы вас повидать.
-- Донна Клара - ангел, и ей нет надобности в утешении священника, - кротко отвечал миссионер. - Я провел около двух месяцев среди команчей в клане Черепах; эти бедные индейцы действительно нуждаются в моей помощи, они жаждут Божественного слова.
-- Довольны вы вашим путешествием?
-- Да, до известной степени... Индейцы оказались совсем не такими, как о них рассказывают, и так как они еще не испорчены цивилизацией, они легко воспринимают все, что им объясняют.
-- Долго вы рассчитываете пробыть с нами?
-- Да, это последнее путешествие ужасно меня утомило; здоровье мое что-то очень плохо, и мне необходимо отдохнуть несколько дней для того, чтобы восстановить силы для продолжения моего служения.
-- В таком случае, отец мой, поедем со мной на асиенду, этим вы осчастливите всех нас: моего сына, мою дочь и меня.
-- Я даже сам хотел просить вас об этом, дон Мигель, и очень рад слышать, что мое посещение не будет неприятно вам... Я так бесцеремонно принимаю ваше любезное приглашение только потому, что знаю наверняка, что я вас не побеспокою.
-- Совсем наоборот, мы будем очень счастливы, если вы согласитесь погостить у нас.
-- Я знаю, какое у вас доброе сердце.
-- Вы совсем напрасно хвалите меня так, отец мой. Тут играет роль не одна доброта, но и эгоизм.
-- Каким образом?
-- Трудясь над воспитанием индейцев, вы оказываете громадную услугу расе, принадлежать к которой я считаю для себя большой честью, потому что я ведь тоже индеец.
-- Это правда, - смеясь отвечал священник, - ну, я отпускаю вам этот грех эгоизма ради тех целей, которые заставляют вас совершать его.
-- Святой Отец, - вмешался в разговор Валентин, - а что, много дичи теперь в пустыне?
Валентин с удовольствием потер себе руки.
-- Сезон будет хороший, - сказал он.
-- Да, для вас. Что же касается меня, то мне и так не на что жаловаться, индейцы все время заботились обо мне.
-- Вы себе представить не можете, как я боюсь за вас, когда вы вот так отправляетесь к этим красным дьяволам... Это не относится, конечно, к команчам, - я хорошо знаю этих воинов, да они и сами всегда с уважением относятся к вам, но я страшно боюсь, как бы разбойники апачи не сыграли с вами в конце концов какой-нибудь скверной штуки.
-- Зачем так дурно думать о них, друг мой?
-- Я говорю одну только правду. Вы себе и представить не можете, как эти негодяи апачи вероломны, трусливы и жестоки. Я хорошо знаю их и могу даже представить доказательства, если хотите. Но будьте спокойны: если они когда-нибудь позволят себе сыграть с вами какую-нибудь штуку, я сумею найди дорогу в их деревни. В пустыне нет угла, которого бы я не исследовал до последней извилины. Недаром же прозвали меня Искателем Следов... Клянусь вам, я не пощажу никого из них!
-- Валентин, вы знаете, как неприятно мне слышать, когда вы так говорите. Индейцы - несчастные дети природы, они иной раз и сами не сознают, хорошо или дурно они делают, и поэтому с них нельзя строго взыскивать за совершаемые ими поступки.
-- Ладно! Ладно! - проворчал охотник. - Вы можете думать, как вам будет угодно, а я думаю иначе!
-- Да, - улыбаясь продолжал миссионер, - но мне кажется, что я поступаю в этом случае правильнее вас.
-- Очень может быть... Вы знаете, что я никогда не спорю с вами в таких случаях. Я не знаю, как это вы делаете, но только вы всегда умеете доказать мне, что я не прав.
Ответ охотника всех рассмешил.
-- А что делают теперь индейцы? - спросил Валентин, давая разговору другое направление. - Все еще дерутся?
-- Нет, мне удалось примирить Хабаутцельце, или Единорога, главного вождя команчей, и Станапата, или Кровавую Руку, вождя апачей. Они на совете поклялись соблюдать мир.
-- Гм! - проговорил Валентин недоверчивым тоном. - Этот мир будет непродолжителен: Единорог имеет слишком много причин быть недовольным апачами.
-- Не знаю, может быть. Хотя я до сих пор не заметил ничего такого, что оправдало бы ваше предсказание.
-- Это почему?
-- Потому что, когда я уходил от Единорога, он готовился к большой охоте на бизонов, в которой должны были участвовать пятьсот самых знаменитых воинов.
-- Ага! А вы не знаете, отец мой, где они предполагают охотиться?
-- Знаю. Единорог даже поручил мне, когда я прощался с ним сегодня утром, пригласить и вас на охоту, потому что я говорил ему, что увижу вас.
-- Я очень ему благодарен за это приглашение, потому что охота на бизонов всегда доставляет мне большое удовольствие.
-- Значит, охота назначена где-нибудь здесь, поблизости?
-- Да. Сборным пунктом назначена долина Желтого Камня.
-- Я обязательно буду там в назначенное время... Ах! Если бы вы знали, как вы меня обрадовали, отец мой!.. Вы себе этого даже и представить не можете.
-- Тем лучше, друг мой. А теперь, господа, прошу вас извинить меня, я до такой степени устал, что был бы очень рад отдохнуть несколько часов.
-- Экий я дурак!.. Как это я не подумал об этом! - вскричал Валентин, ударяя себя по лбу. - Простите меня, отец мой!
-- Я подумал за моего брата, - вмешался Курумилла, - пусть отец мой идет за мной, все готово.
Отец Серафим нашел там ложе из сухих листьев, покрытых медвежьими шкурами, и костер, устроенный так, чтобы он мог гореть целую ночь.
Индейцы, почтительно поклонившись священнику и убедившись, что он больше ни в чем не нуждается, ушли.
Опустившись на колени, отец Серафим прочел молитву, потом вытянулся на своем лиственном ложе, скрестил руки на груди и уснул тем детским сном, каким спят только праведники.
Как только священник ушел, Валентин нагнулся к своим друзьям и шепотом сказал им:
-- Что такое? Не может быть! - с удивлением воскликнули дон Мигель и генерал.
-- Выслушайте меня... Вы должны ночевать здесь, а на рассвете вы оба отправитесь на асиенду де-ла-Нориа вместе с отцом Серафимом.
-- Хорошо! А потом?
-- Генерал Ибаньес отправится от вашего имени к губернатору и пригласит его на большую охоту на диких лошадей. Эта охота произойдет через три дня.
-- В настоящую минуту это пока совсем и не нужно... Предоставьте мне полную свободу действий, а сами постарайтесь только, чтобы все начальствующие лица города приняли ваше приглашение и прибыли на охоту.
-- Это я смогу сделать.
-- Отлично. Вы, генерал, постарайтесь собрать как можно больше наших сторонников, чтобы они могли поддержать вас при первом же сигнале. Но только спрячьте их таким образом, чтобы никто и не подозревал об их присутствии.
-- Я?
-- Вы это отлично знаете, - отвечал Валентин, улыбаясь - Я буду охотиться на бизонов с моим другом Единорогом, великим вождем команчей.
Затем охотник завернулся в свою бизонью шкуру, вытянулся у огня, закрыл глаза и уснул или притворился спящим.
После минутного колебания друзья последовали его примеру.