Улей

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Улей (старая орфография)

"Но, государь мой - спросил молодой Бертгейм у Аббата Леграна, Французского остроумца, ревностного защитника атеистов, - чем замените вы то понятие о Боге, которое уничтожить во мне стараетесь? Я вижу и собственную и всех окружающих меня вещей зависимость; разсудок повелевает мне, искать первоначальной всему причины.

- Ваш разсудок трудится напрасно; вы никогда не найдете етой мечтательной причины!

"Позвольте несколько усумниться. Разве я не нашел ее в понятии моем о Боге?"

- Какой роман! причина вещественного в понятии отвлеченном! Источник существенности в имени, в звуке: я начинаю думать, что вы хотите понимать вещи посредством непонятного, и просвещать себя одним только мраком.

"Если в самом деле ваши слова заключают в себе какую нибудь основательную мысль"....

- Теперь только возтавал я против слов, не заключающих в себе никакой мысли!

"Возьмите же на себя труд указать мне прямую дорогу; откройте мне тот источник премудрости, в котором почерпнули вы такое верное знание. Повторяю: разсудок велит мне искать первоначальной причины, ибо он почитает ее необходимою. Но причину, обретенную мною в понятии о Боге, именуете вы романом, мечтою, безразсудностию, ничтожеством! Смею надеяться, что вы имеете в запасе нечто более существенное и следственно более удовлетворительное для разсудка."

- Конечно имею! Единственное, первоначальное существо, признаваемое разсудком просвещенным, источник всего, что мы воображаем и видим, всего, что небо и земля, прошедшее, настоящее и будущее в себе заключают - --

"Конечно есть Бог?"

- Роман роман, предразсудок младенческий! - Этот источник есть мишура!

"Так многие разсуждают и пишут в осьмом-надесять век. Но я желал бы"....

Иметь какое нибудь ясное понятие об етой натуре, хотел сказать Бертгейм; но мудрый Легран позволил, уже действовать языку своему, a язык Француза имеет поворотливость и словообилие чудесное. И он продолжал витийствовать: Я признаю, что всякая вещь должна иметь свое основание - главная, коренная, неотрицаемая истина, из которой я извлекаю другую: что непременно должно существовать нечто необходимое, вечное, нечто такое, из чего и бытие и образование каждого существа само собою бы извлекало. Материя и движение - в них обретаю я ето вечное, необходимое. И господин Аббат весьма остроумно начал доказывать, что все, обретаемое нами в мире, как видимое; так и невидимое, произошло от материи и движения; это весьма безразсудно предполагать возможным такое существо, которое действовало бы собственною силою, ибо ни что не может существовать и действовать само собою, но все заимствует и силу свою и движение извне, и что наконец источник движения, a потому и всех произшедших от него вещей одна натура - a натуру объяснял он слиянием той же самой материи с движениями разнообразными; понятие о существе, производящем движение, о Боге невидимом, имеющем качества непостижимые, невообразимом, казалось ему смешным и глупым; живыми красками описывал он ужасы фанатизма и суеверия: но он так часто возвращался на одну и ту же мысль, что господин Бертгейм потерял наконец всю охоту с ним разсуждать, и думал единственно о том, как бы скорее избавить себя от утомительного философа. Он дал господину Аббату почувствовать, что не имеет силы бороться с высоким его умом; что изумлен необыкновенным даром господина Аббата выражать красноречиво самые отвлеченные и глубокия мысли, и что наконец ему надобно время, дабы понять и хорошенько обдумать все слышанное им от господина Аббата. И господин Аббат, который не мог подумать, чтобы ирония была и Немцам известная риторическая фигура, объявил молодому Бертгейму, что он сочтет за особливое удовольствие разсуждать с ним о философии - ето значило давать ему наставления. Таким образом прекратилась высокопарная декламация об атеизме.

Сценою етого диспута был Английский сад, принадлежавший Маркиз дю Вальяк, короткой приятельнице Аббата Деграна, который на всех её ужинах блистал своим остроумием. Маркиза была уже слишком стара для любви, но еще слишком молода для богомольства. Желая перейти со славою етот промежуток, она ударилась в метафизику, шутя над религиею, она так сказать запасалась материалами для будущого своего покаяния. Наружность молодого Бертгейма ей нравилась; и сожалея, что внутренность его так мало соответствовала приятности внешней, она усердно желала, чтобы остроумный Аббаш Легран образовал его своею высокою мудростию.

убежище мирной республики пчел, благоденствовавшей среди изобилия цветов и растений.

"Как привлекательно зрелище деятельности и жизни! сказал Бертгейм: для меня несравненно приятнее смотреть на работу прилежной пчелы, нежели на эти пестрые, неодушевленные цветники, где замечаю одно только принуждение и искусство! Здесь вижу напротив свободу, порядок и спокойствие!"

- А зрелище прилежания и заботливости! Посмотрите, какое в етом улье движения: бегают, входят, выходят, теснятся, все заняты, нет ни минуты бездействия,

"А цел этой неутомимой деятельности - согласитесь, что она превосходная! Произведение многочисленного потомства! образование маленьких будущих граждан!"

- Но ета цел не есть ни единственная, ни главная.

"По крайней мере принадлежащая к главной. - Я знаю, что прилежные работники сии трудятся для собственной и общей нужды; но попечения чадолюбия, где бы ни представляла их мне натура, всегда меня трогают, и самая презренная тварь, являясь в качестве нежной, заботливой матери, кажется мне существом любезным, неприкосновенным, святым!"

- Государь мой! вы говорите о материнской заботливости! Но разве неизвестно вам...? Он остановился, внимательно посмотрев на Бертгейма.

"Что неизвестно?"

Аббат отступил на несколько шагов в неописанном удивлении. Не вдруг обнимать глубокия, отвлеченные истины - это еще казалось ему возможным; ибо неоднократно уже испытал он, что мысли его, которые он с общим понятием согласовать старался, были - непонимаемы. Но такого незнания натуральной истории не мог он предполагать даже и в Бертгейме. Как бы то ни было, Бертгейм, который в Немецких поместьях своих имел богатыф пчельники, узнал от Аббата Леграна, что маленькия насекомые, которых работою он любовался, неимели способности деторождения. Сначала такое несогласие с общими законами природы показалось ему невероятным; но он принужден был поверить, когда господин Аббат сказал ему с важным видом учителя: клянусь вам честию, что ето истинная правда!

"Признайтесь однако, любезной Аббат, что сказанное вами весьма удивительно. Не льзя же вообразить, чтобы мелкия твари сии родились вместе с миром, и с того самого времени существуют! Но если он лишены способности детородения...."

- Продолжайте!

"То будет ли происхождение их вам понятно? Каким же образом, окажите мне, раждаются молодые рои, заступающие место старых?"

Аббат улыбнулся. Но разве думаете вы, господин Бертгейм, сказал он, что в природе могут существовать только видимые нами пчелы? и разве необходимо должны все пчелы вылетать из улья, высасывать из цветов мед и составлять соты? Слушайте - и он величественно поднял правую руку - в каждом из етих ульев найдете вы тайную пчелу, маленькую царицу, окруженую сералем мужей; ета царица есть в полном значении слова мать народа, есть божество, которое бытием своим сохраняет и бытие етого мелкого мира; которое в гордом своем бездействии....

"Божество, господин Аббат?" -

- О! господин Бертгейм, надеюсь, что вы меня понимаете, Божество - говорю для одного сравнения - божество, царица, одно и то же; я хотел сказать, что ета пчела есть первоф лицо в республике, ибо ею все держится; что без нее все бы могло придти в неустройство и погибнуть.

"Теперь понимаю - но ваше описание пчелы царицы невидимой, тайной (как вы ее называете), заставляет меня думать, что она отлична от всех других пчел образованием своим и натурою."

- По крайней мер замечено, что она их более отлична от них составом, образом жизни, инстинктом.

"Но ето еще не дает мне никакого об ней понятия; и ваша пчела, скажу откровенно, для меня еще не существует."

- Не существует? A разве все то, о чем не имеете ясного, полного, чувственного понятия, почитаете вы не существующим! и разве то одно может иметь для вас бытие, что видели вы своими глазами, или могли ощупать своею рукою? Но пчелы существуют в натуре - вы можете их и видеть и слышать, и даже почувствовать их жало, если разсудит раздражить их: следовательно - если только не вздумаете утверждать, что эти насекомые родятся из ничего - вам надобно будет согласиться со мною, что матка их существует.

"А если захочу отрицать ваше мнение?"

- Отрицать! - и тогда отрицать, когда вы уверены будете, что эти пчелы-работницы лишены способности плодотворения?

"И тогда, государь мой! Эти способности совсем постороннее дело!"

- Постороннее дело? Признаюсь вам, я никогда бы не вообразил.... и господин Аббат громко засмеялся. - Вы удивительно простодушны; скажите же ради Бога, каким образом понимаете вы происхождение пчел? Откуда, по мнению вашему, родятся молодые рои? Или опять прилепились вы к своей готической системе создания, и непонятная причина вещей опять поселилась в голов вашей?

"О, господин Аббат! - воскликнул Бертгейм, как будто в самом дел чувствительно тронутый - вы шутите, a я ожидал от вас наставления! Не вы ли обещались руководствовать меня к открытию истины. Но без сомнения хотели вы только пробудить мое остроумие; хотели узнать на опыте, могу ли я с помощию тех положительных правил, которые вам угодно было мне сообщить, проникнуть в сокровенный смысл вашей загадки; и в самом деле - чем более думаю, тем более открываю здесь истинного, прекрасного, высокого!"

- А что ето такое, смею спросить? -

"Мнение, согласованное в вашим."

- Право? Сердечно радуюсь - говорите!

"Но прежде, как человек неопытный в искусстве мыслить, хочу я для избежания возможной ошибки еще раз взглянуть на свой образец и повторить ваше нынешнее разсуждение с начала до конца. Не утверждаете ли вы, как атеист просвещенный, умевший уничтожить все предразсудки воспитания, что мысль о Божестве, неведомом, имеющем качества непостижимые, невообразимом, есть вовсе неосновательная, и что полагать такое Божество источником, причиною творения смешно и безумно.

- Ето мое мнение - но я желаю знать, как согласуете вы его с вашим?

"В качеств основательного материалиста, которого никакая мечта воображения ослеплен не может, не полагаете ли вы, "

- Согласен; продолжайте.

"Не говорите ли вы, что каждое существо в етом мир, что самый етот мир произошли от движения материи - a потому и не должны ли вы согласиться, что никакая вещь в мире не заключает в самой себе причины бытия своего и образования?"

"Я продолжаю: если причина бытия и образования вещи не в ней самой заключается, то следовательно всякая причина образования и бытия, заключающаяся в самой вещи, есть Одно и то же - но только другими словами выраженное.

- Согласен! Какое дело до выражения!

"Иногда и выражение бывает весьма важно. Вы утверждаете, что натура есть вечная, необходимая, единственная причина всякого движения, что она единая действует; производит, творит, образует?"

- Я утверждаю.

"Но ета натура, говорите вы, есть соединение, сумма, слияние всех существ и движений, из коих ни одна само в себе отдельно не заключает причины бытия: своего, a только в общем состав целого, следственно в тесном союз с целым."

- Согласен - но я не вижу вашей цели.

"Вот она, господин Аббат. Я желал только объяснить для самого себя ту истину, на которой основываете вы свою систему: что неимеющее основании отдельно основание в целом, что из безчисленного множества не движении составляется в и что наконец ничто, если присоединить к нему другое нечто, и еще, и еще - наконец, производит вечно. Вооружив себя етою аксиомою, смело приступаю к решению моей задачи, и знаю наперед, что етот Гордиев узел будет развязаны. Вот следствие мыслей моих: Я вижу етих пчел; он для меня существуют, но им не дана от природы способность плодотворения; и я, не сомневаясь в бывшей каждой пчелы отдельно, постигаю однако, что каждая из них имеет им себя причину бытия своего и образования. Но где же искать мне етой причины? В такой же пчеле как и он? Но пчелы, известно уже нам, лишены плодотворящей силы! Вы мне укажете на пчелу- Но где же она? и какое могу иметь понятие о её виде, составе, натуре? Нет, господиц Аббат! вы сами сказали, что безразсудно искать причины вещественного в имени, в звуке, и я согласно с вашею мыслию из всех етих пчел? которые и здесь и там и везде работают над медом, составляю понятие общее: вселенная пчел; сливаю их частные отдельные силы плодотворения в другую общую идею; природа пчел. Конечно каждая из сих отдельных плодотворящих способностей, разсматриваемая особливо - есть ничто. Но мы уже знаем, что наше ничто нечто; следовательно безчисленное множество невозможностей плодотворить, соединенных в одно, дает нам в соединении своем возможность, и не одну возможность, но самую силу плодотворения. Так произведены, господин Аббат, все эте пчелы плодотворящею силою, из ничего происшекшею - другими словами: так образовалось существо, неимеющее ни в самом себе, ни в существах ему подобных, ни в существах от него отличных причины твоего происхождения. Видите ли наконец, что я постигнул вашу мысль, что не имею нужды в вашей пчеле-царице, и что наконец ето существо сокровенное, невидимое, мною непостигаемое для нас совсем безполезно! - Но может быть изъяснение мое кажется вам несколько темным! Желаю знать" -

- О господин Бертгейм! оно ясно! удивительно ясно! воскликнул Аббат, пожавши плечами с принужденною улыбкою. Вы очень хорошо сделаете, если поспешите сообщить его публике! Такия мнения благодетельны, утешительны!

"Что вы говорите, господин Аббат?"

"Но ета честь принадлежит единственно вам."

Здесь кончился спор. Они в глубоком молчании возвратились в замок. Скоро после обеда Бертгейм уехал; a господин Аббат принялся описать Mapкизе и её обществу тот разговор, который имел он в саду с молодым Германским мечтателем; но он описал его с выгодной для себя стороны. Какое грубое невежество! какая сумазбродная мысль! объяснять плодотворение какою-то суммою существ, не имеющих способности плодотворить. И общество очень долго забавлялась на счет несчастного Бертгейма.

"Надобно однако признаться, гораздо нежнее и тонее! мы лучше других народов умеем смотреть на вещи и постигаем их несравненно скорее.

- Ето правда, воскликнуло несколько голосов - и начался ужасный спор о том, от чего произходит национальная глупость: от климата, или от правления? Шумели, кричали, никто нерешил вопроса, наконец все разъехались уверенные, что бедный Бертгейм, родившись за Рейном, не может иметь никакого ума, a разве иногда немного здравого смысла.

"Вестник Европы", No 22, 1810.