Похитительница детей.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Похитительница детей. (старая орфография)

В 1787 году каждый мог видеть бродящую по улицам одного из кварталов Майнца высокую женщину, худую, с впалыми щеками, с тем угрюмым взглядом, который бывает всегда страшным признаком сумасшествия.

Эту несчастную звали Христина Эвиг; она прежде жила в улице Низкого Полета, за собором, и занималась деланием матрацов. Она потеряла разсудок по случаю одного ужасного происшествия: проходя однажды вечером по извилистой улице Трех-Лодок, она вела свою маленькую дочь за руку; вдруг дочь на минутку вырвалась и мгновенно исчезла, словно провалилась сквозь землю и даже не было слышно шагов её. Бедная женщина воротилась назад, крича:

- Деубхен! Деубхен! где же ты?... где ты?

Ответа не было. Улица была пуста.

Громко проклиная ребенка, она бросилась к пристани, и стала всматриваться в воду, шумящую под лодками. Её крики и стоны привлекли соседей. Бедная мать рассказала им свое горе. Все присоединились к ней на новые поиски. Не ничего... ничего... ни следа, ни приметы, по которым бы можно было хотя догадываться, куда девалась девочка. Христина Эвиг с этого времени не возвращалась уже домой; ночь и день она бродила по городу, крича, все более и более слабеющим голосом:

- Деу бхен!.. Деу бхен!..

Все ее жалели. Несколько добрых людей поочередно брали ее к себе, кормили, одевали в свое старье. Полиция, видя всеобщее участие, не посадила Христину в смирительный дом, как это делалось в то время. Ей позволяли бродить, жаловаться, и на это не обращали внимания.

Несчастье Христины Эвиг было страшно еще тем, что оно послужило как бы началом многих подобных. Около десятка детей исчезло с тех пор самым странным, необъяснимым образом. Многие из этих детей принадлежали гражданам высшого сословия.

Эти случаи обыкновенно происходили вечером, когда проходящие становились реже, и каждый спешил домой после своих дел на отдых. Ветренный ребенок выбегал за порог своего дома, за ним кидались следом, ему кричали: Карл!.. Лудвиг!.. точно так же, как кричала несчастная Христина и точно также ответа не было! Бежали дальше, кричали, искали по соседству, все было кончено!

Разсказывать о розысках полиции, об арестах, о предварительных следствиях, об ужасе жителей было-бы безполезно.

Видеть дитя свое умирающим, конечно, ужасно, но потерять его не зная, что с ним, думать, что и не узнаешь этого никогда, что это бедное маленькое существо сла <При печати пропущено несколько строк>

В то время, как это происходило у пристава Каслера Шварца, по улице Арсенала ехала карета. Часовой, узнав экипаж графа Дидериха, полковника Императорского попа, отдал честь. Ему отвечали поклоном из кареты.

Карета мчалась во весь дух и вместо того, чтобы повернуть в Английской набережной, покатила в улицу Железного Человека и остановилась перед домом пристава.

Полковник был в полной форме. Вышед поспешно из кареты, он приостановился, услыхав хохот сумасшедшей.

Граф Дидерих был человек лет сорока или тридцати пяти, высокий, смуглый, с строгой и энергичной физиономией.

Он быстро вошел в переднюю и увидел Ганса, выпроваживающого Христину Эвиг.

- Полиция вашего квартала ужасна! вскрикнул он. Двадцать минут тому назад, я остановился около собора во время молебна Пресвятой Богородице. При выходе из кареты, заметив, что графиня Ильбурнгазан сходит с крыльца, я посторонился, чтоб дать ей место, и в это время мой сын - трех-летний малютка, оставленный мной в карете - исчез. Противуположная дверца была отворена: похитители воспользовались минутой, когда я откидывал подножку. Все поиски были тщетны. Я в отчаянии, господин пристав, я в отчаянии!

Полковник был чрезвычайно взволнован; его черные глаза сверкали, как молния, сквозь слезы, которые он старался удержать, его рука сжимала рукоятку шпаги.

Пристав, казалось, был поражен, он страдал при мысли провести ночь, отдавая приказы, тащиться на места, где в сотый раз производились безуспешно розыски...

Ему хотелось отложить дело до утра.

- Знайте, сударь, сказал полковник, - что я буду мстить! Вы вашей головой отвечаете мне за моего сына. Ваша обязанность смотреть за общим спокойствием. Вы не исполняете этой обязанности! Это низко! Мне надобен враг, слышите ли? О! еслиб я по крайней мере знал, кто меня поразил!

Произнося эти слова, он ходил взад и вперед с стиснутыми кулаками и мрачным взором.

Пот выступил на раскрасневшемся лбу господина пристава, который бормотал, глядя в тарелку:

- Я в отчаянии, сударь, в отчаянии, но это уж десятый!.. Воры ловчее моих агентов - что-же мне делать?..

При этом неосторожном ответе, граф подпрыгнул от ярости и, схватив толстяка за плечи, приподнял с кресла.

- Что делать!.. А! так вот как вы отвечаете отцу, который спрашивает у вас свое дитя!

- Оставьте меня, сударь, оставьте, вопил пристав, задыхаясь от страху. - Христа ради, успокойтесь... Женщина... сумасшедшая... Христина Эвиг приходила сейчас... она говорила... да и я вспоминаю... Ганс! Ганс!

Слуга слышал все через дверь и сейчас же явился.

- Что угодно, сударь?

- Беги, ищи сумасшедшую!

- Она еще тут, господин пристав.

- Хорошо, пусть войдет. Садитесь, господин полковник.

Половник Дидерих стоял впереди столовой. Минуту спустя вошла сумасшедшая.

Слуги и горничная, заинтересованные тем, что происходило, стали у порога, с открытыми ртами.

Полковник повелительным жестом заставил их выйдти вон, и, скрестив руки, стал против Шварца.

- Ну-те, сударь, вскричал он, - какого пояснения думаете вы добиться от этой несчастной?

Сумасшедшая смеялась, точно рыдала.

- Господин полковник, сказал, наконец, пристав, эта женщина, точно в таком же положении, как и вы. Два года тому назад у нея украли дитя, отчего она и лишилась разсудка.

Глаза полковника наполнились слезами.

- Потом?!

- Сию минуту она прибежала ко мне, - разсудок точно возвратился к ней, она мне говорила...

Шварц замялся.

- Что-же, сударь?

- Что она видела женщину, которая несла ребенка!..

- А!

- Я думал, что она говорит это в сумасшествии и выгнал ее.

Полковник горько усмехнулся.

- Вы ее выгнали? сказал он.

- Да... мне казалось, что она в сумасшествии...

- Чорт возьми! вскричал громовым голосом полковник, - вы отказали в помощи этой несчастной, отняли у нея последний луч надежды? Вы довели ее до отчаяния, вместо того, чтобы ее поддержать, защитить, как велит это ваша обязанность! И вы смеете еще оставаться на этом месте! Вы смеете получать жалованье?..

Приблизясь к приставу, парик которого дрожал, он прибавил тихм, сдержанным голосом:

- Вы негодяй! Если я не найду своего ребенка, то убью вас, как собаку.

Шварц выпучил глаза, разинул рот, растопырил пальцы и молчал; страх душил его, да он и не знал, что отвечать.

- Милая моя, постарайтесь отвечать мне. Ради Бога... ради вашего дитяти... где вы видели эту женщину?

Он замолчал. Сумасшедшая прошептала жалобным голосом:

- Деубхен! Деубхен! Они ее убили?..

Полковник побледнел и в порыве ужаса, схватив сумасшедшую за руку, вскричал:

- Отвечайте мне, несчастная, отвечайте мне!..

Он ее потряс. Христина откинула голову назад, страшно захохотала, и отвечала:

- Да!.. да... все кончено!.. злая женщина убила ее.

Полковник почувствовал, что колена под ним подгибаются. Он скорее упал, чем сел в кресло, положил локти на стол, и закрыл руками свое бледное лице. Казалось, перед ним рисовалась какая-то страшная сцена

Несколько минут прошло в молчании.

Часы пробили десять; бой их заставил полковника содрогнуться. Он встал, отворил дверь, и Христина вышла.

- Сударь? сказал Шварц.

- Молчите! ответил ему полковник с грозным взглядом.

Он последовал за сумасшедшей, которая вышла на улицу.

Страшная мысль поразила его.

- Все кончено! подумал он. Эта несчастная не может прийдти в себя, не может понять, что у нея спрашивают; но она видела что-то. Быть может, инстинкт будет ею руководить.

Безполезно прибавлять, что пристав был в восторге от такого исхода дела. Достойный блюститель порядка поспешил затворить дверь на замок, и благородное негодование овладело им.

- Угрожать такому человеку, как я! схватить за шиворот! О! господин полковник! мы увидим, что есть и законы! С завтрашняго дня я подам жалобу, я объявлю, как ведут себя эти воины! Погодите, погодите!..

Между тем граф следовал за сумасшедшей; все чувства его были до того напряжены, что он видел ее ночью в темноте, как днем. Он слышал её вздохи, безпорядочные слова, не взирая на безпрестанные порывы осенняго ветра, который завывал в безлюдных улицах.

Некоторые запоздалые простолюдины, приподняв воротники плащей, засунув руки в карманы, нахлобучив шляпу на глаза, бежали туда и сюда, вдоль по тротуарам. Слышался стук запираемых дверей; худо притворенная ставень хлопала об стену, черепица, вырванная ветром, катилась по улице. Сильные порывы ветра, пронеслись с воем, покрывали своим завываньем всякий шум и вздохи. Это была одна из холодных октябрьских ночей, когда ласточки, застигнутые стужей, кружатся над крышами высоких домов и кричат пронзительным голосом: "зима, зима!.. вот уж зима!"

Пришед на деревянный мост, Христина остановилась и посмотрела на мрачные воды, волнующияся между лодок; потом нерешительно продолжала путь, дрожа и бормоча тихонько:

Полковник одной рукой придерживал плащ, а другой хотел унять биение своего сердца, которое, казалось ему, готово разорваться.

На церкви Святого Игнатия пробило одиннадцать часов, потом полночь.

А Христина Эвиг все шла.

Она прошла уже улицы Книгопечатания, Колотушку, Старого Байни, Епископского Рва. Сто раз полковник в отчаянии говорил себе, что это ночное преследование ни к чему не ведет, что сумасшедшая бредет без всякой цели; но это была его единственная надежда и он все-таки продолжал гнаться за ней по пятам, то останавливаясь у труб и разрушенных стен, то снова пускаясь по темным улицам, точно безприютный зверь, бродящий наобум во мраке.

Наконец в час пополуночи, Христина вновь забрела на Епископскую площадь. Погода несколько прояснилась; дождь перестал. Свежий ветерок дул на площади. Месяц то застилался темными облаками, то ярко сиял; лучи его, блестящие и холодные, как стальное лезвие, отражались в водяных лужах, стоящих на мостовой.

Сумасшедшая спокойно села на краю фонтана, - на том самом месте, где сидела несколько часок тому назад. Мокрое рубище облепило её тело. Долго оставалась она в одном положении, задумчиво опустив глаза.

Граф потерял всякую надежду.

Но в ту самую минуту, когда месяц вышел из-за туч, и разлил бледный свет на мрачные здания, сумасшедшая вдруг вскочила, вытянула шею, и полковник, следивший за её взглядом, увидел, что она смотрит на улицу Старого Железа, находившуюся в двух стах шагах от фонтана.

Вдруг она пустилась бежать, как стрела.

Граф кинулся по её следам, между развалинами старых домов, громоздящихся около церкви Святого Игнатия.

У сумасшедшей будто выросли крылья. Десять раз терял он ее из виду, так скоро бежала она по неровной дороге, загроможденной тележками, навозными кучами и вязанками хворосту, заготовленного на зиму.

Вдруг она исчезла в темноте глухого переулка и полковник должен был остановиться, не зная куда идти.

К счастию, через несколько минут потухающий желтоватый свет лампы осветил глухой переулок через маленькое оконце. Этот свет был неподвижен. Вскоре его заслонила тень, потом он вновь показался.

Очевидно живое существо бодрствовало в этом чулане.

Что делалось там?

Не долго думая, полковник пошел прямо на свет. Он увидел сумасшедшую, стоящую посреди улицы в грязи; глаза её были устремлены на свет, рот открыт. Она тоже наблюдала за освещенным окошечком уединенного домика.

Появление графа, казалось, не удивило ее. Протянув руку к освещенному окошечку, она сказала: "здесь" так выразительно, что граф задрожал, бросился к двери чулана, отворил ее ударом плеча и очутился в темноте.

Сумасшедшая стояла за ним.

- Шш! сказала она.

Граф по её знаку остановился и стал прислушиваться.

На церкви Святого Игнатия пробило два часа.

Вдруг граф услыхал тихий шопот, потом свет показался на старой стене противуположного дома, затрещали доски под чьими-то шагами, свет все более и более приближался, осветил лестницу, старое железо, сваленное в углу, кучу дров, маленькое закоптевшее оконце, выходящее во двор, бутылки направо и налево, корзинку с тряпьем... и кто знает еще с чем?

Все тут было мрачно и отвратительно.

Наконец жестяная лампа с дымящимся фитилем, которую держала маленькая худая рука, точно лапа хищной птицы, медленно наклонилась к перилам и над светом показалась голова озабоченной женщины; волосы её напоминали кудель, костлявые скулы выдавались острыми углами, большие уши почти стояли торчмя, серые глаза сверкали из под бровей.

Это было малорослое существо самого зловещого вида, одетое в грязную юбку, обутое в старые туфли. Сухия руки были обнажены до локтей; одна рука держала лампу, а другая топор с стальным лезвием.

Едва только это странное существо осмотрелось кругом, как отбросилось и вновь начало карабкаться, с удивительною ловкостью, по ветхой лестнице.

Но было уж слишком поздно: граф прыгнул со шпагой в руке и ухватил мегеру за подол платья.

- Мое дитя, злодейка! Где мое дитя? вскричал он. Затем последовала ужасная борьба. Опрокинутая женщина старалась укусить. Упавшая лампа горела на полу, и фитиль её, мерцавший на сырой каменной плите, бросал дрожащее мерцанье на серый фон стены.

- Мое дитя! кричал полковник, или я убью тебя!

- Га! будет тебе дитя! злобно отвечала женщина. - О! это еще ничего!.. погоди... у меня хорошие зубы... А! ты душишь меня!.. Гей! кто там на верху... оглохли что-ли? Пустите меня... я скажу все!..

Силы её, казалось, истощались и она сдавалась. Вдруг другая мегера, еще старше и свирепее, сбежала с лестницы, крича:

- Вот и я!

Она была вооружена большим ножем и граф, подняв глаза, увидел, что она хочет ударить его между плеч.

Он уже считал себя погибшим.

Сумасшедшая, до сих пор бывшая только зрительницей, вдруг бросилась на старуху, с криком:

- Это она!.. вот она!.. ой я ее узнаю!.. она у меня не вырвется!

В ответ на это, струя крови обагрила площадку; старуха перерезала горло несчастной.

Все это было делом одной минуты. Полковник имел время стать в оборонительное положение - увидев это, обе мегеры быстро взобрались по лестнице и исчезли в темноте.

Дымящаяся лампа потухала, и граф воспользовался её последним светом для преследования убийц. Но добравшись до средины лестницы, он опомнился: опасно было покидать выход из этого вертепа.

Он слышал предсмертное хрипение Христины, слышал как среди жертвой тишины капли крови падали с ступеньку на ступеньку. Это было ужасно!

Луч света, прорвавшись через стеклянную дверь, дал ему возможность разсмотреть два соседния окна, выходящия на глухую улицу; эти окна были освещены. В ту же минуту грубый голос крикнул:

- Гей! что это такое здесь! дверь отворена? стой!.. стой!..

- Ко мне! закричал полковник, ко мне!

Через минуту показался свет

- О! проговорил голос, кровь! Чорт возьми... Э! убита! Да это безумная Христина!

- Ко мне! повторил полковник.

Тяжелые шаги послышались на лестнице и бородатое лице ночного сторожа Земяга, в огромной меховой шапке с козлиной шкурой на плечах, показалось на верху лестницы, направляя свет фонаря на графа.

- Кто там? спросил он.

- Идите... мой друг... идите...

- Извините, полковник, но там внизу...

- Да, убитая женщина... а убийцы там!

Зелинг, переступив последния ступени, и подняв высоко фонарь, осветил вход. Это была площадка в шесть футов, или более вышины, примыкавшая к двери комнаты, в которую скрылись женщины.

Бледность полковника удивила Зелинга, но он не смел его распрашивать; полковник спросил его:

- Кто живет здесь?

- Две женщины, мать и дочь; их зовут в квартале Две Жозели. Мать продает говядину на рынке, а дочь свинину.

Граф вспомнил тогда слова Христины, произнесенные в бреду. "Бедное дитя, они его убили!" У него закружилась голова, холодный пот выступил на лице.

В это же мгновение попалась ему на глаза брошенные в темноте за лестницей, маленькая юбка с голубыми и красными полосками, маленькие башмачки и что-то в роде шапочки с черной верхушкой. Он содрогнулся, закрыл глаза, но непреодолимая сила точно тянула его посмотреть и удостовериться.... Он приблизился, дрожа всем телом, и приподнял это маленькое платьице дрожащей рукой.

Это было платье его ребенка! Несколько капель крови запачкали ему пальцы.

Прислонившись к стене, долго оставался он, как-бы пораженный громом, с остановившимися глазами, опущенными руками и полуоткрытым ртом. Затем вдруг бросился к двери, с криком ярости, перепугавшим Зелинга.

восклицания...

Во всем этом не было ничего человеческого; это был бой диких животных, терзающих друг друга среди берлоги.

Улица наполнялась народом. Соседи сбегались со всех сторон крича: Что тут такое? здесь режутся?

Что скажу я еще?

Полковник Дидерих вылечился от ран и навсегда уехал из Майнца.

Городское начальство разсудило за лучшее не объявлять родителям жертв о сделанных им ужасных открытиях. Мне расказывал это Зелинг, который, состаревшись, удалился в нашу деревню. Он один только знал все подробности дела, потому что присутствовал как свидетель в Майнце, при тайном следствии уголовного суда.

Издание О. В. Звонарева. С.-Петербург. типография I. Мордуховского, Офицерская Д. No 7--14. 1874.