Аттила России.
Часть четвертая. Из мрака тюрьмы к подножию трона.
Глава X

X

Всю ночь Бодене не спалось - мучили воспоминания. Ее симпатия к Ланскому казалась вероломством, изменой по отношению к великому князю, и последний рисовался ей бледным, измученным, впадающим в полное отчаяние. Бодена встала совершенно разбитой, грустной.

Вдруг ее взгляд упал на клавесин: старый желтый четырехугольный ящик казался верным, испытанным другом.

Она подсела к инструменту, взяла несколько аккордов и сначала тихо, а потом громче запела:

-- Как хорошо! - послышался сзади нее чей-то томный, растроганный голос.

Бодена обернулась и густо покраснела: в дверях стоял Ланской.

-- Я и не слышала, - как вы вошли!.. - смущенно сказала девушка.

-- А то вы, конечно, не стали бы петь? О, какая вы злая! Если бы вы знали, как я люблю слушать ваше пение! Часто-часто я подхожу к вашим дверям и впиваю в себя сладостные звуки вашего голоса. Обыкновенно я не вхожу, так как боюсь спугнуть вас. Но сегодня это оказалось сильнее меня... Простите, что я помешал вам!

-- Полноте! - краснея ответила Бодена. - Я с удовольствием буду петь при вас и для вас, раз мое пение действительно доставляет вам немного приятных минут. Пусть хоть этим мне удастся доказать, насколько я благодарна вам за ваши заботы и внимание!

-- О, я ничем не заслужил вашей благодарности!

-- О, что касается этого, то... Ведь вас держали в том ужасающем подземелье без ведома ее величества. Императрица едва ли могла желать такого обращения; для этого она слишком добра и справедлива...

-- "Добра и справедлива!" Какой горькой иронией звучат эти слова! Неужели доброта и справедливость сказываются в том, чтобы держать меня без всякой вины в тюрьме?

-- Вы не правы, обвиняя ее величество. Императрице были предъявлены серьезные доказательства ваших происков; она не виновата, что ее обманывают на каждом шагу. Разве может она входить во все? У нее просто не хватит времени на это. Ваши враги оклеветали вас...

-- Враги! Откуда могут быть враги у такого ничтожного существа, как я?

-- Да, но вы не будете же отрицать, что князь Потемкин...

-- Да, князь Потемкин - враг мне. Но кому он не враг? Для всей России нет большего злодея, чем он! Сколько зла сеет этот человек из пустой прихоти!.. Взять хотя бы его происки против великого князя!

-- Ну, что касается великого князя, то здесь мы с вами, вероятно, не сойдемся...

-- Вы тоже не любите его?

-- Я просто не уважаю его!

-- Должно быть, вы не знаете, как он несчастен!

-- Может быть, он и несчастен, но кто виноват в этом, кроме него самого? Я не спорю, с ним не всегда обращаются так, как подобает по отношению к наследнику престола. Ну а он? Вы поставьте себя на его место! Разве вы стали бы так держаться? Стали бы требовать, настаивать, доказывать свои права? А он либо трясется, как мальчишка, который боится, что его поставят в угол, либо выходит из себя и осыпает государыню-мать упреками, оскорблениями - словом, из одной крайности впадает в другую. Он просто слабый, жалкий, неустойчивый человек!

-- Скажите, - после некоторого колебания спросила Бодена, - вы не знаете, как принял великий князь известие о моей смерти?

-- О вашей смерти? - в полном изумлении переспросил Ланской. - Я, право, не понимаю...

Бодена рассказала ему, как к ней являлся комендант с сообщением от Потемкина.

величества и требовал отчета, куда вас девали.

-- Ах, так он все-таки справлялся?

-- Простите, может быть, не хорошо то, что я вам скажу, но мне не хочется оставлять вас в неведении: великий князь справлялся не из жалости к вам лично, а потому, что усмотрел в вашем исчезновении происки своего врага Потемкина!

-- Что дает вам право предполагать это?

-- Грустно... Если бы великий князь действительно дорожил вашей памятью, разве он мог бы сблизиться с француженкой-балериной и без ума влюбиться в нее?

-- О, как вы плохо знаете великого князя, если сомневаетесь даже в возможности измены с его стороны!

-- Боже мой! Боже мой! - сказала глубоко потрясенная Бодена. - Неужели и он такой же, как все! "С глаз долой - из сердца вон!"

Она закрыла лицо руками и тяжело опустила голову на клавесин. С глубоким сочувствием, к которому примешивалась доля непонятной радости, Ланской вышел из комнаты.