Духовное господство (Рим в XIX веке). Часть вторая.
XI. Рим в Венеции.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Духовное господство (Рим в XIX веке). Часть вторая. XI. Рим в Венеции. (старая орфография)

XI.
Рим в Венеции.

Было одиннадцать часов вечера, но число гондол на канале не уменьшалось. Площадь св. Марка, иллюминованная и вся залитая светом, была битком набита народом. Отшельник стоял на балконе палаццо Чеккини, древняго здания, находящагося на северной части площади, и приветствовал народ, в ответ на что слышались с площади оглушительные заявления сочувствия.

Отшельник был растроган, но мысль о том, как пагубно повлияло рабство и на венецианцев, не оставляла его и в эту минуту, и он страдал в душе за все бедствия, которые были ими вынесены.

Настоящее Венеции тоже не представлялось ему в особенно радужном свете. Хотя дело объединения Италии, очевидно, подвигалось вперед и судьба за последнее время, казалось, ей благоприятствовала, но он не мог отделаться от мысли, сколько еще препятствий предстояло национальному делу до его благополучного разрешения. Дело это в его воображении весьма часто представлялось колесницей, которую народ, усталый и замученный, везет на своих плечах, а все враги его, употребляющие власть свою только в пользу своих личных эгоистических целей, в то же время стараются тянуть, на сколько хватает силы, назад, не обращая внимания на то, что колесница от такого противодействия может изломаться. Новое правительство Венеции чванится названием вознаградительного (il govemo riparatore), но свободно ли оно само на столько, чтобы могло действительно вознаградить Венецию за все её прежния страдания и не послужит ли освобождение этой страны от Австрии усилению и в ней духовного господства, при той массе иезуитов и патеров, которых без счета в Италии, и пагубное влияние которых сказывается в Италии повсюду?

Занятый этими мыслями, отшельник испытующим взглядом смотрел на толпу, и шестидесятилетняя опытность помогала ему отличать в этой, чуть не сплошной массе населения города, едва освободившагося от продолжительного чужеземного господства, действительно добрых граждан от множества мешавшихся с нею подозрительных личностей, тоже показывавших вид, что они сочувствуют народной радости.

Голос Аттилио вывел его из этой созерцательной задумчивости.

- Обратите внимание на группу, стоящую в отдалении направо. Видите ли вы эту высокую фигуру в венецианском берете? Держу пари, что это наш знакомец Ченчио, присланный наблюдать за нами из Рима. Я съумею отличить этого тарантула между сотнями тысяч людей, как бы он ни переряжался. Догадка моя до того меня интересует, что я даже тотчас же пойду на площадь ее проверить.

Ченчио, если читатели помнят, уже появлялся в нашем рассказе. Это был тот мелкий агент Дон-Прокопио, которому Джиани поручил наблюдение за студией Манлио.

За последнее время он поднялся в гору и был уже одним из главнейших ищеек самого кардинала А... Зачем был он отправлен в Венецию, мы тотчас же узнаем.

Салон палаццо Чеккини был наполнен публикою. Кроме множества венецианцев, дам и мужчин, тут же находились и некоторые из наших друзей. Клелия, Ирена и Джулия производили на общество необычайное впечатление своею красотою. Все обратили внимание на трех красавиц-римлянок (Джулия, сделавшись женою Муцио, тоже стала считаться римлянкой, да и сама себя стала ею считать). Сильвия тоже была с ними; не было только Аврелии, которая, из любви в Томсону и не желая с ним разлучаться, совершала все рейсы на яхте, примирясь даже со всеми неудобствами моря.

Манлио, Орацио и Муцио тоже находились в салоне. Аттилио, сообщив о своей догадке отшельнику, тотчас подошел к ним, и вместе с двумя последними пошел на площадь проверять ее.

Пробраться через толпу им было нелегко, но они употребили некоторые усилия и скоро отыскали переодетого агента, замеченного Аттилио. Это был действительно он, и отшельник с балкона видел, как наши друзья подошли к нему, и Орацио сильною рукою схватил его за руки.

- Ступай за нами, Ченчио, грозно сказал ему Муцио: - нам необходимо побеседовать.

Сыщик, узнав лиц, окруживших его, задрожал всем телом, но всякое сопротивление для него было невозможно, так-как еслибы начался шум, то настоящая роль его была бы открыта и народ мог сшутить с ним плохую шутку.

Бледный, как смерть, шел он со своими провожатыми, которые, пробравшись через толпу, вошли в небольшой переулок, ведший к Villa degli Schiavoni, и привели его в небольшую остерию, где приказали прислужнику отворить им одну из самых отдаленных и уединенных комнат.

Объяснение для Ченчио предстояло невеселое. Цель, для которой он был отправлен куриею в Венецию, была темная...

Хотя костры, которые святая инквизиция с такою любовью зажигала повсюду, уже потухли в наши дни в самой Испании, но из этого еще вовсе не следует, чтобы достойные наследники Торквемады совершенно отказались от удобства тех средств, к которым они издавна привыкли для успешного осуществления различных своих планов. Они и теперь умеют, когда это им нужно, не пренебречь кинжалом и ядом, и отыскать себе помощников в убийцах и разбойниках.

Двоюродный брат Ирены, князь Т., слишком горячо вошедший в свою роль новообращенного бойца свободы, по своему общественному положению и связям показался для них опасным, и на совещании, происходившем в курии по этому поводу, был негласно приговорен к смерти. Исполнение этого приговора поручено было Ченчио, которому в помощь были назначены восемь удальцов, преданных душею и телом курии. Совершить убийство признано было удобным во время суматохи, которую долженствовал произвести приезд отшельника в Венецию.

Из числа восьми помощников главного руководителя игривого замысла, четверо сторожили все выходы "Гостиницы Виктории", где остановился отшельник и куда, по всем соображениям, князь Т... должен был непременно зайти в эти дни. Четверо других ждали в гондоле, нанятой на несколько дней за баснословную цену. Гондольер, которому приходилось разделять с этими милыми незнакомцами скуку ожидания чего-то, для него неизвестного, переносил ее охотно, так-как воображение его было возбуждено веселыми мечтами о той плате, какую ему придется получить по условию от своих нанимателей. Бедный! он, конечно, даже и не подозревал, что в секретной инструкции, данной Ченчио, было предписано, порешив с князем Т., покончить и с гондольером, "для избежания всякой пустой болтовни"! Ченчио, впрочем, не взял на себя самый акт исполнения убийству но его роль состояла в выслеживании каждого шага осужденного и в выборе наиболее удобной минуты для того, чтобы его схватить. К его неудовольствию, ему в этом помешали, грубо заставив на некоторое время оставить свой наблюдательный пост для объяснения с тремя хорошо известными ему лицами, вслед за которыми в ту же комнату вошло и еще одно, также знакомое Ченчио, но не способствовавшее ни мало к возбуждению в нем успокоительных мыслей.

Этим четвертым лицом был Гаспаро.

и в этот вечер навестить отшельника.

Пока князь в салоне палаццо беседовал с дамами, Гаспаро сидел на крыльце гостиницы и следил за толпами веселившагося народа. Поспешный выход из палаццо трех наших друзей заинтересовал его, и увидев их встречу с Ченчио, он, догадываясь в чем дело, пошел по их следам, видел, когда они вошли в остерию и вслед затем и сам явился туда же.

Друзья наши спросили у прислужника вина, и когда оно было принесено, велели ему удалиться, сказав, что позовут его, когда фиаски опустеют. По уходе слуги, Орацио запер дверь комнаты извнутри и положил ключ к себе в карман.

Ченчио велели сесть, и все четверо уселись около него.

После нескольких минут тягостного молчания, впродолжение которого у Ченчио не попадал зуб на зуб, и он не мог выговорить ни одного слова, кроме безсвязных звуков, несмотря на видимое желание его привести что-то в свое оправдание, Муцио обратился к нему с следующими словами:

"Я хочу рассказать тебе, Ченчио, одну историю, которая, может быть, тебе, как римлянину, и небезъизвестна. В случае же, если она тебе будет новостью, постарайся внимательно вникнуть в её внутренний смысл:

"Однажды наши предки, первые римляне, наскучив деспотическими выходками первого своего царя Рема, позволявшого себе слишком оригинальные развлечения, в роде, например, убийства брата своего Ромула за то, что тот перескочил через прорытый им ров, порешили на совещании от него избавиться. Сказано - сделано, и несколько обнаженных кинжалов повергли мертвым этого сильного человека, несмотря на его отчаянное сопротивление. Но за это убийство сенаторам пришлось бы отвечать народу, еслибы он о нем узнал, так-как народ боготворил своего правителя. Что было делать сенату в этом затруднительном случае, что сказать народу и как скрыть следы убийства?

"Каждый высказывал свое мнение, но никто не придумал ничего такого, чем бы можно было пособить горю, пока один старый сенатор не высказал следующого соображения: "Народ не поверит ничему, если ему не отвести глаз басней, которая льстила бы его суеверию. Разскажемте ему, что в то время, когда покойный находился среди нас, с неба сошел Марс, считающийся его отцом, и, высказав, что римляне за свои пороки недостойны более иметь своим правителем сына Бога, взял его живого с собою на небо". - Согласны, отвечали сенаторы, но куда же мы денем его труп? - "Это дело совсем не трудное", отвечал тот же сенатор: "разрежемте труп на мелкие куски, и пусть каждый под своею тогою пронесет к Тибру и бросит в него кусок на пищу морским чудовищам". Совету этому, Ченчио, последовали. Теперь мораль: если Рему, основателю Рима и сыну Марса, были устроены подобные похороны, то неужели для тебя, шпиона и доносчика, достаточно всем нам надоевшого, подобный конец может быть сколько-нибудь предосудительным".

И говоря это, Муцио впился в старика своим гневным, огненным взором.

- Бога ради! ради всего святого... закричал в ужасе Ченчио, между тем, как рыдания прерывали его слова: - не предавайте меня такой жестокой смерти... и я скажу вам все, все, что вы только хотите.

- А смерть тех несчастных, на которых ты доносил, тебе не казалась жестокой? холодно спросил его Муцио - Отчего же за всех жертв твоего корыстолюбия тебе не поплатиться несколько и самому?

Но Ченчио было не до логической последовательности. Он рыдал и рвал на себе волосы, умоляя о пощаде своих судей и давая торжественное обещание рассказать все свои проделки.

- Начинай же с объяснения цели настоящого твоего пребывания в Венеции... сказал Орацио.

И всхлипывая, и дрожа, Ченчио начал рассказывать о поручении убить князя Т...

Орацио выпустил Ченчио из своих рук, и этим дал ему возможность окончить признание.

- Если вам только дорога жизнь князя, закончил рассказ свой Ченчио: - то вам надобно немедленно отклонить и предупредить его о засаде восьми эммисаров, стерегущих его и ищущих порешить каждую минуту. Я вам укажу всех их...

Времени терять было некогда, и потому все пять действующих лиц этой сцены пошли вместе разыскивать князя.

* * *

Между тем толпа на площади не уменьшалась и несколько раз вызывала отшельника на балкон. При последнем его появлении, вероятно, желая ярче выразить ему сочувствие, она закричала: смерть патерам! Крик этот был не по душе отшельнику, и он вынужден был обратиться к народу с следующими словами: "Зачем кричите вы: смерть патерам? Это крик нехороший. Будемте лучше стараться, чтобы смерть не угрожала никому!"

людей!

Слова его не были даже и разслушаны толпою, и народ, стоявший далеко от палаццо Чеккини, до которого донеслось только начало его речи: , полагая, что словами своими отшельник призывает его к мести, повторяла тысячью голосов этот крик и набросилась с ожесточением на палаццо патриарха, находившийся в этом конце площади св. Марка.

Чуть не в одну минуту толпа, осадившая это палаццо, ворвалась в него по главной лестнице, пробилась во все его комнаты и изо всех окон полетели статуи, картины, драгоценная утварь и мебели патриарха... Варварством могло бы показаться многим это кощунственное обращение с произведениями искусства, а в числе сокровищ палаццо находились многия гениальные произведения Рафаэля и Миккель-Анджело (художников во все века покупали для своих услуг великие мира), но... народный гнев не знает пощады... На произведения искусства в минуты разражения этого гнева он смотрит, как на эмблемы своего позора и унижения... Ему не до произведений искусств, в которых он тогда не видит ничего великого... Великим признается им в такия минуты только достижение свободы и национальное достоинство.

в безопасное место.

Между тем смысл слов отшельника и фраза "он против смерти" переходила из уст в уста и дошла до осаждавших палаццо. Эти слова человека, любимого и уважаемого массами, подействовали успокоительным образом на ожесточившихся, и повсюду порядок в несколько минут сам собою возстановился.