Духовное господство (Рим в XIX веке). Часть вторая.
XII. Рим и Венеция.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Духовное господство (Рим в XIX веке). Часть вторая. XII. Рим и Венеция. (старая орфография)

XII.
Рим и Венеция.

Овации, какими народ удостоивал отшельника, не могли ни на минуту отвлечь его мысли от тяжелого раздумья о настоящем и прошедшем Италии. История судеб Рима и Венеции рисовалась в его воображении со всею безпощадною ясностию правды.

Человек 2-го декабря, олицетворяющий ложь и неправду, враг всякой истины и свободы, играл в освобождение древней метрополии мира, славной страдалицы, из победительницы обратившейся в плачущую Ниобею, с тем же изумительным лицемерием, с каким умеет ее угнетать.

При этом он являлся как-бы выразителем мировой мести.

Тотила, во главе своих диких орд, победил Рим, разрушил его и истребил его население, и это было исполнением божественного правосудия. "Обнажаяй меч от меча и погибнет!" Для чего римляне стремились к завладению миром? Для чего удовольствовались они теми естественными богатствами, которые представляла им их страна, и совершали свои завоевательные набеги на самые отдаленные части света? Для чего они губили, раззоряли, уничтожали все народы, о существовании которых только знали, и обращали целые плодородные страны в жалкия и обширные пустыни?

В отмщение за это другие народы повергли их в рабство, нищету, бедствие.

Последователь Аттилы и Тотилы не мог также не наброситься с тайною радостию на легкую добычу, и, сжимая ее в своих когтях, он испытывал величайшее удовольствие.

Ему победа эта была дорога, так-как она придавала блеск началу его господства... Ему хотелось походить на своего дядю. Но, несмотря на то, что эта претензия на сходство с дядею проглядывает в целом ряде его действий, за ним никто не признает этого сходства. Талант, энергия, гений не выпадают на долю каждого, кто пожелал бы ими обладать!

Варвары, овладев Римом, обратили его в груды развалин. Современный герой лжи и ханжества не раззорял и не истреблял его, но оставил в вечной и позорной от себя зависимости.

Только в самое недавнее время, он, кажется, несколько изменил свои мысли, видя, что власть его сделалась почти невозможною, после того, когда этот отступник революции, чтобы заставить забыть свое плебейское происхождение, позволил себе у самых границ великой американской республики основать австрийское государство!

Истреблять свободу повсюду, где это только возможно, разрушать ее на всей поверхности мира - таково твое назначение в наши дни, бедная Франция!

И новое итальянское правительство добровольно подчинилось оскорбительному гнёту, согласилось сделаться в угоду деспота сторожем Ватикана, запретить римлянам самую мысль об освобождении, закабалить их духовному господству, и заставить Италию отказаться от надежды иметь Рим своею столицею, несмотря на то, что стремление к этому было торжественно провозглашено и освящено парламентом того же самого правительства!

Ни древняя, ни новая история не представляют ничего, что бы могло равняться в слабости с подобным правительством. Или при всяком благе, достигаемом человечеством, должна существовать и темная тень - унижения, страдания, зло?...

Я упомянул слово "блого", и действительно, несмотря на все, я считаю объединение Италии великим благом, даже чудом, совершившимся на глазах наших, несмотря на все усилия, которые употребляли внешние и внутренние её враги для того, чтобы обезсилить, обмануть и разорить эту страдальческую страну.

Тенью этого блага - та систематическая народная порча, которая носит название управления.

Порча эта достигла того, что народ разделился на две группы. Одна из этих групп закуплена для того, чтобы угнетать другую и держать ее в вечном рабстве, страхе и нищете!

Приветствую тебя, мощный мексиканский народ. Нельзя без зависти подумать о твоем постоянстве и отваге, которые помогли тебе освободить твою прекрасную родину от чужеземного гнёта!

Примите, храбрые потомки Колумба, от ваших братьев-итальянцев приветствие вашему возрождению!

Вы были в одинаковом с нами положении, и съумели из него выдти. Мы, исполненные тщеславия, толкуем без конца о славе, свободе, величии... и, подчиняясь чужеземному влиянию, не умеем достигнуть своего возрождения, не смеем добиться того, чтобы завоевать себе место в среде свободных народов!

Мы, у себя дома, не смеем считать его своим, из опасения, что нас за это накажут; мы не смеем заявить громко другим народам, что мы можем сами управляться в нашей стране; мы не имеем смелости отвести от груди нашей кинжала, приставленного к ней чужеземцами!

Но, что всего хуже, всего унизительнее, - это то, что мы покоряемся приказанию чужеземца, сказавшого нам: "жалкие трусы! Я оставляю вам вашу родину, так-как весь мир укоряет меня за то, что я сделал ее своею добычей. Берегите ее, будьте её палачами вместо меня, но не смейте до нея дотрогиваться".

О, Рим! дорогая мечта моя, город славы даже в настоящую минуту своего унижения. Когда ты освободишься? Или твое возрождение должно обрушиться катастрофою на весь существующий мир!?

А подле - Венеция.

Позорные пятна рабства и тяжелые рубцы унижения народ обыкновенно всегда умеет, в благоприятную минуту, обмыть и очистить в своей крови. Классы просвещенные и богатые должны бы были, наконец, понимать эту истину и съуметь отстранить от человечества повторение этих грубых оргий неистовства и кровопролития, обращающих массы народа в изступленных варваров первобытного мира.

В прежния времена Венеция, побуждаемая своею ломбардской сестрой, умела обмывать кровью долгие годы своего унижения рабства. Теперь не то. Если она и освободилась от чужеземной власти, то, благодаря чужой доблести, а не своей собственной.

Освобождение её не дело даже рук её братьев-итальянцев. Нет! Освобождение её брошено ей, как милостыня чуждым народом. Садовая покрыла славою Пруссию, и дала Италии Венецию. И Италия приняла без краски стыда эту подачку, она ее не обидела!...

А между тем, и для народов, как для отдельных людей, необходимо для существования сознание собственного достоинства, необходимее даже, чем хлеб для поддержки того животного прозябания, в какое хотят повергнуть Италию.

Некогда царица Адриатики давала законы сильным завоевателям. Рыкание её гордого льва слышалось на дальнем Востоке. Правители Европы составляли против нея союзы, и при помощи завистливых итальянских республик покупались на её лагуны, ею были отражаемы храбрыми сынами республики.

Кто может теперь узнать в венецианцах - сограждан Дондоло и Морозини? Им нужна была чужая помощь, чтобы освободиться! Освободившись, они попали в силки, разставленные им "поскребышами Сеяна" {Raschiature di Seiano - выражение Гверацци. Так он называет умеренных.}, для которых ничто не кажется унизительным и позорным!

Рабство выжигает такое клеймо на челе человека, что он становится неузнаваем, и мало чем отличается от дикого зверя.

Но как ни низко упал итальянский народ, разорвать с своим прошедшим окончательно он не может.

Так, между прочим, у него осталось стремление к развлечениям и празднествам. Крик его: "хлеба и зрелищ!" и в наши дни тот же самый, как в давно минувшее время. И духовное господство старается удовлетворить эту его потребность торжественностию и роскошью своих процессий и обрядов, превосходящих своим блеском и роскошью все, что существовало в этом роде в древности.

Кроме этого удовольствия созерцания величия католического ритуала, заботливое правительство предоставляет народу всякия другия удовольствия и удобства, под одним условием, ни на минуту не задумываться над судьбами и возрождением Италии. Платить и разоряться сколько угодно итальянцы и имеют полное право. Всякия игры, зрелища, разврат самый разнообразный, проституция - все это готово к их услугам.

А этот праздник был любимейшим для народа, когда народ этот имел самоуправление, свое правительство, и дожа во главе этого правительства.

В день, назначавшийся для празднования, il Bucintoro - роскошнейшая галера республики, разцвеченная знаменами и разукрашенная коврами и позолотою, с дожем, важнейшими членами правительства, иностранными посланниками и цветом венецианских женщин в праздничных одеждах на палубе, - двигалась при громе музыки от палаццо св. Марка к Адриатике.

И была ты прекрасна в такие дни, царица Адриатики, когда твои Дондоло и Морозини бросали в морскую глубь кольцо, торжественно объявляя море невестой республики, и как бы гарантируя этим то, что оно будет снисходительно к морякам-венецианцам. И была ты сильна тогда, республика, насчитавшая тринадцать веков своего существования, и еслибы вслед за пышными своими обручениями ты умела бы устроивать братский банкет для твоих сестер, других итальянских республик, чужеземец, воспользовавшийся вашими раздорами, чтобы погубить вас, никогда не посягнул бы на вашу свободу, никогда не достиг бы обращения вас в позорное рабство!

- вы будете настолько сильны, что совладаете с каждым чужеземным врагом!

Чичероне, показывавший отшельнику все редкости Венеции, и рассказывавший ему о том, как происходила обыкновенно церемония обручения дожа с морем, сказал ему, улыбаясь: "Знаете ли, нам все кажется, что мы когда-нибудь снова увидим подобную церемонию!"