Духовное господство (Рим в XIX веке). Часть вторая.
XIII. Похождения князя Т.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Духовное господство (Рим в XIX веке). Часть вторая. XIII. Похождения князя Т. (старая орфография)

XIII.
Похождения князя Т.

В то время, когда убийцы стерегли князя Т., а друзья наши разыскивали его с Ченчио, чтобы предупредить об ожидавшей его опасности, он, ничего не предчувствуя, находился далеко от площади св. Марка, в отдаленном конце Венеции.

Князь Т., как я уже говорил, был человек не дурной, и способный ко всякому благородному порыву, но выросши среди развращенной аристократии, он также легко подчинился и всякому дурному влиянию, увлекался на каждом шагу, был легкомыслен и любил сильные ощущения.

Был он также очень влюбчив, в чем я, впрочем, не вижу почти ничего дурного при его молодости, приняв в соображение, что в наши дни от подобной слабости не свободна даже и большая часть стариков, некоторые из которых, несмотря на это, заслуживают всякого уважения за свои достоинства.

В прежнее время, при существовании "права первой ночи", для итальянских аристократов, удовлетворение самых утонченных прихотей сластолюбия было донельзя удобно. Мало того, чуть не каждая плебеенка, удостоенная их вниманием, считала себя осчастливленною, и не была в состоянии понимать своего позора и унижения.

В наши дни дело это несколько изменилось, и хотя и теперь нередкость встречать могущественных аристократов, для которых все достижимо, так-как под маской либерализма они едва-ли еще не сильнее своих достойных предшественников, но большая часть из них и в любви, как во многом другом, стараются согласовать несколько свои действия с требованиями духа времени. Простолюдинки для них тоже представляются женщинами, в которых можно влюбляться, за которыми можно ухаживать, которым можно отвечать чувством на чувство, а не приказывать просто любить себя.

Князь Т. принадлежал в лучшим представителям аристократической молодежи, а потому и в своих любовных похождениях отличался некоторою деликатностью.

Это, однако же, не мешало ему предаваться времяпрепровождению этого рода с излишеством.

В Венеции он был в первый раз, и исполнив то, что считал своею обязанностью, явиться к отшельнику с приветствием тотчас после его приезда и даже нанять себе помещение в той же гостинице Виктории, где остановился отшельник и его друзья, он почувствовал, что он совершенно свободен и может даже несколько пожуировать.

Он слышал так много прежде о красоте венецианок, вид их - женщин, приходивших к гостинице Виктории из любопытства взглянуть на отшельника, толпилось у дверей этой гостиницы не мало - так на него сильно подействовал, что он решился посвятить первый же вечер своего пребывания в Венеции поискам за какою-нибудь счастливою встречею.

Не имея, впрочем, никакого определенного плана на этот счет, он несколько времени ходил между толпами, собравшимися на площади св. Марка. Многия венецианки нравились ему, но ни одна не заставляла забиться сердце. Вдруг заметил он молодую девушку ослепительной красоты, только что отделившуюся от группы, стоявшей подле самой гостиницы. Очевидно, она приходила взглянуть на отшельника и теперь возвращалась домой.

Не думая, не разсуждая ни о чем, ветреный князь инстинктивно пошел, вслед за нею. Но девушка шла не оглядываясь и так быстро, что за нею трудно было поспевать. Пройдя несколько улиц, она остановилась у одного из каналов, где ждала ее гондола. Князь со всех ног бросился к месту, где она останавливалась, но легкая гондола уже мчала ее по каналу.

Подозвать гондольера, нанять другую гондолу и отправиться в догонку за девушкой, было для князя делом одной минуты.

"Зачем я еду и куда я еду?" мелькнуло в голове князя: "может быть, эта женщина даже и не стоит за собою ухаживания. Но нет, это было бы слишком страшно! Девушка эта так прекрасна и способна вселить такую глубокую к себе страсть, что необходимо разузнать прежде всего, кто она, где она живет, а там... будь, что будет!"

Гондола девушки остановилась у небогатого дома, без всяких украшений. Девушка взошла на лестницу, и легкая, как серна, стала по ней взбираться. У дверей второго этажа стояла женщина со свечою, очевидно видевшая из окна её прибытие. Князь безсознательно тоже поднялся на лестницу. Женщина, встретившая девушку, повидимому, мать незнакомки, нежно ее поцаловала, и обе оне вошли в комнаты, забыв, очевидно впопыхах, затворить дверь на лестницу, и князь инстинктивно вошел вслед за ними...

Войдя в комнату и очутившись с глазу на глаз с двумя женщинами, из которых одна видом своим внушала невольное к себе уважение, а другая при вечернем освещения казалась еще ослепительнее по своей красоте, князь сразу почувствовал всю неловкость своего положения, и чтобы выйти из него по возможности с меньшими затруднениями, обдумывал уже почтительную фразу для оправдания своего внезапного появления ошибкою в доме... как вдруг сильная рука юноши, в гарибальдийской рубашке, схватила его сзади за плечи.

Это был жених девушки, догонявший ее в третьей гондоле.

- Вы, кажется, г. волокита, сказал юноша: - не туда попали, куда думали. Убирайтесь-ка по добру по здорову на улицу, пока целы, или я вас вышвырну на лестницу...

Аристократическая гордость не позволила князю выслушать эту горькую правду без возражений.

- Я никого здесь не думал оскорблять, но если вы считаете себя вправе говорить мне дерзости, то я их даром вам не спущу. Вот моя карточка. Я не прочь обменяться с вами пистолетными выстрелами, и завтра до 12-ти часов буду ждать в гостинице Виктории ваших посредников.

- Так долго я дожидаться их не заставлю, отвечал юноша, и запер дверь за уходившим князем.

Не особенно веселым после такой неудачи возвращался князь домой, как у самого входа остановлен был нашими друзьями. Им уже удалось удалить убийц, так-как Ченчио сказал им, что он получил из Рима отмену приказания. Они, проискав понапрасну всюду князя, решили, что они все-таки успеют увидать его, когда он будет возвращаться домой, чтобы рассказать ему весь замысел против его жизни.

Князь старался казаться веселым в обществе друзей и не сообщил им ничего о случившемся. Он не хотел подвергать их опасности из-за своей неосторожности, а они, конечно, еслибы узнали о дуэли, то все захотели бы быть его секундантами. Исключение сделал он для одного Аттилио, которому во время общого разговора незаметно лепнул, чтобы он оставался ночевать, так-как у него до него есть дело. Когда приятели стали прощаться, то Аттилио, под предлогом необходимости сказать князю несколько слов по одному частному делу, остался у него в нумере.

На заре следующого утра легкий стук в двери нумера показал князю, что наступила минута переговоров о дуэли. Когда дверь была полуотперта, в комнату вошел незнакомый ему молодой человек и вежливо передал ему карточку с письмом Морозини, на которой было написано: "Я принимаю ваш вызов и жду вас близь гостиницы в гондоле. Со мною оружие для двоих, но, пожалуй, захватите с собою и ваше. Условия дуэли будут зависеть от наших секундантов".

Князь представил незнакомца Атиллио, и в две минуты все было решено. Решили стреляться на пистолетах. Сходиться с двадцати шагов разстояния и стрелять по произволу. Место дуэли назначалось за городской стеной, и противник просил только одного, чтобы дуэль не откладывать, а стреляться, если только это князю возможно, тотчас же.

Это условие было весьма рациональным: оно избавляло противников от неприятного ожидания. В самом деле, как бы ни был решителен и тверд человек, но если ему предстоит убить другого или самому быть убитым, мысль о чем одинаково тяжела для человека, то самое лучшее - действовать уже без отлагательства, сокращая время ненужных предварительных страданий.

Я не сторонник дуэлей. По моему - неуменье людей решать дела чести без кровопролития - дело позорное, но как итальянец, и поэтому раб и илот, - я полагаю, что не имею даже права проповедывать общий мир между людьми. Прощение обид - дело почтенное, но как можем мы их прощать, когда нас обижают все и каждый, на каждом шагу, когда мы обидно лишены наших прав, поруганы в нашей чести и сознании - поддонками нашего же народа? Нам не до прощения обид, когда мы самое право жизни должны покупать ценою унижения. Разумеется, Италия отвергнет дуэли, когда она составит свободный народ, и мы вступим в прямое пользование нашими правами, которые признают за нами и другия страны, но в наши дни угнетения, произвола и привилегий - я стою за дуэли - при решении частных споров.

Когда гондолы дошли до условленного места, то противники и их секунданты вышли на песчаное прибрежье. Шаги были отмерены, пистолеты осмотрены секундантами и вручены князю и Морозини. Оставалось только Атиллио подать знак троекратным ударом в ладоши, и противники могли сходиться и стрелять.

увещания и скорби, не проливать без нужды дорогую итальянскую кровь, которая может еще понадобиться отечеству. Старик говорил горячо и настойчиво, но слова его оказались безполезны. Его попросили удалиться, и условные сигналы снова были повторены. При третьем сигнале последовали выстрелы: пуля князя задела плечо Морозини с правой стороны; показалась кровь, но рана была легкая и поверхностная. Противник его, очевидно обладавший большею долею хладнокровия, выстрелил после, на весьма близком разстоянии, и пуля поразила князя в самое сердце, так что он тотчас же, как сноп, свалился на песок.

Когда слух о его смерти достиг до Рима, это конечно доставило немало удовольствия курии.

Смерть и погребение, всегда напоминают известную поэму нашего великого Уго Фосколо, представляющую торжественный гимн в честь умерших. Прославлять доблести мертвых - дело полезное для возбуждения в живых желания им подражать. Но я в то же время враг той роскоши и помпы, какими окружают патеры церемониал погребения людей богатых или могущественных. Эта роскошь похорон противна самой идеи смерти - равенства бедного и богатого, одинаково обращающихся в прах. Тщеславие и пышность похорон возмутительны и даже смешны (хотя смерть не должна бы была ни в каком случае давать повод к смеху), особливо в тех случаях, когда смерть погребаемого доставляет только удовольствие для жадных наследников и с общим равнодушием принимается посторонними.

Но верхом безобразия - я считаю наемных плакальщиц, которых я видел сам в Молдавии на похоронах одного боярина, и которые вероятно водятся и в других странах. Слезы за деньги - что может быть отвратительнее этого, слезы, когда в душе нет никакой скорби, а между тем плакальщицы, которых я видел, обливались слезами, захлебывались от рыданий. Оне напоминали мне тех парламентских одобрителей, которые за деньги, полученные ими, считают своим долгом выражать свой восторг и кричать браво, при каждой речи министров или других правительственных ораторов, какую бы дребедень ни приводили они в этих речах.

На похоронах князя Т. тоже не обошлось без большой и равнодушной толпы. Звание покойного послужило, как это всегда бывает, приманкою для зевак. Среди равнодушных проводников князя, были действительно разстроены только Муцио, Атиллио и Гаспаро (Орацио и Ирена ничего не знали; друзья съумели скрыть от них известие о его смерти). Гаспаро просто рыдал.

Как легко аристократии привязывать к себе народ, при малейшем её желании этого. Как легко богатым людям, помогая несчастным и обойденным, даже небольшими средствами, приобретать себе приверженцев и друзей. Я часто об этом думаю и удивляюсь, почему есть еще столько знатных и богатых людей, которые просто из небрежности не заботятся о народной любви. Я знаю, что между богатыми в наше время весьма много людей, а особенно женщин, отличающихся высокою степенью сострадательности и милосердия, но к несчастию, число их все-таки ничтожно сравнительно с количеством нуждающихся. А сколько еще между богачами и таких, которые не только равнодушны к страданиям бедняков, но еще с каким-то злорадством стараются их обижать, угнетать, преследовать.

Конечно, улучшать положение бедных прежде всего дело правительства, но ему, как всем известно, не до того...

современное общество, когда рядом с человеком, нуждающимся в самом необходимом, едва не умирающим с голода, видишь человека, незнающого что делать с своими избытками и впадающого в хандру от пресыщения.

Погребальный поезд приблизился к кладбищу. Гроб опустили в могилу и не нашлось ни одного голоса, который сказал бы хоть слово в память покойного. Бедный князь, при всем своем желании делать добро, не успел еще ничего сделать, сраженный преждевременной смертью... Что же можно было сказать о его доброте и доблестях, проявить которые он не имел даже и времени?

поразила Ирену глубокою скорбью. Со смертью брата она делалась наследницею всех его богатств, но ни она, ни Орацио об этом даже и не вспомнили. А между тем в Риме - патеры, уведомленные телеграммою о случившемся, озаботились уже конфискациею домов князя, находившихся на территории папской области. Поспешность их, впрочем, весьма понятна, если взять в соображение, что люди этого рода обязаны самым своим званием особенно дорожить теми сокровищами, которые не мира сего.