В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк).
XI. Старинная история.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк). XI. Старинная история. (старая орфография)

XI.
Старинная история.

Все трое, Гуго де-Монтестрюк, Коклико и Кадур были в таких летах, что грусть у них долго не могла длиться. Перед ними было пространство, их одушевляла широкая свобода - принадлежность всякого путешествия, в карманах у них звенело серебро и золото, добрые лошади выступали под ними, грызя удила, над головой сияло светлое небо, а под рукой были шпаги и пистолеты, с которыми легко одолеть всякия преграды. Они ехали, казалось, завоевывать мир.

Гуго особенно лелеял такия мечты, конца которым и сам не видел. Красное перо, полученное когда-то от принцессы Мамиани и заткнутое в шляпу, представилось ему теперь каким-то неодолимым талисманом.

Скоро виды изменились и трое верховых очутились в таких местах, где прежде никогда не бывали.

Коклико не помнил себя от радости и прыгал на седле, как птичка на ветке. В этой тройке он изображал собой слово, а араб - молчание. Каждый новый предмет - деревня, развалина, каждый дом, купцы с возами, бродячие комедианты, прелаты верхом на мулах, дамы в каретах или носилках - все вызывало у Коклико крики удивления, тогда как Кадур смотрел на все молча, не двигая ни одним мускулом на лице.

- Вот болтун-то! вскричал весело Гуго, забавляясь рассказами Коклико.

- Граф, сказал Коклико, это свыше моих сил: я не могу молчать. Примером впрочем нам могут служить птицы: оне всегда поют; от чегожь и нам не говорить? притом же я заметил, так уж я болван, что молчанье ведет к печали, а печаль - к потере аппетита.

- Ну, так будем же говорить, отвечал Гуго, бывший в хорошем расположении духа и видевший все в радужном свете; и если мы плохо станем расправляться с ужином, ожидающим нас на ночлеге, тогда что подумают в этой стороне о гасконских желудках?

- Да их добрая слава пропадет на веки, вот что!

Двинув своего коня между Гуго и Кадуром, который продолжал смотреть на все спокойно, Коклико тоже принял серьезный вид и сказал:

- А как вы думаете, граф, что ждет того, кто ищет себе удачи в свете и у кого есть притом хороший испанский жеребец, который так и пляшет под седлом; шпага, которая так и просится вон из ножен, а в кармане добрые пистоли, которые так и хотят выскочит на свет Божий?

- Да ждет все, чего хочешь, отвечал Гуго.

- Так значить, еслиб вам пришла фаетазия сделаться императором требизондским или царем черкесским, вы думаете, что и это было-б возможно?

- Разумеется!

- Ну, не надо забирать так высоко, граф, не надо преувеличивать!... это, мне кажется, ужь слишком много... А ты как думаешь, Кадур?

- Без помощи пророка, дуб - все равно, что травка, а с помощью пророка, песчинка становится горой...

- Слышишь, Коклико! моя воля будет именно такой песчинкой, а в остальном поможет моя добрая звезда.

- Ну, и я немного помогу, граф, да и Кадур также не прочь помочь; правда, Кадур?

- Да, отвечал коротко последний.

- Не обращайте внимания, граф, на краткость этого ответа: у Кадура хоть язык и короткий, да за то рука длинная. Он из такой породы, которая отличается большой странностию - говорить не любит.... Огромный недостаток!

- Надеюсь! ну, вот, пока мы едем теперь смирненько по королевской дороге, по хорошей погоде, которая так и тянет к веселым мыслям, почему бы нам не поискать, как бы устроить предстоящую нам жизнь повеселей и поприятней?

- Поищем, сказал Гуго.

Кадур только кивнул головой в знак согласия.

- А, что я говорил! вскричал Коклико вот Кадур еще сберег целое слово.

- Он сберег слово, за то ты можешь раззориться на целую речь.

- Ну, с этой стороны я всегда обезпечен.... Не безпокойтесь!

Он уселся потверже на седле и продолжал, возвысив голос.

- Я слышал, что при дворе множество прекрасных дам, столько же, сколько было нимф на острове Калипсо, о котором я читал в одной книге, и что эти дамы, как кажется, особенно милостивы к военным и еще милостивее к таким, которые близки к особе короля. Как бы мне хотелось быть гвардейским капитаном!

- Да, недурно бы, сказал Гуго: можно бывать на всех праздниках и на всех сражениях.

- А вам очень нужны эти сражения?

- Еще бы!

- Ну, это - как кому нравится. Мне так больше нравятся праздники. С другой стороны я слышал, что у людей духовных есть сотни отличнейших привиллегий: богатые приходы, жирные аббатства с вкусным столом и с покойной постелью, где не побьют и не изранят.... А какая власть! их слушают вельможи, что довольно важно, да еще и женщины, что еще важней. Без них ничего не делается! их рука и нога - повсюду. А некоторые ученые утверждают даже, что они управляют миром. Я не говорю, разумеется, о сельских священниках, что таскаются в заплатанных рясах по крестьянским избам, а едят еще хуже своих прихожан. Нет! я говорю о прелатах, разжиревших от десятины, о канониках, спящих сколько душе угодно, о князьях церкви, одетых в пурпур, заседающих в советах королевских, важно шествующих в носилках... А что вы скажете, граф, о кардинальской шляпе?

Гуго сделал гримасу.

- Пропади она совсем! вскричал он. Монтестрюки все были военными.

- Ну, когда так, то перейдем лучше к важным должностям и к чинам придворным. Как весело и приятно быть министром или послом! Кругом толпа людей, которые вам низко-низко кланяются и величают вас сиятельством, что так приятно щекочет самолюбие. Вы водитесь с принцами и с королями, вы преважная особа в свете. Не говорю уже о кое-каких мелких выгодах, в роде крупного жалованья, например, или хорошей аренды. Кроме того, мне бы очень было весело поссориться, например, сегодня с англичанами, придраться завтра к испанцам, а при случае содрать взятку с венециан или с турецкого султана. Пресыщенный славою, я бы мирно окончил жизнь в расшитом мундире и в шляпе с перьями - каким-нибудь первым чином двора.

- Гм! сказал Гуго, слишком много лести с одной стороны и неправды с другой!... склоняться перед высшими, гордо выпрямляться перед слабыми, вечно искать окольных путей, плакать - когда властитель печален, смеяться, когда он весел, корчить свое лицо по его лицу, вся эта тяжелая работа со всем не по моему характеру - ктому же у меня никогда не хватит храбрости возиться с чужими делами, когда и со своими-то собственными часто не знаешь, как сладить

- Есть еще кое-что, продолжал Коклико, и чуть-ли это будет не получше. Можно вернуться в Тестеру, где вас любят, да и сторона там такая славная, прожить там всю жизнь, поискать славной хорошенькой девушки порядочного рода и с кое-каким приданым, жениться на ней и народить добрых господ, которые, в свою очередь, тоже проживут там до смерти, сажая капусту. Так можно прожить счастливо, а это, говорят, ведь не всякому дается.

- Мы такого рода, что одного счастья нам еще мало, гордо возразил Гуго.

Коклико взглянул на него и продолжал:

- Да, кстати, граф, о Монтестрюках рассказывают какую-то историю; я что-то слышал об этом, еще будучи ребенком... Мне давно хочется спросить у вас о всех подробностях. Меня всегда интересовало, откуда у вас фамилия Шаржполь и девиз: что написано у вас на гербе; так кричат, кажется, члены вашего рода в сражениях. Не объясните-ли вы нам всего этого? Мне бы это теперь и надо бы узнать, раз я сам принадлежу к вашей свите.

- Охотно, отвечал Гуго.

Они ехали в это время в тени, между двумя рядами деревьев, и ветерок слегка шелестел листьями; до ночлега оставалось две или три мили; Гуго стал рассказывать товарищам историю своего рода, между тем как они ехали по бокам его, внимательно слушая:

- Это было в то время, начал он, когда добрый король Генрих IV завоевывал себе королевство. За ним всегда следовала кучка славных ребят, которых он ободрял своим примером; ездил он по горам и по долам; счастье ему не всегда улыбалось, но за то он всегда был весел и храбро встречал грозу и бурю. Когда кто-нибудь из товарищей его переселялся в вечность, другие являлись на место, и вокруг него всегда был отряд, готовый кинуться за него в огонь и в воду.

- Как бы мне хотелось быть там, прошептал Коклико.

- Случилось раз, что короля Генриха, бывшого тогда еще, для доброй половины Франции и для Парижа, только королем наваррским, окружил, в углу Гасконьи, сильный отряд врагов. С ним было очень немного солдат, вполне готовых, правда, храбро исполнит свой долг, но с такими слабыми силами нелегко было пробиться сквозь неприятельскую линию, охраняемую исправными караулами. Король остановился в лесу, по краю которого протекала глубокая и широкая река, окруженная еще срубленными деревьями, чтобы закрыть ему совсем выход. Враги надеялись одолеть его голодом, и в самом деле, отряд его начинал уже сильно чувствовать недостаток в продовольствии.

- Генрих IV бегал как лев кругом своего лагеря, отъискивая выхода и бросаясь то налево, то направо. Происходили небольшие стычки, всегда стоившия жизни нескольким роялистам. По всем дорогам стоял сильный караул, а переправиться через реку, где караул казался послабей, и думать было невозможно: она была такая быстрая, что без лодок нельзя было обойдтись, а достать их было негде.

- Чорт побери! бормотал король, не знаю, как отсюда выйдти, а все-таки выйду!...

- Такая уверенность поддерживала надежду и в его солдатах.

- Раз вечером, на аванпостах показался какой-то человек и объявил, что ему нужно видеть короля. На спине у него была котомка и одет он был в оборванный балахон, но смелый и открытый взгляд говорил в его пользу.

- Кто ты таков? спросил его офицер.

- Я из таких, что король будет рад меня видеть, когда узнает, зачем я пришел.

- А мне ты разве не можешь этого объявить? Я передам слово в слово.

- Извините, капитан, но это невозможно.

Офицер подумал ужь, не подослали-ли неприятели кого-нибудь от себя, чтоб отделаться раз навсегда от короля, и сам не знал, что отвечать. Неизвестный стоял смирно, опираясь на палку.

- Дело в том, продолжал офицер, что с королем нельзя всякому говорить, как с простым соседом....

- Ну, я и подожду, если надо; только разумеется, поговоривши после со мной, король Генрих пожалеет, что вы заставили меня потерять время.

- У человека этого было такое честное лицо, он так покойно сел под деревом и вынул из котомки кусок черного хлеба и луковицу, собираясь поужинать, что офицер наконец решился. Кто знает! говорил он себе, у этого человека есть, может быть, какая-нибудь хорошая весть для нас.

- Ну, так и быть! пойдем со мной, сказал он крестьянину.

- Тот поднял брошенные на землю котомку и палку и пошел за офицером, который привел его к капитану гвардии; этот обратился к нему с теми же вопросами и получил на них те же самые ответы. Ему надо было говорить с королем, и с одним только королем.

- Ну, как же не так! Вы-то капитан, а он - король... Значит, не все равно!

Против этого возражать было нечего и капитан пошел доложить королю Генриху, который грустно разсчитывал про-себя, сколько еще дней остается ему до неизбежной и отчаянной вылазки.

- А! ввести его! крикнул он; может быть, он прислан ко мне с известием, что к нам идут на помощь.

Крестьянина ввели. Это был статный молодец с гордым взглядом, на вид лет тридцати.

- Что тебе нужно? спросил король; говори, я слушаю.

- Я знаю, что вы с вашими солдатами не можете отсюда выбраться... Ну, и я забил себе в голову, что выведу вас, потому что люблю вас.

- А за что ты меня любишь?

- Да зато, что вы сами храбрый солдат, всегда впереди всех в огне и себя совсем не бережете: вот мне и сдается, что из вас выйдет славный король, милостивый к бедному народу.

- Не дурно, любезный! но каким же способом ты думаешь вывести меня отсюда?... Да, ведь понимаешь? не одного же меня! Всех со мной, а не то я останусь здесь с ними.

- Вот это сказано но-королевски; значит, я не ошибся, что пришел сюда.

- Так ты думаешь, что можешь вывести нас всех вместе из этого проклятого леса?

- Да, именно так и думаю.

- Так говори-ж скорей.. Каким путем?

- Да просто - рекой.

- Но ведь река так широка и глубока, что через нее нельзя перейдти... Ты, любезный, чуть ли не теряешь голову!..

- Голова-то у меня еще исправно держится на плечах... И даже в ней сидит пара добрых глаз, чтоб вам послужить.... А брод через реку разве годится только для коз, да для овец, что-ли?..

- Значит, есть брод на этой реке и ты его знаешь?

- Ну, вот еще! да еслиб я не знал его, так зачем же и пришел бы сюда?

Генрих IV чуть не обнял крестьянина.

- И ты нас проводишь?

- А разве и на том берегу есть неприятели?

- Да, за леском, и вам оттого именно их и невидно... но не так, как здесь... а отряд, надо думать, вдвое против вашего.

- Ну, это ничего, пробьемся!

- И я себе говорил то же самое.

- Живой снимать лагерь! крикнул король, но, спохватясь, тронул руку будущого проводника:

- Да ты не врешь? Ты не для того пришел сюда, чтоб обмануть меня и навести нас всех на засаду?

- А велите ехать по обеим сторонам меня двум верховым с пистолетами в руке и, как только вам покажется, что я соврал, пусть меня застрелят без всяких разговоров! Но за то, если я благополучно проведу вас в брод, то ведь и мне же можно будет попросить кой о чем?

- Проси, чего хочешь! кошелек весь высыплю тебе на руку.

- Кошелек-то оставьте пожалуй при себе, а мне велите дать коня да шпагу и позвольте биться рядом с вами.

- Еще бы, решено!.. Останешься при мне.

которая через чащу вела к самой реке. Проводник скакал на ходу, как заяц, ни разу не задумавшись, хоть было так темно, как в печке. Когда выходили на поляну, вдали виднелись там и сям красные точки, блиставшия, как искры: то были неприятельские огни. Они огибали лес кругом со всех сторон. Ветер доносил оттуда песни. Видно было, что там люди сыты: так они весело шумели. С королевской стороны царствовало глубокое молчание.

Вдруг на опушке открылась река, совсем черная от густой тени деревьев. Крестьянин, шедший доселе крупными шагами и молча, остановился и стал пристально искать, сказавши, чтобы никто не двигался пока с места.

- Понимаете, сказал он: как бы не ошибиться и не завести вас в какую-нибудь яму.

При слабом отблеске гладкой воды, он увидел в нескольких шагах толстую дуплистую вербу, а рядом с

- Вот если тут, немножко в стороне, есть под водой большой плоский камень, то значит, брод как раз тут и есть, продолжал он.

Он опустил в воду свою палку, пощупал и нашел камень.

- Отлично! сказал он, теперь смело можем переходить. И первым вошел в воду. Все взошли за ним следом. Скоро вода стала доставать им выше колен. Смутно начинал ужь обозначаться другой берег.

- Сейчас, продолжал проводник, все еще ощупывая дно палкой, дойдет до пояса, и немного дальше - почти до плеч... Тут самое трудное место, но оно не широко. Вот только руки надо будет поднять над головой, чтобы не замочить пороху... А то и верховые могут взять пеших себе за спину на коней.

- Как говорил проводник, отряд очутился скоро на самой середине реки; лошадям было уж по грудь. Через несколько шагов, вода дошла почти до самых седел; потом мало-по-малу дно стало опять подниматься. Шагов за десять до берега, лошадям было только по щетку.

- Слава тебе, Господи! сказал король, ступая на берег; ну ты, брат, молодец!

- Ночь приходила к концу. На белеющем горизонте начинал обозначаться гребень холмов, на небе показывался бледный отблеск зари.

- Вот самый отличный час, чтобы напасть в расплох на неприятеля, сказал крестьянин: от усталости и от утренняго холода все там крепко заснули.

- Да разве я не служил целых шесть лет? Рана-то ведь меня и заставила бросить ружье.

- Королевские солдаты уже строились на берегу, каждый подходя к своему ротному значку.

- Что-ж, сказал крестьянин королю, который привстал на стременах, чтоб лучше видеть; помните, что мне обещали?

- Коня и шпагу? сейчас!

- Храбрый солдат, что ездил на этом коне, убит на днях, сказал король, а теперь ты его заменишь.

- За леском что-то зашевелилось, но еще нельзя было разобрать, что там именно делается.

- Это неприятельский лагерь просыпается, сказал крестьянин и принялся махать шпагой, подбирая поводья.

- Ты хорошо знаешь местность. Что нам теперь делать? Куда идти, спросил король.

- Славно сказано!... А как тебя зовут?

- Поль-Самуил, из местечка Монтестрюк, что в Арманьяке.

- Ну! вперед, Поль {Charge, Paul!.} марш-марш!

Крестьянин дал шпоры коню и пустился во весь карьер, махая над головой новой шпагой и крича: бей! руби!

лагере были почти все еще на привязи; часовые выстрелили куда попало и разбежались. Кучка пехоты, собравшаяся идти на поживу, вздумала-было сопротивляться, но была опрокинута и в одно мгновение ока король со своими очутился перед самым фронтом лагеря. Тут все было в смятении. Но на голос офицеров несколько человек собрались на-скоро в кучу и кое-как построились. Поль, увидев их и указывая концом шпаги, кинулся со своими, продолжая кричать: бей! руби!

Все подалось под ударом королевских солдат, как подается досчатая стенка перед стремительным потоком, и в одну минуту все кончилось. Четверть часа спустя, король был уже в чистом поле, далеко от всякой погони, и вокруг него собрались сторонники, терявшие уже надежду увидать его в живых.

Когда пришли вечером на ночлег, король подозвал Поль-Самуила, обнял его при всех офицерах и сказал им:

- Господа! вот человек, который спас меня; считайте его своим братом и другом. А тебе, Поль, я отдаю во владение Монтестрюк, - так от него ты и будешь вперед называться - кроме того, жалую тебя графом де Шаржполь, на память о твоей храбрости в сегодняшнем деле. На графский титул и на владение ты получишь грамоту по форме за моей подписью и за королевской печатью. Сворх того, я хочу, чтоб ты принял в свой родовой герб, на память о твоем подвиге и о словах твоих во-первых, золотое поле, потому что ты показал золотое сердце; во-вторых, черного скачущого коня - в память того, который был под тобой; в третьих, зеленую голову - в знак того леса, в который ты бросился первым, и в четвертых, над шлемом серебряную шпагу острием вверх - в память той, которою ты махал в бою и которая, видит Бог! сверкала огнем на утреннем солнце. А девиз своего рода ты сам прокричал и можешь вырезать под щитом эти два слова, которые лучше всяких длинных речей:

- Как было сказано, так и сделано, прибавил Гуго, и вот как мой предок стал сир де Монтестрюк, граф де Шаржполь. С тех пор в нашем роде стало обычаем прибавлять им Поль к тому, что дается при крещеньи. Первый Монтестрюк назывался Поль-Самуил, сын его - Поль-Улья, мой отец - Поль-Гедеон, а я зовусь Поль-Гуго и, если Богу будет угодно, передам это имя своему старшему сыну с титулом графа де Шаржполь, который я считаю наравне с самыми лучшими и самыми древними. Как ты думаешь, Коклико?

- Ей Богу! вскричал Коклико в восторге, я скажу, что король Генрих IV был великий государь, а предок ваш Поль-Самуил был славный капитан, хоть и пришел в простой одежде крестьянина, и все, все, высоко и славно в этой истории! А ты, друг Кадур, что ты скажешь?

- Бог велик! отвечал Араб.